Прости за то, что я сказала. У меня сильный стресс, и я не должна была винить тебя за свой выбор. Ты отличный друг, и я не откажусь от тебя.

 

Он не ответил.

Потом наступил понедельник, а его не было на тренировке.

Во вторник его тоже не было на тренировке.

Никто не спросил, где он. Я, черт возьми, была уверена, что не буду той, кто это сделает.

Я отправила ему еще одно сообщение.

 

Ты жив?

 

Но он не ответил.

 

***

 

Две детали привлекли мое внимание, когда я въехала на парковку средней школы. Там уже стояла черная «Ауди» со знакомыми номерами. И рядом с ней был припаркован большой белый фургон. Не зная, чувствовать ли облегчение от того, что Култи все еще жив, или раздражение, что Кислая капуста мне ни разу не ответил, я глубоко вздохнула. Я припарковалась на стоянке, надела свои Носки Большой Девочки, хотя инстинкты подсказывали мне, что он, скорее всего, не стал бы появляться в лагере, если бы захотел поссориться.

По крайней мере, я на это надеялась.

Едва я вышла из машины и открыла багажник, чтобы взять сумку и две упаковки с водой, как услышала за спиной шаги. Даже не оборачиваясь, я знала, что это он. Краем глаза я заметила, что он остановился рядом со мной и оттолкнул мои руки от упаковок, поднимая их.

— Скажи мне, куда их отнести, — сказал Немец так, будто это приветствие.

Ладно.

— На поле. Пошли, — сказала я, закрывая багажник с сумкой в руке.

Мы молча пересекли стоянку и пошли по мощеной дорожке, ведущей к полю. Три учителя вызвались добровольцами, я заметила двоих из них и направилась к столу, который они поставили для регистрации.

Когда мы остановились перед ними, мужчина и женщина физически вздрогнули, когда поняли, кто стоит рядом со мной.

— Мистер Уэббер, миссис Притчетт, большое вам спасибо за помощь. Это мой друг, мистер Култи, он сегодня будет тренером-волонтером в лагере, — представила я их. Два учителя не пошевелились, и именно Култи кивнул им в знак приветствия.

— Если вы дадите мне знать, где находятся ворота, я смогу начать подготовку, — сказала я мистеру Уэбберу, учителю физкультуры.

Он рассеянно кивнул, глядя на Култи.

— Они тяжелые, — предупредил он, не сводя взгляда с Немца.

— Я уверена, что все будет хорошо, — заверила я, едва сдерживаясь, чтобы не начать раскачиваться взад-вперед на пятках.

— Я помогу, — добавил Пумперникель, и это окончательно заставило учителя пошевелиться.

Вчетвером мы вытащили футбольные ворота и установили их.

Их было всего двое, но и этого было достаточно. В листе предварительной регистрации было зарегистрировано меньше детей, чем на прошлой неделе.

Я была занята рисованием линий на траве из баллончика с краской, когда заметила Култи, разговаривающего с двумя учительницами, которые должны были работать за регистрационным столом. Он показывал на что-то на листе бумаги, и они с энтузиазмом кивали в ответ. Это мало о чем говорило мне, потому что была вероятность, что он мог рассказывать им, как по утрам испражняется золотыми самородками, а они были бы в полном восторге. Ну, судя по тому, как они смотрели на него сейчас.

Шлюшки.

Ладно, это было не очень хорошо с моей стороны.

Я закончила рисовать линии как раз вовремя — первые дети начали появляться со своими родителями.

— Ты не будешь против сделать все так же, как мы делали на прошлой неделе? Только работать вместе на этот раз? — спросила я Култи, когда подошла к регистрационному столу, за которым он стоял.

Он наклонил ко мне свою короткостриженую каштановую голову, встречаясь со мной взглядом.

— Из нас получится хорошая команда, schnecke, все будет хорошо.

Итак, он снова называл меня schnecke, что бы это ни значило.

Я посмотрела на него немного неуверенно.

В ответ он ткнул меня кулаком в плечо, что раньше вызвало бы у меня улыбку. Но то, как он уклонился от меня в последний раз, было еще слишком свежо в памяти. Улыбка, которую я изобразила — слабую, вынужденную улыбку, которую ты даришь кому-то, кого не находишь особенно смешным, но не хочешь задеть его чувства — должно быть, сказала ему об этом, потому что Култи нахмурился. Через мгновение он нахмурился еще сильнее.

Немец, который, по слухам, несколько лет назад ввязался в драку, когда кто-то назвал его мать шлюхой, схватил меня за руку, поднял ее и ударил себя по плечу.

Что, черт возьми, только что произошло?

Прежде чем я успела понять, что он сделал, моя огромная Баварская сарделька сделала шаг вперед. И. Он сделал это.

Немец обнял меня за плечи, притягивая так близко, что мой нос прижался к его грудным мышцам.

