Проблемы и принципы изучения вариативности

Поскольку эта книга представляет собой попытку обри­совать относительно новый в лингвистике подход к опи­санию вариаций в языке, известный как социолингвисти­ка, необходимо с самого начала оговорить, что мы счи­таем «языком» и в каком отношении к нему находится «лингвистика». Можно принять в качестве определения лингвистики что-нибудь вроде «научного изучения язы­ка» [Lyons, 1968, 1] и рассмотреть, каковы могли бы быть задачи такого изучения и как «научное» и «язык» могут по-разному трактоваться, видоизменяя тем самым цели того или иного лингвиста или лингвистической школы, пытающихся построить общую теорию, которая охватила бы добытые знания о языке.

Язык изучался на протяжении многих веков разными дисциплинами с использованием самых разнообразных, нередко контрастных, подходов: на древнем Востоке — Китай и Индия, в античной Европе — Греция и Рим, в средневековой и современной Европе [Robins, 1967], но можно выделить два коренным образом отличающихся допущения о природе языка, лежащих в основе всех раз­новидностей подхода к его изучению. В сущности язык может рассматриваться либо как (1) «система сигналов, сообразующихся с правилами, которые составляют его грамматику» (Greenberg, 1971, 1), т. е. как чистый код или коммуникативная система, либо как (2) «набор пе­редаваемых через культуру моделей поведения, общих для группы индивидов» [там же], т. е. как код, образую­щий часть «культуры».

Ясно, что лингвист, принимающий первое определе­ние или некоторую его разновидность, будет считать сво­ей задачей спецификацию составных частей кода и опи­сание процессов, посредством которых соответствующие множества символов могут комбинироваться для пост­роения «сообщений». Он будет в своей р-аботе искать

30

близкие параллели с тем, что делается в теории комму­никации и символической логике, ставя во главу угла систему per se и избегая рассмотрения использования этой системы людьми, что будет аргументироваться им ссылкой на принадлежность данного вопроса к области социальной или «поведенческой» науки.

Ученый же, которому более по вкусу придется второе определение языка, будет стремиться соотнести формы кода с социальными функциями, находя параллели в об­ласти социальной психологии и социологии, а когда ис­следовательские интересы приведут его к попытке свя­зать языковой выбор с состоянием развития нации или общества в целом, то и в области политических наук.

В этой главе дается обзор некоторых допущений «чи­стой» лингвистики и показывается, как социолингвисти­ка ставит их под сомнение, а также отчасти излагается сущность основных подразделений внутри социолингви­стики, упомянутых выше.

Термин «научный» в течение долгого времени также интерпретировался по-разному, и это неизбежно накла­дывало отпечаток на лингвистику как на научную дис­циплину. Достаточно сказать прежде всего, что в то вре­мя как в XIX веке были заняты, по существу, историче­ским изучением развития языка во времени и пытались сформулировать законы языковой эволюции, подобные по форме биологическим теориям Дарвина, в XX веке в общем отказались от динамического эволюционного под­хода и сосредоточились на описании конкретных языко­вых систем в произвольно выбранной временной точке, зачастую в настоящем,— статического etat de langue, вневременного «состояния языка»', из которого время как значимая переменная исключается.

Ниже мы рассмотрим некоторые типы научного опи­сания, в отношении которых можно показать, что, хотя они свойственны науке вообще, их очевидная значимость для лингвистики видна не только в развитии ее как дис­циплины, но и в существующих разногласиях между лингвистами по фундаментальным вопросам о границе их области исследований и о средствах, необходимых для достижения ими своих целей.

1.1 ТИПЫ НАУЧНОГО ОПИСАНИЯ

В философии науки (ср. Nagel, 1961, 20 ел.) стало изби­тым фактом выделять по крайней мере четыре явно раз-

31

личных типа научного объяснения, которые зависят от принятого понимания природы того, что подлежит объяс­нению, и которые в свою очередь влияют на типы теорий и моделей, считающихся наиболее подходящими для та­кого объяснения. Все четыре типа, как можно заметить, используются либо использовались в лингвистических объяснениях феномена языка.

