Гринспен предлагает в 1987 году схему деривативов

 

В октябре 1987 года Гринспен возглавил чрезвычайную спасательную операцию на фондовом рынке после краха 20 октября, вкачивая в экономику огромные суммы ликвидности. Одновременно он включился в закулисные манипуляции на рынке через чикагский фондовый индекс деривативов[44] при неявной поддержке гарантиями ликвидности ФРС. Это был беспрецедентный шаг центрального банка – вмешательство с целью тайно манипулировать фондовым рынком. Шаг, законность которого, если он будет обнаруженным, очень сомнительна.

С этого момента ФРС совершенно ясно дала понять крупным участникам рынка, что они, по определению являются «слишком большими, чтобы разориться». Не страшно, если банк рискует десятками миллиардов, спекулируя с маржой на рынке тайских батов или на рынке «доткомов». Гринспен дал ясно понять, что в критический момент нехватки ликвидности он всегда рядом, чтобы спасти своих друзей‑банкиров.

Крах в октябре 1987 года, в течение которого произошло невиданное ранее резкое падение индекса «Доу Индастриалс» на 508 пунктов, был отягощен наличием новых моделей компьютерных торгов, на основе так называемой Модели ценообразования опционов Блэка‑Шоулза[45]. Теперь деривативы оценивались и торговались на рынке точно так же, как раньше фьючерсы[46] на свинину. Как описывал это бывший трейдер Уолл‑Стрит и автор Майкл Льюис:

«Новая стратегия, известная как страхование инвестиционного портфеля, изобретенная парой финансовых профессоров из Калифорнийского Университета в Беркли, была с размахом принята предположительно опытными инвесторами. Страхование инвестиционного портфеля родилось из одной самых могучих идей на Уолл‑Стрит – модели опционного ценообразования имени Блэка‑Шоулза. Модель основана на предположении, что трейдер может выдавить все риски из рынка, принимая короткие позиции и увеличивая их количество, когда рынок падает, таким образом, защищаясь от потерь, независимо от того, насколько он крут». ^{872}

Модель Блэка‑Шоулза вышла из университетских стен на торговые площадки Уолл‑Стрит незадолго до краха 1987 года. В 1970‑х годах ученые‑экономисты Фишер Блэк и Майрон Шоулз разработали модель, которая, казалось, даёт научную основу для прогнозирования цен на опционы финансовых продуктов в будущем, основываясь на цене фактической или базисной ценной бумаги, валюты или других торгуемых на бирже сырьевых товаров, таких, как нефть. Новые инструменты, которые были проданы Уолл‑Стрит, а затем и корпоративной Америке в качестве формы дешёвой «финансовой страховки» от резких колебаний цен, оценивались в отношении (то есть, производных от) к базисным продуктам, таким, как сырая нефть, откуда и последовал термин «деривативы».

Использование таких финансовых производных сравнивалось с

«попыткой скопировать политику страхования от пожара с помощью динамически увеличения или уменьшения вашего страхового покрытия по мере того, как огонь разгорается или гаснет. Однажды, бам! и ваш дом в огне, и Вы требуете большего страхового покрытия?» ^{873}

Крах 1987 года и роль производных финансовых инструментов в первом для них крупном рыночном кризисе ясно показали, что на рынках вообще нет реальной ликвидности в тот момент, когда она необходима. Все финансовые менеджеры пытались сделать одну и ту же вещь в одно и то же время: занимать короткие позиции[47] по деривативам (в данном случае – по фьючерсам на фондовые индексы) в тщетной попытке хеджировать[48] свои фондовые позиции.

Но бум продаж вызвал автоматически торговую спираль – фактически, управляемое компьютером свободное падение. Финансовые производные, являющиеся на деле сложными ставками на будущее направление [движения] курсов акций, громко дебютировали на Уолл‑Стрит, спровоцировав крупнейшее в истории фондового рынка однодневное падение. Это был сомнительный старт и ни в коем случае не последний кризис, за который будут ответственны новые экзотические финансовые производные.

Стефен Зарленга, трейдер, который находился в нью‑йоркских биржевых залах во время тех кризисных дней в 1987 году, дал из первых рук описание последствий воздействия новых деривативов на рыночные цены:

«Они породили крупное падение цен на фьючерсном рынке... Участники арбитражных сделок, которые купили у них с большой скидкой фьючерсы, оборачивались и продавали основные акции, прижимая рынок наличных вниз, подпитывая процесс и в, конечном итоге, обваливая рынок.

