Какое заболевание привело к смерти великих князей Константина Николаевича и Николая Николаевича (Старшего)

Изучая вопрос об истерии императрицы, нужно помнить, что профессиональная терминология с начала XX в. серьезно поменялась. Также следует иметь в виду, что эта глубоко личная проблема была активно растиражирована усилиями «креативной» либеральной интеллигенции образца 1917 г. К этому времени либеральной оппозиции вполне успешно удалось сформировать в общественном сознании устойчивый образ императрицы‑истерички, страдавшей наследственным «тяжелым психозом». Эту линию продолжили большевистские историки, один из которых писал: «За Царскосельским дворцом начинался уже прямо сумасшедший дом, клиника для больных». Объективных данных в этой деликатной сфере очень немного, но мемуарных упоминаний дилетантов масса. Характер у императрицы был, действительно, что называется, сложный…

Первым звонком в этой деликатной сфере стали бесконечные изнуряющие головные боли, которые беспокоили Александру Федоровну на протяжении многих лет. Николай II поначалу супружеской жизни без конца упоминал о них в дневниковых записях. Потом это стало привычным фоном семейного быта.[1799]

Следует подчеркнуть, что в дневниках Николая II нет и следа семейных размолвок. О том, что они случались, можно судить только по крайне эмоциональным вставкам, которые Александра Федоровна вписывала в дневник императора. Например, перед Пасхой 1 марта 1902 г. она записала (по‑английски): «Мой милый, любимый! Прости свою женушку за любое опрометчивое или недоброе слово, которое она могла сказать тебе. Ты же ведь знаешь, что на самом деле твоя женушка никогда по злому умыслу не сделает больно своему дорогому. Мой ужасный характер вынуждает меня иногда говорить вещи, которые на самом деле я не разделяю. Помоги мне исправиться, мой дорогой мальчик, стать более достойной безграничной любви Господа. Я не могу выразить словами, с какой радостью и с какой благодарностью я иду к святому причастию с тех пор, как у нас появился наш новый „друг“,[1800] и после всего того, что было сделано для меня. Мой дорогой, если бы мы не поженились, то я никогда не изведала бы такого полного счастья и не почувствовала бы такого попечения Божьего. Господь благословит, защитит тебя, мой ангел, и поможет тебе во всех испытаниях этой жизни. Целую тебя, любовь моя».[1801]

Тяжело сказалось на душевном состоянии императрицы рождение подряд четырех дочерей. Даже друг семьи императора Николая II, великий князь Александр Михайлович, писал об «остром нервном расстройстве», а министр финансов С. Ю. Витте называл Александру Федоровну в мемуарах «ненормальной истеричной особой». А. В. Богданович записала в дневнике мнение камердинера Николая II Н. А. Радцига, который имел возможность не один год наблюдать жизнь императорской четы: «По словам Радцига, царица совсем не так уж больна, как представляет себя больной. Она психически больная, но здраво умеет рассуждать. Лежит, например, еле жива, вдруг соскочит с постели, как ни в чем не бывало, а затем опять завалится на постель» (8 декабря 1910 г.).[1802]

Видимо, следствием этих проблем стала поездка императорской семьи в 1910 г. на бальнеологический курорт Наугейм в Германии. Недолюбливавший императрицу С. Ю. Витте упоминал в своих мемуарах, что поездка вызвана проблемами «нервно‑психического» характера. Курс лечения, по словам Витте, был связан с приемом лечебных ванн. По его сведениям императрица «большею частью ванны эти брала в самом замке.[1803] Вообще лечение ее шло, как мне говорили франкфуртские профессора и знаменитости, недостаточно рационально, и именно по этой причине Наугейм не принес ее величеству надлежащей пользы».[1804] Любопытно, что Николай II ни словом не обмолвился в дневнике о характере лечения свой супруги, поскольку писал исключительно о своем времяпровождении, которое также имело медицинскую составляющую.[1805]

Поскольку недовольство императрицей постоянно накапливалось в самых разных слоях общества, то мемуары пестрят множеством ее негативных оценок. Весьма информированная А. В. Богданович в дневнике в феврале 1909 г. записывает: «Про царицу Штюрмер[1806] сказал, что у нее страшная неврастения, что у нее на ногах появились язвы, что она может кончить сумасшествием». Бывший министр народного просвещения граф И. И. Толстой записал в дневнике 21 февраля 1913 г.: «Молодая императрица в кресле, в изможденной позе, вся красная, как пион, с почти сумасшедшими глазами, а рядом с нею, сидя тоже на стуле, несомненно усталый наследник… Эта группа имела положительно трагический вид».