1.1.1 Дедуктивные объяснения

Вероятно, наиболее легко признаваемо научное объясне­ние, имеющее формальную структуру дедуктивного дока­зательства, в котором объект объяснения рассматрива­ется как логически необходимое следствие предпосылок объяснения. Такие дедуктивные модели наиболее типич­ны для естественных наук; например, объяснение того феномена, что лед плавает в воде, будет содержать в качестве предпосылок закон Архимеда и определение льда как разновидности «тела», а воды — как разновид­ности «жидкости», вследствие чего эти две субстанции (лед и вода) должны подчиняться указанному закону. Лингвистика нашего века обнаруживает решительный сдвиг в сторону принятия дедуктивных принципов в по­пытках объяснения языка, приближаясь тем самым в сво­их целях и методах к естественным наукам, но достига­ется это, как мы увидим ниже, такой ценой, что социо­лингвистика об этом особенно сожалеет. Следовательно, дедуктивный подход в лингвистике в сущности обрекает лингвиста на поиски универсальных абстрактных истин о языке, от которых он переходит, через последователь­ности правил, к установлению конкретных фактов — дви­жение от общих и — в идеале — универсальных свойств языка per se к специфическим фактам реального языка. Мы убедимся ниже, что такой подход предполагает каж­дый раз строгую сговоренность степени абстракции и со­хранение необходимой дистанции между наблюдаемыми данными и абстракциями, которые на них постулируются.

1.1.2 Вероятностные объяснения

Многие науки занимаются не утверждением логически необходимых истин, а вероятностным объяснением явле­ний. В то время как дедуктивное доказательство строит­ся на утверждениях типа «если дан х, то следует у», ве­роятностное объяснение формулируется в терминах ве-32

роятности следования у при наличии х и, таким образом, существенно зависит от статистических данных. В пос­ледних работах по социолингвистике широко использу­ются вероятностные объяснения. Это особенно заметно в тех случаях, когда исследователь пытается объяснить соотношение между выбором конкретного языка или языкового варианта и принадлежностью говорящих к оп­ределенному социально-экономическому классу или их особыми склонностями. Такой подход делает необходи­мыми весьма различные допущения о степени абстрак­ции и обнаруживает, как увидим, непосредственную за­интересованность ключевой проблемой языковой вариа­тивности,

1.1.3 Функциональные объяснения

С вероятностными объяснениями связаны, хотя и отли­чаются от них в основных допущениях, функциональные, или телеологические объяснения, предполагающие воз­можность объяснения свойств в терминах их функций или назначения, например, наличие длинной шеи у жира­фа связывается с необходимостью доставания листвы с высоких ветвей дерева. Биологические и социальные нау­ки обычно прибегают к такого рода объяснениям, и в той мере, в какой социолингвистика стремится установить корреляции между языковой и социальной структурой (в самом широком значении этого термина), социология языка должна придерживаться подобной ориентации. В гл. 3 (3.1) будет показано, какое решающее значение имеют для социолингвистики функциональные объясне­ния, и главной задачей этой книги в целом является в действительности попытка очертить такую модель, т. е. правила использования языка.

1.1.4 Генетические объяснения

Четвертый тип объяснения — генетический — был осо­бенно популярен в XIX веке, когда развитие языков из некоторого гипотетического «прапредка» до их современ­ных форм объяснялось, post facto, в терминах набора инвариантных «законов», например, Гримма или Грас-смана. Хотя эти законы ограничивались почти исключи­тельно сферой фонологии, они были, однако, в высшей степени правомерны и приводили к реконструкции исто­рически предшествующих «протоязыков», лежащих в ос-

33

2-572

нове языковых «семей», в частности индоевропейской, которая охватывает большинство языков Европы и се­верной части Индийского субконтинента.

1.1.5 Резюме

Итак, можно отметить несколько существенных разли­чий, всплывающих при сравнении четырех типов объяс­нений. Между ними наблюдается сдвиг акцентов как в отношении оси статики — динамики, так и в отношении степени абстракции и логического расстояния между тео­рией и первичными наблюдаемыми фактами, подлежа­щими объяснению. Действительно, первый подход, посту­лирующий существование механической системы, полно­стью исключает время, в отличие от трех остальных, включающих время как значимую переменную и тем са­мым допускающих возможность объяснения прошлых состояний системы и «предсказывание» будущих. Мы уви­дим в дальнейшем, что эти четыре подхода к объяснению лингвистических фактов имеют важные последствия для целей, преследуемых учеными всевозможных направле­ний, и для моделей, которые они строят в процессе тако­го объяснения.

