Об информационных каналах слова.

Известные в настоящее время, а также только намечаемые в современных исследованиях лексические корреляции, такие, например, как полисемия, синонимия, однокоренные слова, устойчивые словосочетания (коллокации), антонимия, омонимия, фразеологизмы и многие-многие другие как нельзя лучше характеризуют то или иное слово и одновременно лексическую систему в целом.  В слове как комплексе разнообразных лексических корреляций можно увидеть всю лексическую систему, как в капле воды – целый океан, а в атоме – вселенную. По нашим наблюдениям, в наибольшее число категориальных лексических корреляций, которые традиционно исследуются в теории лексикологии, в русском языке входит лексема «косой». Рассмотрим её коррелятивные связи с точки зрения их информативности.

Омофоны «кос – коз» образуются по линии лишь одного лексического аспекта, а именно – звукового комплекса. Такая информационная одноканальность данной корреляции предопределяет её малую информативность: если иностранцу сообщить, что в русском языке есть слово, которое имеет омофон «коз», то есть так же произносится в одной из своих форм, он мало что вынесет для себя из информации такого рода, ведь даже его представление о звуковой оболочке лексемы «косой» будет неполным, касающимся лишь её краткой формы, в позиции нейтрализации фонем «з» и «с». При этом за рамками останется гораздо более существенная информация: что это за часть речи, что это слово значит, как оно функционирует и многие другие важные аспекты этого слова. Обращает на себя внимание следующая закономерность: именно потому, что эта корреляция устанавливается только по одному каналу, она не только малоинформативна, но и весьма слаба (довольно свободная, не тесная). Действительно, «кос» и «коз» очень слабо связаны друг с другом в лексической системе русского языка, совсем не так, как, например, однокоренные слова типа «косой – косоглазый, косолапый и др.» или разные значения этого слова. Омофоны в минимальной степени затрагивают внутренние свойства слова, актуализируя в некоторой степени лишь его звуковую оболочку, и наоборот: звуковая оболочка лексемы способна порождать наиболее слабые и наименее содержательные лексические корреляции, что свидетельствует о малой информативности этого аспекта слова. Уже здесь даёт о себе знать следующая зависимость: малоинформативный лексический аспект à малоинформативная лексическая корреляция à слабая корреляция.

Допустим, что иностранец, изучающий русский язык, услышал в речевом потоке лексему «косой» или её краткую форму «кос», но сама эта лексема ему ещё не знакома. Допустим также, что она была употреблена в значении «наклонный». В такой предположительной ситуации омофон «коз» вообще ничего ему не подскажет, а наоборот, может лишь совершенно дезориентировать. Омоформы же «кос» (родительный падеж множественного числа от существительного «коса») или «косой» (творительный падеж единственного числа того же слова), если иностранец соотнесёт с ними услышанное, дезориентирует его уже в несколько меньшей степени: по крайней мере он сможет правильно записать незнакомое слово, поставив в конце «с», а не «з», как в омофоне «коз». Как видим, омоформы более информативны по сравнению с омофонами. Это связано с тем, что они затрагивают, актуализируют в своих коррелятах уже не один лексический аспект – звуковой комплекс, а два – звуковой и фонемный комплексы. Данная лексическая корреляция уже не одноканальна, а двухканальна, и, следовательно она более сильная и более информативная.

Омонимы предполагают в своих предельных проявлениях совпадение лексем по всем словоформам, по всей словоизменительной парадигме и даже (так называемая невыраженная омонимия) по синтаксической сочетаемости. Эта лексическая корреляция оказывается уже как минимум трёхканальной, осуществляясь не только по линии звукового и фонемного комплексов, но и по линии грамматических структур. Омонимы прилагательного «косой» - субстантивированное прилагательное «косой» в значении «заяц» (которое, впрочем, иногда понимается и как одно из значений исходного слова) и существительное «косая» в значении «смерть» коррелируют с нашей лексемой в первом случае – лишь по словоизменительной парадигме мужского рода, а во втором – женского. По среднему же роду корреляции нет, то есть это не предельное проявление омонимии (впрочем, к омонимии иногда относят даже совпадение в так называемых основных словоформах, например, инфинитива глагола «печь» и именительного падежа существительного «печь»). Тем не менее, если иностранец соотнесёт нашу лексему с этими омонимами, он уже сможет её просклонять, то есть ему откроется ещё один её аспект и, следовательно, ещё один информационный канал.

