Героические сказания вместо правды

«Я считаю ситуацию благоприятной. Мое решение остается неизменным: 6-я армия будет стоять там, где стоит. Я не уйду с Волги!»

(Ответ Гитлера фельдмаршелу Паулюсу на предложение совершить прорыв из окружения в Сталинграде).^[10]

Сдача в плен 6-й армии в Сталинграде, которая произошла в начале 1943 года, потрясла все германское общество: от простых граждан, плохо разбиравшихся в политике, до самых верных и оптимистически настроенных работников нацистского партийного аппарата; все поняли, что с этого дня характер войны изменился коренным образом: «Впервые за все время войны наблюдаются сомнения и упадок духа как среди гражданского населения, так и в высших военных кругах и среди работников государственного аппарата. Германские войска на Востоке оказались в очень ненадежном положении».

Поражение под Сталинградом оказалось для Германии гораздо большей потерей, чем неудача англичан под Дюнкерком: ведь была потеряна целая армия, и притом совершенно неожиданно. До этого в течение месяца все официальные сводки о событиях на Сталинградском фронте звучали оптимистично: «Сталинград будет взят, и никто никогда не сможет вытеснить нас оттуда, можете мне поверить!» — так заявил сам Гитлер в речи от 30 сентября 1942 года. Он подчеркнул огромное стратегическое значение этого города, контролировавшего важнейшую транспортную артерию Советского Союза и прикрывавшего тыл всей кавказской группировки немцев. 8 ноября 1942 года Гитлер сказал о Сталинграде: «Мы фактически его уже взяли!» 16 ноября представитель военного командования заявил по радио: «Взятие этого города было главной целью нашего летнего наступления с самого его начала; теперь мы им овладели, и это достойно венчает всю нашу летнюю и осеннюю кампании».

Геббельс, неискушенный в военной стратегии и не бывавший на фронте, не имел настоящего представления о накале боев за Сталинград. Это подтвердил его помощник, вернувшийся с фронта в декабре 1942 года. На его вопрос Геббельсу: «Будем ли мы удерживать Сталинград любой ценой?» — тот ответил так, как только и мог ответить: «О да, конечно, ведь на карту поставлена репутация фюрера как стратега! Нам не следует вмешиваться и путать его планы!»

Вскоре после этого все хитроумные планы фюрера оказались разрушены русскими. Остатки 6-й армии сдались в плен вместе с командирами: фон Паулюсом, недавно произведенным в фельдмаршалы, и генералом фон Зейдлицем. Их поведение вызвало ярость Гитлера, обвинившего их в «черной неблагодарности, выходящей за всякие рамки». 22 января Гитлер отверг предложение Паулюса, поддержанное его начальником Манштейном, о начале переговоров о сдаче в плен, заявив, что «каждый день, пока войска противника остаются скованными под Сталинградом, дает живительную передышку немецким армиям». После того как 6-я армия прекратила боевые действия, Гитлер объявил Манштейну 5 февраля: «Я один несу ответственность за Сталинград!» Манштейн впоследствии похвалил Гитлера за то, что тот не стал искать «козла отпущения» и взял всю ответственность на себя; но вряд ли слова Гитлера о единоличной ответственности слышал кто-либо, кроме кучки испуганных и покорных генералов.

Геббельс был страшно подавлен столь неожиданным поворотом событий и в частной беседе с сотрудниками поставил в вину фельдмаршалу Паулюсу нежелание совершить самоубийство. Он не сомневался в правдивости заявлений русских о пленении Паулюса и других офицеров высокого ранга (хотя некоторые его помощники считали их лживыми); Геббельс понимал, какие пропагандистские выгоды может извлечь Советское правительство, используя таких важных пленников, и ему бы очень хотелось сделать нечто подобное, заполучив в свои руки пленных из войск союзников; но увы! Вскоре из русского плена пришли в Германию почтовые открытки от офицеров и солдат, захваченных в Сталинграде, и Геббельс попытался воспрепятствовать их доставке адресатам; но он не мог помешать советскому радио передать имена и адреса многих из 90 000 бывших военнослужащих Шестой армии.