1.2 ЯЗЫК

Как было сказано в предыдущем разделе, четыре типа научного объяснения выводятся из допущений о природе объекта описания. Применительно к лингвистике, следо­вательно, различия в подходе зависят от понимания при­роды языка. То, как лингвист строит свое описание и объ­яснение феномена, именуемого «язык», зависит от его ответа, выраженного явно или подразумеваемого, на во­прос «что такое язык?» Существуют два диаметрально противоположных определения языка (см. выше), заслу­живающих более подробного рассмотрения.

В прошлом веке на этот вопрос давался недвусмыс­ленный ответ: «язык есть изменение» — в полном соот­ветствии с бывшими в ходу генетическими объяснениями и с целями, стоявшими перед тогдашней лингвистикой: реконструкция «первоначальной» формы засвидетельст­вованных языков, существование которой предполага­лось для некоторого определенного момента в прошлом. По причинам, которые станут ясными в дальнейшем, ис­торическая лингвистика оказалась в XX веке менее мод-

ной, хотя отнюдь не прекратила своего существования: мало кто из студентов-англистов в университете не изу­чает хоть в небольшом объеме историю родного языка, какой бы строгой ни была ориентация отделения на лите­ратурную критику или современную лингвистику.

На протяжении XX столетия, в основном под влияни­ем Соссюра (см. ниже 1.3.1), язык рассматривался как «объект», доступный описанию посредством дедуктивных методов, подобных методам естественных наук. Точнее говоря, язык понимался как система со своими собствен­ными компонентами и отношениями, описываемая в себе и для себя безотносительно к особенностям ее использо­вания. Соссюр был совершенно непреклонным в своем требовании автономности лингвистики: «единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассма­триваемый в себе и для себя» [Saussure, 1915, 317].

Короче говоря, в первой половине текущего столетия большинство лингвистов отвернулось от изучения внеш­них аспектов изменения и использования языка, чтобы сосредоточить внимание на внутренних свойствах языка как системы и структуры, а не как формы социального поведения человека. Это не означает, что изучение языка в его социальном контексте умердо__с_последним европей­ским исследователем;риторики в XIX веке; попытки соот­нести языковые формыГ с социальными функциями, безус­ловно, продолжались, но в основном как приложения к социологическим, педагогическим или психологическим разысканиям. Единственной значительной группой линг­вистов (помимо таких представителей «антропологиче­ской лингвистики», как Фёрс и Малиновский в Велико­британии и Сепир и Уорф в США), по-прежнему зани­мающихся внешними аспектами употребления языка, были диалектологи, о которых нам придется поговорить ниже (см. 1.4.1). Однако даже они стремились ограни­читься в своих целях стойкой исторической традицией, на которой большинство из них было воспитано, и это обстоятельство имело своим результатом то, что их опи­сания диалектов были почти без исключений ориентиро­ваны не на город, а на деревню — на «сохранение» речи старшего поколения и на выяснение степени выживания старых речевых форм в изолированных общностях (см. [Orton. 1962]).

 

2*

35

1.3 ПРОБЛЕМА ВАРИАЦИИ В ЯЗЫКЕ

Корнем всех проблем, с которыми сталкивается лингвист при выборе рабочего определения языка и методологии его исследования, является удивительно сложная и двой­ственная природа самого языка. Он представляет собой высокоструктурированную абстрактную систему, общую для всех членов речевого коллектива, но проявляющую­ся лишь в виде индивидуального поведения, и в то же время явно подверженную капризу идиосинкразии. С та­кой дилеммой сталкиваются не только лингвисты. Рав­ным образом социопсихолог видит в социальном взаимо­действии «увлекательный и обескураживающий объект изучения: с одной стороны, оно непосредственно и знако­мо, с другой — загадочно и невыразимо; похоже, что нет ни слов, чтобы описать его, ни понятий, чтобы с ним опе­рировать» [Argyle, 1967, 85].

Ввиду этого обстоятельства большинство современ­ных исследователей языка предпочитает ограничиваться описанием кода — его синтаксиса, а в последнее время и семантики; при этом вариации, которые не удается объ­яснить исходя из структуры кода, в худшем случае игно­рируются, а в лучшем — именуются «свободными ва­риациями».

