Глава пятая. Битва за Норвегию

 

 

1

 

Человек, о котором сейчас пойдет речь, удостоился чести быть первым норвежским святым. Между тем в самом начале жизни Олава Харальдссона ничто не говорило в пользу того, что его судьба будет разительно отличаться от судеб тысяч других викингов, в эпоху раннего Средневековья бороздивших океанские и морские воды на своих быстроходных судах.

Конечно, авторы саг приложили максимальные усилия к тому, чтобы представить это дело иначе. Незаурядная личность должна проявлять свои задатки с самой ранней молодости. Еще будучи в отроческом возрасте, она должна совершить нечто из ряда вон выходящее, к примеру, возглавить викингский поход или жестоко расправиться со своим обидчиком, не соблюдая при этом никаких норм морали и права. Но все эти стандартные сообщения во множестве можно встретить в рассказах о других норвежских конунгах, и не только о них. Поэтому стоит ли придавать значение тем подчас невероятным сообщениям о деяниях Олава Харальдссона, в изобилии встречающимся в сагах, посвященных жизнеописанию этого действительно выдающегося человека? Для нас важнее факты, очищенные от примеси легенд и слухов.

Мы уже встречались с Олавом Харальдссоном в битве при Рингмере (1010 г.), решившей исход очередного вторжения данов в Англию. Но тогда этот полноватый молодой норвежец, сражавшийся в рядах викингского войска, едва ли был известен кому‑то еще, кроме узкого круга своих земляков. Мало ли представителей датской и норвежской знати примкнули в тот год к Свену Вилобородому в расчете на легкую наживу?

Олав родился в 995 году. Его отцом был норвежский военачальник Харальд из Гренланда, а матерью – Аста Гудбрандсдоттир. Несмотря на свой громкий титул, Харальд Гренландец, в сущности, был полузависимым правителем, вынужденным лавировать между своими более могущественными соседями хотя бы ради того, чтобы уберечь от них свои земли. Позднее Олав стал приемным сыном еще одного конунга, правившего в Хрингерике. Это был Сигурд, носивший неблагозвучное прозвище Свинья. Что ж, прозвища даются людьми, которые не всегда справедливы к их обладателям. Сигурд просто был рачительным хозяином, стремившимся поддерживать порядок в своих владениях.

Согласно описанию Снорри Стурлусона:

«Олав сын Харальда был невысок, коренаст и силен. Волосы у него были русые, лицо широкое и румяное, кожа белая, глаза очень красивые, взгляд острый, и страшно было смотреть ему в глаза, когда он гневался. Олав владел очень многими искусствами: хорошо стрелял из лука, отлично владел копьем, хорошо плавал. Он сам был искусен во многих ремеслах и учил других. Его прозывали Олавом Толстым. Говорил он смело и красиво. Он рано стал умным и сильным, как настоящий мужчина. Все родичи и знакомые любили его. Он был упорен в играх и везде хотел быть первым, как ему и подобало по его знатности и происхождению» [69].

Как водилось тогда в скандинавских семьях, Олав в двенадцать лет уже стал викингом и под присмотром своих старших товарищей набирался воинского мастерства. География набегов викингов с его участием ограничивалась регионом Балтики, но и этого было достаточно, чтобы Олав смог приобрести необходимые навыки, так пригодившиеся ему в зрелом возрасте. Потом он присоединился к небезызвестному Торкелю Длинному. Вместе с ним он проделал славный (разумеется, с точки зрения викинга) путь. Скорее всего, Олав поддержал своего патрона, когда тот перешел на сторону Этельреда II, и вскоре оказался, как и Торкель, в Нормандии. Не исключено, что именно под влиянием Этельреда Олав принял крещение в 1013 году в Руане. Когда Этельред вернулся в Англию и на короткое время сумел вытеснить данов из своего королевства, Олав был в рядах тех, кто выступил против Кнута.

