Николай Никитич Демидов, разорение и возврат капитала

 

Более головокружительной и стремительной карьеры, чем была у сына Никиты Акинфиевича и единственного наследника его колоссального состояния, представить себе просто невозможно. Когда маленькому Демидову еще даже не исполнился годик, он уже состоял в чине подпрапарщика в Преображенском полку[195]. В 7 лет Никита получил звание сержанта, в 12 был переведен в том же звании в Лейб‑гвардии Семеновский полк[196], а два года спустя, по смерти отца, специальным именным указом был определен флигель‑адъютантом[197] в штаб генерала‑фельдмаршала князя Потемкина‑Таврического. В 1791 году, то‑есть, 18 лет от роду он был назначен при штабе на должность Генерал‑аудитора‑лейтенанта[198], а через год был переведен в Московский Гренадерский полк уже в чине подполковника. В 1794‑м 21 летний Николай Никитич получил чин камер‑юнкера, то есть, младшего дворянина в свите императора. Его коллегой по чину был Александр Пушкин, но великий поэт на этом остановился, а офицер‑заводчик свое стремительное восхождение продолжал. В 1796‑м он был уже Камергером двора Ее Императорского Величества, то‑есть, управляющим одним из его ведомств, в 1799‑м стал Командором только недавно введенного Павлом I в России ордена Святого Иоанна Иерусалимского, как тогда в стране называли орден Мальтийских рыцарей. В 1800 он становится членом Камер‑коллегии (читай – главного налогового управления) и получает чин Тайного советника, что соответствовало генерал‑лейтенанту. Чин, к которому самые знатные люди того времени шли всю жизнь и которого немногие добивались, Николай Никитич, не бывший ни князем, ни бароном, ни графом, имел уже в 26 лет.

 

Николай Никитич Демидов

 

Интересно, что и богатым он в то время уже особенно не был. Конечно, оставленное отцом наследство было колоссальных размеров. Восемь заводов: Нижне‑Тагильский, Нижне‑Салдинский, Верхне‑Салдинский, Черно‑Источенский, Висимо‑Уткинский, Висимо‑Шайтанский, Лайский и Выйский, 11451 душа крепостных крестьян, «дворы» в Москве в Немецкой слободе и на Мясницкой улице, в Петербурге на Васильевском острове и Приморская дача «по Петергофской дороге», дома в Екатеринбурге, Перми, Казани, Лаишеве, Нижнем Новгороде, Ярославле и Твери «со всем каменным и деревянным на тех дворах строением, с дворовыми людьми, служителями и приказчиками и всем, что в оных движимого имения находится». Но молодой повеса вел настолько разгульную жизнь и настолько не интересовался своими предприятиями, что уже к середине 1790‑х годов поставил заводы на грань банкротства. Кроме того, на него навалились заботы о сестрах. Князь Потемкин практически заставил Дурново выдать Екатерину Никитичну за хоть и знатного родом, но крайне небогатого и расточительного князя Сергея Львова[199]. Как потом писал об этом Николай, «желая доставить ему счастие в получении знатного имущества». Как опекун не сопротивлялся, а «не было средства дальше противиться в рассуждении столь сильной его возможности, и сестру мою за Львова выдали». При этом, чтобы Екатерина не жила в нищете, Николаю пришлось оплатить долг Львова в 164 тысячи рублей и дальше выдавать ей по их дошедшей крайности» по 3500 рублей в год. А в 1790 году сам Дурново женил на младшей опекаемой Марии своего сына камергера Дмитрия Николаевича. Обеим сестрам в приданное было выделено по 300 000 рублей.

В 1793 году женился и сам Николай Никитич. Избранницей его стала представительница рода Строгоновых, баронесса Елизавета Александровна. Плюсом этого брака было то, что он вводил Николая в самый высокий свет. А вот в материальном плане он почти ничего не давал: в приданное за ней ее брат барон Григорий Строганов[200] дал «бриллиантов, жемчугов, серебра в разных вещах и разного платья, белья, уборов и кружев» на 38 270 руб и каменный дом на Большой Морской улице в Петербурге оценочной стоимостью 94 500 руб.