К 1912 г. толки о нервном заболевании Александры Федоровны стали частью кампании по дискредитации царской семьи. А поскольку «нервное заболевание» можно приписать кому угодно, этому охотно верили. Например, А. В. Богданович записала в дневнике, как летом 1912 г. одна из дам, представлявшихся Александре Федоровне, крайне «тактично» «спросила царицу про ее здоровье, не нервная ли у нее болезнь. Царица горячо запротестовала, что у нее никаких нервных болезней нет, что она нервов не признает».[1807] Отмечу, что подобные вопросы, обращенные к императрице, были тогда совершенно немыслимы, поскольку выходили не только за рамки придворного этикета, но и просто человеческих взаимоотношений.

Тем не менее императрицу разглядывали буквально под увеличительным стеклом. Так, посол Франции в России М. Палеолог, профессионально собиравший информацию об императорской чете, в июле 1914 г. описал в дневнике свои впечатления о встрече с императрицей: «…вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы… До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком». Через месяц, в августе 1914 г., он вновь фиксирует внешний облик Александры Федоровны: «Она едва отвечает, но ее судорожная улыбка и странный блеск ее взгляда, пристального, магнетического, блистающего, обнаруживает ее внутренний восторг». В дневнике (в августе 1916 г.) французский посол приводит мнение весьма информированного министра финансов В. Н. Коковцева:[1808] «Это очень благородная и очень чистая женщина. Но это больная, страдающая неврозом, галлюцинациями, которая кончит мистическим образом и меланхолией».

Приведу мнение одного из ключевых руководителей личной охраны Николая II, полковника А. И. Спиридовича, который по должности с 1905 по 1917 г. постоянно находился вблизи императорской семьи. Он прямо называет императрицу «нервно больной» и «религиозной до болезненности». В мемуарах он жестко пишет, что «она была нервно и психически больной женщиной». Спиридович подчеркивает, что «вообще Государыню не любили. По разному, за разное, очень часто несправедливо, но не любили». При этом Спиридович упоминает и о том, что императрица «безусловно хорошей души человек».

Фактически это – констатация профессиональной непригодности императрицы Александры Федоровны, которая всячески уклонялась от участия в различных представительских мероприятиях, в которых она должна была принимать участие по статусу. В архивных документах имеется масса упоминаний о таких ситуациях.

Единственным выявленным свидетельством неких проблем, имевшихся у Александры Федоровны, являются архивные документы о приглашении в 1913 г. в Александровский дворец врача‑невропатолога[1809] Александра Ивановича Карпинского. Как следует из документов, врача такого же профиля – Сергея Федоровича Дмитриева – ранее привлекали для лечения цесаревича Алексея.

В апреле 1913 г. почетный лейб‑хирург В. Н. Деревенко писал: «Многоуважаемый Александр Иванович! После смерти С. Ф. Дмитриева[1810] никто из врачей невропатологов к лечению Е. И. В. Наследника Цесаревича не приглашен. Когда Вас пригласят, я сообщу Вам. Вопрос этот будет решен по приезде С. П. Федорова в течение будущей недели. В. Деревенко».[1811] При этом на приведенной записке имеется приписка, что А. И. Карпинский был впервые приглашен к цесаревичу 24 апреля 1913 г. «в качестве специалиста‑консультанта по нервным болезням». Следует напомнить, что весной 1913 г. врачи наследника срочно пытались поставить его на ноги, поскольку его присутствие требовалось на различных мероприятиях, связанных с 300‑летием династии. Судя по тому, что С. Ф. Дмитриева приглашали в конце 1912 – начале 1913 гг. к цесаревичу 124 раза,[1812] чаще чем всех остальных врачей, проблемы носили действительно серьезный характер.

Но, как следует из документов, фактически услуги специалиста требовались не столько цесаревичу, сколько императрице Александре Федоровне. Например, в письме В. Н. Деревенко (27 сентября 1913 г.), упоминается, что врач‑невропатолог будет посещать Александровский дворец «до тех пор пока состояние здоровья Ея Величества позволит обходиться без врачебной помощи. Когда это наступит – сказать не берусь».[1813] За 1913 г. таких визитов было 15.[1814] Эти визиты к Александре Федоровне продолжались вплоть до 1917 г., об этом свидетельствует записка (8 августа 1916 г.) В. Н. Деревенко, в которой упоминается, что «в марте по личному приглашению Ея Императорского Величества к ней (курсив мой. – И. З.) в качестве консультанта был приглашен доктор Александр Иванович Карпинский».[1815]

