Глобальный кризис современной цивилизации: тест на зрелость

Счастлив, кто посетил сей мир

В его минуты роковые...

Ф.И.Тютчев

 

Представьте себе, что мы бы вдруг научились вещество полностью превращать в энергию, то есть воплотили бы преждевременно формулу Эйнштейна в действительность. Ну, тогда — при человеческой морали — пиши пропало, не сносить людям головы. Земля превратилась бы в ад кромешный.

К.Э.Циолковский

 

Именно так и кончается мир:

Не раскатом грома, а всхлипом.

Т.Элиот

 

Идеальным было бы, конечно, сообщество людей, подчинивших жизнь инстинктов диктатуре разума. Ничто не дало бы столь совершенного и прочного единства людей... Но эта надежда является в высшей степени утопической.

З.Фрейд

Я принадлежу к тому (счастливому?) поколению землян, за время юности которого человечеству довелось, явственно осознать, что планетарная цивилизация вступила в фазу очередного эволюционного кризиса. Суть кризиса короче всего выражает все та же корреляционная формула: интеллект достиг такого операционального могущества, что выработанные в прежнем историческом опыте средства сдерживания уже недостаточны; носитель разума опять стал смертельно опасен для самого себя...

Действительно, за сотню лет мощность производственных технологий в энергетическом выражении возросла на два-три порядка, а боевого оружия — на шесть порядков (в миллион раз!). Быстро растет количество населения и индивидуальные потребности людей. Книги, журналы, газеты полны цифр, демонстрирующих, как день ото дня увеличивается нагрузка на природу планеты.

Одна из важнейших статей расхода ресурсов в современном обществе — продолжающаяся гонка вооружений, хотя в собственно военной области тенденции не столь однозначны.

Европа XVIII века дала образцы "гуманистического" ведения войны. К тому времени религиозные мотивы конфликтов успели значительно ослабнуть. В сражениях между королями участвовали преимущественно наемные "солдаты" (тогда и утвердилось это слово, производное от итальянского soldi - деньги) столь же произвольного этнического происхождения, как и сами короли. Солдаты мало интересовались, за что они воюют, и по завершении контракта легко могли переходить на службу от одного суверена к другому, подобно нынешним футболистам, меняющим спортивный клуб. Бои велись по строгим правилам, а противоборствующие стороны bидели друг в друге не столько врагов, сколько коллег-соперников. Дамы и кавалеры съезжались в роскошных каретах поглазеть на захватывающее зрелище, а мирные обыватели были уверены в относительной безопасности независимо от исхода сражения. Войны XVIII века действительно чем-то напоминали "спорт королей", рождая уверенность, что честолюбие последних и служит их главной причиной, а с уничтожением монархической формы правления войнам вовсе придет конец.

Но последующие события сложились иначе. Образование национальных государств сопровождалось ростом патриотических и шовинистических настроений, на почве которых быстро оформлялись новые квазирелигиозные идеологии. С совершенствованием боевой тактики и техники наемные армии сменялись массовыми ополчениями из недавних крестьян, ремесленников и буржуа, а профессиональное достоинство и спортивный азарт аполитичного солдата уступили место caмозабвенному энтузиазму и патриотической ненависти идеологизированного бойца, легко распространявшейся на все "вражеское" население. Даже там, где благородная идея интернационализма вытесняла национальную ненависть классовой, прослеживается общая тенденция: с конца XVIII до середины ХХ века (От Наполеона до Гитлера!) войны становились субъективно все более свирепыми и объективно все более кровопролитными.

В целом это весьма напоминает исторические ситуации знакомые нам по прошлым лекциям: последние тысячелетия верхнепалеолитического кризиса, столетия после железной революции. Тот факт, что наступившее после II мировой войны "равновесие страха" помогло надолго пресечь полуторовековую тенденцию возрастающей кровопролитности войн, дает повод надеяться на соразмерность переживаемой нами эпохи неолитической революции и революции осевого времени (и, конечно, на соответствующие перспективы).