Но свет принимал молодого выскочку с неохотой. Граф Ростопчин[201] в феврале 1795 года сообщал в письме графу Воронцову[202] такие новости:

« … Сословие врачей очень обижено тем, что один Рожерсон [203] получил награду. Г‑н генерал‑прокурор, с досады, что ни чего не получил, не является ко дворцу. Он имел дерзость написать к Императрице письмо, в котором просил ее принять во виимание расходы, неразлучные с его должностью. Его пожурили порядком, а он, видно с горя, представил к награде орденом Св. Владимира – 3‑й ст. камер‑юнкера Д…., женатаго на Строгоновой, сущаго мещааина в дворянстве, которому в один и тот же день даны опекуны для управления его имениями и место в Департаменте государственнаго казначейства. По истине кажется, что хотят следовать системе уничтожения, по которой негодяям предоставляются отдичия, подобающия людям»

Содержание заводов обходилось в 2,5 миллиона рублей в год, а поскольку нормально они, в отсутствии хорошего хозяина, не работали, то вместо доходов с них были одни убытки. По неспособности молодого, блестящего и крайне расточительного офицера к управлению собственными финансами, опеку было решено продлить. В 1795 году Дурново и Храповицкий попытались как‑то спасти положение, подключив к опеке в качестве попечителя графа Самойлова[204]. Через него они хотели получить на заводы богатые казенные заказы и добиться отсрочки по долгам Николая. С самого же опекаемого было взято обязательство «жить определенною мне от них суммою, не делать ни малейших займов, не давать расписок, ни векселей, ни обязательств и не подписывать никаких счетов, контрактов, закладных, купчих и всякого рода крепостей без ведома и общего подписания попечителя и опекунов». Фокус с госзаказами и отсрочками не прошел: в 1796 году Екатерина II, через которую мог действовать граф, умерла, а на нового императора Павла I он никакого влияния не имел.

В результате, к 1797 году у Николая Никитича набралось долгов на 800 000 рублей. Потом уже заводчик оправдывался, что причиной таких огромных долгов «были единственно несовершенные мои лета». Неожиданно почти обанкротившемуся офицеру протянул руку помощи не кто‑нибудь, а сам император Павел. В том же 1797 году он подписал сенатский указ, о снятии опеки, по просьбе Николая освободив опекунов «за преклонными летами и полным доверием» от всяческих отчетов. Молодой заводчик, желая лично посмотреть, что же там происходит с заводами и почему они не работают, попросил годовой отпуск «для обозрения имений», однако император его не дал. Зато повелел только учрежденному Дворянскому заемному банку выдать ему в 1798‑м полумиллионную ссуду под залог четырех заводов, что помогло Николаю как‑то утихомирить кредиторов. Именно император произвел Демидова в тайные советники и мальтийские командоры.

Едва поправив свое положение Николай уже в конце 1800 года подал в отставку и, получив ее, уехал с женой за границу.

Наступал новый, XIX век. Век, обещавший пеоказать челдовеку настоящие чудеса в науке и в технике. Век, в котором ум наконец должен был возобладать над грубой силой, а просвещенная культура над древним варварством. Паровозов еще не было, но паровые двигатели уже входили в моду. Информация передавалась курьерами и почтовыми голубями, но в Европе уже во всю строились все новые линии оптического телеграфа. Люди еще не умели летать совершенно как птицы, но народ уже рукоплескал храбрецам, отваживавшимся покорять воздушные просторы на пока еще неповоротливых и огромных «монгольфьерах»[205]. Правда в России полеты последних Екатериной Великой были запрещены «в предупреждение пожарных случаев и других несчастных приключений», но прогресс запретить нельзя, поэтому запрет продержался всего два десятилетия. Уже в 1803 году в Санкт‑Петербурге, в личном присутствии влюбленного в технику императора Александра I, в небо взмыл первый российский управляемый аэростат. И первым русским воздухоплавателем стал тот самый расточительный князь Львов, муж той самой «несчастной сестры» Николая Демидова Екатерины Никитичны. Так что вполне можно сказать, что Демидовы положили начало не только крупной промышленной российской металлургии, не только финансировали создание первого российского паровоза и железной дороги, но и стояли у истоков российской авиации. Ибо, хотя воздушный шар князя и был построен французом Жаком Гарнереном[206], но строили его явно на демидовские деньги. Других у князя просто не было.

За границей Николай Демидов и его супруга занимались каждый своим. Елизавета Александровна ездила по балам, посещала приемы, театры, музеумы, модные салоня, студии художников где известнейшие живописцы делали с нее портреты. Николай Демидов, так же любивший былы, театры и живопись, однако больше налегал на практическую сторону. Основными пунктами его посещений были заводы, рудники, лаборатории и высшие учебные заведения. Вообще, уже совсем скоро после свадьбы выяснилось, что они с женой – совершенно различные люди. Бывшая баронесса совершенно не интересовалась проблемами мужа, а он не мог разделить ее интересы. Пропасть между ними росла и к 1812 году дошла до полного разрыва. Двух рожденных Елизаветой сыновей вполне можно назвать первым и последним ее подарками супругу. Первого, Павла, она родила еще на заре супружеской жизни, в 1798 году, а второго, Анатолия – уже после развода, в 1813‑м.