В Германии не было сделано никаких официальных сообщений о том, что некоторые из 300 000 солдат и офицеров, воевавших в Сталинграде, остались в живых. Все они считались погибшими, потому что таков был их долг — умереть, чтобы быть причисленными к сонму павших героев, благословляющих и вдохновляющих свою нацию на решительное сопротивление, пребывая в Валгалле. Германская пропаганда пыталась создать впечатление, что 6-я армия погибла вся, до последнего солдата, доблестно сопротивляясь врагу. На массовом митинге в Берлине 18 февраля 1943 года Геббельс объявил, что незадолго до конца Сталинградской битвы ее герои слушали по радио обращение фюрера, которое Геббельс читал 30 января, на праздновании десятой годовщины нацистского режима: «Они пели партийные гимны, подняв руки в германском приветствии; они чувствовали связь с нами до последней минуты жизни. Это настоящая германская доблесть, достойная нашего великого времени. Сталинград — это тревожное предупреждение судьбы, обращенное к германской нации!»

В первой сводке новостей, выпущенной после разгрома, пропагандировалась та же версия всеобщей героической гибели окруженных. 1 февраля 1943 года вышло официальное сообщение командования вермахта, в котором говорилось, что «южная группа частей 6-й армии Паулюса героически оборонялась, но была снята противником». Радио рассказывало об «отчаянных рукопашных схватках, в которых солдаты и офицеры, возглавляемые генералами, отбивались штыками от атакующего противника». Вышло также специальное правительственное сообщение, в котором крайне неприятный факт гибели войск был преподнесен как «славный и великий подвиг», и объяснялось, что «жертвы, принесенные героями 6-й армии, не напрасны», потому что она «сдерживала атаки нескольких русских армий в течение многих недель». Сообщение было передано по радио; сначала прозвучала печальная мелодия марша и глухая барабанная дробь, затем — три куплета песни «Он был моим боевым другом»; после этого сыграли немецкий, румынский и хорватский национальные гимны, и последовали три минуты молчания в память о погибших. Потом, после нескольких маршей и отрывка из Пятой симфонии Бетховена, прозвучал приказ о закрытии на три дня всех театров, кинозалов и варьете. Во всех последующих передачах повторялись слово в слово штампованные фразы о «героизме и великой миссии» и звучали слова: «торжество силы духа», «моральная победа над подлым врагом», «испытание судьбы» и «доблестные защитники западной цивилизации и культуры». Американские обозреватели писали, что Геббельс умудрился превратить оплакивание немцами жертв сталинградской трагедии в «торжества, напоминающие фестиваль музыки Вагнера, сравнимые по размаху с празднованием победы над Францией в 1940 году, надеясь таким способом отвлечь сограждан от реалистической оценки поражения».

Геббельс потратил много слов на обещания строго разобраться в причинах катастрофы — но попозже. Этот счет так никогда и не был предъявлен; вместо него звучали только оправдания в случившемся. 18 февраля 1943 года Геббельс торжественно заявил: «Германскому народу и всему миру надо со всей откровенностью сказать, что несчастья последних недель имели глубокое и роковое значение. Великая историческая жертва, принесенная германскими солдатами в Сталинграде, имела решающее значение для всего Восточного фронта. Она не была напрасной, и будущее подтвердит это».

Геббельса не смущали факты: чем страннее они были, тем с большим рвением он отыскивал в них скрытый благоприятный смысл, и все это — вполне сознательно, с желанием подстегнуть народ в тылу, заставить его больше трудиться. Факты были таковы, что их было просто невозможно скрыть — но их можно было извратить, придав им «высший смысл», непонятный простым смертным. Восхваляя погибшую 6-ю армию, Геббельс рассуждал о моральном долге оставшихся в живых, пытаясь обязать людей, работавших в тылу, проявлять героизм, достойный подвигов солдат, павших под Сталинградом.