Насколько реалистична такая надежда, мы далее обсудим, но прежде приходится подчеркнуть, что ее луч едва пробивается сквозь грозовые тучи. Слова, сказанные Циолковским А.Л.Чижевскому в начале 20-х годов и приведенные в эпиграфе к этой лекции, перекликаются с предупреждениями самого А.Эйнштейна, Н.Винера, других крупных ученых. Всесторонне обыграли эту мысль писатели-фантасты. А в 1971 году на советско-американской конференции по внеземным цивилизациям в Бюракане группа ученых из США, стремясь объяснить безуспешность поисков разумной жизни в космосе, выдвинула развернутую гипотезу: к тому моменту как та или иная цивилизация достигает уровня развития достаточного для межпланетных контактов, разум теряет контроль над техникой и гибнет под обломками техносферы.

Судя по единственному знакомому нам "экземпляру" планетарной цивилизации, такой гипотезе трудно отказать в правдоподобии.

Первой из смертоносных глобальных опасностей, которую люди нашего века осознали уже к началу 60-х годов, была мировая ядерная война. Многие тогда полагали такую войну неизбежной, и картина ее виделась следующим образом. Сначала удары обрушатся на крупные города, где население будет уничтожено взрывной волной и излучением; затем радиоактивное заражение постепенно распространится в атмосфере планеты, обрекая все живое на медленную смерть. Этот катастрофический сценарий зафиксирован фильмом Ст. Крамера "У последних берегов", в котором с потрясающей художественной силой рассказано о вымирании последнего оазиса жизни (и цивилизации) на наиболее удаленном от театра военных действий континенте — в Австралии.

Позже вроде бы выяснилось, что атмосфера планеты способна отторгать радиактивность, а потому, хотя война и чревата чудовищными разрушениями с сотнями миллионов жертв, это еще "не конец света". Новый сюжет представлен фильмом другого американского режиссера Н.Майера "На следующий день", снятым в начале 80-х годов — фильмом более прямолинейным, психологически менее тонким, но также оставившим глубокий след в памяти. Наконец, в первой половине 80-х две группы ученых в СССР и в США произвели более полные расчеты на компьютерных моделях и независимо друг от друга (факт совпадения независимо полученных результатов возымел особенно сильное действие) пришли к новому выводу. Тотальный ядерный конфликт все-таки гибелен для биосферы и уж во всяком случае для цивилизации; однако дело не столько в радиоактивном заражении, сколько в том, что пепел от пожаров заполнит верхние слои атмосферы, на долгие месяцы перекрыв доступ солнечным лучам. Растительный покров Земли, лишенный основного источника энергии, деградирует, лишив источника существования и все животные организмы. Этот сценарий получил у журналистов прозвища "ядерной ночи", "ядерной зимы", и, возможно, уже существуют или готовятся фильмы по этим сюжетам.

Если же такие фильмы не появятся, то, вероятно, потому, что за новым открытием ученых вскоре последовало окончание "холодной войны", вызвавшее вздох облегчения и иллюзию того, что сюжет потерял актуальность. Эйфории не поддались лишь наиболее дальновидные аналитики, сразу предупредившие, что с исчезновением двухполюсного мира опасность вовсе не ушла в прошлое, а в некоторых отношениях даже возросла. Ибо снижение цен на соответствующие знания и сырье, pавно как и снижение бдительности мирового сообщества, усиливают соблазн обладания "нетрадиционным" оружием, затрудняют контроль над его распространением и возможным использованием субъектами, не обремененными тем опытом ответственности, какой успели приобрести лидеры сверхдержав. Собственно, речь идет о том, 410 народы, которые сами не создавали новейших боевых технологий, могут оказаться психологически не готовы к новообретенному могуществу, а образовавшаяся диспропорция между средствами разрушения и средствами самоограничения, снизив порог мотивации, вполне способна запустить механизм военной катастрофы...

