Глава шестьдесят шестая. Сочельник

Гарри и сам не мог понять, отчего он проснулся. Какой-то звук... мерный, приглушенный, и в то же время он докучал, мешал... как будто слишком громко тикают часы. И зябко, словно холодная лента скользит по открытым плечам. А в нее вплетен запах дыма. Наверное, Северус курит, чуть приоткрыв балконную дверь. С улицы тянет влагой и талым снегом. Оттепель... Так вот откуда этот звук: просто капли падают с крыши и гулко ударяются о перила. Кап-кап-кап...

Посмотреть? Нет, почему-то при попытке разлепить веки его охватил безотчетный, совершенно необъяснимый страх. И шевелиться не хотелось: он ощущал, что запястье правой руки и обе ладони стянуты бинтами. Холодно, надо бы подтянуть одеяло повыше, но... черт, запах талого снега, запах дыма... да, ведь он вылупился зимой, а в пещере, где они жили, дыма всегда хватало — у матушки был крутой нрав. Нет, опять, только не это!

Он в ужасе распахнул глаза, на секунду почти уверовав, что сейчас его взгляд упрется в шершавую каменную стену и извивы тела большой драконихи, оберегающей свой выводок. Не рассмотреть ничего, но вроде нет никакой пещеры, хотя все предметы видятся нечетко: кресло, кушетка, стол возле окна, что-то зеленое, по форме напоминающее пирамиду. И блестки, блестки... больно смотреть. Матрас рядом прогибается, и страх отступает — он дома, в спальне. И голос Северуса:

— Гарри, рот открой!

Гарри... хорошо... а то, другое — оно просто пригрезилось.

— Не бойся, с глазами все в порядке. Просто последствия перенапряжения. Если все плывет, то это от капель.

Пальцы Северуса скользят по твоим приоткрытым губам... что-то горькое на языке. Горькое? Нет, оно сладкое, но непривычное на вкус. Что-то плоское, но для таблетки слишком большое. Стоп, опять ерунда, Северус не станет давать тебе маггловские лекарства. А он поспешно кладет тебе на язык еще одну, и только теперь ты понимаешь, что это крохотные шоколадки. И пусть у тебя в голове ужасный сумбур — ты знаешь, отчего он кормит тебя сладостям. Подтягиваешься на локтях, пытаясь сесть в кровати, но тебе не позволяют этого сделать, тут же укладывают обратно. Ты смотришь на него из-под полуприкрытых век: беспокойство во взгляде, резкие торопливые движения. Как будто он ждет чего-то плохого. От тебя? Но почему?

— Северус, я в порядке. Я не сошел с ума, я не дракон. Ты мне веришь? И на Малколма Принса ты совсем не похож. Ты...

— Жуй. Потом будешь разговаривать.

— Знаешь, меня на третьем курсе Люпин шоколадом кормил. Когда я дементоров боялся. Как будто специально для меня в кармане таскал.

И много говорить тяжело: кажется, что слова неповоротливые, медленные; ты уже давно их подумал, а они все катятся, катятся откуда-то издалека. Северус усмехается, в его голосе больше нет напряженности и страха, что послышались тебе пару минут назад:

— Люпин носил при себе шоколад не для тебя, малыш. С тобой он просто делился по случаю. Он же был оборотнем. К тому же это вообще не шоколад, хотя его принято так называть.

— А зачем оборотню...

Странно, веки будто распухли, даже смотреть больно. И пальцы, и все тело... чужое все.

— Тебе надо отдохнуть пару дней. Давай ты сейчас выпьешь зелья и будешь спать дальше.

И он собирается встать, но ты удерживаешь его:

— Постой, ты про оборотней не объяснил. Зачем им шоколад, который вовсе и не шоколад?

С одной стороны, Гарри понимал, что упоминать Ремуса Люпина, а уж тем более обсуждать его с Северусом не стоило. Но с другой... он был практически уверен — зельевар оживился, как только услышал, что Гарри вспоминает третий курс. Неужели так опасается за его душевное здоровье, что готов говорить даже об одном из своих бывших школьных врагов? Или Гарри все же ошибается, и прежние распри и вправду потеряли для Северуса хоть какое-то значение?

— Видишь ли... — поправляет подушку, проводит подушечками пальцев по твоим припухшим векам... рад, он явно рад поболтать с тобой даже о некогда ненавистном оборотне! — Преображение — страшный удар по сознанию. Когда оно происходит, человеческий разум как бы уступает место звериному, хотя и никуда не исчезает. И это смешение человека и зверя... оборотень еще несколько дней страдает от последствий.

— То есть я еще несколько дней могу чувствовать себя... ну, немного Гримвардом, да?