Небесполезно, следовательно, напомнить некоторые основные аксиомы, на которых покоится дескриптивная лингвистика XX века, и указать, почему социолингвист не может далее считать их бесспорными.

1.3.1 Некоторые аксиомы дескриптивной лингвистики

Большинство представителей дескриптивной лингвисти­ки опирается на два ключевых положения, которые вос­ходят, несмотря на относительно незначительные уточне­ния, к Ф. де Соссюру [Saussure, 1915]. Они могут быть сформулированы — правда, в несколько экстремальной форме — следующим образом:

1. Имеется дихотомия между langue 'язык' (код, ко­торым пользуется данная речевая общность) и parole 'речь' (реальное употребление языка). И коль скоро эта дихотомия признана, вместе с допущением, что parole недостаточно хорошо структурирована, langue становит­ся для лингвиста единственным подходящим объектом изучения.

36

2. Имеется дихотомия между синхроническим и диа­ хроническим описанием, или описанием статического состояния и динамической системы. По существу, это поло­жение следует из дихотомии langue — parole, но мотиви­ровалось оно, особенно у Соссюра, стремлением отре­шиться от исторической ориентации лингвистики прош­лого века. В связи с этим лингвистическое описание стало определяться как синхроническое описание «состояний языка» в определенной временной точке, а не как диахро­ническое описание механизма языковых изменений.

Однако как только лингвисты начали описывать lan­gue, возникли определенные трудности операционального порядка, поскольку в то время казалось очевидным, что эмпирический подход правомерен лишь в рамках описа­ния parole, доступной непосредственному наблюдению с помощью органов чувств, но неприменим к langue, зало­женному в «коллективном сознании» речевой общности. В результате строгое применение соссюровского тезиса должно было поставить лингвистов в такое положение, что они способны описать только то, что неинтересно, но совершенно неспособны справиться со своим ими же декларируемым объектом исследования! Были испробо­ваны два пути решения этой дилеммы: (1) индукция — обобщение, основанное на данных, которые получены от отдельного информанта; (2) дедукция — использование самонаблюдения для постижения структуры языка. Мы увидим, что оба эти подхода, какими бы различными они ни казались, исходят из одного и того же допущения: язык есть в некотором отношении свойство индивидуаль­ного говорящего — реального в первом случае и идеали­зированного во втором.

Рассмотрим теперь основные аксиомы современной дескриптивной лингвистики, представив контраргументы и альтернативные аксиомы со стороны социолингви­стики.

1.3.1.1 Язык — речь и компетенция — употребление

На протяжении веков языковеды пытались «обнаружить» идеализированную «чистую» форму языка, скрытую в массе реальных и в высшей степени изменчивых фактов его употребления. Для лингвистов XIX века (ничуть не меньше, чем для Платона) «чистая» форма существовала только -в прошлом, а современная речь рассматривалась как ее «испорченная» разновидность. Соссюр, при всей новизне его пионерских идей, также был занят поисками

37

чистой гомогенной системы, существование которой он полагал не в прошлом, а в «коллективном разуме» обще­ства. По Хомскому, местонахождение «чистой» формы более абстрактно — разум «идеального говорящего-слу­шающего».

Что наиболее поразительно, так это разделяемая все­ми вера в то, что реальная речь (parole, performance, speech, usage — какой бы термин ни употреблялся) слиш­ком изменчива, чтобы быть доступной описанию. С этим социолингвист никоим образом не может согласиться. Никто не станет отрицать, что речь изменчива, но языко­вед, стремящийся создать «социально реалистическую лингвистику» [Labov, 1966b, 14], не может принять ут­верждение, что употребление языка (performance) есть не более чем бледное и весьма искаженное отражение языковой компетенции, настолько хаотичное, что не под­дается описанию. Такой языковед возразит, что часть «совершенного знания языка» [т. е. языковой компетен­ции, по Хомскому — прим, пер., см. Chomsky, 1965, 3], со­стоит из знания того, как и когда язык употреблять, и что без этих навыков «идеализированный говорящий-слу­шающий» был бы «культурным монстром» [Hymes, 1967b, 639 ел.].