Сегодня мы можем более или менее представить себе (или думать, будто представляем), какие последствия повлекла бы за собой мировая термоядерная война. Но еще в 60-е годы появился грустный анекдот: "Третьей мировой войны не будет, но будет такая борьба за мир, что от мира камня на камне не останется...". Серьезно вопрос о том, что же будет, если мировая война не произойдет, стал волновать ученых, а затем и общественность уже в 70-х годах, когда к военной опасности как-то психологически притерпелись. В начале десятилетия широкий резонанс получили первые доклады Римскому клубу (Д.Медоуз, М.Месарович и Э.Постель), где обстоятельно, с цифровыми выкладками показано, что материальные резервы дальнейшего роста цивилизации близки к исчерпанию. Тут очень "кстати" подоспел нефтяной кризис, ставший как бы наглядной иллюстрацией к академическим прогнозам. И хотя последующие расчеты и уточнения сделали картину несколько менее мрачной, общее ощущение близящегося тупика наполнилось новым предметным содержанием. "Для того чтобы человечество не нарушало хрупкого баланса ресурсов,— писал недавно академик Н.Н.Моисеев,— население планеты при нынешнем уровне технологий должно быть уменьшено как минимум раз в десять!.. А такое, вероятнее всего, невозможно.

Значит, предсказанная Мальтусом катастрофа в той или иной форме неизбежна..."[34].

Действительно, нарастающее расходование невозобновимых ресурсов планеты порождает сильные сомнения по поводу перспектив цивилизации. Одно время было модным связывать основные надежды с космосом как неистощимым источником энергетических, вещественных ресурсов, безграничным пространством для экспансии. При этом, правда, сильно недооценили технические трудности, которые теперь многие ученые считают непреодолимыми: организм человека не способен стабильно адаптироваться к внеземным условиям, тем более в массовом масштабе. Но это бы еще полбеды. Оказалось, что простая экстраполяция наблюдаемых темпов роста дает результаты умопомрачительные. Так, через 1500 лет потребляемая человечеством энергия должна превзойти мощность излучения Галактики, а через 2000 лет масса потребляемого вещества превзойдет массу Галактики в 10 млн. раз...

А ведь военно-политическим и эколого-энергетическим аспектами не ограничивается многомерный глобальный кризис. На одной из научных конференций приводился экстраполяционный расчет, согласно которому уже в 30-е годы следующего столетия два из каждых трех младенцев в США будут рождаться с необратимыми патологиями головного мозга. Как и любой иной расчет, это требует массы дополнительных уточнений, но тенденция бесспорна. Сведя к минимуму детскую смертность в развитых странах и значительно сократив ее в других, человек заблокировал регулирующий механизм естественного отбора, и неизбежной платой за успех стало экспоненциальное накопление генетического груза. Исследования российских цитологов (группа проф. Ю.М.Левина) показали, что из-за изменений экосферы химический состав крови, лимфы в тканевой жидкости современного москвича настолько отличается от показателей столетней давности, что впору говорить о перерождении вида. Совершенно неясно, до каких пределов организмы и особенно мозг, способен выдержать такие метаморфозы, продолжая нормально функционировать, и сумеет ли человек с бесконтрольно перерождающимся мозговым веществом зафиксировать начало необратимой деградации. Невольно задумаешься: не сведется ли весь выбор ближайших поколений к сценариям "по Циолковскому" или "по Элисту" — либо "ад кромешный", либо "всхлип"...

Итак, сложившиеся тенденции — прямая дорога к пропасти. О том, чтобы отсечь динамику тенденций, навечно законсервировав наличное состояние, несерьезно даже говорить. Может, пришло время прислушаться к призывам экологов-романтиков: "Назад (вперед) — к природе"? Вот только понять бы, что это значит.

Например, восстановить в правах естественный отбор, упразднить медицину, снизить гигиенические стандарты, по слать рожениц в сараи? Но для нынешних поколений, изнеженных искусственной средой, особенно в развитых странах, это повлекло бы такой рост смертности (детской, женской, да и среди взрослых мужчин), сравнительно с которым уже yпоминавшаяся эпидемия чумы в XIV веке выглядела бы чем-то вроде массовой простуды. Вернуться к доиндустриальным, а то и к донеолитическим способам хозяйствования? Но они были дисквалифицированы самой жизнью, когда на Земле жило в десятки, сотни и тысячи раз меньше людей. Теперь нас планете под 6 миллиардов. Если бы даже — предположим невероятное — все люди, превратившись поголовно в охотников и собирателей, смогли свести потребности к физиология кому минимуму, природа недолго выдержала бы такую нагрузку. (Кстати, невероятна в этом предположении даже не столько первая его часть — готовность людей вернуться в палеолит,— сколько вторая — их способность ограничиться физиологическими нуждами).