Пока жена жила в Париже, Николай колесил по крупнейшим горным заводам Англии, Франции, Германии, побывав даже на острове Эльба[207], где он лично исследовал древнейшие, выкопанные еще этрусками[208], железно‑рудные шахты. Обо всем новом и перспективном он немедленно сообщал в срочной корреспонденции управляющим своих заводов, требуя незамедлительного введения новых технологий. Николаю удалось повернуть дело так, что управляющие просто не могли его ослушаться, поэтому все его приказания выполнялись точно и в срок. Можно сказать, что на уральских заводах появляется наконец хозяин, которого так долго ждали, теперь здесь «Все зависит единственно от собственной моей воли, а не от распоряжений приказчиков». Николай не жалеет средств на реконструкцию заводлов, ставит на них новые, невиданные до того в России агрегаты. Именно на его заводах устанавливались одни из первых в России паровых агрегатов, он первым среди частных заводчиков установил «штанговые» водяные машину, получавшие вращающий момент не с заводской плотины, а от реки, которая могла располагаться от завода на значительном, до нескольких километров, расстоянии.

 

Николай Никитич Демидов, портрет Сальваторе Тончи

 

Но для того, чтобы монтировать такие сложные агрегаты и управлять ими нужны были квалифицированные механики и техники. Которых на Урале просто не было. И Николай целыми десятками отправлял лучших рабочих, большей частью – из крепостных на обучение за границу. Как рачительный хозяин, а Николая после пережитого им почти банкротства стал весьма рачительным хозяином, он понимал, что такие, собственные специалисты обойдутся ему значительно дешевле, чем наемные иностранные и дадут ему «вещую прибыль). Но и от последних он тоже не отказывался. В 1805 году он, через своего уполномоченного Аира Вестера, заключил контракт с одним из известнейших французских металлургов, профессором Клодом Ферри[209]. По нему ученый и инженер должен был смонтировать на Нижнетагильских заводах современные гидро– и паровые агрегаты, усовершенствовать лесоразработки, наладить эффективный выжиг древесного угля, улучшить выработку стали так, чтобы она не уступала по качеству английской и вообще любой заграничной, устроить новые и модернизировать старые доменные печи, занятся выплавкой прочных и упругих сортов чугуна, внедрить экономичные технологии медного литья. Вся эта громада задач вполне оправдывалась более чем высоким окладом, составлявшем 15 000 рублей в год и великолепным соцпакетом, включавшем жилье, транспорт, питание, одежду, медицинское обслуживание и прочие радости. К сожалению, затараты на профессора не успели оправдаться, но не по его вине. Император Александр не любил вольнодумцев, а Ферри, к несчастью, кроме того, чтобы быть талантливым специалистом, был еще и политиком, причем – якобинцем. Это не могло не сказаться на имидже марки, и в 1809 году контракт был расторгнут.

В 1806 году Николай, ставший к этому времени уже настоящим металлургом и предпренимателем, вернулся в Россию. Жена его сопровождать не захотела и осталась жить в Париже. К тому времени Нижнетагильские заводы уже вернули себе былую славу и прибыльность. Ехать на Урал Николай необходимости не видел и продолжал вполне успешно управлять своими предприятиями заочно. Еще в Англии он обратил внимание на то, как бережно тамошние предприниматели относятся к своим торговым маркам, а поэтому на своих заводах он не стал вводить клеймение собственным клеймом, как это до того делали все заводчики, в том числе и демидовцы, а приказал оставить старое, уже хорошо известное за границей, отцовское, с изображением соболя и литерами SSNAD, – «Статский советник Никита Акинфиевич Демидов». Мало того, что он сам не стал менять клеймо, он и в завещании своем потребовал от наследников того же.