Лексема «косой» входит в большое словообразовательное гнездо с такими словами, как «коса», «косяк», «косынка», «искоса», «откос», «раскосый», «косить», «покоситься», «кособокий», «косоворотка», «косоглазый», «косогор», «косолапый» и др. Любой из этих деривационных коррелятов может прояснить для иностранца значение морфем исходной лексемы, и ему станет ясно, что она не имеет ничего общего, например, с девичьей косой. Понимание морфемного состава нашей лексемы и соответствующих словообразовательных моделей поможет иностранцу не спутать её (краткую форму) с омофоном «коз», омоформой «косой» (творительный падеж единственного числа существительного) и омонимом «косая» в значении «смерть». Таким образом, однокоренные слова, актуализируя наши представления о морфемном составе коррелятов и об их прочих словообразовательных признаках, позволяют выверить и их фонемный состав (с помощью так называемых в школьных курсах проверочных слов), и их основные (хотя и не все) грамматические признаки, например, принадлежность к той или иной части речи и словоизменение. В связи с этим можно говорить, что деривационные корреляции информационно как минимум четырёхканальны, так как проясняют звуковой, фонемный, грамматический и морфемный аспекты коррелятов.

Как и большинство слов, лексема «косой» многозначна: косой-1 – наклонный, косой-2 – косоглазый, косой-3 – пьяный и др. Допустим, что иностранцу неизвестен исходный ЛСВ косой-1, но он знает производный от него ЛСВ-2 «косой» в значении «косоглазый». В таком случае он может неадекватно воспринять ЛСВ-1 («косой» в значении «наклонный»), приписав ему значение ЛСВ-2 (так называемая отрицательная внутриязыковая интерференция). Конечно, такая ошибка может привести к серьёзному коммуникативному сбою, но относительно фонетического облика исходного слова, его фонемного состава, морфемных составляющих, его основных грамматических свойств иностранец не ошибётся, ведь полисемия (семантическая деривация) предполагает соответствие (правда, не всегда полное) коррелятов по всем этим четырём информационным каналам. Вместе с этим полисемия открывает доступ ещё к одному, пятому информационному каналу слова: к так называемому его семантическому форманту, который представляет собой некоторою метафору, метонимию либо синекдоху.