Он обнимал меня.

Боже милостивый, Рейнер Култи обнимал меня невероятно, чертовски крепко.

Я просто стояла, застыв и опустив руки по бокам. Я, мать его, застыла на месте. Я была ошеломлена, более чем ошеломлена. Офигела.

— Обними меня в ответ, — потребовал сверху голос с акцентом.

Его слова стряхнули с меня оцепенение. Я осознала, что обнимаю его за талию, сначала осторожно, наши тела соприкоснулись в настоящем честном объятии. Мои ладони легли на его нижнюю часть спины, руки параллельно друг другу.

— Я умираю и не знаю этого? — спросила я в его грудь.

Он вздохнул.

— Лучше бы тебе этого не делать.

Я отстранилась и посмотрела ему в лицо, совершенно не понимая, что, черт возьми, только что произошло.

— Ты умираешь? — выпалила я.

— Нет. — Култи сохранял то же самое серьезное выражение лица, которое было так присуще ему. Я не была уверена в том, какие эмоции он испытывал. — Мне жаль, что я задел твои чувства. Я отступил только потому, что Алехандро… любит соревноваться. Он всегда хочет того, чего не может иметь. Это была моя ошибка, что я пригласил его. — Он быстро поднял взгляд, прежде чем снова посмотреть вниз, и добавил, понизив голос: — Я сожалею обо всех проблемах, которые вызвало мое присутствие в твоей жизни. Футбол дал мне все, но и отнял столько же.

Он бросил на меня печальный решительный взгляд.

— Я не хочу, чтобы он забрал еще и тебя. Ты — наименее постыдное, что есть в моей жизни, Сал. Понимаешь?

Немец был совершенно серьезен.

Если бы вокруг нас не было незнакомцев, следящих за каждым нашим движением, я бы, наверное, разрыдалась. Достаточно плохо было то, что мне пришлось сжать губы, чтобы не сделать то, о чем я потом пожалею.

Мне удалось сделать небольшой вдох и ухмыльнуться ему.

— Могу я еще раз обнять тебя, или твоя дневная норма объятий уже исчерпана?

Немец покачал головой.

— Я говорил тебе, что ты напоминаешь мне занозу, которую я никак не могу вытащить? Ты невероятно раздражаешь.

— Это значит «да»? — Я моргнула, глядя на него.

— Это глупый вопрос, Сал, — заявил он.

Но было ли это «да»?

У меня не было возможности попросить разъяснений, потому что я заметила четверых детей, идущих от парковки к нам через поле, и я знала, что мне придется отложить этот разговор на потом. Я все еще не совсем понимала, почему Култи повел себя как придурок в день нашего первого занятия с детьми, но он извинился. Для него это было равносильно тому же, что и отдать мне свою почку, так что я возьму ее и потребую объяснений позже.

Еще больше я хотела узнать, что побудило его обнять меня именно сейчас?

Я сжала его руку и кивнула.

— Давай начнем, хорошо?

—Да. — Он ни разу не прервал зрительного контакта со мной. — Я принес обувь для всех детей. Думаю, что было бы лучше отдать ее детям в конце занятия.

— Ты принес… — Я закрыла рот и взяла себя в руки. — В этом фургоне? Там обувь для детей?

— Да. Я попросил волонтеров собрать информацию о размерах во время регистрации. Ее должно быть более чем достаточно для всех. Я привез почти все размеры.

Забавно, как иногда все складывается. Правда.

Я узнала и приняла свое место в жизни незнакомца десять лет назад. Я выросла и смирилась с тем, чего никогда не случится, и я знала, что у меня нет будущего с человеком, который даже не знает о моем существовании.

И вот однажды тот же самый человек по какой-то причине решил сблизиться именно со мной, из всех людей в мире, которых мог бы выбрать, он выбрал меня. Медленно, медленно, постепенно мы стали друзьями. Я знала и понимала, что происходит. Меня вполне устраивало мое место. Друзья. Это не случилось легко и просто, но лучшие вещи в жизни, это сложные вещи, которые не подходят друг другу идеально, или подходят?

В одно мгновение из-за одного доброго поступка и неожиданного жеста что-то во мне проснулось. Была причина, по которой я так быстро смирилась с его поведением и простила за то, что он был мудаком.

Я все еще была влюблена в этого мужчину.

Я не имела на это права. Не было никаких веских причин. Мне нравилось думать, что я принимаю мудрые решения. Но вот возрождение моего детского чувства обожания по отношению к нему — было одной из самых глупых вещей, которые я когда-либо могла себе позволить. Но, очевидно, я не могла перестать испытывать это.

Мое сердце еще не совсем забыло, каково это — испытывать к нему такие чувства, и как бы я ни старалась притвориться, что это не так, с годами оно набрало сил и выросло.