Снорри Стурлусон в свойственной ему обстоятельной манере повествует, как Олав и его воины отличились при захвате Лондонского моста: «Они подошли к Лундуну (к Лондону) и вошли в Темпс (в Темзу), а датчане засели в крепости. На другом берегу реки стоял большой торговый город, который назывался Судвирки. Там у датчан было большое укрепление: они вырыли глубокий ров, а с внутренней стороны укрепили стены бревнами, камнями и дерном, и внутри этого укрепления стояло большое войско. Адальрад конунг (король Этельред II) приказал взять крепость штурмом, но датчане отразили натиск, и Адальрад конунг ничего не мог поделать. Между крепостью и Судвирки был такой широкий мост, что на нем могли разъехаться две повозки. На этом мосту были построены укрепления‑башни и частокол человеку по пояс – направленные по течению. Мост этот держался на сваях, которые были врыты в дно. Во время нападения Адальрада датчане стояли по всему мосту и защищали его. Адальрад конунг был очень озабочен тем, как ему захватить мост. Он созвал предводителей всех своих отрядов и спросил их совета, как захватить мост. Олав конунг сказал тогда, что он попытается подойти к мосту со своим отрядом, если другие предводители захотят сделать то же самое. На этом совете было решено, что они подойдут на кораблях под мост. Каждый тогда подготовил свои корабли и войско. Олав конунг велел приготовить большие щиты из прутьев, а также из разнообразных плетеных строений. Эти щиты он велел укрепить над кораблями так, чтобы щиты выступали за края бортов. Щиты эти держались на высоких шестах, которые были поставлены на таком расстоянии друг от друга, чтобы укрытие защитило от камней, которые могли бросать с моста, но вместе с тем позволяло вести оборонительный бой. Когда войско было готово, они поплыли вверх по течению. А когда они добрались до моста, сверху на них посыпались копья, стрелы и такие большие камни, что ни щит, ни шлемы не выдерживали, и даже корабли получили сильные повреждения. Многие корабли тогда отошли назад, а Олав конунг со своей дружиной норвежцев продолжал продвигаться вверх по течению под мост. Его люди привязали толстые канаты к сваям, на которых стоял мост, пустили все свои корабли вниз по течению и гребли при этом изо всех сил. Сваи вырвало из‑под моста и потащило ко дну. И так как на мосту стояло большое войско и было много оружия и камней, то, когда сваи вырвало, мост проломился и многие попадали в реку, а остальные разбежались, кто в город, а кто в Судвирки. После этого они напали на Судвирки и захватили его, и когда горожане увидели, что враги захватили Темпс и могут теперь беспрепятственно плыть дальше в глубь страны, они испугались, сдали город и подчинились Адальраду конунгу».

Не все средневековые авторы согласны со Снорри Стурлусоном относительно того, на чьей стороне сражался в этой войне Олав Харальдссон – англосаксов или датчан. Некоторые из них утверждают прямо противоположное вышесказанному, а именно то, что Олав выступил на стороне Кнута. Скорее, в данном случае мы имеем дело с неверной трактовкой событий. А может быть, даже с вполне сознательным их искажением.

Дело в том, что после того как Торкель Длинный помирился с Кнутом и в составе его войска предпринял поход на Англию, Олава уже не было в рядах его соратников. Дороги двух искателей приключений и славы разошлись. У Олава появились собственные интересы, позвавшие его в Норвегию.

В 1015 году, когда корабли Кнута взяли курс к побережьям Англии, Олав, можно сказать, уже вполне созрел для завоевания Норвегии. Насколько хорошо он был подготовлен к столь рискованному предприятию и кто именно подсказал ему эту мысль – ответ на эти вопросы, дающие ключ к пониманию происходившего в те годы в Норвегии, лежит за пределами доступных нам фактов. Снорри Стурлусон говорит, что у Олава, когда он предпринял свое завоевание Норвегии, было всего два корабля и 120 воинов. Но прав ли он? Даже если сделать допущение, что Олав был талантливым авантюристом, не раз ставившим на карту все, что у него было, все равно нельзя не отметить, что без широкой поддержки, прежде всего со стороны самих норвежцев, у него ничего не получилось бы. Несомненно, у Олава были сторонники внутри самой Норвегии. Они‑то и помогли ему сравнительно быстро завладеть страной.

В Норвегии в ту пору были сильны антидатские настроения. После того как она, словно лакомый пирог, была поделена между Свейном и его союзниками в лице подавляющего большинства норвежцев, датчане обрели не друзей, а врагов. Кому может понравиться, когда в твоем доме хозяйничают пришельцы? Вот почему Олав начал свое триумфальное шествие с расправы над сторонниками датской партии и успешно сломил их сопротивление. Одни из них были убиты, другие – вынуждены бежать. Свою победу над ними Олав закрепил в ходе сражения у мыса Несьяр, возле западного побережья Ослофьорда.

Обратимся снова к Снорри Стурлусону: «Когда Олав конунг приплыл в Трандхайм, против него никто не выступил, и он был провозглашен конунгом. Осенью он обосновался в Нидросе и приготовился зимовать там».