В данной связи стоит упомянуть еще один сценарий. Возврат в средневековье под давлением возобладавших ретроградных настроений; долгая и вялотекущая мировая война, в которой удастся воздержаться от прямого использования новейших боевых средств, но от разрушений, голода, эпидемий погибнут не менее 90% людей, обеспечив оставшимся возможность выжить. Впрочем, этот сценарий наименее правдоподобен. Слишком много накоплено в мире ядерных, химических и прочих орудий и производств, которые, оставшись без cпециального присмотра, рано или поздно доведут дело до логического конца: все вернемся к двум предыдущим сценариям...

В том, что планетарная цивилизация на крутом витке истории, свидетелями и участниками которого мы с вами оказались, способна себя угробить, удостовериться нетрудно. Труднее показать обратное: в принципе цивилизация способна выжить. Числовые выкладки здесь имеют ограниченное значе ние, поскольку с их помощью можно выяснить, на какой cрок достанет ресурсов планеты, космоса и т.д., принимая за константу наличные технологии, психологию, организацию, а это крайне существенная оговорка. Поэтому решающая роль принадлежит качественным, концептуальным соображениям.

 

* * *

Нынешний эволюционный кризис по своей причинной структуре во многом повторяет предыдущие, хотя, конечно, при сходстве принципиальной схемы каждый кризис уникален. Кроме того, прослеживается общая эволюционная тенденция: чем сложнее организована система и чем далее она от равновесия со средой, тем она уязвимее, тем большая интеллектуальная работа необходима для ее сохранения и тем большей катастрофой чревато ее возможное разрушение. (В народе говорят: выше залезешь — больнее упадешь). Это также определяет специфику текущей ситуации, умножая источники смертельной опасности и сокращая сроки, отведенные на перестройку материальной и духовной жизни общества. Однако несравнимы с прежними и средства противодействия катастрофе, имеющиеся в распоряжении людей.

Обсуждая уроки эволюционных кризисов, мы могли убедиться, что объем энергетических и вещественных затрат на жизнеобеспечение общества и, соответственно, отходов растет в периоды экстенсивного роста. Линейная экстраполяция роста индустриальной цивилизации и дает нам теперь тупиковые прогнозы существования на Земле, а также трагикомические цифры расходования ресурсов космоса. Между тем удельная эффективность производства в целом по планете удручающе низка. По некоторым расчетам, в сфере энергетики, например, она составляет лишь несколько процентов, а остальная часть расходуемой энергии рассеивается в виде бесполезной теплоты, т.е. просто "нагревает воздух".

Разрешается же кризис (если он вообще разрешается) с созданием технологий, обладающих большей удельной эффективностью. Главным фактором, обеспечивающим рост полезного производства на единицу затрат, всегда служил рост информационной составляющей. Грубо говоря, получается так, что предки обычно отбирают у потомков расходуемую энергию, обесценивают ее (особенно когда расходуют невозобновимые источники — уголь, нефть, отчасти лес, плодородную почву и т.д.), но оставляют им в наследство нечто более ценное — информацию; пользуясь ею, следующие поколения находят доступ к новым источникам, оптимальные строят отношения с природой и друг с другом. В сами орудиях деятельности, в ценностях, нормах и навыках фиксируется дополнительный опыт ошибок и находок, психическое отражение становится объемнее и динамичнее, социальная организация — более разнообразной и механизмы компромисса — более изощренными.

Когда мы говорили еще о природной эволюции, я не случайно обращал ваше внимание на то, что за миллиарды лет существования жизни ее основной энергетический ресурс — количество лучистой энергии Солнца, достигающей поверхности планеты — можно условно считать неизменным. Однако по мере того как усложнялась организация биосферы, возрастало количество экологических ниш, трофических уровней, живое вещество становилось более активным: рост внутреннего разнообразия обеспечивал большую эффективность антиэнтропийной работы — отношение между энергетическими "входом" и "выходом".