Теперь я все поняла. В детстве я любила Рейнера Култи. В молодости я любила своего бывшего парня, училась и росла. И Сал Касильяс, какой я стала, знала, что я не могла бы полюбить того, кто этого не заслуживает.

Именно обувь для детей, чьи родители не могли себе ее позволить, завязала петлю на моей шее.

Он привозил своих друзей на мои занятия в футбольном лагере.

Култи купил моему отцу поездку-мечты его жизни.

Называл меня своим другом в присутствии людей, на которых ему действительно было наплевать. А не на меня.

Я была влюблена в этого Пумперникеля.

Боже, помоги мне, кажется, я сейчас расплачусь.

Я пыталась найти слова, хоть какие-нибудь, и надеялась, что выражение моего лица не скажет ему: «Ты чертова идиотка, Сал». Потому что я становилась ею. Я действительно ею становилась. От правды никуда не деться, особенно, когда она смотрит на тебя с расстояния в метр, шатен, ясноглазый и ростом в сто восемьдесят семь сантиметров. Я почесала щеку, борясь с желанием отвернуться, чтобы перевести дыхание и найти здравомыслие, куда бы оно ни делось.

— Я не думала, что твой спонсор сделает что-то подобное.

Вот что характерно для Немца — он был не из тех, кто ходит вокруг да около, или будет притворяться застенчивым, или скромничать. Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:

— Они этого не сделали. Я купил их.

Он…

— Мисс Сал! — крикнул один из учителей, сидевших у регистрационного стола.

— Ты. — Я указала пальцем Култи в живот, зная, что у меня есть только секунда, прежде чем мне нужно будет подойти к столу. — Я не знаю, как тебя благодарить.

— Не надо.

— Мисс Сал!

Пристально глядя на Баварскую сардельку, я торопливо сказала ему:

— Спасибо.

Он бросил на меня взгляд из-под тяжелых век, но ничего не сказал, прежде чем последовать за мной к столу регистрации.

Нечего и говорить, что дети сошли с ума, увидев Немца. На меня им было наплевать. Култи — и они потеряли свой разум. Они слушали его и были вне себя от возбуждения, когда мы начинали различные упражнения.

Баварская сарделька был прав. Мы были хорошей командой. Мне было с ним так же весело, как и с Францем, если не больше, из-за того, насколько игриво мы вели себя друг с другом.

Толпа, втрое больше той, что была у нас на поле, образовалась на дальнем конце школьного поля и стояла на протяжении всего занятия лагеря. Вспышки камер не прекращались, но, к счастью, никто не подошел к нам, и под «нами» я подразумевала Култи, пока мы были заняты. Я просто притворилась, что их там нет, и велела себе вести себя нормально.

Когда пришло время заканчивать, я позволила Култи сказать своим юным поклонникам, что они все получат пару его последних кроссовок «РК». Любой прохожий подумал бы, что детям, судя по их реакции, сказали, что они выиграли в лотерею. Немец не шутил. Обуви было более чем достаточно для всех детей.

— Можно мне сфотографировать только вас двоих? — спросила мама одного из детей после того, как мы сфотографировались с ее сыном.

— Конечно, — сказала я, как раз перед тем, как Немец обнял меня за плечи и притянул к себе, грубо и намеренно.

Хорошо.

Я с улыбкой ударила его по твердой плите, которую он называл своим животом.

— Я знаю, что это не мое дело что-то говорить, — выпалила леди, как только снимок был сделан. — Мне казалось, что разница в возрасте — это немного странно, но, увидев вас вместе, все приобрело смысл. Вдвоем вы до безобразия милые.

Я покраснела.

— О, это не... — начала было я, но Немец прижал меня к себе.

— Спасибо, что привели своего сына, — оборвал он меня.

Спасибо, что привели своего сына?

Я чуть не поперхнулась.

Как только мы остались одни, я развела руки в стороны. Он дал этим людям неверное представление о наших отношениях.

— Что это было, черт возьми?

Немец бросил на меня скучающий взгляд и принялся собирать разбросанные по полю конусы.

— Люди будут верить в то, во что хотят верить. Нет смысла говорить им обратное.

Может быть, он и был прав, но все же.

— Рей. — Я прижала ладонь к своему лбу. — Не думаю, что это хорошая идея. То, что я слышу на поле, уже достаточно плохо.

— Не обращай на них внимания.

Ему было легко это говорить, это не он постоянно выслушивал эту фигню.

— Я просто не хочу, чтобы стало еще хуже. Вот и все.

Конус, который он только что схватил, упал обратно на землю. Култи повернулся ко мне всем телом.

— Неужели сама мысль об отношениях со мной настолько неприятна?

Чего, блядь?

— Что?

Он положил руки на свои стройные бедра.

— Ты не находишь меня привлекательным? Ты же сама мне говорила, что тебе нравятся мужчины постарше. Я всего на двенадцать-тринадцать лет старше тебя.