Одним словом, его враги, лишенные помощи датчан, оказались слишком слабы и разрозненны, чтобы противостоять этому новому объединителю норвежских земель. Олав постепенно расширял свой контроль над Норвегией, и мы можем констатировать, что к концу 1016 года он уже владел большей ее частью.

А что же датчане? По логике, они должны были принять срочные меры к тому, чтобы не допустить усиления власти Олава в Норвегии и попытаться вернуть свои утраченные позиции. Но простая человеческая логика не всегда служит надежным инструментом для объяснения действий властителей. К тому же надо вспомнить, что вместе с Кнутом в поход на Англию ушли самые лучшие датские воины. Значит, у его брата, оставшегося на родине, скорее всего, не было достаточных сил, чтобы одержать верх над норвежцами. Датчане предпочли на время смириться с утратой своего контроля над Норвегией, чтобы завершить покорение Англии. Нельзя не отметить, что в сложившейся ситуации это была наиболее разумная политика, хотя она и давала некоторые козыри в руки Олаву Харальдссону.

Провозглашенный конунгом и обретший законное право управлять страной, Олав воспользовался предоставленной ему передышкой для того, чтобы еще больше укрепить свое положение как внутри Норвегии, так и за ее пределами. О деятельности нового конунга, направленной на усовершенствование порядка управления государством и распространение христианства, а также связанной со многими другими полезными нововведениями, мы поговорим ниже. А пока сосредоточим свое внимание на том, как складывались взаимоотношения Олава с правителями соседних государств – Руси и Швеции. Традиционно именно эти страны (не считая Дании) поддерживали наиболее тесные связи с Норвегией. Неслучайно именно Ярослав Мудрый и Олав Шетконунг сыграли весьма заметную роль в дальнейшей судьбе Олава Харальдссона.

С самого начала отношения двух конунгов – норвежского и шведского – были крайне натянутыми. Олав Шетконунг, наряду с конунгом Свейном и ярлом Эйриком участвовавший в разделе Норвегии, постоянно стремился доказать свое право на владение той частью норвежских земель, которая была получена им по договору между тремя правителями. В свою очередь, Олав Харальдссон придерживался прямо противоположного мнения: верховная власть над всеми без исключения норвежскими территориями должна принадлежать только ему одному. Расхождения во взглядах двух конунгов на настоящее и будущее Норвегии служили благодатной почвой для конфликтов между норвежцами и шведами, которые, похоже, и сами были не рады такому положению вещей.

В Швеции и Норвегии заметную роль играли тинги – народные собрания, которые не позволяли своим правителям заходить слишком далеко и вовремя возвращали их к реальности. Следуя сообщению Снорри Стурлуссона, можно предположить, что под давлением общественного мнения шведскому конунгу пришлось пойти на мир со своим норвежским соседом и даже пообещать ему в жены свою дочь в качестве наиболее весомой гарантии своих добрых намерений.

Олав норвежский всерьез воспринял обещание Олава шведского и отправил своих послов к его двору. Помимо выполнения своей главной задачи – переговоров о мире между двумя конунгами – послам было поручено разузнать, какие чувства испытывает принцесса к своему будущему жениху. Наверное, Олав, наслышанный о красоте Ингигерд, решил заглянуть и в ее душу. А послы, которых он направил ко двору шведского конунга, служили в этом тонком деле посредниками. Иногда лучше довериться мнению беспристрастных наблюдателей, чем своему собственному.

Ингигерд, которой было известно об Олаве по рассказам ее окружения, испытывала самые теплые чувства к норвежскому конунгу. Снорри, точно он сам был очевидцем тех далеких событий, уверяет читателя, что Ингигерд нравилось слушать об Олаве. Поразительная осведомленность!

Когда норвежский посол спросил у принцессы, каким был бы ее ответ сватам Олава, она сказала, что не пожелала бы себе лучшего мужа.

Но разве человеческие желания сбываются настолько часто, чтобы мы позабыли о тех поворотах судьбы, которые подстерегают не только простых смертных, но даже и тех, кто вознесен на самые вершины власти?

Пока Ингигерд строила планы на будущее, ее отец продолжал колебаться, стоит ли ему выдавать свою дочь замуж за норвежского конунга. Тем более что ему поступило еще одно выгодное предложение по поводу замужества его дочери. Соискателем руки Ингигерд выступил новгородский князь Ярослав, изгнанный своими соперниками из Киева и готовившийся взять реванш за поражение. Возможно, Ярослав нуждался не столько в Ингигерд, сколько в военной помощи, которую ему мог оказать Олав Шетконунг. Однако брачная дипломатия, которой придерживался новгородский князь, диктовала свои правила поведения.