То же и в человеческой истории. Если бы — вообразим невероятное — в верхнем палеолите объявился ученый-глобалист, вооруженный знанием географии, экологии, математики, он бы строго доказал, что наша планета (даже при сверхблагоприятных условиях) способна прокормить от силы пять миллионов человек[35]. Профессионально безупречный расчет грешил бы при этом только одной "философской" ошибкой: игнорировался творческий фактор развития. Ведь наш гипотетический эколог исходил из незыблемости знакомых ему форм хозяйствования. Но стоило людям перейти от собирательства и охоты к земледелию и скотоводству, изменить социальную организацию, психологию — и прежние выкладки оказались практически обесценены. Вспомнив материалы предыдущей лекции, мы можем убедиться, что подобный же конфуз наш эколог пережил бы с появлением ирригационного хозяйства, с началом промышленной революции...

Не аналогичную ли ошибку совершают современные экологи, гипнотизирующие нас числами предельной заселенности Земли, которые подчас значительно уступают количеству наличного населения ("золотой миллиард" и т.д.)? Интересны рассуждения на эту тему Ф.Хайека. Он показал, что расширенное воспроизводство населения представляет угрозу только тогда, когда оно опережает внутреннюю дифференциацию общества, умножение функций в системе разделения труда. В таком случае наращивание однородной массы не обеспечивается ростом производительности труда, а это действительно чревато перенаселением, обнищанием, миграциями (бедный "юг" захлестывает богатый "север") и взрывами.

Однако простой закон Мальтуса теряет силу там, где обеспечено пропорциональное демографическому росту умножение взаимодополнительных услуг, отходы одних производств становятся предпосылкой для других и увеличивающееся число производителей находят место в системе, не наращивая нагрузку на природные ресурсы. В этом случае "рост населения, приводя к его дальнейшей дифференциации, может создать условия для еще большего роста населения, и в течение неопределенного времени его прирост, будучи самоускоряющимся, может вместе с тем служить предварительным условием для любого продвижения цивилизации как в материальной сфере, так и в духовной"[36].

Демографический алармизм - только один из примеров того, как двухфакторная модель типа мальтузианской принимается за неумолимый закон, а опосредующие факторы, которым в действительности принадлежит решающая роль, ускользают от внимания. В итоге аналитик попадает под гипноз очевидных тенденций, перенос которых в будущее создает ощущение безысходности. (Последняя иногда признается без обидняков, а иногда маскируется заведомо утопическими или безнравственными рекомендациями: "уговорить" все семьи в мире рожать не более одного ребенка; подмешивать в пищу, воду, распылять в атмосфере вещество, снижающее вероятность зачатия и т.д.). Похожая ситуация и в сопряженных сферах глобалистики, касающихся экологического, энергетического, генетического кризисов: в прогнозных моделях игнорируются "субъективные" факторы, способные кардинально изменить соотношения эффективности, а с ними и ход исторических событий.

Исследования на стыке психологии творчества, кибернетической теории систем, философской методологии и ряда специальных дисциплин помогают раскрыть принципиальные механизмы, обусловливающие общую зависимость между интеллектуальностью (включающей внутреннее разнообразие) и энергетической эффективностью системы. Я не могу сейчас останавливаться детально на этих исследованиях, но выделю общий вывод о том, что в принципе рост операциональных возможностей интеллекта не имеет абсолютных ограничений. Иначе говоря, нет принципиально нерешимых задач, но есть задачи, для решения которых данный интеллект неадекватен. И, как мы уже видели, есть интеллект, чьи операциональные возможности не уравновешены адекватными средствами самоограничения.

Отсюда следует, что усиливающийся потенциал интеллектуального творчества теоретически неизбежно превратит его в активный метагалактический фактор, но не следует с той же определенностью, что в осуществлении этой перспективы будет участвовать разум, восходящий к Земной цивилизации.

Вывод о потенциально неограниченных возможностях интеллекта открывает новый ракурс для осмысления нынешнего планетарного кризиса. Общая теория систем вооружила науку мощным эвристическим принципом: в мире происходит только то, что может произойти, но все, что может произойти, происходит непременно. (В классической философии: "Все действительное разумно; все разумное действительно".) Он не раз опробован в естествознании — например, при теоретическом предсказании частиц и событий микромира, — и не видно причин, почему из его сферы должны выпадать высшие ступени эволюции.