Никита Демидов добивался высокой производитьельности и высокого качества в немалой степени за счет того, что рабочие его боялись. Сын же его добивался того же и даже в большей мере, за счет того, что рабочие его любили и уважали. «Хозяин» для них был непререкаемым авторитетом и последней, но вполне достижимой инстанцией. Несмотря на то, что в Нижний Тагил он приезжал только один раз, и то ненадолго. За тридцать лет, в течении которых Николай Никитич управлял заводами, с них не сбежал ни один человек. Причем, нельзя сказать, что он относился к рабочим и крестьянам трепетно. Но он относился к ним бережно, как к своей собственности, и очень разумно. Решая продовольственую проблему он велел приказчикам поощрять тех, кто будет выращивать в огороде не репу, а пока еще непривычную картошку. Мастеровых рабочих он выкупал от рекрутского набора, держал сверх обычного запаса муки до 100 000 пудов ржаного зерна, выдававшегося крестьянам под посев при неурожае. Погорельцам выдавались подъемные, а для того, чтобы избавиться в заводских поселках от частых пожаров желавшим построить дом не из леса, а из кирпича из заводской казны выдавались невозвратные ссуды, а кровельное железо для крыш и арматура для стяжек продавались с заводов по себестоимости.

И, конечно, огромное внимание уделялось образованию. В школах при заводах обучалось от 50 до 80 детей. Наиболее способных Николай выписывал в Санкт‑Петербург, а лучших отправлял за границу. После обучения они, оставаясь его крепостной собственностью, становились инженерами, мастерами, экономистами, конструкторами, начальниками цехов, управляющими и даже директорами заводов. Опять же, стремясь сократить расходы и повысить эффективность теперь уже образовательного процесса заводчик создал на базе Нижнетагильского завода производственно‑техническое училище, в котором кроме обычных предметов преподавали «общие начала механики и практического горнозаводского искусства». Качество обучение здесь было настолько высоким, что в 1839 году оно из заводского было преобразовано в уездное и переведено в непосредственное подчинение министерству народного просвещения.

Занимался Демидов не только с технарями: художественно одаренных крестьян он отправлял обучаться и практиковаться в занятиях живописью в художественные школы и за границу. Заводчик прекрасно понимал, что хороший художник может принести дохода не меньше а порой и больше, чем хороший инженер. Когда после смерти Демидова в 1828 году было вскрыто его завещание, там было отдельно оговорено, что посланные на обучение заводские и вотчинные люди должны были полностью завершить образование и дале употребляться наследниками по полученной этими людьми специальности. К тому времени среди демидовских воспистанников 2 обучались в Англии, 2 во Франции, 2 в Германии, 1 занимался живописью в Риме, еще 1 там же изучал архитектуру. 8 человек, часть из которых занимались медициной, а часть – металлургией, жили в Дрездене и Фрейбурге, 2 в Санкт‑Петербурге под началом ординарного профессора медико‑хирургической академии Андрея Ивановича Яновского изучали ветеринарию, 1 получал высшее образование в горнозаводской школе графини Строгановой, 1 – на казенном Колпинском заводе, 2 обучались коневодству на одном из ведущих казенных Александровском конном заводе, 14 будущих медиков учились докторскому и аптекарскому искусству в Московской Голицинской больнице, несколько человек проходили аграрную науку в Московском обществе сельского хозяйства. За границу Николай посылал и опытных уже рабочих, уже не для обучения, а для технической разведки. Секрет устройства тех же штанговых машин демидовские крепостные механики подглядели в Швеции, а для того, чтобы научиться производить высокосложные штейнмарские косы специальный шпион был отправлен в Австрию. Миссию свою он, кстати, выполнил на «отлично».

Серьезной социальной проблемой, которая стояла перед тогдашними предпринимателями, был детский труд. С одной стороны, он не был квалифицированным, особой нужды в нем не было, а правозащитники и поборники европейских демократий и либеральных идей, которых в обществе становилось все больше часто били их именно по этой болевой точке. С другой стороны – отказываться от труда малолеток было социально опасно, так как заработок детей составлял в бюджете больших рабочих и крестьянских семей довольно существенную часть. Но Николай нашел очень красивый выход из положения. Едва вернувшись в Россию он тут же приказал открыть при Выйском заводе художественную школу, в которой детей в возрасте от 5 до 12 лет обучали лаковой живописи по подносам. Школой этой он убил сразу трех зайцев: дал возможность детям зарабатывать хорошие деньги тем, что им нравилось, – рисованием, положил начало новому виду народного промысла – лаковой росписи по металлу, получил солидный доход, поскольку нижнетагильские росписные подносы быстро завоевали популярность как на отечественном, так и на зарубежном рынке. Плюс – утихомирил буйных правозащитников и либералов.