В это утро я проснулась с мыслью, что этот день будет таким же, как и все остальные. Очевидно, это было не так. Что, черт возьми, я должна была сказать?

Правду. Не-е-е.

Я поймала себя на том, что чешу щеку.

— Ты привлекателен. Ты очень привлекателен, и сам это знаешь, тщеславный ублюдок. И ты еще совсем не стар. Просто… — Я закашлялась. — Ты мой тренер и мой друг, — рассеянно добавила я, будто это было главной причиной, почему я не могла смотреть на него иначе.

К сожалению, теперь я знала правду — было уже слишком поздно для этого.

И что же он ответил?

— Я не забыл.

Чего он не забыл?

— Перестань беспокоиться о том, что все думают. Ты сама сказала мне: единственное, что имеет значение, это то, что ты сама о себе знаешь. — Он продолжал смотреть на меня, пока я не кивнула. — Давай закончим, хорошо?

Меньше чем через двадцать минут мы закончили укладывать все оборудование и помогать учителям убирать столы, которые они позаимствовали в школе. Я горячо поблагодарила их за помощь и смотрела, как Култи схватил мою сумку и оставшиеся бутылки с водой и потащил все это к машине.

— Я поеду с тобой, — сказал он, как только захлопнул багажник.

Я бросила на него быстрый взгляд, направляясь к водительскому месту.

— Ко мне или к тебе?

Култи посмотрел на меня с другой стороны машины.

— К тебе. У меня слишком тихо.

Учитывая, что мы оба жили одни, я не понимала, как в одном месте может быть более низкий уровень шума, чем в другом. Единственное отличие состояло в том, что его дом был, по меньшей мере, в шесть раз больше моей квартиры над гаражом.

— Почему бы тебе не завести домашнее животное? — спросила я.

— У меня есть рыбки.

Это заставило меня рассмеяться. У него есть рыбки?

— Нет, у тебя их нет.

Он наклонил свою каштановую голову в мою сторону.

— У меня их три: бойцовская и две тетры. Мой агент дал их мне, когда я переехал сюда. В лондонской квартире у меня есть аквариум.

Я старалась, чтобы это не выглядело так, будто его признание имело большое значение.

— Это прикольно. Кто о них заботится?

— Экономка.

Экономка. Ничего удивительного.

— Сколько у тебя домов?

— Только три, — небрежно ответил он.

Только три. Я росла у родителей, которые получали деньги и жили от зарплаты до зарплаты. Хоть я и знала, что тот, у кого есть столько денег, сколько у него, мог реально позволить себе гораздо больше, чем три дома, это все еще поражало. В то же время, это заставило меня полюбить Култи немного больше. Я уважала тех, кто не тратит свои деньги на всякую глупую фигню.

Вместо этого он потратил их на покупку обуви для детей.

Черт побери, мне нужно было прекратить зацикливаться на нем, но сегодня мои мозги будто уносило ураганом.

— А где твой второй дом? — Я поймала себя на том, что спрашиваю его, чтобы отвлечься от собственных мыслей.

— Майсен. Это маленький городок в Германии.

Я сделала удивленное лицо.

— Домик крошечный, Сал, но, думаю, тебе понравится, — заметил он.

— Я всегда хотела поехать в Германию, — сказала я ему. — Это есть в моем «пока не сыграла в ящик» списке того, что я хочу сделать.

Немец искоса взглянул на меня.

— Что это за список?

Он не знал, что это такое? Я не должна была считать это настолько милым.

— Это список того, что ты хочешь сделать, прежде чем умрешь. Ты слышал выражение «сыграть в ящик»? — Краем глаза я заметила, как Немец покачал головой. — Ну, это как раз то, о чем идет речь. То, что ты хочешь сделать, пока жив.

Култи задумчиво хмыкнул.

— У тебя есть еще что-нибудь в списке?

— Ага. Я хотела бы увидеть Семь чудес Древнего Мира, проехать на велосипеде по Континентальному водоразделу (Примеч.: Американский континентальный водораздел — условная линия, к западу от которой в Америке находится бассейн Тихого океана, а к востоку — бассейны Атлантического и Северного Ледовитого океанов), пройти испытание «Айронмэн» (Примеч.: Ironman — серия соревнований по триатлону на длинную дистанцию, проводимая Всемирной корпорацией триатлона (WTC). Каждая отдельная гонка серии состоит из трех этапов, проводимых в следующем порядке без перерывов: заплыва на 2,4 мили (3,86 км), заезда на велосипеде по шоссе 112 миль (180,25 км) и марафонского забега на 26,2 мили (42,195 км). Триатлон Ironman считается одним из наиболее сложных однодневных соревнований в мире), увидеть Северное сияние, подняться на ледник, подержать детеныша панды и выиграть Кубок Мира… — Я почувствовала, что бормочу, и закончила. — Типа того. У меня почти достаточно денег, чтобы поехать на Аляску после окончания сезона. Надеюсь, я смогу подняться на несколько ледников и увидеть Северное сияние за одну поездку.