Он использовал судьбу погибших для обоснования новых радикальных идей — для провозглашения «тотальной войны». Об этой новой кампании он думал еще в декабре 1942 года и тогда же представил фюреру перечень крутых мер по укреплению тыла. Гитлер, обеспокоенный положением в Сталинграде, был готов их принять; позже за их осуществление взялась «большая тройка» в лице Бормана, Ламмерса и Кейтеля. «Тотальная война» обернулась новым «закручиванием гаек» в тылу. 27 января 1943 года Фриц Заукель, рейхскомиссар и «полномочный представитель правительства по трудовому найму и распределению рабочей силы», издал декрет, согласно которому все мужчины в возрасте от 16 до 65 лет и все женщины от 17 до 45 лет были обязаны трудиться «в целях укрепления обороны страны». Эта мера оправдывалась необходимостью «направления всех сил на достижение главной цели — быстрейшей победы в тотальной войне с врагами Германии».

«Тотальная война» сопровождалась корректировкой содержания пропаганды. В начале марта 1943 года Геббельс объяснил журналистам, что «людям нужно внушить — предстоящие месяцы будут трудными: «Когда мы объявляли «блиц-кампанию на Востоке», у нас не было таких трудностей, но теперь похоже, война закончится нескоро. Нужно подготовиться, и разумом, и душой, к предстоящим горьким испытаниям».

Официальная пропаганда настраивала народ на терпение и стойкость, а не на ожидание скорой победы: «Мы сохраним все, что завоевали, и у нас есть немало шансов на победу!» Вот так звучал теперь главный лозунг дня — вместо прежних заявлений о непобедимости германской армии, о мощи и быстроте ее атак. До Сталинграда совершенно не было в ходу слово «капитуляция»; даже само обсуждение такой идеи казалось нелепым; теперь же Геббельс счел возможным объяснить: «Слово «капитуляция» нужно исключить из нашего словаря!» Кроме того, ему очень нравилось рассуждать о том, что территории, захваченные в Европе, послужат то ли «залогом», то ли «заложниками» для обеспечения победы Германии.

Изменение ситуации в тылу и на фронте, необходимость переориентации народных масс заставили Геббельса маневрировать, демонстрируя показную «объективность» и «откровенность». Он стал признавать за собой некоторые «оплошности» и даже «ошибки» — правда, из числа тех, что уже потеряли свое значение. Теперь он охотно рассуждал об «изменившихся взглядах на войну», о необходимости «нового, более беспристрастного подхода», об «учете исторической перспективы». Теперь, говорил он, война становится «подлинно народной», вовлекая в себя всю нацию. Настойчивость, с которой он вколачивал в головы немцев идею «тотальной войны», сыграла злую шутку с ним самим, превратившись во всепоглощающую «навязчивую идею»: «Враг намерен нас полностью уничтожить, но мы ответим на это тотальной, всеохватывающей войной и обеспечим себе тотальную, то есть самую полную победу!» Да, говорил он, идет война, и многие горожане испытывают неудобства от бомбежек, от закрытых магазинов и пивных, персонал которых отправлен на военные работы, — но все это требуется для нашего сопротивления, для ведения тотальной войны, так что нужно «шире смотреть на эти вещи». «Размах боев, — доверительно объяснял он в обращении к солдатам на фронтах, — привел к увеличению длительности войны, на которую мы не рассчитывали в 1939 году; поэтому теперь приходится решать новые сложные проблемы, не возникавшие прежде». Но трудности увеличивались, и приходилось признавать новые неудачи и даже бедствия.

Конечно, во время войны ни один руководитель не может открыть массам полную правду о событиях (даже искренне задавшись таким желанием), хотя бы потому, что враг может воспользоваться такой информацией в своих целях. Но в случае с Геббельсом истина вообще отодвигалась в сторону. Он делал вид, что говорит своим слушателям горькую, но настоящую правду, сообщает им факты, а на самом деле рассказывал им красивые побасенки: «Германский народ состоит из образованных, дисциплинированных и идеологически грамотных людей, поэтому он не дрогнет, узнав полную и неприкрашенную истину!» — таковы были слова Геббельса.