Вероятно, именно таким образом происходит универсальный естественный отбор. Он "естествен" в том смысле, что не предполагает какого-либо метафизического субъекта. Но те из цивилизаций, которые успевают своевременно ликвидировать дисбалансы между растущим инструментальным потенциалом и качеством ограничительных механизмов культуры, выходят на космические рубежи прогресса; остальные же, не выдержав драматический тест на зрелость, выбраковываются из вселенского npоцесса эволюции - они так или иначе истребляют сами себя.

Поэтому, если закон техно-гуманитарного равновесия сформулирован верно, то фантастические сюжеты с космическими монстрами и межпланетными войнами навсегда останутся лишь плодом воображения. Ибо цивилизация с такой чудовищной диспропорцией технологических и моральных качеств нежизнеспособна, она взорвется задолго до того, как сможет найти контрагента в космосе Действительная же диалектика эволюции такова, что, только став мудрым, интеллект получает шанс стать универсальным...

Разумеется, гипотеза о множественности планетарных цивилизаций, общности основных векторов и механизмов развития, включая закон эволюционных корреляций, не имеет пока прямых эмпирических подтверждений. Но косвенные доказательства ее справедливости дают не только общеметодологические соображения, но и конкретные науки. Так, согласно данным радиоастрономии, в космосе в межзвездных молекулярных облаках, кометах, в атмосферах планет-гигантов и их спутников – присутсвуют органические молекулы, а химический анализ метеоритов показывает, что углерод, кислород, азот гораздо болеe распространены в Галактике, чем в составе темной коры.

В прошлых лекциях я старался показать, что и на социально-исторической стадии развитие направлено от меньшей к большей внутренней сложности, технологической опосредованности и, при всем многообразии цивилизационных форм, демонстрирует сходные закономерности даже в тех случаях, когда физический контакт между культурами близок к нулю (например Евразия и Америка) Как бы ни отличались по форме биоподобные и социоподобные процессы на иных планетах, есть основания думать, что по тенденциям они едва ли станут кардинально отличаться от известных нам.

По-настоящему сомнительной остается только одна "деталь". Нам неизвестны все слагаемые того уникального комплекса условий, который необходим и достаточен для возникновения жизни, но ясно, что количество этих условий грандиозно, а вероятность их сочетания мизерна. Поэтому, как ни велика Метагалактика, общая направленность добиологического и предбиологического развития сама по себе не гарантирует множественности "актов жизнетворения". Здесь приходится прибегать к домыслам и гипотезам. Я думаю, требование теории систем: все возможные варианты событий должны воплотиться в действительность — дает дополнительный аргумент в пользу предположения о том, что наша цивилизация имеет космические аналоги и является невольным участником вселенского естественного отбора.

Вероятно, мы подошли сейчас к порогу, за которым либо грандиозный коллапс, завершающий (во всяком случае, воз вращающий к начальным формам, лишающий перспективы) четырехмиллиардолетний цикл развития жизни на планете, либо столь же грандиозная перестройка сознания и бытия. Земная цивилизация окажется либо в числе самоустранившихся, либо в числе тех, которым предстоит продолжить универсальный процесс эволюции, и, согласно расчетам, дилемма выживания должна разрешиться деятельностью двух ближайших поколений. Обобщив многое из того, о чем мы прежде говорили, можно добавить: шансы на выживание цивилизации пропорциональны объему внутреннего разнообразия, накопленного и сохраненного человечеством, а значит — "размерности социальной организации и совокупной модели.мира, в которой вынашиваются стратегии и тактики бытия. Иначе говоря, тест на зрелость – это тест на разнообразие.

Хайек, бескомпромиссный энтузиаст рыночной экономики, полагал, что рост социального разнообразия может быть обеспечен "сигнальным механизмом рынка". Мне эта проблема представляется значительно более сложной и уходящей корнями в область психологии.