Так или иначе, но в период политического кризиса 1916 г., когда вызревали самые разные сценарии дворцового переворота, ставящие целью отстранение Николая II от кормила власти, активно разыгрывалась карта «сумасшествия императрицы». В ноябре 1916 г. великий князь Николай Михайлович писал вдовствующей императрице Марии Федоровне: «Есть только один способ, каким бы неприятным он ни казался Сандро и Павлу, – самые близкие, т. е. Вы и Ваши дети, должны проявить инициативу, пригласить лучшие медицинские светила для врачебной консультации и отправить Ее в удаленный санаторий – с Вырубовой или без нее – для серьезного лечения. В противном случае будьте готовы ко всяким случайностям».[1816]

Лидер думской фракции октябристов М. В. Родзянко приводит разговор, состоявшийся у него с великой княгиней Марией Павловной, которая прямо заявила: «Надо ее уничтожить. Кого? Императрицу. Ваше высочество, – сказал я, – позвольте мне считать этот наш разговор как бы не бывшим».[1817] После убийства Распутина в конце декабря 1916 г. великий князь Николай Михайлович писал вдовствующей императрице: «Я ставлю перед Вами всю ту же дилемму. Покончив с гипнотизером, нужно постараться обезвредить А. Ф., т. е. загипнотизированную. Во чтобы то ни стало надо отправить ее как можно дальше – или в санаторий, или в монастырь. Речь идет о спасении трона – не династии, которая пока прочна, но царствования нынешнего Государя. Иначе будет поздно».[1818]

Буквально за неделю до Февральской революции Ф. Ф. Юсупов в письме к великому князю Николаю Михайловичу от 14 февраля 1917 г. утверждал, что «с сумасшедшими рассуждать невозможно… нужно было бы, чтобы императрица Мария Федоровна этим воспользовалась и с людьми, которые могут ей помочь и поддержать ее, отправилась бы туда и вместе с Алексеевым и Гурко прямо потребовала бы, чтобы арестовали Протопопова, Щегловитова, Аню, Александру Федоровну отправили бы в Ливадию».[1819] Впоследствии А. Ф. Керенский констатировал: «Они пришли к твердому выводу, что необходимо покончить с влиянием царицы на государя, положив тем самым конец давлению, которое через нее оказывала на царя клика Распутина. В заранее намеченное ими время Алексеев и Львов надеялись убедить царя отослать императрицу в Крым или в Англию. На мой взгляд, это было бы наилучшим решением проблемы, поскольку все, кто наблюдал за царем в Ставке, отмечали, что он вел себя гораздо более раскованно и разумно, когда рядом не было императрицы».[1820] Таким образом, можно констатировать, что убийство Распутина монархистами в декабре 1916 г. только первый шаг. Следующим должно было стать устранение «сумасшедшей» императрицы. Поскольку все понимали, что Николай и Александра неразделимы, то в начале 1917 г. для думской оппозиции стала ясна необходимость смены всех главных действующих лиц на политическом Олимпе, что и было реализовано в ходе Февральской революции 1917 г. Заканчивая рассмотрение этого вопроса, замечу, что в дневниках Николая II, которые он вел все годы супружества, нет и следов каких‑либо конфликтов и напряжений во взаимоотношениях с супругой.

Комментарий профессора Н. П. Ванчаковой.

Наиболее сложна оценка психического состояния супруги Николая II – императрицы Александры Федоровны. И обусловлено это тем, что о наличии у нее психических расстройств говорили и писали многие, как ее современники, так и более поздние исследователи и писатели. Кроме того, ее многие не любили и поэтому мемуары имели много негативных оценок и могли преувеличивать или искажать суть ее поведения и высказываний.

Императрица Александра Федоровна с молодого возраста страдала хроническими головными болями, пояснично‑крестцовыми болями и болями в ногах, выраженность и тяжесть которых с возрастом усиливались. Хронические боли любой локализации обязательно осложняются присоединением тревоги, депрессии, раздражительности, нарушений сна, изменяют характер в сторону лабильности эмоций, ипохондричности. Характер императрицы Александры Федоровны был трудным. И в какой степени это было обусловлено её врождёнными особенностями или длительным страданием хроническими болями, сказать сложно. Но она сама отмечала свой трудный характер, вспыльчивость и что это служило причиной ее размолвок с окружающими (пример – запись, сделанная её рукой в дневнике Николая II). После каждых родов головные боли, пояснично‑крестцовые боли и боли в ногах усиливались. В связи с этим императрица постоянно лечилась грязевыми, солевыми ваннами, стала снижать физические нагрузки и на прогулках, чаще ездила в коляске, ограничивала представительские обязательства. То есть у нее появилось ограничительное поведение, очень характерное для больных хроническими болями.

Действительно ли у Александры Федоровны было больное сердце, или сердечные спазмы были следствием ее психосоматики [1821]