Идентифицировав ЛСВ косой-1 по его принадлежности к некоему многозначному слову «косой», к которому принадлежат также косой-2, косой-3 и др., наш предполагаемый иностранец не удовлетворится этим уровнем знаний об исходной лексеме, так как круг его представлений пока ещё не включает семантику. Доступ к этому информационному каналу ему могут открыть синонимические корреляции, в которые вступает исходное слово. Семантизация незнакомых слов через синонимы широко распространена и на уроках иностранного языка, и в толковых словарях. Конечно, синонимы обычно дают неполное представление о значении своих коррелятов, ведь абсолютная синонимия скорее исключение, чем правило. Но как бы ни казался в этом плане неудовлетворительным круг интегральных семантических отношений, не предполагающий сам по себе следующего за ним круга дифференциальных признаков, синонимы демонстрируют значительно большую разрешающую способность по сравнению с полисемией. Так, если преподаватель приведёт синонимический ряд ЛСВ косой-1: кривой, искривлённый, искривившийся, перекошенный, - иностранец уже не спутает его с другими ЛСВ лексемы «косой», не говоря уже о её омофонах, омоформах, омонимах, и в общих чертах поймёт его значение. Таким образом, синонимические отношения в лексике подключают шестой информационный канал лексических корреляций, и задействуя в коррелятах интегральные семантические признаки, разрешают (преодолевают) различного рода звуковые совпадения и раскрывают словообразовательную модель исходного коррелята. Такая разрешающая способность синонимических корреляций заложена, видимо, в самой природе синонимов, которые представляют собой смысловые схождения как бы вопреки расхождению звуковых, фонемных, морфемных и других (преимущественно формальных) оболочек лексемы. Действительно, синонимы по определению слова, которые должны различаться по форме, что и позволяет им преодолевать разного рода формальные дублеты, совпадения, сближения (и наоборот, формальные лексические схождения призваны в языке более к семантическому сопряжению коррелятов, в частности, иногда неожиданному при игре слов, чем к дифференциации, которая задана в их значении). Может показаться, что говорить о том, что интегральные семантические признаки лексемы открывают доступ к пяти нижестоящим информационным каналам не совсем корректно, ведь то, что объединяет слова «косой», «кривой», «искривлённый», «искривившийся», «неровный», «перекошенный» и др. не может выражено идентифицировать их во всей совокупности их семантических, морфемных, фонемных и других рассматривавшихся до сих пор признаков. Но это не совсем так. Семантический информационный канал действительно способен актуализировать наше понимание тех функций, которые несёт в себе «строительный материал» нижестоящих лексических аспектов. Это демонстрирует наша реальная практика обращения с языком и к языку, в частности, при его преподавании. Ведь если иностранец назовёт, например, покосившийся столб «кривым столбом», преподаватель подскажет ему, что по-русски говорят в таких случаях «косой столб». При этом иностранцу после некоторых интеллектуальных усилий с его стороны откроются и все пять предшествующих информационных каналов исходного слова: его отличие, например, от «косой-2» (косоглазый); тот факт, что, например, «откос» - однокоренное слово, что «косая» в значении «смерть» - омоним и др. Таким образом, получив доступ к шестому информационному каналу, учащийся сможет самостоятельно пройти тот путь, которым идут языковеды, определяя форму семантической и морфемной деривации слова, его базовые формально-грамматические признаки (так, из того факта, что «кривой» является прилагательным, следует, что его синоним «косой» относится к той же части речи), его звуковой и фонемный составы. Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что семантические информационные каналы заключают в себе пять более формальных и открывают доступ к ним благодаря присущей семантике более высокой разрешающей способности. Преодолевая формальные схождения, шестой информационный канал, интегральные семантические признаки, одновременно предопределяют нижестоящие информационные каналы. Обратная же зависимость не всегда однозначна из-за присущей слову идиоматичности.

Очень часто мы обобщаем, интегрируем с целью последующей дифференциации, чтобы через общее полнее рассмотреть индивидуальное. Этот ментальный приём закрепился и в структуре слова: дифференциальные семантические признаки дополняют и являются продолжением её интегральных семантических признаков. Следующий, седьмой информационный канал слова формируется его дифференциальными семантическими признаками, разводя лексемы, близкие (в большей или меньшей степени) по значению и таким образом идентифицируя каждую из них во всей полноте их индивидуального семантического своеобразия. Своего предела семантическая дифференциация достигает в антонимии, однако она не менее функционально значима, как это показала, в частности, А. А. Брагина, и в синонимических рядах. Не случайно реальные синонимы иногда называют «маленькими антонимами», ведь их функционирование определяется более их различиями, чем сходством. Вернёмся к исходной лексеме «косой». В процессе своего функционирования она противопоставляется таким лексемам, как «кривой», «неровный», «наклонный», «неотвесный» и др., но своего предела функция противопоставления получает здесь в антонимической корреляции «косой – прямой» (косой столб – прямой столб). При этом через свой антоним (с подключением седьмого информационного канала) эта лексема обретает и всю полноту своего смыслового содержания. Так, если преподаватель истолкует нашу лексему через антоним, указав на то, что «косой столб» противопоставлен в русском языке «прямому столбу», а «кривой столб» - «ровному столбу» или столбу «неискривлённому», семантика лексемы «косой-1» откроется иностранцу в полной мере. Учащийся узнает, что эта лексема заключает в себе представление о непрямом угле, под которым находится определяемый объект-существительное к некоторой поверхности, и он сможет дифференцировать её в синонимическом ряду. Таким образом, различительная, разрешающая способность антонимии оказывается большей, чем у синонимии, осуществляясь уже по семи информационным каналам, ведь антонимы разрешают (преодолевают) не только омофонию, омоформы, омонимы разно- и однокоренные, полисемию, но и синонимию. Седьмой информационный канал лексемы, следовательно, образуют дифференциальные семантические признаки.

