VI. Сила беспрецедентного: повторение пройденного

В XX веке титаническая борьба за власть разворачивалась между промышленным капиталом и трудом, но в XXI веке надзорный капитал противостоит уже обществам целиком, вплоть до каждого отдельного их члена. В битве за власть и прибыль, не менее жестокой, чем любая другая, которую видел мир, конкуренция за надзорные доходы вплотную подошла к нашим телам, нашим домам и нашим городам. Надзорный капитализм нельзя представлять себе как нечто «где‑то там», на фабриках и в офисах. Его цели и результаты – здесь … это мы.

Дело не просто в том, что мы попали в засаду и уступаем в вооружении. Мы были застигнуты врасплох, потому что мы никоим образом не могли вообразить эти акты вторжения и изъятия, так же как первый ничего не подозревавший касик племени таино не мог предвидеть реки крови, которые потекут после его первого жеста гостеприимства по отношению к волосатым, невнятно мычащим, потным людям, конкистадорам, когда они, возникшие ниоткуда, шли, устало волоча ноги по берегу, размахивая знаменами испанских монархов и папы римского. Почему мы не торопимся признать «первородный грех простого грабежа», лежащий в основе этого нового капитализма? Как и в случае с таино, мы столкнулись с чем‑то совершенно новым для нашего понимания – с беспрецедентным. И, как и они, мы рискуем навлечь на себя катастрофу, оценивая новые угрозы сквозь призму старого опыта.

Со своей стороны, со стороны «предложения», надзорные капиталисты ловко использовали весь арсенал декларации, чтобы утвердить свою власть и легитимность в новом и еще беззащитном цифровом мире. Они использовали декларации, чтобы брать без спроса. Они маскировали свои цели непонятными машинными операциями, действовали молниеносно, оберегали скрытные корпоративные методы, овладевали риторикой обмана, учили беспомощности, целенаправленно присваивали культурные знаки и символы, связанные с темами второго модерна – расширением прав и возможностей, участием, правом голоса, индивидуализацией, сотрудничеством – и смело обращались к разочарованию людей второго модерна, оказавшихся между молотом страстных желаний и наковальней институционального безразличия.

В этом процессе первопроходцы надзорного капитализма из Google и Facebook уклонялись от требований корпоративного управления и отвергали требования демократии, защищая свои притязания посредством финансового влияния и политических связей. Наконец, они сумели воспользоваться благоприятным историческим моментом, родившись в эпоху, когда регулирование приравнивалось к тирании, а чрезвычайное положение, вызванное террористическими атаками 11 сентября, породило надзорную чрезвычайщину, что позволило этому новому рынку укорениться и расцвести. Продуманные стратегии и случайные удачи надзорных капиталистов создали рыночную форму, которая может быть романтичной и обманчивой, но также безжалостно эффективной в уничтожении пространства для демократических дискуссий, общественных споров, индивидуального самоопределения и права на сопротивление, по мере того как она отрезает все пути к выходу.

Со стороны «спроса», люди второго модерна, изголодавшиеся по жизненным ресурсам, пришли в такое восхищение при виде изобилия пакетов с рисом и сухим молоком, бросаемых им с цифровой фуры, что мало кто обратил внимание на ее водителей или пункт назначения. Мы нуждались в них; мы даже поверили, что не проживем без них. Но, при пристальном рассмотрении, эти долгожданные грузовики доставки оказались больше похожи на автоматизированные машины вторжения и завоевания – на «Безумнго Макса», а не на Красный Крест, на «Веселого Роджера», а не на круиз выходного дня. Волшебники за рулем не пропускают ни холмика, ни впадинки, учась собирать и скапливать все крохи нашего поведения, на которое они беззастенчиво заявляют свои права как на законную добычу завоевателя.

В отсутствие ясного понимания этой новой логики накопления все попытки осмыслить, предсказать, отрегулировать или запретить деятельность надзорных капиталистов обречены на неудачу. Основными рамками, внутри которых наши общества пытаются установить контроль над дерзостью надзорного капитализма, являются «право на неприкосновенность частной жизни» и «монополия». Но ни усилия в области конфиденциальности, ни традиционные ограничения монополистских методов до сих пор никак не сказались на ключевых механизмах накопления, начиная с маршрутов поставок и заканчивая рынками поведенческих фьючерсов. Наоборот, по мере того, как надзорные капиталисты осваивали практические и политические требования цикла изъятия, они расширяли и совершенствовали архитектуру извлечения во всех сферах человеческой деятельности. Сегодня их успех угрожает самым глубоким принципам социального порядка информационной цивилизации, поскольку надзорный капитализм несанкционированно взял под контроль разделение общественного знания.

Если суждено быть битве, то пусть это будет битва за капитализм. Пусть нашей исходной позицией будет то, что необузданный надзорный капитализм представляет угрозу не только для общества, но и – не меньшую – для самого капитализма. Это не техническое предприятие, нам нужна не программа расширенного шифрования, улучшение анонимности данных или право собственности на данные. Подобные стратегии только подтверждают неизбежность коммерческого надзора. Они не оставят нам ничего иного, кроме как спрятаться в своих собственных жизнях, по мере того как мы будем уступать контроль тем, кто смакует детали нашего поведения в своих собственных целях. Надзорный капитализм зависит от общества, и только в рамках и с помощью коллективных социальных действий можно вернуть себе более широкий проект информационного капитализма, идущего рука об руку с цветущим третьим модерном.

В части I мы видели, как Google строил свою архитектуру извлечения поведенческого излишка в онлайн‑мире. По мере усиления конкуренции за надзорные доходы, все большее значение приобретает второй экономический императив, требующий выхода этой архитектуры в другой мир, тот, который мы называем реальностью.

Сегодня история надзорного капитализма взяла именно этот новый курс. В части II я приглашаю вас вновь пробудить в себе чувство изумления, пока мы будем идти по следам этого второго экономического императива, определяемого предсказанием человеческого поведения. Императив прознозировния усложняет операции по добыче излишка, когда к экономии от масштаба добавляются экономия от охвата и экономия от действия. Эти новые требования толкают надзорный капитализм в самые интимные уголки нашей повседневной жизни, вглубь наших личностей и наших эмоций. В конечном счете они вынуждают разрабатывать чрезвычайно новаторские, но безусловно секретные новые способы вмешательства в наше поведение и изменения его ради надзорных доходов. Эти операции ставят под сомнение наше стихийное право на жизнь в будущем времени, то есть право действовать свободно от влияния незаконных сил, работающих вне нашего сознания, чтобы влиять на наше поведение, изменяя его в нужном направлении. Мы теряем чувствительность к этим вторжениям и к тому, как они деформируют нашу жизнь. Мы сдаемся перед барабанной дробью неизбежности, но в этом нет ничего неизбежного. Чувство изумления утрачено, но его можно обрести вновь.

Часть II