Последовала пауза.

— Одна?

— Я собиралась узнать, не поедет ли со мной брат. Кроме тебя, он единственный человек, которого я знаю, у кого есть на это время и деньги, но посмотрим. В прошлом году мы ездили в Перу посмотреть Мачу-Пикчу. — Я улыбнулась ему через плечо. В октябре ему должно исполниться сорок лет, но я не хотела говорить, что думаю, что это именно он должен подумать о том, чтобы составить список. — А ты? Что ты будешь делать после окончания сезона?

— Я еще не решил, — тихо ответил он. — Все зависит от нескольких обстоятельств.

Одна-единственная мысль пришла мне в голову.

— Твой контракт заключен только на этот сезон?

Я не могла припомнить, чтобы слышала что-нибудь о продолжительности его контракта, и мысль о том, что он уйдет чуть больше, чем через месяц, заставила мой желудок сжаться.

— Я согласился только на этот сезон с «Пайперс».

Одно я знала точно — Култи не любил тренерскую работу. Он сам так сказал.

Почему он должен хотеть остаться и снова тренировать?

Господи Иисусе, мысль о том, что он вернется в свою лондонскую квартиру, так опечалила меня, что возбуждение от всей этой истории с покупкой обуви исчезло под ее тяжестью.

В то же время я почувствовала себя эгоистичной сукой. Кто я такая, чтобы печалиться из-за того, что кто-то, особенно друг, займется тем, что сделает его счастливым, когда я охренеть как хорошо знаю, что тренерская работа его счастливым не делает? Я знала, что нахожусь не в том положении, чтобы заставить кого-то мучиться чувством вины, но мысль о том, что он уйдет, была отвратительной.

Я проглотила печаль и заставила себя улыбнуться, хотя и не смотрела на него.

— Понятно.

Он собирался покинуть Хьюстон. Тоска.

Может, он и посмотрел на меня, но я не была в этом уверена и не хотела развивать эту тему.

— Хорошо... ты голоден?

 

***

 

Через четыре дня — в день следующего занятия в футбольном лагере — Култи появился с еще двумя людьми.

Первым парнем, которого я узнала, был американский вратарь, который играл за национальную команду вместе с моим братом и участвовал во всех крупных турнирах за последние шесть лет. Второй оказался приятным сюрпризом.

— Франц! — Обойдя Култи, я подошла к мужчине, чтобы обнять его. — Я не знала, что ты придешь!

Он обнял меня в ответ, быстро похлопав два раза по спине.

— Мои дела в Лос-Анджелесе заняли не так много времени, как я ожидал.

— Что ж, большое спасибо, что вернулся, — сказала я ему.

Кто-то издал недовольный звук.

— Сал.

Франц издал короткий смешок, отпуская меня и отступая. Его голова была опущено вниз, выражение лица открытое и непринужденное, когда он прошептал:

— Кто-то немного ревнует, м-м-м?

Я повернулась, чтобы посмотреть на мужчину, чей взгляд прожигал дыру в моей голове. Претцель ревнует? Я сильно сомневалась в этом, но мне было слишком приятно видеть его хмурый взгляд.

— Ты собираешься представить меня? — спросила я, указывая на популярного вратаря.

— Нет. — Он сохранил это проклятое надменное выражение на своем лице, раскинув руки в универсальном жесте, который я уже знала.

Ухмыльнувшись, я приподняла брови и смотрела на него. Боже, кто-то был в отвратительно плохом настроении, и это сделало мое просто отличным. Улыбка на моем лице стала еще шире.

Он приподнял свои брови. Эти темно-коричневые, густые косые линии поднимались и опускались, молча говоря мне, что он не собирается представлять меня, пока не получит то, что хочет.

На секунду я подумала о том, чтобы проигнорировать его и просто представиться, но…

Култи любил играть в игры, а мне нравилось выигрывать в них.

Каким-то образом мне удалось не улыбнуться, когда я шагнула вперед и обняла его, беспокоясь, что он выставит меня идиоткой, если на самом деле не обнимет в ответ. Я имею в виду, что он не в первый раз вел себя так, будто у меня вши. Я просто обняла его и крепко сжала.

Совершенно застигнув меня врасплох, Култи, мой долбаный Немец, якобы лишенный совести, прижался щекой к моей макушке и обнял меня. Он обнял меня в ответ. Его тело было твердым и напряженным, когда он делал это, но все ощущалось иначе. Это не было сердитым объятием, а чем-то другим. Оно было как в детстве, когда я обнимала свою собаку, потому что очень ее любила.

