И это то, что происходит в клетках тела. В этом нет ничего от нравственности или морали, совсем другое ощущение.

Надо все время быть бдительной. Малейшая слабина… катастрофична.

 

(долгое созерцание)

 

Итак, увидимся в четверг? Что же, надеюсь, что это кончится, что я выйду из этого состояния!

Утешение в том, что действие Всевышнего становится все более и более ясным и очевидным. Ты видишь, я как частичка… [Мать делает жест в углублении Руки] как сказать?… как пылинка, но эта пылинка страдает, вот что досадно. Очень ощутимо. Но игра становится все более и более ясной [в материи], с необычайной точностью и необычайной силой. В этом утешение.

Не будем беспокоиться об этом.

 

Июнь 1966

 

Июня 1966

 

Прошли те трудности?

 

О! у меня было переживание, новое переживание. Я имею в виду, у клеток тела было новое переживание.

Когда я ложусь на кровать, ночью, происходит подношение всех клеток, они осуществляют настолько полную сдачу [ surrender ], насколько это возможно, регулярно, со стремлением не просто к единению, а к слиянию: чтобы не осталось ничего, кроме Божественного. Это происходит регулярно, каждый день, каждый день. И в течение некоторого времени было так, словно клетки или это телесное сознание (но это не организовано как одно сознание: это как коллективное сознание клеток) немного жаловалось, говоря: «Но мы не чувствуем ничего великого. Мы действительно чувствуем (они не могут сказать, что не чувствуют: они чувствуют защиту, поддержку), но, в конце концов…» Они как дети, они жалуются, что нет ничего зрелищного: «ДОЛЖНО быть чудесно.» [Мать смеется] Ах! что же, ладно. Так что позавчера ночью, когда я ложилась спать, они были в таком состоянии. Я не шевелилась на кровати до двух часов ночи, а в два часа я поднялась и внезапно заметила, что все клетки, все тело (но это действительно сознание клеток, это не сознание тела, это не сознание той или иной личности: нет личности, это сознание совокупности клеток), это сознание чувствовало себя окруженным и одновременно пронизываемым МАТЕРИАЛЬНОЙ силой с не-ве-ро-ят-ной скоростью, далеко превосходящей скорость света: скорость света казалась такой медленной и тихой по сравнению с ней. Невероятно! Невероятно! Это что-то, что должно быть похоже на движение там, движение центров… [Мать делает жест к отдаленным галактическим пространствам]. Это было так грандиозно! Я оставалась очень спокойной, неподвижной, сидела очень спокойно; и все же, насколько я была спокойной, это было таким грандиозным, как когда вы уноситесь столь быстрым движением, что не можете дышать. Небольшой дискомфорт: это не так, что я не могла дышать, речь не об этом, но у клеток было такое ощущение, что они задыхаются, настолько это было… грандиозным. И одновременно с ощущением силы, такой силы, что ничто-ничто-ничто не может ей сопротивляться, никоим образом. Так что я была выдернута из своей постели (я заметила это), чтобы сознание ТЕЛА (заметь разницу: это было не сознание клеток, а сознание тела) учило клетки, как осуществлять сдачу [ surrender ], оно говорило им: «Есть только один способ: полная сдача [ surrender ], и тогда у вас больше не будет этого ощущения удушения.» Затем была маленькая концентрация, как маленький урок. Это было очень интересно, маленький урок: как надо поступать, что надо делать, как полностью осуществить само-сдачу. И когда я увидела, что это было понято, я вернулась на кровать. И затем, с того момента (было два часа ночи – два часа двадцать минут) до без четверти пять я находилась в этом Движении без перерыва! И, что особенно, когда я поднялась, в этом сознании (в сознании клеток и немного в сознании тела) было ощущение Ананды [божественной радости] во всем, что делало тело: будь то подняться, пойти, умыться, почистить зубы… В первый раз в своей жизни я почувствовала Ананду (совершенно безличностную Ананду), Ананду в этих движениях. Причем с ощущением: «А, вот как развлекается Господь!»