Дело в том, что обычно активный субъект относится к разнообразию совсем не так, как того бы пожелал специалист по теории систем. Позволю себе по этому поводу длинноватую, но весьма содержательную цитату из статьи эколога. "Каждый биологический вид субъективно стремится к снижению разнообразия в экосистемах и установлению монополии своего существования. Это стремление было бы для вида гибельным, если бы ему не противостояли подобные же стремления других видов... Феноментальность человека как вида состоит в данном случае лишь в том, что он в силу своей высокой пластичности сломил сопротивление видового разнообразия и повернул эволюцию биосферы вспять — от разнообразия к единообразию и упрощению. Эта феноменальность в конце концов уничтожила бы вид, если бы не другая его феноменальная способность: поглощая видовое разнообразие биосферы, наращивать свое внутреннее разнообразие, которое... можно свести к увеличению степени самосознания и как следствие этого — способности искусственно поддерживать свое биологическое существование"[37].

Я думаю, в прежних лекциях можно найти достаточно материала для иллюстрации этих положений — и в отношении природы, и в отношении общества. Приходится, однако, уточнить: на протяжении почти всей человеческой истории социальное разнообразие росло не потому, что люди этого желали. Напротив, примитивный человеческий интеллект, как и интеллект животный, склонен относиться к различиям негативно. Реально же разнообразие росло вследствие все тех же, хотя и существенно преобразованных, механизмов конкуренции и отбора, основу которых составляли периодически вспыхивавшие силовые конфликты, субъективно нацеленные опять-таки против разнообразия: на то, чтобы физически ликвидировать непохожее или уподобить себе.

Прежде такие конфликты, при всех несчастьях и страданиях, которые они с собой несли, не были принципиально противопоказаны обществу. Более того, здесь стоит повторить, что они в общем отвечали глубоким психологическим и социальным потребностям, служа мощным стимулом технологического, организационного, духовного развития. Реально перед человечеством никогда ранее не стояла задача устранения паси.(л, но испокон веку стояла принципиально иная и качественно более простая задача - упорядочения насилия. На эту задачу к значительной мере и были ориентированы системы традиционной культуры. Как правило значительная часть самых передовых достижений технической и эстетической ("дизайнерской") мысли воплощалась в производстве оружия, организационная мысль работала на создание боеспособных армий, религия, философия, идеология, искусство, институты социализации (обучение и воспитание детей) обслуживали групповое размежевание по этнической, классовой, конфессиональной и прочей принадлежности...

Я несколько заостряю ситуацию, чтобы подвести к выводу, который полагаю очень важным. Сегодня, когда история впервые поставила перед людьми действительный императив уст ранения насилия с политической арены, глубокие пласты традиционной культуры требуют ответственной и сознательной перестройки. А именно, вся система хозяйственных, политических и духовных отношений должна быть выстроена таким образом, чтобы рост разнообразия становился процессом поощряемым и в меру необходимости регулируемым. Поскольку же, и соответствии с законом эволюционных корреляций, культура последовательно приближалась к данному рубежу, то в ней успели сформироваться и необходимые (но вот достаточные ли?) предпосылки для своевременной перестройки.

До недавнего времени люди лучше всего умели объединяться в солидарные коллективы через противопоставление себя другим сообществам. Печать клановой ограниченности несли на себе нормы социальных отношений, и прежде всего мораль. Прочность же коллектива, а также деление морали на внешнюю и внутреннюю, издревле обеспечивалась всевозможными культами — от примитивных тотемов до изысканных богословских доктрин. Механизмы культовой морали зиждятся на безусловном положительном авторитете, который, в свою очередь, непременно находится в оппозиции к авторитету отрицательному; поэтому мораль такого типа называют еще авторитарной.

Психологический закон связки: дьявольское, враждебное концептуально проще и предшествует божественному, доброму, ложная вера — истинной, первичное понятие "они" элементарнее и доступнее понятия "мы". Поэтому религия всегда гак или иначе делила людей на наших и не наших, верных и северных, более или менее жестко ограничивая сферу применимости нравственных, юридических и прочих норм. Новые же социальные конфликты - этнические, экономические, классовые и т.д.- идеологически обслуживались умножением религиозных догматов, версий, течений и ересей.