Очень похоже… но не то.

Когда он, наконец, отстранился, я подняла взгляд. Я не стала переживать из-за того, что он не улыбался мне. Немец просто смотрел на меня, ну, на самом деле, это было больше похоже на просверливание взглядом, ну и ладно. Я еще раз обняла его и почувствовала, как его рука легла мне на плечо. И осталась там.

Вторым парнем, которого он привел, был вратарь по имени Майкл Киммонс. Он был выше Култи и чуть старше меня.

— Привет, приятно познакомиться. Спасибо, что пришли. — Я протянула ему руку, когда почувствовала, что рука Немца сжалась на моем плече, как только я представилась.

— Майк Киммонс, — сказал он, крепко пожав мне руку.

— Сал Касильяс.

— Я знаю твоего брата Эрика, — вставил он. — Мы играем вместе.

Я кивнула ему и улыбнулась.

— Ты упомянула, что он тоже играет. Где? — с любопытством спросил Франц.

— Он сейчас на правах аренды в Мадриде, — объяснила я.

— Я понятия не имел. — Второй немец кивнул, слегка нахмурившись. Прежде чем уйти в отставку, он играл за главного соперника Мадрида — Барселону. — А твои родители играют?

— О нет. У моего отца астма, а мама, — гигантский бицепс, окружавший мою шею, словно боа, напрягся, — не любит это.

На одно страшное мгновение я испугалась, что Култи скажет что-нибудь о том, кто был моим дедушкой. На один короткий, болезненный момент я представила, как он проболтается, потому что это было что-то впечатляющее — если рассказать об этом людям, они подумают, что это интересно. Я действительно подумала, что он расскажет.

Но он этого не сделал. Он увел разговор в сторону.

— Мы разделимся на две группы, — приказал он, и я позволила ему, потому что мне стало ясно, что он начинает получать удовольствие от этих занятий, играя с детьми. Мне стало немного не по себе от того, что после сегодняшнего дня останется только одно занятие.

День прошел прекрасно. Майк Киммонс был слишком серьезен с детьми, но некоторые из них узнали его, и это компенсировало то, что он немного играл с ними. Култи по какой-то причине встал в пару с ним, и я занялась другой группой с Францем.

Когда прошло три часа, и большинство детей ушли, Франц отвел меня в сторону, а Култи продолжал фотографироваться с несколькими отставшими участниками и их родителями.

Франц серьезно посмотрел на меня.

— Я кое-что подслушал, когда был в Лос-Анджелесе, и мне нужно это тебе рассказать.

Блядь. Когда тебя подготавливают к новостям, это всегда плохо. Я натянула свои Носки Большой Девочки.

— Ладно.

Он бросил взгляд в сторону Култи, прежде чем быстро рассказать мне то, что считал нужным.

— Ходят слухи, что в конце этого сезона тебя продадут в Нью-Йорк.

У меня зазвенело в ушах. Мой желудок скрутило.

В Нью-Йорк? С Эмбер? Если это было недостаточно ужасно, то ко всему прочему у этой команды уже был солидный звездный основной состав. Я никогда не смогу там играть — я буду в запасных.

Самое главное, я не хотела ехать в этот чертов Нью-Йорк. Франц тронул меня за плечо.

— Я набираю команду в НЛ. — Он имел в виду «Ньюкасл Лайонз» — одну из лучших мужских команд в Соединенном Королевстве. — Подумай о том, что я тебе говорил в прошлый раз. Если ты решишь, что хочешь попробовать что-то другое, — он бросил на меня взгляд, — кое-что получше, я могу помочь. Я не понимаю, как тебя занесло в это дерьмо, но, между нами, для Рейнера и меня нет ничего, что мы не могли бы сделать с нашими связями.

Полностью осознавая, что сейчас не время терять разум и рыдать, я натянула свои Носки Большой Девочки выше, чем когда-либо, и заставила себя кивнуть мужчине, который сообщил мне новости, которыми не должен был со мной делиться. Мог ли он мне соврать? Я не понимала, зачем бы ему это понадобилось, поэтому не собиралась быть параноиком.

«Почему?», — снова и снова крутилось у меня в голове.

Все знали, что я люблю играть в Хьюстоне. Первая Женская Лига не была достаточно большой, чтобы мы были вынуждены играть там, где абсолютно не хотели. Правда в большинстве случаев игроки были готовы играть там, куда их посылали. Когда я впервые прошла отбор, мне предложили выбрать из трех лучших команд, за которые я хотела бы играть. Очевидно, Хьюстон был первым в моем списке, за ним следовала Калифорния, так как она была близко к брату, а затем «Феникс Нова», который с тех пор переехал в Сент-Луис.

Я была лучшим нападающим «Пайперс». Я усердно работала и не создавала им много неприятностей, кроме тех, что происходили в последние несколько месяцев. Я всегда помогала своим товарищам по команде, насколько это было возможно. Это так они собирались отплатить мне?