Наверное, так шутить не стоило — Северус умолк, Гарри слышал только оглушительно громкий шорох фольги в его пальцах.

— Не бойся за меня, — Гарри протянул руку, забирая у зельевара туго скрученный твердый комочек. — Мне вчера и вправду показалось... ненадолго совсем.

— Я подверг тебя опасности, малыш. Я открыл твое сознание, даже не предупредив. Я...

— Ты не дал нам всем рухнуть вниз. Это страшное преступление, Северус. Когда ты так говоришь... я боюсь даже представить себе, за кого ты меня принимаешь. За малолетнего недоумка? Я должен обидеться на тебя за то, что ты нас спас?

А он все молчит. Любое упоминание о легилименции — и они вновь в той старинной истории, где раздраженный желчный профессор зелий пытается обучить непростой науке защиты разума нелюбимого ученика весьма посредственных дарований. Пытается обучить? Да нет — хочет задеть, отыграться, быть может, где-то даже рад шансу оскорблять безнаказанно... Но Гарри не желает помнить прошлых обид, улыбается, пробует разлепить покрасневшие веки, щурится от неяркого света.

— Почему ты сказал, что это не шоколад?

— Его делают не шоколатье, а зельевары.

— А ты умеешь?

— Я? Я нет. Как-то раз попробовал — получилась неимоверная гадость. Там очень много разных компонентов, ты никогда не вплетешь их в рецепт шоколада в правильной пропорции, если у тебя не лежит душа к изготовлению сладостей. Нужно чутье.

— То есть ты должен быть и зельеваром, и кулинаром одновременно?

— Ну да. В Европе всего пять подобных мастеров.

— Тот шоколад, которым меня Люпин кормил, был очень сладким.

— Люпин вряд ли мог позволить себе хорошие сорта, так что довольствовался самыми простыми. Они, скорее, дают иллюзию того, что оказывают хоть какое-то действие. Если бы он надумал угощать тебя леденцами, результат был бы примерно таким же.

Наверное, Северус был прав и это были не просто горько-сладкие крошечные плитки: спать хотелось без всяких зелий. Стоило только поудобнее устроиться на подушке — и мысли уже путались, скакали с одного на другое. И всплывающие перед закрытыми глазами картинки уже не пугали: яркий теплый блеск драконьей чешуи в полумраке пещеры, серые зубцы стен, взбирающиеся на самую вершину горы...

— Сев... а вот интересно... думаешь, драконы правда спят на золоте?

Он натягивает одеяло тебе на плечи, по его голосу ты слышишь, что он улыбается:

— Попробую уточнить. Конош обещал зайти. Спи.

 

* * *

Легко сказать "спи", укрыть одеялом, дождаться, когда дыхание Гарри выровняется и он перестанет сжимать твои пальцы. Его не стоит оставлять одного, но так как со вчерашней ночи у тебя появился еще один пациент, придется бросить спящего на попечение Мани. Сон, зелья и тот самый шоколад, что так заинтересовал юного мага, рано или поздно восстановят естественные ментальные барьеры его разума — тебе не ускорить этот процесс, как бы тебе ни хотелось. То, что Гарри легко воскресил воспоминания о Люпине — хороший знак, то, что он не сердится, это... кажется тебе совершенно невероятным. Хотя сегодня день, когда принято получать дары: не вздумай Мани с утра затеять установку елки в спальне, ты бы и не вспомнил, что наступил Сочельник. Да, подарки... надо отправить кого-то из кобольдов на ближайшую почтовую станцию — Паркинсонов забывать не стоит. Эти вычурные упаковки со сладостями из Берна... должно быть, где-то в шкафу. Нет, постой, что-то еще... вроде ты не хотел сразу отправлять подарки Паркинсонам, собирался... нет, сейчас никак не идет на ум, значит, это не так уж и важно.

— Мани!

Да, Мани все сделает, а за Гарри пока что приглядит Лотти. И когда молодой господин проснется, она покормит его обедом. И еще: в гостиной дожидается гость, маг, который пришел от хозяина. Да-да, от Мастера Валльштайна. Точно, Конош.

И вот Северус уже пожимает протянутую ему сухую жилистую ладонь, Карпатский князь обнажает ровные белые зубы в дружеской улыбке, предлагая звать его по-свойски — просто Серджиу. Просто Серджиу, да-да... Почему, провожая их вчера, этот приветливый знаток драконов ни словом не обмолвился, что снадобья, приготовленного им, хватит только на полпути? Не упомянул, что Гримварду может прийтись по душе кровавое угощение? О том, раздери его Мордред и Моргана, что Гарри грозит такая опасность!