Таким образом, peлигии исправно выполняли свою основную историческую миссию - упорядочивать, организовывать, ориентировать социальное насилии, предохраняя цивилизацию от хаоса и саморазрушения. Грандиозность этой миссии трудно переоценить, и только законченный филистер мог бы пенять религии ее органическую неприспособленность для более радикальной задачи - полного блокирования силовых конфликтов. До тех нор пока не сложилась объективная необходимость в глобальном устранении насилия, культ, действительно исключающий любое насилие вообще, мог оставаться достоянием замкнутой секты, но не мог стать фактом массового сознания. На поверку же любое "не убий" получало конкретизацию: кого, когда, где, за что. Очень скоро выяснялось, что обижать нельзя своего и постольку, поскольку он свой; тогда как массы неверных, а также вероотступников, колдунов, ведьм, ученых и прочие исчадия ада давить и/или истреблять не только можно, но подчас и нужно. Особенно когда на врага укажет Божество перстом земного выразителя своей воли.

И не было в мире войска, над которым не реяло бы знамя Святой Веры. Во имя Ее свершались бесконечные резни, газаваты, погромы, аутодафе, и на протяжении всей своей истории люди гораздо более убивали друг друга не во грехе, а в священном энтузиазме. Если мировым религиям удавалось возвысить людей над племенными противоречиями ("несть еллина ни иудея"; "у рабочих нет отечества"), происходила только смена межей — на передний план тут же выдвигалась новая конфронтация. И в самых разных храмах, на всех языках звучали бесконечные вариации на все тот же простенький мотив: Кто не с нами, тот против нас!..

Между тем, если перевести проблему выживания цивилизации в психологический ракурс, то "тест на зрелость" предстает как тест на терпимость. Именно это специфическое качество развитого ума становится важнейшим условием, обеспечивающим рост разнообразия. Уточню, что речь идет о терпимости к малым различиям, которыми создается действительное разнообразие, но которые служат наиболее раздражающим фактором для примитивного мышления. Об этом я упоминал, рассказывая о первобытности: похожий на "наших", но "не наш" — чужак, двойник, нелюдь,- вызывает активную неприязнь, несравнимую с отношением к особям иных видов.

Мы видели, что все дальнейшее развитие культуры проникнуто более или менее последовательным смягчением установки на "чужака", расширением нормативных границ групповой идентификации. Тем не мене и сегодня исследования авторитарного сознания фиксируют его парадоксальное атавистическое свойство, состоящее в том. что «коренные противоположности психологически комфортнее, нежели частичные разногласия. Данное обстоятельство обнаруживается и в наблюдениях за политической жизнью. Например, коммунисты обычно легче сосуществовали с "империалистами" и даже (за исключением последних лет II мировой воины) с (фашистами, чем с социал-демократами или "ревизионистами". Вроде бы второстепенные нестыковки во взглядах тут же возводились в ранг принципиальных позиций, а двойник, конкурент за политическую нишу становился самым страшным врагом. К 80 м годам то, что называется "мировым комдвижением", выродилось в множество бескомпромиссно борющихся между собой ("за чистоту учения") сект, до боли напоминая историю традиционных религиозных конфессий.

Я не случайно назвал терпимость качеством развитого ума. Зависимость между информационным наполнением образа и восприимчивостью субъекта к альтернативам так же достоверно установлена психологами, как зависимость между интеллектуальным развитием и зрелостью нравственных суждений (и составляет один из ее аспектов). Хотя в обоих случаях можно говорить не более чем о корреляциях, но в целом, особенно когда речь идет об общественном сознании, терпимость к малым различиям способна служить надежным показателем как интеллектуального, так и нравственного уровня.

По логике вещей именно беспрецедентная способность к пониманию, принятию нюансов и к согласованию интересов составит самое глубокое отличие поколений "на выходе" нынешнего глобального кризиса от поколений "на входе". Разумеется, если тем, будущим поколениям вообще суждено быть...

И здесь приходится признать, что религиозные и квазирелигиозные формы единения людей перестали отвечать историческим требованиям. Как всегда в таких случаях, сохраняющие механизмы, опробованные на прежних этапах развития, в новых условиях становятся контрпродуктивными, чреватыми катастрофическим ростом энтропии; ибо кризис оттого и обостряется, что потенциал прежних антиэнтропийных средств исчерпан.

Психологические