Образы с предупреждением Гарднера, неприязнью Кордеро и тем, как в последнее время вели себя мои товарищи по команде, крутились у меня в голове. Я чувствовала себя преданной. Обманутой. И я никак не могла решить, расстраиваться мне или добыть ключ от машины Кордеро.

Ладно. Это уже немного чересчур. Вроде бы. Терпение. Терпение.

Был только один человек, который мог стоять за этим возможным шагом. Этот злобный засранец-коротышка.

— Спасибо, что сказал мне, — каким-то образом я сумела сказать Францу, хотя внутри у меня все, казалось, кипело и требовало разрушений.

— Не трать впустую свой потенциал, ja?

Я кивнула ему, чувствуя, как огромная волна эмоций поднимается вверх по моей груди, и это было нехорошо. Из-за этого улыбка на моем лице казалась не такой храброй, как я хотела изобразить.

— Я что-нибудь придумаю.

— Звони, пиши, что бы тебе ни было нужно, — искренне сказал он.

— Спасибо, Франц. Я действительно ценю это. — Я ценила, даже если от новостей, которые он принес, мне хотелось плакать.

Играть с чертовой Эмбер и ее миньонами?

Очевидно, мои мысли были написаны на моем лице. Он одарил меня грустной улыбкой, от которой мне стало еще хуже.

Мягкое прикосновение к пояснице заставило меня расправить плечи.

— Франц останется на ночь. Поужинай с нами, — сказал Култи, останавливаясь рядом со мной.

Желчь обожгла мое горло, и мне пришлось отвести от него взгляд.

— Мне нужно идти домой. Но все равно спасибо.

Он не обратил внимания на мои слова.

— Я поеду с тобой. Франц, возьми мою машину.

— Рей, я хочу домой, — твердо сказала я.

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной, — ответил он, уже оборачиваясь. — Где твои вещи? — Култи даже не стал дожидаться, пока я скажу что-нибудь еще, и направился к моей сумке. Черт возьми.

— Рей, — позвала я, следуя за ним.

Немец оглянулся через плечо, но не остановился.

— Тебе больше нечего делать. Перестань усложнять.

— М-м-м, у меня действительно есть дела. Позже мне нужно будет на пробежку, или я могу заняться йогой. — Или плакать, или кричать… как обычно.

Он отмахнулся. Я собиралась убить его.

— Ре-е-ей!

Он молчал.

Сукин сын.

— С ним трудно, правда?

— Это преуменьшение всей жизни, — сказала я Францу. — Он боль в заднице. Я действительно не знаю, как до сих пор кто-то хладнокровно не убил его.

Франц громко рассмеялся.

С другого конца поля я заметила Култи, который перекидывал мою сумку через плечо.

— Нет смысла даже пытаться спорить с ним, не так ли? — спросила я Франца.

— Nein.

— Он такая заноза в заднице.

Франц хихикнул.

— Так и есть.

Я вздохнула. Через некоторое время я ведь смогу уйти. Надеюсь.

Я встретила Култи у своей машины, где он, очевидно, уже рылся в моей сумке, чтобы достать ключи. Он перебросил их через крышу, и мы забрались внутрь, помахав Францу, когда он сел в «Ауди», припаркованную рядом с моей машиной. Как только мы оказались внутри, я бросила на Немца взгляд.

— Ты мог бы позволить Францу ехать с нами, а не заставлять его ехать одного.

Он раздражающе бесстрастно посмотрел на меня.

— Он выживет.

Я пристально уставилась на него, а затем покачала головой.

— Ты ведешь себя грубо.

— Мне все равно.

Ничего удивительного. Я включила зажигание и выехала со стоянки.

— Почему ты не пригласил Майка на ужин?

— Он мне не нравится.

Серьезно, мне никогда не понять мужчин.

— Тогда зачем ты пригласили его на занятия? — Мы остановились на светофоре.

— Он был у меня в долгу, — просто ответил Култи. Потом добавил: — И цена за его билеты на самолет была вполне разумной.

Подождите секунду.

— Ты... — Я не могла вымолвить ни слова. Мне пришлось сглотнуть и переварить то, что он сказал. — Ты заплатил за их билеты сюда?

Култи даже не потрудился взглянуть на меня, его внимание было приковано к окну.

— Да.

Я уронила голову на руль и глубоко вздохнула. Это уже было слишком много для одного дня. Слишком много. Казалось, все навалилось на меня.

— И как, по-твоему, я смогу тебе отплатить?

— Не надо, — ответил он, поворачиваясь ко мне. — Зеленый.

Выпрямившись, я продолжила смотреть вперед. Я не могла смотреть на него. Если бы посмотрела, я не была уверена, что, черт возьми, сделала бы.