И все‑таки интересно, что произошло с предыдущей женой Ярослава, вместе с другими его родственницами захваченной в Киеве Болеславом I Храбрым? Неужели польский князь не пощадил пленных женщин? Не хочется думать о том, что Ярослав не внял советам отправившегося к нему для переговоров киевского митрополита и не согласился обменять дочь Болеслава на своих близких. Так или иначе, Ярослав в 1019 году чувствовал себя свободным от предыдущих супружеских обязательств и смог приступить к переговорам о новом браке.

Олав Шетконунг находился в сложном положении. С одной стороны, он прилюдно, на Тинге, объявил, что Ингигерд станет женой Олава Харальдссона. С другой – он все больше склонялся к мысли, что это обещание было слишком поспешным и опрометчивым. Брак его дочери с норвежским конунгом может вызвать ненужные шведам трения с датчанами. Политика, которую проводил Олав Шетконунг, заставляла его быть предельно осторожным, особенно в выборе союзников.

Ингигерд была умной и наблюдательной девушкой. От нее не укрылось то, что Олав Шетконунг медлит с выполнением своего обещания. По словам Снорри, Ингигерд была озабочена и удручена, опасаясь, что, скорее всего, ее отец не сдержит слова, которое он дал конунгу Норвегии.

Так оно и произошло. Старый король, от которого не могли укрыться чувства его дочери к норвежскому конунгу, в свойственной ему грубоватой манере заявил Ингигерд, что как бы она ни любила этого толстяка, ей не бывать его женой, а ему ее мужем. Несложно представить, какие чувства испытывала в эту минуту Ингигерд. Слова Олава Шетконунга прозвучали для нее как приговор. Она была не в силах изменить мнение своего жестокого и бессердечного отца. Мало того, Олав шведский подлил еще масла в огонь, сказав Ингигерд, что выдаст ее за того правителя, который достоин его дружбы.

Отчаявшись соединиться со своим возлюбленным, Ингигерд отправляет в Норвегию гонца, которому поручено передать Олаву Харальдссону эту печальную новость. Как говорит Снорри, узнав о решении шведского короля, Олав страшно разгневался и не находил себе покоя. Прошло несколько дней, прежде чем с ним можно было разговаривать.

Пока Олав Харальдссон переживал по поводу несостоявшегося брака и раздумывал над тем, как отомстить шведскому королю, последний вел переговоры с послами конунга Ярицлейва, которые вскоре завершились договоренностью о браке Ярицлейва и Ингигерд.

Снорри сообщает о двух посольствах, отправленных Ярицлейвом к Олаву Шетконунгу. Вероятно, первое из них прибыло в Швецию как раз в тот момент, когда король раздумывал над тем, стоит ли ему выполнять обещание, данное норвежскому конунгу. Предложение новгородского князя пришлось как нельзя кстати. У Олава Шетконунга появился вполне уважительный повод, чтобы взять свое слово обратно. Второе посольство было отправлено Ярославом в Швецию после того, как он окончательно утвердился в Киеве и теперь мог через своих послов с гордостью поведать королю о своем возвышении. Олав Шетконунг не стал медлить и дал свое согласие на брак Ярослава и Ингигерд. Видимо, тогда же были улажены некоторые юридические формальности предстоящего брака.

Согласно нормам скандинавского обычного права, о которых можно отчасти судить по дошедшим до нас судебникам, жених в качестве свадебного дара передавал невесте некое имущество, размер которого зависел от социального статуса жениха и его материальных возможностей. Чем выше был его статус, тем «дороже» обходилась ему невеста. Впрочем, такое же обязательство принимали на себя и близкие родственники невесты. Приданое, которое они давали жениху, примерно соответствовало по размерам или стоимости тому, что получала невеста от жениха.

Снорри говорит, что в качестве свадебного дара Ингигерд получила Альдейгьюборг (Ладогу) вместе с прилегающими к ней землями [70]. Вот уж действительно королевский подарок, учитывая ту роль, которую играла Ладога как важнейший торгово‑ремесленный центр на северо‑западе Руси. Не слишком ли преувеличивает Снорри размер свадебного дара? Отдавать во владение шведской принцессе и ее приближенным такой город было бы крайне неразумным для Ярослава. Может быть, Снорри, повествуя о свадьбе Ярослава и Ингигерд, воспользовался хорошо знакомым ему образом? Что еще такого, что было бы хорошо узнаваемо для многих шведов, мог дать конунг Ярицлейв своей супруге? Ведь географические представления Снорри и его земляков о Киевской Руси более чем схематичны.