К 1807 году Николай Никитич уже вполне поправил свои финансовые дела и получил возможность заняться благотворительностью. За пожертвование своего большого каменного дома в пользу Гатчинского Сельского Воспитательного Дома он удостоился лестного отзыва от Государыни Императрицы Марии Федоровны[210], что тогда было совсем не мало. Во время войны с Наполеоном Николай Никитич на свои средства создал «Демидовский полк», в котором во время Бородинского сражения наряду с взрослыми представителями династии с врагом сражался четырнадцатилетний Павел – старший сын Николая Никитича.

По окончании войны Николай Никитич написал министру народного просвещения графу Разумовскому[211] такое письмо:

«Потеря, которую потерпели науки в бытность неприятеля в Москве и в особенности Императорский Московский Университет, коего музей обращал на себя внимание всех любителей и знатоков, должна производить глубокия впечатления в каждом сыне отечества; и частному человеку, имеющему у себя собрание естественныхъ вещей, нельзя смотреть на него, не чувствуя в себе побуждения к возстановлению онаго музея, который под покровительством Вашего Сиятельства соделался было одним из первых в Европе. Движимый сим чувством и мыслию, что фамилия Демидовых всегда старалась содействовать пользам Императорскаго Московскаго университета, я принял смелость предложить оному собрание разных произведений природы, которое, будучи начато еще отцом моим, умножено потом собственными моими трудами с немалым иждивением, или в самой России, или в чужих краях во время моих путешествий и состоит ныне из 14 шкафов»

Подаренная университету в компенсацию сгоревшего в пожаре «кабинета» двоюродного брата Павла Григорьевича демидовская коллекция состояла из 6 000 предметов стоимостью более 50 000 рублей. Кроме того, Демидов подарил Москве свой «Слободской дворец»[212] устройства в нем Дома Трудолюбия и несколько позже 100 000 рублей для его капремонта и перепланировки. За дворец Ее Императорское Величество Мария Федорвна пожаловала дарителя Святым Владимиром 2‑й степени, а после добавленных денег велела преподнести ему украшенную драгоценными камнями золотую табакерку с ее портретом. Еще к одной подобной табакерке он был представлен незадолго до смерти, после передачи в правительство найденного его поисковиками на Урале уникального платинового самородка весом 10 футов 54 золотника (4 килограмма 325 грамм). Не оставлял подарками Демидов и северную столицу. Он подарил Питеру четыре чугунных моста, возведенные на его деньги – Поцелуев, Красный, Семеновский и мост на Обводном канале у Московской заставы. Еще 100 000 рублей он передал в 1819 году в Высочайше утвержденный Комитет в пользу Инвавлидов. Узнав, что в ноябре 1824 года тысячи жителей Петербурга пострадали от катастрофического наводнения, он велел своим питерским представителям раздать самым нуждающимся 25 000 рублей, но, когда узнал, что для помощи разоренным созданы специальные комитеты, отозвал это свое распоряжение. И велел передать в эти комитеты 50 000. Николай Никитич «вкладывался» в постройку триумфальных ворот в Петербурге, госпиталя в Лаишеве[213], перечислял деньги пермскому обществу пекущемуся о тюрьмах, участвовал в постройке московской больницы для общества Сельского Хозяйства, в сооружении памятника герцогу Ришелье в Одессе и Павлу Григорьевичу Демидову в Ярославле.

На своих заводах и в своих имениях заводчик построил несколько прекрасных храмов, главному из которых, Нижнетагильскому, подарил украшенные бриллиантами и другими драгоценными камнями золотые чаши, стоимостью 45 000 рублей. Священнослужителей всех своих храмов он дважды в год снабжал новыми, богатейшими одеяниями, шитыми по его спецзаказу в Санкт‑Петербурге. В 1819 году он приказал ежегодно, 6‑го декабря, в день Святого Николая выдавать своим сотрудникам 25 000 рублей премии, из которых 1000 шла священнослужителям, от 5000 до 6000 – управляющим и конторским служащим, а оставшуюся сумму он предоставлял «местным начальствам разделять на достойнейших и трудолюбивейших приставов (матеров участка или цеха, – В. Ч.) и ремесленников.