Это больше не на переднем плане (это было на переднем плане в течение одного-двух часов, чтобы заставить меня понять), сейчас это немного отошло на задний план. Но, ты понимаешь, раньше тело чувствовало, что все его существование базировалось на Воле, на подчинении всевышней Воле, а также на терпении. Если его спросить: «Приятно ли тебе жить?», оно бы не осмелилось ответить «нет», потому что… Но жить ему было не приятно. Была концентрация воли в подчинении, стремящемся быть совершенным — безупречно совершенным — насколько это возможно, и было ощущение терпения: держаться, держаться и держаться. Это было основой его существования. Затем, в переходные периоды… они всегда тяжелы, как, например, переход от одной привычки к другой, но не в смысле сменить привычку, а перейти от одной опоры к другой, от одной движущей силы к другой — я называю это «сменой власти» — это всегда тяжело, это происходит периодически (не регулярно, но периодически) и всегда в тот момент, когда тело накопило достаточно энергии, чтобы его терпение было более полным; затем наступает следующий переходный период, и это тяжело. Была эта воля и это терпение, а затем: «Пусть исполнится Твоя Воля» и «Пусть я послужу Тебе так, как Ты хочешь, как мне следует служить, пусть я буду принадлежать Тебе, как Ты этого хочешь», и затем «Пусть не останется ничего, кроме Тебя, пусть исчезнет ощущение личности» (и это ощущение действительно значительно уменьшилось). Было это внезапное откровение: вместо той основы терпения — держаться любой ценой — вместо этого возникло нечто вроде радости, очень спокойной, но и очень улыбающейся радости, очень приятной, очень сладкой, очень улыбающейся, совсем очаровательной — очаровательной! такой простой, это что-то такое чистое и такое радостное: это радость во всех вещах, радость во всем, что делается, совершенно во всем. В тот момент мне показали: все, буквально все, нет ни одной вибрации, которая не была бы вибрацией радости.

Такое было в первый раз.

И затем, в результате… [смеясь] тело стало чувствовать себя немного лучше! Оно чувствует меньше напряжения. Но ему посоветовали быть очень спокойным, очень спокойным, особенно не допускать возбуждения, никакой «радости», какой она обычно бывает у людей (витальная радость, которая чувствует саму себя и выражает саму себя), не это, ничего подобного: быть очень спокойным, очень спокойным. Это что-то такое чистое, ох!… такое просвечивающее, прозрачное, легкое…

В первый раз я физически почувствовала это. Иными словами, в первый раз у клеток было такое переживание.

Ведь прежде клетки всегда чувствовали поддержку Господа в мощи и силе, они чувствовали, что существуют благодаря Нему, через Него и в Нем; они обычно чувствовали все это. Но чтобы быть в состоянии чувствовать это, им надо было иметь терпение — абсолютное терпение, терпеть все. Сейчас же стало не так: это больше не так, теперь есть нечто, что смеется, но смеется так сладко, так сладко и, о! очень забавляется, оно стоит за всем и такое легкое-легкое-легкое — исчезла вся тяжесть напряжения.

И это явилось результатом того грандиозного «течения»: потока, который нес клетки; было не так, что клетки были неподвижными, а этот поток шел через них: клетки сами были вовлечены в Движение, они двигались с той же скоростью — в ослепительном сиянии и невообразимо быстро, и это чувствовалось материально. Это было за пределами всякой возможности обычного ощущения. Это длилось часами.