После катастрофы в Сталинграде Геббельс понял, что нужно организовать несколько крупных демонстраций национального единства и стойкости. Было необходимо приглушить звучание слова «Сталинград», ставшего для миллионов немцев символом первого страшного военного поражения. 18 февраля 1943 года в берлинском Дворце спорта был устроен громадный массовый митинг, ставший одним из самых удачных в карьере Геббельса, настоящим «шедевром» нацистской организованной пропаганды.

Мероприятие было тщательно подготовлено. В Берлин приехали из всех областей члены «старой партийной гвардии» и несколько тысяч надежных партийных функционеров, которых чиновники из министерства Геббельса проинструктировали насчет целей митинга. Одновременно по всему рейху прошли местные митинги, участники которых слушали по радио выступления ораторов в Берлине и бурные «естественные и искренние» отклики публики на их речи.

Министр пропаганды хотел произвести впечатление на зарубежные страны, воюющие и нейтральные.

В официальных протоколах митинга тщательно фиксировались бурные аплодисменты и одобрительная реакция публики; энтузиазм и истерические выкрики, прерывавшие в нужных местах речь Геббельса, показывали, как тщательно был подготовлен этот спектакль его организаторами. Еще по пути во Дворец спорта Геббельс сказал своим помощникам: «Сегодня мы увидим мероприятие, по сравнению с которым наши первые массовые митинги покажутся скромными сходками любителей».

В своей речи Геббельс признал существование «серьезного военного кризиса на Востоке», объяснив его «дьявольскими происками злобных еврейских сил», и призвал «фанатично и преданно проводить тотальную войну». Он объяснил, что для стабилизации военной ситуации нужно организовать «современное народное ополчение», т. е. призвать в армию и военную промышленность многих гражданских лиц, и объявил о ряде других чрезвычайных мер, подчеркнув, что «только напряжение всех сил и тотальная война помогут нам отвести от Германии нависшую угрозу!» Он провозгласил необходимость учета трех главных тезисов текущего момента:

1) «Если германская армия не сможет справиться с угрозой с Востока, то Германия, а затем и вся Европа окажутся под пятой большевизма. Поэтому Германия — спаситель Европы».

2) «Только вооруженные силы Германии и немецкий народ, вместе со своими союзниками, способны спасти Европу от надвигающейся угрозы. Германия — единственный спаситель Европы от большевизма!»

3) «Промедление опасно! Нужно действовать быстро и решительно, иначе будет поздно. Вперед, сыны отечества!»

Во Дворце спорта, над сценой, была протянута широкая лента с надписью: «Тотальная война!» В публике присутствовали представители всех слоев общества. В президиуме и в первых рядах сидели высшие партийные чиновники, рейхсляйтеры и гауляйтеры, генералы, министры, преподаватели вузов, артисты, учителя, служащие, инженеры, рабочие высокой квалификации, солдаты, инвалиды Восточного фронта (некоторые — без ноги, без руки и даже слепые). Геббельс собрал всех, чтобы показать полное единство нации.

В этот раз «Главный пропагандист» показал все свои ораторские способности, заворожив публику и доведя ее до исступления (проявления которого были скрупулезно отмечены во всех официальных отчетах). Едва он сказал: «Сегодня здесь, в этом дворце, происходит небывалая демонстрация наших сил, одно из самых выдающихся событий в жизни нашей страны!» — как все вскочили со своих мест, как наэлектризованные; крики «Да!» и «Да здравствует!», вырвавшиеся из тысяч глоток, пронеслись по залу, как ураган. Оратор продолжил: «Это собрание — настоящий съезд представителей нации, выражающих ее свободную волю!»

Чтобы создать впечатление «свободы волеизъявления», Геббельс применил изощренную тактику «вопросов и ответов», с помощью которой достиг сразу двух целей: внедрил в сознание слушателей нужные образы и мысли, использовав для этого всю силу своего убеждения, и одновременно показал всему миру наличие полного согласия между властями Германии и ее народом, выразившим безусловное одобрение политике «тотальной войны». В условиях острого кризиса подобная демонстрация единства всех слоев общества со своими вождями была необходима, а ее успех имел неоценимое значение.