Большую часть этих поступков Николай Никитич совершил уже не живя в России. В 1815 году он, мучимый болезнями, выехал в Париж. Однако парижский климат показался ему не менее тяжким, чем питерский, и уже спустя короткое время он с детьми и всей дворней переехал в более мягкий Рим. Здесь Демидов снял шикарное паклаццо Русполи, где зажил по‑русски, на широкую ногу. В Риме Демидов продолжал пополнять свою коллекцию картин, которую начал собирать еще во время первого своего загранпутешествия. Он с радостью покупал творения величайших художников – Перуджино, Тициана, Тинторетто, Веласкеса, Мурильо, Пуссена, Делакруа, фламандцев, голландцев. Он покровительствовал работавшим тогда здесь русским художникам, часто бывал в мастерской Сельвестра Щедрина[214] и Федора Матвеева[215]. Последнему даже заказал несколько пейзажей, которые, по непонятным причинам, так и не выкупил. Бывавший у него в гостях Стендаль в своих «Прогулках по Риму» рассказывает о нем, как о большом оригинале, «богатом благотворителе, на счет которого кормилось много сотен бедняков и устраивались два приятных празднества в неделю». Приятными празднествами были спектакли демидовского театра, на которые собрлся весь парижский свет. В своем дворце Демидов, страстный поклонник Мельпомены, собрал профессиональную труппу и начал ставить смешные французские водевили. Впрочем, с сатирой он несколько перегнул. Хотя, вернее будет сказать – недоглядел. В одном из поставленных в его театре и имевшем успех фарсов действовал смешной персонаж по имени Сан‑Леон. Святой Лев. Стоявший тогда во главе католической церкви Папа Лев XII[216] не оценил шутку и обиделся на русского аристократа.

 

Николай Никитич Демидов

 

Пришлось ему в в 1819 году покинуть Рим и перебраться в великое гецогство Тосканское, в Лукку[217], потом в Пизу[218], а в 1822‑м добрался до Флоренции[219], где окончательно осел, став здесь российским посланником. Тогда этот город был одним из излюбленных мест заграничного проживания российских аристократов. Свои владения тут были у Хитрово, Бутурлиных, Орловых. Но появление такой яркой личности, какой был баснословно богатый, безукоримзненно изысканный и до странного добрый Николай Демидов, да еще с огромным числом слуг и приживал, со своим театром и целым отрядом русских художников и музыкантов, кормившихся буквально, с его стола, произвело на местных жителей потрясающий эффект. Русский посланник моментально стал одной из местных достопримечательностей, какими обычно хвастают перед соседями. Молодой тогда еще граф Бутурлин[220] писал, что Демидов зажил во Флоренции «владетельным князьком второй руки. Нанимаемый им палаццо Серристори у моста Делле Грацие представлял пеструю смесь публичного музея с обстановкой русского вельможи прошлого века. Тут были французские секретари, итальянские конторщики, приживалки, воспитанницы. Сверх сего штата постоянно проживали у него бездомные игроки и паразиты… Здесь находилась и выставка малахитовых и других ценных вещей, а в саду – коллекция попугаев. Оба эти отделения были доступны флорентийским зевакам…»

Но ни во Франции, ни в Италии Николай Никитич не на минуту не забывал о российских делах. Больной, почти полностью парализованный, он сидя в своем дворце четко держал в руках все нити управления своим необъятным имением. Его письменные указания заводским приказчикам и управляющим многочисленными имениями шли самой срочной почтой и доходили до адресатов не более, чем за две недели, а не позднее чем через месяц он уже получал ответы или отчеты. Если они его не устраивали, он требовал к себе самолго приказчика и тот буквально не приезжал, а именно прилетал на хозяйский ковер.

Одним из первых российских промышленников он переделал свои иностранные представительства из обычных контор по принятию заказов в полноценные торговые представительства, со своими складами и запасами товаров. За период навигации он загружал устроенные в Англии, Франции, Швеции, Германии и других странах склады железом и медью и торговал ими круглый год. А для того, чтобы снизить транспортные издержки – завел собственный торговый флот. Первый свой корабль он купил в Италии и дал ему имя «Николай I». Приписан он был к Одесскому порту, откуда ходил с товаром в Лондон. Следом он заказал уже в Таганроге еще пять судов, «Императрица Александра», «Святой Павел», «Святой Анатолий», «Акинфий Демидов» и «Святой Евтихий», «с целию употреблять оные по Черному морю и отчасти по Средиземному, для перевозки своих металлов и посторонней клади».