Если мы все же примем на веру сообщаемые им сведения, то нам придется признать, что размер приданого, внесенного Олавом Шетконунгом за свою дочь, также был впечатляющим. Он должен был равняться примерной стоимости княжеских доходов с Альдейгьюборга и прилегающих к нему земель. И действительно, в другом скандинавском источнике, в «Легендарной саге», говорится о том, что Ингигерд была отдана в жены Ярицлейву «с большим богатством». Но что конкретно подразумевается под этим понятием, автор саги не уточняет. Неужели то же самое, что и в «Круге земном» Снорри Стурлусона?

Итак, Ингигерд подчинилась воле своего отца, став женой Ярослава Мудрого. Вероятно, в 1020 году она отправилась в Хольмгард, чтобы оттуда совершить путешествие по русским рекам и попасть в Киев, незадолго до этого отвоеванный ее мужем у своего брата.

Вскоре Олаву пришлось окончательно смириться с утратой своей возлюбленной. В конце концов, что значили его личные чувства по сравнению с государственными интересами? А эти интересы настойчиво заставляли Олава Харальдссона искать компромисс с Олавом Шетконунгом, невзирая на личную неприязнь между ними. У Олава шведского была еще одна дочь, Астрид, которую он и дал в жены норвежскому конунгу. После того как к власти в Швеции пришел Анунд‑Якоб, сын Олава Шетконунга, между обоими государствами установился прочный и длительный мир.

 

2

 

Как уже было сказано, Олав Харальдссон добился заметных успехов в деле утверждения своей власти в Норвегии. И все же ему не удалось поставить под свой контроль все без исключения норвежские земли. В областях, расположенных далеко на севере или во Внутреннем Трендалеге, царили свои порядки. Люди здесь предпочитали жить по старинке и отказывались платить дань Олаву. Почти то же самое происходило и в Киевской Руси на протяжении X–XI веков, когда русским князьям приходилось силой подчинять окрестные племена, не желавшие признавать их власть. Возможно, Олаву все‑таки удалось бы сломить сопротивление упрямых херсиров и бондов, утвердив свою власть даже там, где его присутствием тяготились больше всего, но у него было слишком мало времени для того, чтобы осуществить задуманное. Поэтому он, как и Олав сын Трюггви, вряд ли может считаться подлинным объединителем Норвегии. Однако это обстоятельство нисколько не умаляет значения того, что сделал Олав Харальдссон для своей страны. Увы, не все из сделанного им современники оценили по достоинству.

О государственной деятельности норвежского конунга мы узнаем из «Саги об Олаве Святом»: «Обычно конунг вставал рано утром, одевался и мыл руки, а потом шел в церковь. Затем он решал тяжбы или говорил людям о том, что считал необходимым. Он собирал вокруг себя и могущественных и немогущественных, и особенно тех, кто были самыми мудрыми. Он часто просил говорить ему законы, которые установил в Трандхейме Хакон, воспитанник Адельстана (норвежский конунг Хакон Добрый). Сам он устанавливал законы, советуясь с самыми мудрыми людьми. Одни законы он упразднял, а другие добавлял, если считал это необходимым. Закон о христианстве он установил, посоветовавшись с епископом Гримкелем и другими священниками. Он прилагал все силы, чтобы искоренить язычество и те древние обычаи, которые, по его мнению, противоречили христианской вере. И вышло так, что бонды приняли законы, которые установил конунг» [71].

После себя конунг оставил довольно большое количество законов. Однако не все из законов, авторство которых приписывают Олаву, на деле составлены именно им.

Еще двумя тесно связанными между собой направлениями деятельности Олава были распространение христианства и устройство норвежской церкви. Первые шаги по распространению христианства среди норвежцев, как мы видели, были сделаны задолго до Олава Харальдом Синезубым. Большой, хотя и неоднозначный вклад в это дело внес Олав сын Трюггви, который своими радикальными мерами, направленными на увеличение числа последователей новой религии, вызвал озлобление со стороны широких слоев норвежцев, придерживавшихся языческих верований. Олав Харальдссон действовал ничуть не менее жестоко, но, возможно, более разумно, чем его предшественники. Он подвергал казням закоренелых язычников или причинял им различные увечья. Все их имущество отбиралось в казну конунга, чтобы затем, вероятно, пойти на строительство новых церквей или ремонт старых. Но стоило кому‑то из язычников продемонстрировать конунгу свое расположение к новой вере, как он тотчас же удостаивался щедрого вознаграждения. Эти меры были призваны показать народу, на чьей стороне его правитель и какие наказания ждут тех, кто по той или иной причине не отрешился от языческих заблуждений.