Рано или поздно иностранец, изучающий русский язык, столкнётся и с устойчивыми словосочетаниями (коллокациями), в которые входит лексема «косой», например, «косой дождь», «бросать косые взгляды» и т. п., и тогда первых информационных каналов слова окажется недостаточно: ему потребуется подключить информацию о языковом узусе на этом лексическом участке. Под термином «языковой узус» в лингвистике понимаются довольно разнообразные явления, иногда относя его к прагматике в целом, однако правила лексической сочетаемости, как это ни странно, не принято считать узуальными, а ведь они-то, возможно, представляют собой как раз базовые лексические узуальные правила. Действительно, что такое устойчивые словосочетания и фразеологизмы как не закрепившийся языковой узус? Какая, казалось бы, логическая, понятийная разница: говорить ли «косой» дождь или «наклонный» дождь, и почему «косой дождь» по-русски правильно, а «прямой дождь» - ошибочно, ведь семантика здесь не нарушается, и потенциальная ошибка иностранца даже не будет, что называется, коммуникативно значимой. Так как особой логики в подобных лексических тонкостях нет, не следует ли говорить, что так просто «принято» в русской лексической системе, то есть таков лексический узус? Следовательно, восьмой информационный канал лексемы целесообразно называть узуальным. Дифференциальные семантические признаки лексемы дополняются её сочетаемостными признаками, и семантическая дифференциация слов продолжается их сочетаемостной, узуальной дифференциацией. Чтобы иностранцу понять, что значит по-русски «косо смотреть на кого-то», «бросать косые взгляды» (впрочем, эти словосочетания представляют собой уже некое переходное явление от устойчивых словосочетаний к фразеологизмам), ему, несомненно, важно не спутать лексему «косой-1», в частности, с омонимами, с другими её значениями, чтобы заключить, что речь идёт не о «косом» (пьяном) человеке или страдающем косоглазием, дифференцировать её в ряду слов, близких по значению и т. д., то есть идентифицировать её по всем семи предыдущим информационным каналам, и узуальный, восьмой информационный канал, откроет ему доступ к ним.

Лексема «косой» образует и фразеологизм, что называется, в чистом виде: «косая сажень» (в плечах). Эта корреляция актуализирует в ней следующий, идиоматический информационный канал. Обращает на себя внимание, что это лексическое свойство тесно связано с его образным потенциалом, ведь косая сажень исторически – это 216 сантиметров, чего не может быть ни у одного широкоплечего человека. «Косая сажень» как мера длины – устойчивое словосочетание (историзм), от которого произошёл фразеологизм «косая сажень (в плечах)». Фразеологизмы вторичны по отношению к свободным и устойчивым словосочетаниям и поэтому включают все восемь информационных каналов последних. Как известно, во фразеологизмах лексические корреляты образуют своего рода семное единство, не выводимое из их прямых значений, как и значение слова не всегда выводится из значения его морфем. Именно поэтому фразеологизмы и называют лексическими единицами, функционально адекватными слову.

Впрочем, говорить о том, что тот или иной информационный канал лексемы является первым, вторым или девятым, как мы увидим в дальнейшем, можно лишь с большой долей условности, ведь у лексемы столько информационных каналов, сколько аспектов, а число последних, видимо, бесконечно, ведь невозможно исчислить все возможные точки зрения, с которых можно посмотреть на слово. На примере лексемы «косой» мы рассмотрели лишь некоторые из тех лексических корреляций, которые в синхронии представляли собой традиционно первейший предмет внимания в теории лексикологии.