Когда в 1822 году российское правительство призвало помещиков осваивать Южные земли Николай приказал своим одесским приказчикам подыскать подходящие территории и вскорости купил в Херсонской губернии 18 000 десятин (почти 20 000 гектар) малонаселенных земель и переселил на них более 700 крестьян из многих своих вотчин. Переселенцы приехали не на пустое место: для них в двух «экономиях», названных «Демидовка» и «Заводовка», уже были построены удобные каменные котеджи, школы, церкви. Первоначально Демидов планировал, что они будут заниматься хлебопашеством, причем на несколько лет их планировалось освобидить от всех платежей, дабы они сумели нормально прижиться на новом месте и «обрасти» хозяйством. Однако оказалось, что местная земля под пшеницу совершенно не подходит, и он перевел их хозяйства под выращивание винограда, садоводство и скотоводство. Для этого он прислал в свои херсонские «экономии» из Франции виноградные лозы, из Италии – фруктовые саженцы, из Швейцарии – особых тонкорунных овец, из Англии – лучших лошадей и коров, из Голландии – оборудование для обустройства текстильной фабрики, из Ярославской губернии – целый отряд лучших огородников с посевным материалом, из Оренбургских вотчин – коз, с Кавказа – кавказских лошадей. Попытались даже сажать оливки, но этот опыт оказался неудачным и Демидов, по совету графа Воронцова, велел перенести оливковые посадки на южный берег Крыма, где прикзчики приискали для этого дела хорошее место. Если не считать неудачи с оливками, дела в Херсонской вотчине шли так хорошо, что уже в 1827 году тот же граф Воронцов, осмотрев местные хозяйства, пришел в совершенный восторг и наградил двух демидовских управляющих золотыми медалями с надписью: «За полезное».

Николай вообще делал много чего полезного исключительно только для пользы дела. Когда в 1827 году в Москве было образовано первое акционерное страховое от огня общество он дал распоряжение подписаться на 50 акций. Однако, вопреки его ожиданиям, при продаже акций новой, невиданной до того в России компании, возник ажиотаж, акций на всех желающих не хватило, и приказчики с волднением донесли хозяину, что на его долю было выписано всего 16 ценных бумаг. Немало этому подивившись, Николай приказал акции тут же передать тем, кто в них более всего нуждается, объявив, что он вступал в подписку не корысти ради, а исключительно чтобы поддержать полезное начинание. Впредь он велел подписываться на акции всех обществ, «каковые впредь заводимы будут в Отечестве нашем».

Во Флоренции русский посланник на свои капиталы построил и подарил городу дом для призрения престарелых и сирот. И не только построил, но и выделил капитал на его содержание. В балгодарность за это жители города назвали площадь перед этим домом «площадью Демидова». А в 1870 году ему на этой площади был поставлен грандиозный мраморный памятник: на гигантском белом постаменте, окруженном четырьмя скорбными скульптурами матерей с больными детьми, стоит обличенный в римскую тогу иколай Демидов и обнимает больного ребенка. На постаменте выбита надпись: «Perchè il popolo di San Niccolò avesse ognora dinanzi memoria vira del commendatore Niccola Demidoff indefesso benefattore munifico il figlio principe Anatolio al Comune di firenze questo monumento dono MDCCCLXX» – «Для того, чтобы жители Сан Никколо всегда имели перед собой живую память о командоре Николае Демидове, неутомимом и щедром благотворителе, сын князь Анатолий городу Флоренции этот памятник даровал. 1870».

 

Памятник Николаю Никитичу Демидову во Флоренции

 

Николай Никитич скончался во Флоренции 22‑го апреля 1828 года. По его воле и с разрешения императора Николая I, тело его наследниками было перевезено из Италии в Россию и был похоронен при своих Нижнетагильских заводах.

Николай Никитич оставил двум своим сыновьям, представлявшим уже шестое поколение династии, Павлу и Анатолию, состояние вдвое превышавшее то, что он получил от отца. По составленной описи передаваемое по наследству имущество состояло из девяти ижнетагильских заводов с приписанными к ним 10 681 ревизскими душами, 13 заводских деревень в Верхотурском уезде Пермской губернии, более десятка сел в Московской, Тверской, Рязанской, Калужской, Тульской, Новгородской, Вятской, Черниговской и Херсонской губернии с 13 936 крестьянами. Кроме того, были купленые Николаем на вывоз в херсонские экономии и ожидающие отправки 1779 человек. Были еще «молотобойный завод для медных изделий», три винокуренных завода, 13 мельниц, конный и «овечий» заводы, суконная фабрика с красильней, сукновальней и сушильней, несколько оранжерей, виноградников и фруктовых садов. Из жилой недвижимости было три дома в Москве (в Пятницкой, Тверской и Басманной частях), два – в Петербурге (один на Василь‑евском острове и другой на Невском проспекте), два – в Казани и по одному – в Павловске, Риге, Киеве, Одессе, Нижнем Новгороде, Перми, и Лаишеве. На Павла и Анатолия были переведены долги отцу, 907 506 рублей и 158 109 франков. Среди крупнейших должников числились Голицыны, Трубецкие, Волконские, Долгорукие, Потемкины, бароны Строгановых. Даже знаменитый архитектор Огюст Монферрана[221] оказался должен братьям 186 рублей. Но у завещания была и немалая.