В деле устростройства норвежской церкви Олаву помогал епископ Гримкель. Судя по имени, норвежец. Был принят «Закон о христианстве», определивший правовое положение молодой норвежской церкви и, в частности, источники средств на ее содержание. Нелишним будет также отметить, что в правление Олава было восстановлено значение Гамбургско‑Бременской епархии, утраченное при его тезке, Олаве сыне Трюггви, который преимущественно ориентировался на клириков английской церкви. Гримкель и другие норвежские священнослужители принимали свой сан в Бремене.

Резиденция Олава располагалась в Нидаросе, основанном при предшествующем норвежском конунге. Выстроенные для Олава большие палаты с дверьми с обоих концов должны были выделить его жилище из общей массы домов других знатных норвежцев. Одна из палат была отведена для совещаний конунга со своими приближенными. Посередине ее располагался престол конунга, рядом с которым сидел его придворный епископ, а за ним – другие священники. С другой стороны от престола конунга сидели его советники.

По велению Олава, в Нидаросе была возведена церковь Клеменса (Св. Климент Папа Римский), «на том самом месте, где она и сейчас стоит» [72].

Кроме того, множество церквей было построено и в других областях Норвегии. Но не будем забегать вперед.

В Дании тем временем происходили важные перемены, значение которых для будущего Норвегии было трудно переоценить. В 1018 (или 1019) году умер датский конунг Харальд. Кнут, воспользовавшись этим обстоятельством, присоединил к своим английским владениям еще и Данию.

Под властью Кнута, таким образом, вновь возродилась мощная империя, способная состязаться на равных с ведущими державами раннего Средневековья.

Казалось бы, ничто не мешало Кнуту немедленно приступить к подготовке военно‑морской экспедиции против Норвегии, чтобы жестоко покарать тех, кто осмелился выступить против данов. Но он не спешил предпринимать враждебные действия против Норвегии. Эта внешняя медлительность, скорее всего, была связана с необходимостью для Кнута укрепить свою власть в принадлежавших ему землях, а уже затем браться за непокорных норвежцев. После того как Кнут решил первую часть стоявшей перед ним задачи, он со спокойным сердцем мог взяться за решение второй ее части. Т. е. он начал проводить активную внешнюю политику в отношении Норвегии и Швеции.

Нелишним будет указать, что военный союз между шведами и норвежцами против Дании был заключен в Конкунгахелле в 1022 году. Спустя три года Олав Харальдссон и Анунд‑Якоб открыто выступили против Кнута, надеясь, что им удастся отвоевать у датчан некоторые из принадлежавших последним территорий. Это была большая ошибка, но ее цена стала очевидной лишь спустя некоторое время. Пока же норвежский и шведский конунги были преисполнены решимости довести начатое дело до конца и взять реванш за предыдущие унижения, которые их народам пришлось испытать от данов. Во главе норвежского флота, насчитывавшего шестьдесят кораблей, Олав направился к берегам Зеландии. А шведы принялись опустошать Сконе. Не очень хорошее начало для совместной военной кампании. Вместо того чтобы объединить свои силы и нанести поражение датчанам, союзники зачем‑то тратили драгоценное время на второстепенные операции.

Вернувшийся в Данию в 1026 году Кнут сполна воспользовался этой оплошностью, собрав многочисленный и сильный флот, в который помимо кораблей, приведенных им из Англии, входили и те, которые присоединились к нему непосредственно в Дании. Отныне перевес в силах был на стороне Кнута, который взял инициативу в этой войне в свои руки. Шведскому и норвежскому конунгам пришлось выступать в качестве обороняющейся стороны. Об успехе в этой войне им пришлось забыть. Олав под угрозой разгрома его флота кораблями Кнута оставил Зеландию и присоединился к шведам. Некоторое время союзники сообща грабили Сконе, а затем все же решились встретиться с главными силами данов. Битва, определившая исход этой военной кампании, состоялась в устье реки Хельге. В источниках не существует единого мнения по поводу точной даты этого сражения, поэтому ограничимся лишь указанием на то, что оно произошло в 1026–1027 годах. Столь же неясно, кто одержал победу в этом сражении: датчане или силы норвежско‑шведской коалиции. С учетом того, что в последующем военный союз между норвежцами и шведами фактически распался и Олаву Харальдссону пришлось самостоятельно бороться с армадой Кнута, можно гипотетически предположить, что перевес в этом сражении был все‑таки на стороне датчан.