 

*

* *

 

Чуть позже

Ты слышал о речи дельфинов?… Видел эти статьи?… Они открыли, что дельфины говорят на членораздельном языке, но в гораздо более широком, чем наш, частотном диапазоне: они используют и гораздо более высокие и гораздо более низкие частоты. Их частотный диапазон гораздо более широк. Дельфины часто разговаривают (кажется, их разговоры можно записывать), они говорят, но люди не понимают, что они говорят. Им также дали послушать нашу речь — они имитировали ее, устроили из этого забаву! Они смеялись! [Мать выглядит очень забавляющейся]

Я видела фотографии, они выглядят мило, но фотографий недостаточно. У них, как и у морских свинок, имеются ряды мелких зубов (они совсем не злобные; кажется, у них вообще не бывает приступов ярости). Они говорят, они разговаривают! И они умеют слушать. И они имитируют и смеются, словно [смеясь] мы кажемся им очень смехотворными.

Это забавно.

Кажется, где-то в Северной Америке есть какие-то громадные бассейны, в которых содержатся дельфины, и кажется, что дельфины в них очень довольны. Их изучают; одному американскому ученому, изучающему дельфинов, кто-то сказал: «Вот вы говорите, что, возможно, дельфины столь же разумны, как и мы. Но будь они столь же разумными, как и мы, они попытались бы понять нас или сделать так, чтобы мы их поняли». На что ученый ответил [Мать смеется], что, возможно, дельфины поступают мудро, не предпринимая таких попыток, ведь они бы обнаружили, что мы очень глупы!

Это забавно.

Я также слышала, что другие ученые открыли «непосредственную передачу», для которой не требуются ни звуковые волны, ни более эфирная среда; эта передача осуществляется через то, что они назвали «балансирами» (я думаю) или противовесами, так что то, что делается здесь, автоматически воспроизводится на расстоянии, где-то там; если «балансир» опускается здесь, то поднимается там, а если опускается там, то поднимается здесь, автоматически. Это имитация (ведь они не могут понять, что это такое), но это интуитивная связь, конечно же. Кажется, у них есть инструмент, измеряющий это! Невообразимо!

 

В конечном счете у них будет все, кроме ключа!

Да, это верно! Да, но хорошо иметь все, поскольку как только появится ключ, все будет сделано.

Возможно, это подготовка, необходимая для нового творения. Так что, действительно, будет не хватать только ключа. И как только появится ключ: сразу же пуф! Все сделано.

Но, во всяком случае, кажется (мне сказали об этом), кажется, это немного сбило их ментальную надменность… [смеясь] они больше не думают, что являются высшими существами творения!

А! Поработаем немного над «Савитри»… [ Мать читает первую строчку ]:

 

A few shall see what none yet understands (I.IV.55)

[Немногие увидят то, что никто еще не понимает]

 

Вот так! Ты видишь.

 

*

* *

 

(Чуть позже, Мать смотрит в свою записную книжку, испещренную нескончаемыми списками предстоящих встреч)

…Но, в конце концов, есть все основания думать, что Господь забавляется. Он должен сильно забавляться, иначе Он не заставлял бы меня встречаться со всеми этими людьми. Должно быть, это сильно Его забавляет — но, я думаю, Его все забавляет, даже то, что для нас не забавно из-за того, что мы слишком малы.

Усталость — это большой знак, указывающий на слабость; когда что-то утомляет вас или досаждает вам, это действительно знак слабости. Такое уже не часто случается со мной; я даже думаю, что этого больше нет: это только какая-то часть в ментальном сознании (и это исходит не от меня, а, скорее, от других) внушает, что «это действительно слишком». Иначе…

А твоя книга? Идет?

Этой ночью опять (такое происходит часто, почти каждую ночь) было время, когда я находилась в состоянии сознания твоей книги: способ видеть, чувствовать и говорить [Мать проводит полосу, обозначающую «область» книги], вот так. И тогда, время от времени я что-то предлагаю, но не на словах: я словно ввожу туда другой способ видеть и чувствовать: «Почему бы не попробовать так?» Такое происходило несколько раз. Но, просыпаясь, я не помню деталей, потому что много всего бывает ночью. Но это то место, где формируется эта книга, так что я вхожу в это место и словно вношу туда потоки воздуха! [Мать смеется] Я предлагаю. Очень часто такое происходит. Я думаю, что это происходит регулярно каждую ночь, но я помню только то, что мне видится необходимым.