— Я даже не подумала о том, как они сюда попали. Я такая идиотка. Прости, что не поблагодарила тебя за это.

Он не ответил.

Я вцепилась в руль и всю дорогу молчала.

Меня собирались продать.

Половина моих товарищей по команде считала меня дешевкой.

Идиот, сидевший рядом со мной, платил за билеты на самолет, чтобы люди приехали на мои занятия в детском лагере… на мои бесплатные занятия.

Я была немного в-л-ю-б-л-е-н-а в этого идиота, но, по правде, это было больше похоже на сильно. Мои детские чувства вернулись в полную силу, более реальные, чем когда-либо. К тому же, я знала себя, и я не имела склонности что-то недооценивать.

И он сказал, что уезжает в конце сезона.

Что, черт возьми, я делаю со своей жизнью? Все, над чем я работала, ради чего работала, внезапно, будто сама и отталкивала.

Что же мне теперь делать?

В ответ на это у меня защекотало в носу.

Мы подъехали к его дому и припарковались, но я все еще не могла заставить себя что-либо сказать. Мне хотелось плакать. Мне действительно хотелось плакать, и я чертовски не хотела делать это на его глазах.

Я опустила взгляд и последовала за Немцем к его двери, где нас уже ждал Франц. Едва мы вошли внутрь, как я почувствовала, что мое горло захватил удушливый кашель. Я знала, что мне нужно скрыться от них.

— А где у тебя ванная? — спросила я голосом, который даже мне показался странным.

— Вверх по лестнице, первая дверь, — ответил он, его голос звучал достаточно далеко, и я поняла, что он не стоит рядом со мной.

— Я сейчас вернусь, — солгала я, уже таща свою задницу вверх по лестнице, отчаянно пытаясь сбежать.

Мне дважды пришлось сжать свой текущий нос, пока я добралась до цели. Я даже не потрудилась включить свет, прежде чем плюхнулась на край фарфоровой ванны, которую могла бы оценить, если бы моя жизнь не разваливалась прямо сейчас.

Меня продали, потому что я кое с кем дружила. У меня перехватило горло, и я икнула. Не плачь, не плачь, не плачь. Не смей, Сал. Не смей, блядь.

Мне удалось продержаться тридцать секунд, прежде чем очередная икота всколыхнула верхнюю часть моего тела. За ней последовала еще одна, а затем другая. К пятой я сгорбилась и прижала ладони к глазам. Я почти никогда не плакала. Когда была расстроена, я занималась разными делами, чтобы отвлечься от того, что меня беспокоило. Мама как-то сказала мне, что в жизни есть очень мало вещей, из-за которых стоит плакать.

Сидя на краю ванны, я действительно пыталась убедить себя, что продажа — это еще не конец света. Я пыталась убедить себя, что не должна принимать это близко к сердцу. Это просто бизнес, и иногда с игроками такое случалось.

От этого я заплакала еще сильнее.

Я была идиоткой. Тупой гребаной идиоткой.

Когда я думала о том, как Култи взыскивает долги, чтобы заставить игроков прийти в мой лагерь или покупает детскую обувь, или как он обнял меня, это только ухудшало ситуацию. Я плакала, как ребенок, большой молчаливый ребенок, который не хотел, чтобы кто-нибудь услышал его.

— Schnecke, ты... — голос Култи резко оборвался.

Вспоминая, я поняла, что не слышала, как он вошел, потому что он не постучал. Он просто ворвался, сунув свою большую голову в ванную, будто не было никакого шанса, что я могла сидеть на унитазе и делать что-то, что он не хотел бы увидеть. Я была застигнута врасплох и не смогла приглушить следующий всхлип или попытаться скрыть его.

Я не заметила ужаса на лице Култи, когда он вошел и закрыл за собой дверь. Я не видела, как он опустился на колени или положил свои руки на мои, опустив голову так, что его лоб прижался к моему.

— Schnecke, — сказал он самым нежным, самым ласковым тоном, который я когда-либо слышала. — В чем дело?

— Ни в чем, — с трудом выдавила я. Меня трясло, а верхнюю часть тела сотрясали беззвучные всхлипывания.

— Прекрати врать и скажи мне, почему ты плачешь, — приказал он, подавшись вперед и погладив меня по спине своей большой рукой.

— Я не плачу.

— Ты самая худшая врушка, которую я когда-либо встречал. — Он потянулся, чтобы погладить меня по плечу. — Почему ты расстроена?

Каждый раз, когда он спрашивал у меня что-то, я каким-то образом умудрялась плакать еще сильнее. Мое тело сотрясалось еще сильнее, я издала настоящий возглас:

— Это глупо.

— Это более чем вероятно, но все равно скажи мне, — мягко произнес он.

Я не могла отдышаться.

— Они... собираются... продать... меня, —