Как далеко социолингвист пожелает зайти в отстаи­вании своей аргументации, зависит от его понимания це­лей лингвистики вообще и социолингвистики в частно­сти. Он может, подобно В. Фромкин [Fromkin, 1968], счи­тать главной задачей социолингвистики построение теории языкоупотребления. Или же, напротив, он может сделать более решительное заявление (ср. [Searle, 1969]), что нынешние теории компетенции неадекватны и что социолингвистика есть фактически «лингвистика», чье место было, так сказать, «узурпировано грамматикой». Слабые и сильные требования социолингвистики будут подробнее рассмотрены ниже (1.5.1).

1.3.1.2 Синхроническое — диахроническое описания

Строгое разграничение между синхроническим и диахро­ническим, на котором настаивал Соссюр и которое было понятно как реакция на сильный диахронический уклон лингвистики XIX века, начинает все чаще рассматривать­ся как удобный методический прием, удобство которого превосходит, однако, его полезность. Это справедливо не только в случае социологически ориентированных иссле-

38

дований и, в частности, попыток произвести удовлетвори­тельный анализ континуумных ситуаций (см. 5.3.1), но даже в тех случаях, когда исследование находится в глав­ном русле лингвистики. Например, некоторые представи­тели трансформационализма [Chomsky and Halle, 1968] склонны теперь допускать в рамках синхронической мо­дели языковые данные, относящиеся к более ранним эта­пам развития языка, и включать эти данные в систему правил современного языка. В частности, задача пере­вода «глубинной формы» (underlying form) лексической записи в ее орфографическую форму предполагает, что у идеального говорящего-слушающего частью его «зна­ния языка» является представление о происхождении лексических единиц на уровне позднесреднеанглийского и ранненовоанглийского. Более того, последние работы по «пресуппозиции» предполагают, хотя и в более узком временном интервале, «знание» прошлых употреблений и коннотаций и заставляют со всей отчетливостью уяс­нить, что язык, даже воспринимаясь как статичный, яв­ляется по существу динамической системой, в которой главным мотивом изменения оказывается речь, о чем го­ворил еще Соссюр: «наконец, именно явлениями речи обусловлена эволюция языка» [Saussure, 1915, 37].

1.3.1.3 Материал лингвистики

Лингвистика, как и другие науки, занята установлением структуры своего материала исследования «методом мо­делирования, сущность которого заключается в том, что строится некоторая последовательность абстрактных схем, которые должны явиться более или менее близкой аппроксимацией данных конкретной действительности» (Ревзин, 1962, 8). Что могут представлять собой эти моде­ли, обсуждается в главе 2, а здесь мы поговорим о при­роде лингвистического материала — об источниках его получения и степени абстракции, используемой при по­строении объективных описаний.

Традиционный структуралистический подход к опи­санию языка начинался с операционального допущения, что один тщательно выбранный информант способен представить удовлетворительные данные для общего опи­сания языка в целом. Было, однако, признано, что такие Данные могут быть не вполне последовательными и что вследствие этого лингвист обязан исключать «вариации... модели от индивида к индивиду или от группы к группе

39

в пределах речевой общности» [Hockett, 1958, 1], а также «некоторые типы вариаций, представляющие меньший интерес, ограничившись... высказываниями, произнесен­ными одним говорящим в определенных обстоятельст­вах» (Gleason, 1955, 391], т. е. «допустить, что все стили данного диалекта могут быть огрубленно описаны с по­мощью единственной структуральной системы» [Harris, 1951, 11].

Нетрудно понять, почему такое ограничение должно приниматься ради эффективности процедуры, хотя сам Соссюр указывал, что langue рассматривается им не как помещающийся целиком в сознании отдельного индиви­да, но как достояние совокупного разума всей речевой общности: «система, виртуально существующая у каж­дого в мозгу, точнее сказать, у целой совокупности инди­видов, ибо язык не существует полностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в коллективе» [Saussure, 1915, 30]. В самом деле, строгая привязанность к свидетельствам единственного информанта приведет фактически к описанию не диалекта или языка, а идио­лекта, т. е. «речевых навыков отдельного индивида» [Ro­bins, 1964, 51].

Представители трансформационно-генеративного на­правления, естественно, отвергают заключительную часть соссюровского положения о языке, если оно применяется к их описанию компетенции, поскольку их информант, будучи совершенной идеализацией исконного носителя языка, является, по определению, знатоком всей си­стемы.