Для Олава наступило время серьезных испытаний. Один, без союзников, он, конечно, не мог на равных сражаться с Кнутом. Во избежание ошибки, допущенной Олавом сыном Трюггви, когда тот буквально оказался в ловушке в проливе Эрессун, норвежский конунг бросил свои корабли и по суше добрался до Сарпсборга. По крайней мере, здесь он чувствовал себя в безопасности и не опасался преследователей.

Удача на этот раз отвернулась от Олава Харальдссона. У Кнута было все или почти все для покорения Норвегии: флот, войско, поддержка датской и норвежской знати. Не хватало только одного: согласия, пусть и не явно выраженного, римского первоиерарха, слово которого в сложившихся обстоятельствах имело гораздо больший вес, чем все то, что было в распоряжении у Кнута. Ведь норвежский конунг немало потрудился для торжества христианской церкви в своей стране.

Римскому папе была небезразлична судьба верного последователя христианства. Кнут, со своей стороны, должен был убедить папу, что дело христианства в Норвегии нисколько не пострадает от того, что она будет завоевана данами. В 1028 году Кнут предпринял паломническую поездку в Рим. Надо полагать, он ехал не с пустыми руками, поскольку его политико‑религиозный маневр вполне удался. Папа благосклонно отнесся к планам Кнута расширить свою державу за счет Норвегии.

Далее Кнут заручился поддержкой представителей норвежской знати, которых не устраивало правление Олава и которые были не прочь, разумеется, за щедрое вознаграждение, поучаствовать в его свержении. Наступил 1028 год – один из самых решающих в истории Норвегии. Датский флот приплыл к норвежским берегам. Ни Олав, ни его малочисленные сторонники, не смогли помешать высадке датчан. Олав предпочел не искушать судьбу и бежал из своей страны. Ему предстоял неблизкий путь, приведший его в Киев, ко двору Ярослава Мудрого.

Кнут, на удивление легко избавившийся от своего противника, вступил в Норвегию как триумфатор. Практически все представители норвежской знати признали его своим верховным правителем. В Нидаросе он был провозглашен конунгом. Наместником Кнута в Норвегии стал Хакон, сын ярла Эйрика, давнего союзника данов. Что же делал Олав Харальдссон на Руси? Учитывая его давние и теплые отношения с Ингигерд, можно с полным основанием предположить, что при дворе киевского князя он был принят радушно и ни в чем не нуждался. Это предположение еще более усиливается после того, как мы узнаем, со слов Снорри Стурлусона, что конунг Ярицлейв и его супруга Ингигерд предлагали Олаву в тот момент, когда он уже собирался отправиться в Норвегию, остаться в Киевской Руси и стать наместником того государства, «которое зовется Вулгария, и это часть Гардарики, и был народ в той стране языческий». Не совсем, правда, понятно, какое государство подразумевал под Вулгарией Снорри Стурлусон. Однозначно, Волжская Булгария к государству Ярослава Мудрого отношения не имела. Власть русских князей никогда не распространялась на эту страну, хотя попытки ее завоевания ими предпринимались. Но сам факт того, что Ярослав вполне мог предложить Олаву какую‑то часть своих владений, пожалуй, не должен вызывать сомнений. Как видно из последующего развития событий, перспектива стать наместником Ярослава где‑нибудь на окраинах его обширной державы едва ли устраивала Олава. Он не оставил надежды вернуться в Норвегию и дожидался только удобного случая, чтобы осуществить задуманное.

 

Впрочем, Снорри Стурлусон вносит необходимое уточнение: поначалу Олав склонялся к тому, чтобы принять это предложение конунга Ярицлейва и его супруги Ингигерд. Но стоило ему рассказать об этом своим соратникам, как те стали отговаривать его.

Спустя год после бегства Олава в Норвегии произошла перемена, которая позволила надеяться на его скорое возвращение на родину. Осенью 1029 года ярл Хакон утонул в море. Важное место наместника Кнута в Норвегии стало вакантным. В итоге после всех многочисленных интриг, связанных с борьбой за это место, Кнут решил сделать наместником своего сына Свена. Скорее, он просто желал загладить свою вину перед своей первой супругой Эльфгиву, предпочтя ей во имя государственных интересов другую женщину. Пусть хотя бы ее сын Свен не чувствует себя ущемленным.