 

 

Об уровнях слова.

Слово – это средостение фонологии, морфологии, словообразования, синтаксиса и семантики. Однако уровни языка и уровни слова, как показывает рассмотрение разнообразных лексических корреляций – не одно и то же. Вопрос о том, какие уровни следует различать в структуре слова, решается по-разному, но все исследователи сходятся в том, что слово иерархично.

Вполне очевидно, что фонологические закономерности, структурирующие материальный носитель слова, его звуковую оболочку, реализуются на его первом, нижнем «этаже». Следует ли называть этот уровень слова фонологическим? Думается, этот термин был бы здесь не совсем адекватным. Во-первых, фонология – довольно автономная область языкознания, весьма далёкая от лексикологии. Во-вторых, основная единица фонологии – фонема, в лексикологии же немаловажно рассматривать и звуки как таковые, например, при выявлении омоформ (кос – коз), при оценке благозвучия слова, его фоносемантики, при характеристике звукоподражаний (ономатопей), а в художественных текстах – при аллитерациях, ассонансах, рифме и т. п. Поэтому нижний уровень слова, видимо, целесообразно называть звуко-фонемным.

За ним, казалось бы, должен следовать морфологический аспект, уровень, ведь в русском языке слова так или иначе грамматически оформлены. Но лексикология – не грамматика. Из грамматического знания она вбирает в себя прежде всего то, что важно для образования и языкового оформления слова, то есть для словообразования в широком понимании этого термина. Действительно, словообразовательная модель того или иного слова включает и все его грамматические признаки, его отнесённость к определённой части речи, словоизменительную парадигму, родовые признаки (для существительных), синтаксическую валентность и другие, как более формальные, так и несущие значительную смысловую нагрузку. Может быть, второй уровень слова следует называть морфемным в связи с тем, что как грамматическое значение в слове, так и словообразование (в узком понимании) в русском языке соотносятся с теми или иными морфемными носителями, включая нулевые. Однако что представляет собой полисемия как не способ образования новых слов (лексико-семантических вариантов), причём универсальный и предельно продуктивный, то есть как не способ словообразования путём метафоры, метонимии или синекдохи, которые иногда называют семантическими формантами? Учитывая все эти факторы, второй уровень слова будем называть словообразовательным при широком понимании словообразования, включающего грамматические модели слова, его морфемный состав и полисемию.

Но известно, что далеко не всегда можно предсказать значение слова исходя из его морфемного состава или зная лишь его семантический формант при полисемии, так как семантическая организация слова характеризуется идиоматичностью, то есть своей спецификой. Может быть, следующим, третьим уровнем слова следует считать семантическим. Думается, что это и так, и не так, слишком уж разнообразны и разноплановы те явления, которые относятся к ведению семантики: это и понятийная соотнесённость слова, и понятийно-логические отношения в лексической системе, и соотношение слова и действительности (реальной и мнимой), включая культурологический фон, и даже, может быть, стилистика (многие выделяют в слове особые стилистические семы, что не лишено смысла). Если всё это считать принадлежностью одного уровня слова, то в него попали бы слишком разноплановые, разнородные явления, такие как, например, антонимия (понятийные отношения), лингвокульторология (связь слова с концептуальной и реальной действительностью), критерии выделения в слове особых словоупотреблений, в частности, в словарях (членение словом действительности), лексический узус и стилистика. Сама практика лексикологических исследований привела к специализации в этих областях. Думается, что в семантике слова следует различать понятийный уровень, узуально-стилистический уровень, уровень лексемного членения действительности и уровень представлений о действительности на том или ином лексическом участке.