Некоторые из крупнейших фирм на Уолл‑Стрит обнаружили, что не могут остановить участие своих предварительно запрограммированных компьютеров в этой автоматической торговле деривативами. Согласно частным сообщениям, они были вынуждены выдергивать их из розетки, или отрезать провода, идущие к компьютерам, или находить другие способы отключить их от питания (ходили слухи об использовании пожарных топоров из холлов), так как невозможно было прервать программы, посылающие указания на торговые площадки.

На нью‑йоркской фондовой бирже в определённый момент в понедельник и во вторник серьёзно рассматривалось полное закрытие на несколько дней или недель, и делалось это открыто... Именно в этот момент... Гринспен сделал нехарактерное заявление. Он в самых недвусмысленных выражениях заявил, что, если понадобится, ФРС предоставит кредиты в распоряжение брокерского сообщества. Это был поворотный момент, поскольку именно недавнее назначение Гринспена в качестве председателя ФРС в середине 1987 года было одной из первых причин для рыночных распродаж». ^{874}

Но в октябрьском однодневном крахе 1987 года важным был не уровень падения, почти на 23%. Важно было то, что 20 октября ФРС без публичного объявления вмешалась через доверенных дружков Гринспена из нью‑йоркского банка при «Дж. П. Морган» и из других мест, чтобы манипулировать восстановлением рынка за счёт использования новых финансовых инструментов – деривативов.

Видимой или предполагаемой причиной восстановления рынка в октябре 1987 казалось то, что чикагский синтетический индекс американских корпораций на фьючерсы «голубых фишек» нью‑йоркской фондовой биржи (НИМЕКС) внезапно в полдень во вторник начал торговаться выше базовой текущей цены, в то время, когда одна за другой закрывались позиции по «Доу». Это было интерпретировано как сигнал, что «умные деньги» знают, что скоро начнётся восстановление. Брокеры осторожно начали покупать реальные акции.

Это стало поворотной точкой коллапса. Участники арбитражных сделок покупали акции, лежащие в основе опциона, вновь открывая их, и продавали фьючерсы синтетического индекса американских корпораций выше номинала. Нью‑йоркский фондовый рынок магически и без видимых причин начал резкое восстановление. Последнее было создано в торговой яме Чикагской фьючерсной биржи вдали от глаз общественности. Гринспен и его финансовые дружки из Нью‑Йорка успешно провели рукотворное восстановление, используя те же самые модели торговли деривативами наоборот. Это был рассвет эры финансовых деривативов – эпохи невообразимого потенциала для манипуляций.

Для большинства обычных трейдеров с Уолл‑Стрит производные финансовые инструменты постепенно стали высоко прибыльным новым инструментом, чтобы делать деньги из денег. Несколько опытных финансовых инсайдеров поняли, что те, кто смогут взять под контроль рынок новых финансовых инструментов и управлять своими биржами, обладают потенциалом создавать новые или останавливать все финансовые рынки. Это было началом одного из самых колоссальных проектов в истории финансов – революции деривативов.

Исторически, по крайней мере, по мнению большинства, роль ФРС как контролёра денежного обращения наряду с прочим состояла в том, чтобы её члены из числа крупнейших банков действовали в качестве независимых наблюдателей для обеспечения стабильности банковской системы и предотвращения повторения банковской паники 1930‑х годов, выступая в роли «кредитора последней инстанции».

Под управлением же Гринспена после октября 1987 года, ФРС всё чаще становилась «кредитором первой инстанции», поскольку ФРС расширяла круг финансовых учреждений, достойных страхования ФРС.

Так родилась инсайдерская игра, в конце 1980‑х годов проданная общественности как «демократизация» капитала, под прикрытием того аргумента, что, поскольку миллионы американцев инвестировали свои пенсионные фонды в паевые инвестиционные фонды и в инвестиционные фонды денежного рынка, это означает, что это не финансовые олигархи старых времён, подобные Дж. П. Моргану и Джону Д. Рокфеллеру, а «народ» теперь контролирует финансы. Невозможно было придумать ничего, более далёкого от истины.

Эта политика невмешательства ФРС Гринспена в отношении надзора и банковского регулирования после 1987 года имела решающее значение для реализации широкого дерегулирования и плана финансовой секьюритизации, на которую Гринспен намекнул в своей первой речи в Конгрессе в 1987 году.