Однако в той же мере, в какой социолингвист мог бы выдвинуть социологические и статистические возражения против обобщений, основанных на неизбежно односто­ронних данных, полученных от единственного информан­та, на том основании, что существование вполне предста­вительного информанта весьма сомнительно, в такой же мере более абстрактный идеализированный информант трансформационалистов не защищен от возражений, по­скольку также малоправдоподобно, чтобы в реальности существовал репрезентативный набор интуитивных зна­ний о структуре языка.

И структуралист, и трансформационалист избирают такой подход к материалу, который социолингвист будет стремиться модифицировать. С его точки зрения, неуч­тенной оказывается часть фактов реальной действитель­ности, которые, как он полагает, может и должна охва-

40

тить лингвистическая модель функционирования языка. Самая вариация, обойденная главным потоком лингви­стических изысканий, превращается для социолингвиста в искомый объект его основных научных интересов, даже если его конечная цель может быть в сущности такой же, как цель более «ортодоксального» лингвиста.

Еще один момент необходимо прояснить, прежде чем перейти к обсуждению границ социолингвистики; речь пойдет о размере отдельных кусочков языкового ма­териала (как бы он ни был собран), на которых базиру­ется лингвистический анализ. До недавнего времени лингвистическое описание останавливалось на предло­жении. Типичная структуралистская процедура хорошо иллюстрируется подзаголовком книги А. А. Хилла «Введение в лингвистические структуры» (1958): 'От зву­ка к предложению в английском языке', тогда как трансформационная процедура ясна из начального сим­вола этих грамматик — 2: 'предложение'.- Хотя эти два подхода различны по направлению (первый по существу синтетический, второй — аналитический), оба они, одна­ко, принимают в качестве предельной единицы предло­жение. Социолингвистическое же описание выходит за эти рамки, охватывая более крупные структуры, по отно­шению к которым предложения являются их компонен­тами; и основное внимание сосредоточивается не просто на отдельных предложениях, произведенных отдельными говорящими (даже идеализированными), а на взаимо­действии говорящего и слушающего и на структуре более крупных текстов: бесед, речей, клятв, диалогов и т. п. (мы еще вернемся к этому вопросу в 4.2 и в главе 8).

1.4 ГРАНИЦЫ СОЦИОЛИНГВИСТИКИ

Из того, что было сказано выше, может показаться, что социолингвист отвергает все, что было сделано в лингви­стике до него, но это далеко не так. Крупные достижения XIX века, итог десятилетий напряженной работы, зало­жили основы фонетики и фонологии и, в силу своего пре­обладания, привели Соссюра к поискам новой ориента­ции, которая сама по себе оказалась плодотворной. Сего­дня мы знаем о природе языка больше, чем знали сто лет назад, и это — интеллектуальное достижение, которое не может быть с легкостью отброшено в угоду каким-то новым прихотям. Нет, знаменательно то, что большинст­во социолингвистов считают себя лингвистами, призна-

41

вая своей целью попытку установления регулярных соот­ветствий между языковой и социальной структурами, и, сверх того, видят свою роль в том, чтобы поставить под сомнение некоторые положения лингвистики с целью раз­работки более полного и удовлетворительного описания языка, или, говоря словами У. Лабова, «чтобы решить лингвистические проблемы, памятуя о том, что они явля­ются в конечном счете проблемами анализа социального поведения» [Labov, 1966b] (этот момент подробнее обсуж­дается ниже в разделе 1.5). В сущности, социолингвист со своей заинтересованностью вариацией может считать себя наследником диалектологов, а свои попытки рас­пространить лингвистическое описание за пределы пред­ложения— возрождением очень древней традиции рито­рики, которая,.как это формулировалось до недавнего времени в истории нашей науки, составляла вместе с грамматикой фундамент лингвистического знания. И ес­ли это так, то небесполезно уточнить, в чем социолинг­вистика отличается от диалектологии и риторики.