Люди, собранные в зале, были все (в большей или меньшей степени) горячими сторонниками военных усилий Германии и самих нацистских руководителей, поэтому Геббельс мог быть заранее уверен в «правильности» их реакции, как и в том, что трансляция митинга поднимет моральный дух миллионов немцев. Объявив присутствующих «представителями германского народа», он хотел убедить сомневающихся и колеблющихся и показать и самим немцам, и зарубежной общественности, что германская нация едина в своих военных усилиях. Для этого избранная им ловкая и решительная тактика «вопросов и ответов» подошла как нельзя лучше, а сам «съезд» действительно стал «памятным примером» организации нацистской пропаганды.

Аргументы Геббельса довольно любопытны, как и лозунги, которые он хотел внедрить в сознание слушателей в тот момент войны. Первые пять вопросов, заданных им собранию, имели целью «безжалостно разоблачить ложь английской пропаганды о положении в Германии», а вопросы с шестого по десятый были явно направлены на укрепление доверия к фюреру и на демонстрацию единства вождей и масс, которое Геббельс всегда считал необходимым. Геббельс старался побольше говорить о лживости англичан и поменьше — о Сталинграде и русских армиях, и, видимо, не зря: ему было легче опровергать пропагандистские аргументы, чем простые и упрямые факты, от которых некуда было деться. Словом, он сумел использовать англичан, считавшихся тогда не слишком опасными врагами рейха, для «показательной порки» на глазах у публики, отвлекая ее внимание от главной опасности, созданной катастрофой в России. Вот как звучали эти знаменитые «десять вопросов», зафиксированные, как и реакция фанатичной публики, в официальных отчетах о митинге:

«Итак, вы, мои слушатели, представляете здесь в данный момент всю нацию. Поэтому я хотел бы задать вам десять вопросов, на которые я прошу вас ответить от лица германского народа и перед лицом всего мира, учитывая и то, что наши враги слушают нас сейчас по радио.

Первое: англичане утверждают, что германский народ утратил веру в победу.

Я спрашиваю вас: верите ли вы, вместе с фюрером и нами, в полную и окончательную победу германского народа? Готовы ли вы следовать за фюрером через все испытания в борьбе за победу и выносить даже самые тяжелые личные тяготы?

Второе: англичане утверждают, что германский народ устал от борьбы.

Я спрашиваю: готовы ли вы, под руководством фюрера, составить крепкий тыл и поддержать вооруженные силы для продолжения борьбы, с полной решимостью и невзирая на все превратности судьбы, до тех пор, пока победа окажется в наших руках?

Третье: англичане говорят, что германский народ не желает больше нести растущее бремя военных работ, требуемых от него правительством.

Я спрашиваю: готовы ли вы, как и все немцы, работать по приказу фюрера десять, двенадцать, а если необходимо — то четырнадцать и шестнадцать часов в день и отдать все, что у вас есть, ради нашей победы?

Четвертое: англичане утверждают, что германский народ сопротивляется мерам правительства по ведению тотальной войны (Крики: «Нет! Никогда! Нет!»).

Я спрашиваю вас: хотите ли вы продолжения тотальной войны? Желаете ли вы усилить ее и вести ее еще более решительно, чем можно представить себе сегодня?

Пятое: англичане говорят, что германский народ утратил веру в фюрера.

Я спрашиваю вас: является ли ваша вера в фюрера более сильной, более крепкой и непоколебимой, чем когда-либо раньше? Готовы ли вы следовать за ним во всех его делах и выполнять все необходимое, чтобы привести войну к победному концу, полному и безусловному?

Примечание в протоколе митинга: все флаги и флажки поднимаются вверх как по команде, подчеркивая торжественность момента и уважение народа к своему вождю!