По тому же завещанию 233 500 полагалось выплатить семейсиву Дурново управлявшимс 1821 года российскими имениями Демидова. Оказалось, что у Анатолия и Павла есть еще один брат по отцу, – его внебрачный сын штабротмистр Иван Николаевич оманович, которому было отписано 250 000 рублей. Своим «воспитанникам» Карлу Делож и Валентину Мюллеру Николай Демидов завещал 155 000 и 100 000 рублей соответственно. Всего 19 лицам было назначенно 878 169 рублей, 89 000 франков, 10 540 франческоней[222] и 5 000 римских пиастров. Кроме того, 39 российским подданным и 20 иностранцам были установлены пенсии на общую сумму 39 600 рублей, 13 000 франков и 448 франческоней.

 

Премия

Павел Николаевич и его жена

 

Анатолию к тому времени едва исполнилось пятнадцать, поэтому вся тяжесть по управлению наследством легла на плечи Павла Николаевича.

На самом деле, Павел был в семье не первым ребенком. Но – первым выжившим. Его старшая сестра Александра умерла в возрасте четырех лет, а старший брат Никита оставил мир еще младенцем, не прожив и года. Малолеткой он жил вместе с отцом, большей частью – в Вене, при посольстве, а когда тот уехал в Россию, перебрался в Париж к матери, где был определен в престижнейший Наполеоновский лицей.

 

Павел Николаевич Демидов

 

Однако, когда Франция пошла войной на Россию он, хотя и говорил на языке врага лучше, чем на родном, хотя ему и только исполнилось 13, уехал на далекую родину и был принят отцом в созданный Николаем Никитичем Демидовский полк. 13‑летний паренек вполне серьезно сражался с французами на Бородинском поле, за что удостоился серьезной похвалы от взрослых товарищей.

Отныне он серьезно решил связать свою жизнь со службой в русской армии. Но, не получилось. В середине 1820‑х годов его отец, здоровье которого становилось все хуже, всерьез озаботился вопросом о том, на чье попечение он оставит такими трудами доведенные до совершенства заводы. Уж кто‑кто, а он знал, что служба сына в кавалергардах[223] и забота о производстве – две вещи не совместимые. В 1826 году он потребовал, чтобы сын вышел в отставку и приступил к управлению производствами под его контролем.

Отцовских ожиданий Павел не обманул. Производством он, как и отец, руководил почти не появляясь на предприятиях, по переписке с управляющими. Разница была в том, что управлял он не из‑за границы, а из Московской конторы. Смерть прежнего владельца для заводов прошла безболезненно, поскольку вовремя наученный Павел строго продолжал проводить в жизнь взятую еще Николаем Никитичем линию. Как того и требовала духовная, он продолжал посылать перспективных рабочих на обучение заботился о социальном обеспечении, улучшал условия производств. Именно при нем уходящим на покой служащим начали выплачивать пенсию, равную половине оклада. Именно при нем отец и сын Черепановы построили в Нижнем Тагиле первую в Россию железную дорогу, призванную облегчить труд приписных крестьян. Кроме того, Павел ежегодно выделял 5000 рублей, которые шли «на пособия служащим и мастеровым в нужных случаях».

Не менее строго он выполнял и другие отцовские заветы. И старался «быть по возможности полезным человечеству сколь в своем отечестве, а также и в других местах». Первым крупным его деянием на ниве благотворительности было перечисление в 1829 году 500 000 рублей в фонд помощи вдовам и сиротам солдат и офицеров, погибших во время русско‑турецкой войны 1828–1829 годов. За этот поступок Павла Николаевича произвели в камергеры Двора Его Императорского Величества Николая I. А спустя всего несколько месяцев, 4 октября 1830 года Павел Николаевич обратился к Николаю I с просьбой принять пожертвование для учреждения в Императорской академии наук Демидовских премий, призванных содействовать «преуспеянию наук, словесности и промышленности в своем Отечестве». Учредитель обязался ежегодно вносить «…в Министерство народного про<