Организованы ли они иерархично, и если да, то в каком порядке их следует расположить? Согласно семантическому треугольнику Огдена-Ричардса, понятие в слове занимает промежуточное положение между его материальным носителем (звуковой оболочкой) и денотатом (отрезком действительности). Следовательно, понятийный уровень слова располагается ниже уровня лексемного членения действительности и уровня наших представлений о ней. Каково положение понятийного уровня относительно узуально-стилистического? В соответствии с современными представлениями, понятие и значение слова – не тождественные явления. Значение слова – не «голое» логическое понятие. Слова в языке соотнесены с тем или иным стилем, включая нейтральный, и подчиняются тем или иным правилам языкового узуса. Понятие представляет собой ядро значения слова, и, таким образом, значение слова включает понятие, но не наоборот: понятие – это ещё не всё значение. Поэтому узуально-стилистический уровень следует расположить выше понятийного.

Выясним теперь место уровня лексемного членения действительности и обоснуем саму необходимость его выделения. Известно, что слова не только обобщают элементы действительности, но и членят внеязыковой континуум. Известно также, что в разных языках слова делают это по-разному. В связи с этим часто приводится тот пример, что в эскимосском языке существует около десятка слов, обозначающих различные разновидности снега, чего нет даже в русском терминологическом аппарате спортсменов-лыжников. Подобные межъязыковые лексические расхождения весьма многочисленны и представляют огромный научный интерес, так как выявляют особенности языковых картин мира у разных народов. Если мы не хотим, чтобы такая важная отрасль языкознания, как контрастивная лингвистика оставалась за бортом общей теории лексикологии, мы должны рассматривать в слове и эти его особенности, видимо, отнеся их к отдельному уровню.

Слова членят действительность не «голым» понятием, а своим значением в целом. Так, когда говорят «лицо» или «морда», а тем более «харя», то в облике человека вычленяют нечто существенно различное, хотя понятие здесь одно и то же. Согласно модели трапеции, предложенной Л. А. Новиковым и уточняющей семантический треугольник, значение занимает промежуточное положение между понятием и предметом (элементом действительности): звуковая оболочка à понятие à значение à денотат. Слово по своей природе, так сказать, смыслу и цели своего существования всё направлено на действительность (реальную или мнимую). Поэтому уровень лексемного членения действительности венчает всю предшествующую деятельность (по Гумбольдту) слова на звуко-фонемном, словообразовательном, понятийном и узуально-стилистическом уровнях, располагаясь над ними.

До недавнего времени фоновые представления о внеязыковой действительности, сопряжённой со словом, то есть концептуализация действительности, относились (по Соссюру) к внешней лингвистике. В современном языкознании положение радикально изменилось. Тематика «язык и культура», «язык и национальный менталитет» стала сегодня едва ли не самой актуальной, даже центральной. Вполне очевидно, что, отражая социально значимые национальные представления о действительности, культура включает и всю языковую и речевую деятельность общества, и таким образом, соответствующий аспект лексики должен занимать самое высокое место в иерархии лексических ценностей.

Следовательно, иерархия уровней слова выглядит следующим образом:

1) звуко-фонемный;

2) словообразовательный;

3) понятийный;

4) узуально-стилистический;

5) лексемного членения действительности (в языковой картине мира);

6) представлений о действительности, сопряжённой с данным словом (в концептуальной картине мира).

 

  Так как каждый последующий уровень включает в себя все предыдущие (как это было частично показано на примере лексемы «косой»), информативность образующихся на каждом из них лексических корреляций последовательно возрастает от первого к шестому уровню.

Соответственно этим уровням слова классический семантический треугольник мог бы получить следующую интерпретацию:

 

             ФОРМА à ЗНАЧЕНИЕ à ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В свою очередь ФОРМА разворачивается во 1) внешнюю (звуко-фонемный уровень) и 2) внутреннюю (в лексике это словообразовательный уровень); ЗНАЧЕНИЕ – в 1) понятийное (понятийный уровень) и 2) прагматическое (узуально-стилистический уровень); ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ – в 1) языковое членение действительности и 2) концептуальное членение действительности.