Там же, в протоколе: только с большим трудом смог министр продолжить чтение вопросов и слышать собственный голос. Публика пришла в состояние крайнего возбуждения и энтузиазма. Каждый следующий вопрос звучал с непередаваемой остротой; каждый участник собрания чувствовал себя лично вовлеченным в диалог с оратором и отвечал ему с огромным подъемом. Крики одобрения сливались в один мощный возглас, сотрясавший все здание Дворца спорта.

Читая следующие вопросы, с шестого по десятый, Геббельс продолжил эту хорошо поставленную игру, бросая публике вызов и получая от нее ожидаемую реакцию:

— Готовы ли они отдать все свои силы, послать новые войска и оружие на Восточный фронт, чтобы нанести окончательный удар по большевизму? Готовы ли германские женщины принять на себя главную роль в работе в тылу, чтобы освободить мужчин для отправки на фронт? Согласны ли слушатели принять самые решительные меры против тех, кто наживается на войне, увиливает от обязанностей? И наконец: одобряют ли они, для укрепления единства фронта и тыла, введение нового военного налога, накладываемого на всех: и на богатых, и на бедных?

Гром аплодисментов потряс зал, и Геббельс, конечно, счел это триумфальным подтверждением полного единения народа и правительства. Бросая свои отчетливые ритмические фразы, он внушил слушателям, что все немцы, как один, — народ и правительство — хотят одного: решительного продолжения войны, вступившей в новую, «тотальную» фазу: «Я вас спрашивал, и вы дали мне ясные ответы. Вы — часть германского народа, выразившего вашими устами свою волю. Все мы находимся в прочном братском единстве, как это было всегда, все десять лет, с первого часа нашего прихода к власти!»

Сам Геббельс отвел себе роль посредника, выступающего и от имени правительства, и от лица народа и пробуждающего во всех живительные патриотические чувства. Он сумел, не углубляясь без надобности в больной вопрос о Сталинграде, выразить «общее глубокое убеждение» в том, что «германский народ достойно вынес этот трагический удар судьбы», способствовавший «его глубокому духовному очищению»: «Мы заглянули в жестокое и безжалостное лицо войны, но теперь знаем суровую правду и полны решимости идти вперед, под руководством фюрера, сквозь все беды и несчастья!»

Из протокола митинга: Весь зал встает со своих мест, как один человек. Всеобщее воодушевление достигает невиданной силы. Многие тысячи голосов запевают песню, громовыми раскатами разносящуюся по залу: «Веди нас, фюрер, мы с тобой!» Слышны бесконечно повторяющиеся выкрики «Хайль Гитлер!», тонущие в общем шуме.

Интересно, что этот безумный митинг вызвал неодинаковые отклики среди немцев. Например, чиновники из Министерства пропаганды говорили позже, что Геббельс действительно умел внушить немцам свои идеи и обладал секретом воздействия на массы, связанным со способностью рассчитывать наперед эффект каждого слова. С другой стороны (как указал профессор Хагеманн), последующие опросы показали, что «даже сторонники нацистов, не присутствовавшие на митинге и не участвовавшие лично в этом безумии, с неприязнью вспоминали истерические выкрики и визги участников митинга: «Было что-то отталкивающее в том, как они бесновались!» — вспоминали современники события. «Как бы то ни было, — подвели итог аналитики, — митинг оставил у немцев глубокое впечатление. Всякий, кто хоть немного разбирался в происходящем, понял, насколько серьезно оценивают сами власти сложившуюся ситуацию, и что можно ожидать от этой «тотальной войны», о которой они всюду трубили».

Оказалось, что митинг имел не только ближайшие, но и многие долгосрочные последствия. Он, конечно, произвел впечатление на многих и укрепил моральный дух, но когда первое опьянение прошло, немцы «задумались над тем, что означали настойчивый тон и острота призывов Геббельса, и не предвещают ли они «новые ужасные катастрофы на Востоке». Геббельс сумел блестяще достигнуть своей цели и пока что убедить соотечественников, но положение оставалось угрожающим; сжатая пружина могла распрямиться и больно ударить по тем, кто затягивал ее все туже.

Глава 11

Суровая реальность войны

^{(1942–1943 годы)}