У Олава в Норвегии были хорошо информированные осведомители. Они‑то постоянно держали его в курсе происходившего в Норвегии. Как только им стало известно о гибели Хакона, они тотчас поспешили уведомить об этом Олава. Снорри Стурлусон упоминает о некоем Бьерне Окольничем. Узнав о гибели Хакона, Бьерн раскаялся в том, что нарушил верность Олаву. Совершенно справедливо он посчитал, что Олав может вернуться в Норвегию и снова стать конунгом, поскольку там не было правителя. Взяв с собой несколько человек, Бьерн собрался в дорогу. Днем и ночью ехали они в далекую Русь. Добирались то на лошадях, если это было возможно, то на корабле, если это было необходимо. Все равно, только зимой, на йоль, т. е. к двадцатым числам декабря, они прибыли в Гардарики. Бьерн нашел конунга и рассказал ему о случившемся. Сообщил он и многие другие важные новости из Норвегии. Узнав о гибели Хакона, беглец воспрянул духом. Конунг решил, что наступил благоприятный момент для его возвращения в Норвегию. Хотя если мы будем оценивать ситуацию в Норвегии более беспристрастно, то неизбежно придем к выводу, что Олав слишком оптимистично смотрел на вещи. Он переоценивал влияние данов на внутреннее положение в Норвегии и не учитывал настроения местной знати. А ведь она была не заинтересована в том, чтобы видеть Олава своим конунгом.

Сразу после Рождества Олав стал готовиться к отъезду. Конунг Ярицлейв дал Олаву и его спутникам вьючных животных и необходимое снаряжение, в котором они нуждались.

В начале 1030 года Олав навсегда покинул дворец гостеприимного конунга Ярицлейва и его супруги Ингигерд, оставив им на попечение своего малолетнего сына Магнуса.

В распоряжении Олава Харальдссона, когда он предпринял свою последнюю попытку завоевания Норвегии, было около двухсот воинов. Все‑таки это почти в два раза больше того, чем было у него в прошлый раз. Совершив путешествие по замерзшим русским рекам, Олав вместе со своими людьми добрался до морского побережья. Весной, когда сошел лед, они снарядили корабли и, дождавшись попутного ветра, направились к острову Готланду. Здесь, убедившись в том, что сведения, предоставленные его осведомителями, верны, и более подробно выяснив, что происходит в Норвегии, Олав направился в Швецию.

Анунд‑Якоб радушно принял своего друга. Но в планах Олава участвовать он наотрез отказался. Воевать с могущественным Кнутом для шведского короля было бы верхом безумия. С годами Анунд‑Якоб стал все больше походить на своего отца, Олава Шетконунга, опасавшегося принимать участие в большой международной политике. Однако он все же оказал кое‑какую помощь Олаву. В частности, предоставил в его распоряжение 480 воинов из своей дружины. Кроме того, позволил Олаву проехать по шведским землям и набрать добровольцев, готовых отправиться с ним в Норвегию. После того как Олав значительно увеличил свое войско, норвежский конунг двинулся на соединение со своими родичами, также приведшими свои отряды. Согласно сведениям источников, Олав собрал примерно 3600 воинов. Количество, прямо скажем, не особенно впечатляющее. Вдобавок мы должны учесть, что военные приготовления Олава не остались тайной для его противников. Норвежская знать, активно поддерживавшая Кнута в его борьбе с Олавом, теперь в спешном порядке собирала войско, чтобы остановить возвратившегося изгнанника. Своевольным херсирам удалось сделать это гораздо лучше, чем Олаву. В источниках приведена численность войска, выступившего против Олава, – 14 400 воинов. Т. е. в четыре раза больше, чем у норвежского конунга.

Решающая битва произошла при Стикластадире. Обе стороны долго готовились к этой битве. В день битвы была хорошая погода, светило солнце. Но стоило противникам сойтись друг с другом в ожесточенной схватке, как небо и солнце побагровели, а потом вдруг стало темно, как ночью. Снорри Стурлуссон следующим образом описывает вооружение Олава в день битвы: «Олав конунг был вооружен так: на голове у него был позолоченный шлем, в одной руке белый щит со Святым Крестом из золота, в другой копье, которое теперь стоит в алтаре в церкви Христа, у пояса – меч Хнейтр, очень острый меч с рукоятью обвитой золотом. На конунге была кольчуга…» Войско бондов устремилось вперед с кличем: «Вперед, вперед, войско бондов!» В ответ в рядах сторонников Олава пронеслось: «Вперед, вперед, люди Христа, люди Креста, люди конунга!»

Воспользовавшись своим численным преимуществом, противники Олава добились успеха. Сам конунг был убит. «Торстейн корабел<