 

 

Июня 1966

Все в порядке? — Должно быть лучше.

 

Почему?

Потому что я думаю («я думаю» — это просто манера говорить)… Недавно я рассказывала тебе о той грандиозной силе; что же, думаю, это все же оказало свое воздействие.

Это изменило кое-что в атмосфере; уже нет такого гнета, верно? Я рассказывала тебе о разнице в позиции; что же, действительно, словно что-то перевернулось. Так что это должно было оказать воздействие на всех (?)

И я продолжаю писать бесчисленные страницы! да, страницы твоей книги. Это все новое. (Впрочем, пробудившись, я больше совсем не занимаюсь ей.) Так я и провожу часть ночи, но не пишу своей рукой, а диктую. В то время это меня забавляет, но не настолько, чтобы помнить о том, что я говорила. Истории!… Говорили, что я сильно воображаю. Но когда я читаю это, оно кажется мне чем-то, что я уже видела или пережила.

 

Июня 1966

(В связи с давней беседой от 19 апреля 1951 г., на которой Мать сказала: «Вы словно на внутренней охоте, идете охотиться в самые потаенные черные уголки… Вы преподносите трудность, в себе или в других, где бы она ни находилась, божественному Сознанию, прося Его трансформировать ее»)

Как раз это я и делала в течение последних двух дней! В течение двух дней я проводила все свое время, смотря на все это… о! Это скопление множества жалких маленьких и низких вещей, в которых мы постоянно живем, это мельчайшие убогие вещи. И тогда есть только одно средство — только одно средство, всегда одно и то же: отдать все это Господу.

Было так, словно Всевышнее Сознание приводило бы меня в контакт с совершенно позабытыми вещами, принадлежащими прошлому — они даже были или казались полностью стертыми, с ними больше не было контакта — всевозможные маленькие обстоятельства, но теперь уже виденные в новом сознании, на их истинном месте, и именно из-за них вся жизнь, человеческая жизнь вообще, становится такой бедной, такой жалкой, низкой и убогой. И тогда возникает такая светлая радость отдачи всего этого: чтобы это было трансформировано, преобразовано.

Сейчас это стало движением даже сознания клеток. Все слабости, все отклики на враждебные внушения (я имею в виду мельчайшие ежеминутные вещи, в клетках тела), все это иногда накатывает целыми волнами, до такой степени, что у тела возникает ощущение, что оно вот-вот согнется под этим напором, а затем… возникает такой теплый, такой глубокий, такой сладкий, такой мощный свет, который приводит все в порядок, ставит все на свои места, открывает путь к трансформации.

Такие периоды — очень трудное время для жизни тела, возникает такое впечатление, что решает только одно: всевышняя Воля. Не осталось никакой опоры — никакой опоры, начиная с опоры на привычки и кончая опорой на знание и волю, все опоры исчезли: есть только Всевышний.

 

(молчание)

 

Стремление в сознании клеток к совершенной искренности посвящения.

И живое переживание — переживаемое интенсивно — состоит в том, что только эта абсолютная искренность посвящения позволяет существовать телу.

Малейшее притворство означает союз с силами разрушения и смерть.

Так что это как песня клеток — но у них не должно быть неискренности даже наблюдения за собственными действиями — песнь клеток: «Твоя Воля, Господи, Твоя Воля…»

И огромная привычка зависеть от воли других, от сознания других, от реакций других (других и всех вещей), эта повсеместная комедия, разыгрываемая всем со всем и всеми со всеми, должна быть заменена на спонтанную абсолютную искренность посвящения.

Очевидно, что это совершенство искренности возможно только в самой материальной части сознания.