1.4.1 Диалектология и социолингвистика

Вероятно, большинство социолингвистов склонно будет сегодня включать диалектологию в свою область на том основании, что изучение диалекта традиционно концен­трировалось на речевых обычаях социальных групп, отличавшихся от остального общества использованием системы, которая явно не совпадала со «стандартом», т. е. разновидностью языка, обычно описываемой «чи­стой» лингвистикой. Однако по своим основным интере­сам диалектология резко отличается от современной со­циолингвистики. Ее подход был преимущественно диа­хроническим, связанным с поиском ответа на вопросы: «как данный диалект связан исторически с другим?», «какие черты более старых форм литературного языка сохранились в данном диалекте?» и т. п.; в этом проявля­ется тенденция «фокусировать внимание на самих фор­мах и их соответствиях, а не на вербальных привычках говорящих, пользующихся ими» [Gumperz, 1964, 127]. Социолингвистика же, напротив, стремится использовать синхронический подход, беря образцы языка в опреде­ленной временной точке и пытаясь соотнести выбор, осу­ществляемый говорящими, с экстралингвистическими критериями; усилия исследователя направлены скорее на описание языкового состояния, нежели на акцентиро-

42

вание динамизма языка как изменяющейся системы. Конечно, не вся диалектология имеет исторический ук­лон. В частности, в Лингвистическом атласе США и Ка­нады, который начал издаваться в 1929 г., совмещаются оба подхода [Kurath, 1939].

Диалектология и социолингвистика расходятся еще в одном отношении — в выборе первичной единицы анали­за. Первая трактует языки и диалекты как монолитные структуры, между которыми, в идеале, должны сущест­вовать отчетливые разделительные линии; понятие изо­ глоссы, т. е. «проведенной на карте линии, определяющей зоны, характеризуемые встречаемостью определенных языковых признаков» [Wakelin, 1972, 7 ел.], очевидным образом зависит от указанной трактовки. Социолингви­стика же стремится сосредоточить внимание на социаль­ной группе и используемых ею языковых переменных, пытаясь соотнести эти переменные с традиционными де­мографическими единицами социальных наук: возрастом, полом, принадлежностью к определенному социально-экономическому классу, региональной группировкой, ста­тусом и т. д. В последнее время делаются также попыт­ки установить корреляции между языковыми формами и социальными функциями на микроуровне — при вну-тригрупповой интеракции, и между выбором языка и со­циальными функциями более крупного масштаба на макроуровне — при межгрупповой интеракции (см. ниже).

1.4.2 Риторика и социолингвистика

Начиная с античных времен, с Цицерона и Квинтилиана в частности, затем в елизаветинскую эпоху (Паттенхэм с его «Искусством английской поэзии» среди прочих), до конца прошлого века в Алглди_и непрерывно в Северной Америке преподавалас^цшторика— искусство убеждаю­щего использования языкаГ'И'нтерес к мотивам языково­го выбора и эффекту, произведенному этим выбором на слушателя и читателя, сближает риторику с социолинг­вистикой, но, как и в случае диалектологии, между двумя этими дисциплинами наблюдается резкое различие в под­ходе. В то время как целью риторики традиционно было перечисление и, разумеется, предписывание «наилучших» методов убеждения и лишь во вторую очередь описание этих методов, социолингвистика стремится к дескрип­тивной и объективной регистрации языковых умений (в

43

самом широком смысле этого слова) и соответствующе­го выбора их в различных коммуникативных ситуациях. Мы можем также видеть в «стилистике», обычно пони­маемой как лингвистическое описание литературных тек­стов, ростки новой «дескриптивной риторики», склады­вающейся бок о бок с традиционной нормативной ритори­кой, известной из учебников по литературному стилю и композиции [Leech, 1969, 2].