8 ноября 1987 года, всего лишь через три недели после октябрьской фондовой катастрофы, Алан Гринспен заявил Банковскому комитету Палаты представителей США, что

«...отмена ограничений Гласса‑Стигала обеспечит значительную общественную выгоду при одновременном контролируемом увеличении риска». ^{875}

Гринспен будет повторять эту мантру до тех пор, пока ограничения не будут окончательно отменены в 1999 году. Поддержка со стороны ФРС Гринспена нерегулируемого использования производных финансовых инструментов после катастрофы 1987 года сыграла важную роль в глобальном взрыве объёмов торговли деривативами. Глобальный рынок деривативов вырос на 23 102% по сравнению с 1987 годом и к концу 2006 года достиг ошеломляющей величины 370 триллионов долларов. Объём, выходящий за рамки понимания.

 

 

Уничтожение ограничений Гласса‑Стигала

 

Одним из первых действий Гринспена в качестве председателя ФРС состояло в призыве к отмене Закона Гласса‑Стигала, за что горячо выступали его старые друзья в «Дж. П. Морган» и «Ситибанк». ^{876} Закон Гласса‑Стигала (официально «Закон о банках 1933 года») отделял коммерческую банковскую систему от уолл‑стритовского инвестиционного и страхового банкинга. Изначально Закон Гласса‑Стигала предназначался для обуздания трёх основных проблем, которые привели к жестокой волне банковских крахов и депрессии в 1930‑е.

 

Рис. 18. В 1999 году глава «Ситигруп» Санди Вейл (в центре) при поддержке министра финансов администрации Клинтона Роберта Рубина (справа) добился отмены Закона Гласса‑Стигала 1933 года

 

Одна из проблем, на которую он был направлен, состояла в том, что до 1929 года банки инвестировали свои активы в ценные бумаги с последующим риском для коммерческих и сберегательных вкладчиков в случае биржевого краха. Недоброкачественные займы выдавались банками для того, чтобы искусственно поддерживать цены на некоторые ценные бумаги или финансовые позиции компаний, в которые банк инвестировал свои собственные активы. Банковский финансовый интерес в собственности, ценообразовании или распределении ценных бумаг неизбежно искушал банковских чиновников давить на своих банковских клиентов, чтобы те инвестировали в бумаги, которые сам банк был вынужден продавать. Это был колоссальный конфликт интересов и приглашение для мошенничества и злоупотреблений. Та эпоха была справедливо названа «Ревущими двадцатыми», поскольку фондовый рынок с рёвом взлетел к новым завышенным максимумам.

Банки, которые предлагали услуги инвестиционного банкинга и инвестиционные фонды, стали субъектами конфликта интересов и других злоупотреблений, что приводило к нанесению ущерба собственным клиентам, в том числе заёмщикам, вкладчикам и банкам‑корреспондентам. Закон Гласса‑Стигала от 1933 года специально был принят, чтобы предотвратить это.

После отмены Закона в 1999 году, когда исчезли ограничения Гласса‑Стигала, банки предлагали секьюритизированные ипотечные обязательства и аналогичные продукты через полностью принадлежащие им специализированные финансовые организации[49], которые они создавали, чтобы вывести риск «из банковской отчетности». Они были непосредственно и сознательно замешаны в том, что войдет в историю как величайшее финансовое мошенничество всех времен – мошенничество субстандартной секьюритизации.

Комментируя происхождение Закона Гласса‑Стигала в 1930‑х годах, гарвардский экономист Джон Кеннет Гэлбрайт отмечал:

«Конгресс был обеспокоен тем, что коммерческие банки в целом и банки‑члены Федеральной резервной системы, в частности, понесли значительный урон в связи с падением фондового рынка отчасти из‑за своего прямого и косвенного участия в торговле и владении спекулятивными ценными бумагами.

Законодательная история закона Гласса‑Стигала свидетельствует о том, что Конгресс также задумывался и неоднократно фокусировался на более тонких опасностях, которые возникают, когда коммерческий банк выходит за рамки бизнеса, действуя в качестве попечителя или управляющего, и вступает в инвестиционный банковский бизнес либо непосредственно, либо путём создания филиалов, чтобы держать и продавать частные инвестиции.

В течение 1929 года один только инвестиционный дом «Голдман, Сакс и Ко.» организовал и продал почти на миллиард долларов ценных бумаг в трёх взаимосвязанных инвестиционных трестах: «Голдман Сакс Трейдинг Корпорэйшн», «Шенандо Корпорэйшн» и «Блю Ридж Корпорэйшн». Все они в конечном итоге обесценились до нуля». ^{877}