Общим для риторики (в ее обоих типах) и социолинг­вистики является фокусировка внимания на тексте, но опять-таки ограничение области риторики преимущест­венно «убедительным языком» и зачастую в его письмен­ной форме резко контрастирует с широтой целей социо­лингвистики, для которой все тексты — устные или пись­менные, затрагивающие любую тему и демонстрирующие любое намерение, — оказываются в сфере ее интересов. Главной проблемой социолингвистики, к которой нам еще придется вернуться в дальнейшем, является ограни­ченность поля исследования и неприменимость многих категорий и значительной части терминологии риторики, в особенности к ситуациям взаимодействия (интерак­ции), которые игнорировались риторикой в прошлом. На­пример, социолингвист, столкнувшийся с проблемой лингвистического анализа, скажем, заседания некой ко­миссии, интуитивно чувствует, что здесь должны входить в расчет единицы, превышающие высказывание, но мень­шие, чем «речи» отдельных участников в целом, но он на­прасно станет искать какую бы то ни было из существую­щих классификаций, которая могла бы помочь ему в решении его задачи. Одной из причин такого положения является отсутствие в нашем распоряжении соответствий между языковой формой и социальной функцией [Wil-kins, 1972], «грамматик говорящего-слушающего» [Righ-ter and Moore, 1974] и «грамматик текста», — отсутствие которых находится в прямой зависимости от ограничен­ности дескриптивной лингвистики уровнем предложения и идеализированными свидетельствами отдельного идеа­лизированного говорящего. Следовательно, главной зада­чей социолингвистики, а во многом это касается и самой лингвистики, является перемещение анализа за пределы предложения, — перемещение, которое должно оказать глубокое воздействие на всю дисциплину в целом, а в ко­нечном счете и на систему образования (мы затронем вопрос о «дискурсе» более подробно в главе 8).

44

I

М.4.3 Микро- и макросоциолингвистика

\ Выше мы высказались за то, чтобы считать одной из оп­ределяющих характеристик социолингвистики ее упор на изучение использования языка социальными группами. Возможны, однако, два весьма различных взгляда на структуру группы, которые, будучи соотнесены с языком, дают поразительно разные результаты. Эти противопо­ложные взгляды могут быть выражены через характер отношения, предполагаемого для индивида и группы. В качестве первичного может избираться либо индивид, ли­бо группа, и лингвистические признаки взаимодействия могут описываться с точки зрения индивидуальной или групповой динамики.

Первый подход, ставящий в центр внимания индиви­да, имеет очевидные точки соприкосновения с психологи­ей вообще и социальной психологией в частности. Второй подход более социологичен и отчетливо связан с самой социологией, экономикой, антропологией и политикой, в зависимости от характера, размера и строения группы.

Естественно, разделение двух подходов не отличается безукоризненной четкостью, однако удобно принять по аналогии с социологией [Timasheff, 1957, 269] термины микро- и макро-, применяя название микросоциолингви­ стика к анализу, сфокусированному на индивида в не­формальной внутригрупповой интеракции малых групп, а термин макросоциолингвистика — к изучению межгруп­повой интеракции на уровне крупных групп, вплоть до контактирующих наций и государств.

1.4.3.1 Микросоциолингвистика

В сущности, разграничение микро- и макросоциолингви- ' стики носит, по-видимому, философский характер, нахо­дясь в зависимости от определения индивидуальности. Для микросоциолингвиста наиболее подходящая интер­претация этого термина предполагает выдвижение на первый план различий между индивидами, например,' «общая сумма характеристик некоторого индивида, кото­рые отличают его от прочих индивидов» [Krech et al.,' 1962], т. е. акцентируется то, каким образом данный инди­вид не попадает в некоторую произвольно определенную социальную категорию. С точки зрения лингвистики, та­кое акцентирование, в его чистой форме, должно привести к описанию совокупности автономных и несвязанных"

45:-

идиолектов, не поддающихся группировке в диалекты и
аннулирующих установленный объект социолингвистиче­
ского описания — корреляцию между языковой и соци­
альной структурой. На практике, конечно, эта дилемма
решается путем перемещения акцентов исследования со
статического понятия групповой принадлежности на язы­
ковую интеракцию. В связи с этим может возникнуть во­
прос такого типа: если принять, что группы состоят из ин­
дивидов, то как происходит, что каждый индивид обра­
щается к ресурсам языка для облегчения межличност­
ной интеракции в группах, членом которых каждый явля­
ется?                                                                               Л

Центральным лингвистическим признаком для такого рода исследования будет, несомненно, речевой a/cr[Searle, 1965], коль скоро он входит в первичные группы социо­лога (см. 4.3.1) и модифицируется такими переменными, как статус, близость, родство, отношение и цель примени­тельно к отдельным участникам контакта. Большинство лингвистических переменных окажется отнесенным ско­рее к общей рубрике регистра [Crystal and Davy, 1969], чем диалекта, т. е. к вариациям, обусловленным исполь­зованием языка индивидом в конкретной исследуемой ситуации, а не к вариациям, связанным с относ