— Северус, поверьте, для Гарри даже лучше, что все произошло именно так, — надо же, даже бровью не повел, словно только и ждал того момента, когда ты обрушишь на него все упреки и вопросы, которые накопились со вчерашнего вечера. — Я знаком с вашей историей только со слов Альдигера, но то, что стало мне известно... Исход вашего путешествия мог быть любым. То есть в самом прямом смысле — любым. Подстраховать вас и помочь никому не по силам.

— Не лучше ли тогда было оставить все как есть?

— Нет, Северус.

Конош, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на диван прямо под портретом говорливой дамы. Извлек на свет трубку и расшитый кисет: неизвестная особа, изображенная на картине, наморщила нос и задернула тонкую занавеску, не переставая ворчать. Зельевар раздраженно махнул рукой в ее сторону, накладывая Силенцио.

— Объяснитесь!

Ты же знал, втягиваясь в игру с Валльштайном и Стихиями, что действовать придется вслепую. Вероятно, ты из тех, кто бесконечно бьется лбом об одну и ту же стену. Впрочем, как и Гарри. Вы оба прекрасно осознаете, что вас используют, даже не потрудившись посвятить в детали некоего плана, но раз за разом позволяете вести себя тому, что сами называете долгом.

— Извольте! — на Коноша раздражение собеседника не производило ни малейшего впечатления. — Доверие между домом Поттеров и их Проводником было разрушено предательством одного из предков Гарри.

— Насколько мне известно, это не являлось предательством в подлинном смысле этого слова.

— Неважно, Северус, главное — то, как это расценил сам дракон. Поверьте, между Говорящим со Стихиями и его Проводником не должно быть недомолвок. Кровь, жизнь — одна на двоих. По крайней мере, с драконами это именно так. Теперь, когда ваш Гримвард знает, что Гарри готов отдать за него жизнь... о, он тоже даст ему немало! Если бы я рассказал вам вчера, какие опасности могут подстерегать вас в пути, мальчик, вполне вероятно, лишился бы мужества и...

— Если бы вы сказали этому мальчику, что где-то поблизости имеется логово, в котором обитает дюжина разъяренных драконов, он бы только осведомился, как пройти туда кратчайшим путем!

— Не сердитесь, Северус! — Конош примирительно улыбался. Доволен... черт, доволен, что все прошло хорошо, что все идет согласно их планам... — Я не сомневаюсь в отваге господина Поттера, но вот вы… не отпирайтесь, вы бы его не отпустили!

— Хорошо.

Северус не видел смысла спорить с ним: в конце концов, Карпатский Князь был прав. И насчет доверия... пожалуй, тоже. После вчерашнего перелета дракон больше не представлялся Северусу абсолютно чуждым им с Гарри существом, он стал... да, наверное, понятнее. Как будто бы тоже одним из них.

— Я обещал поделиться с вами рецептами, — Конош уже разглаживал на колене стопку небрежно сложенных пергаментов. — Все, что я на данный момент смог найти о лечении. Разумеется, я собирался впопыхах, сегодня я вернусь домой и в ближайшие дни поищу более тщательно. Но на первое время, думаю, вам хватит.

Северус бегло просмотрел записи: да, несколько описаний общеукрепляющих составов, вот неплохое снадобье для мышечной ткани, для костей. А вот как быть с бельмами? Румын лишь развел руками — тут он пока что был бессилен. Согласитесь, нечасто встретишь дракона, которого пару сотен лет продержали на цепи в подземелье.

— Серджиу... — зельевар неожиданно вспомнил о том вопросе, который задал ему засыпающий Гарри и невольно улыбнулся. — Вы, конечно, тоже слышали эти легенды о драконах, охраняющих клады. Не скажете, это правда? Полностью доверяю вам как эксперту в данной области.

Карпатский Князь рассмеялся и вдруг совершенно серьезно произнес:

— А знаете, Северус, ведь это и вправду так. Не все почивают на горе награбленных сокровищ, но золото их привлекает. Они видят мир...

Да, точно, они воспринимают мир в иной цветовой гамме, хотя, конечно, видят не исключительно желтое, серое и черное, но...

— Им нравится желтый цвет, они крайне чувствительны к нему. Небо представляется им желтым, поэтому... знаете, я не раз задумывался об этом... Похоже, им нравится не сам факт обладания драгоценностями. Просто обилие золота ассоциируется для них с чем-то хорошим, безопасным. С небом, со свободой. С небом, которое можно присвоить себе, улечься на него и охранять от других.

— Получается, маггловские сказки не лишены реальной подоплеки? А что скажете о тех историях, в которых драконы требовали себе девственниц в качестве подношения?

На этот раз Конош расхохотался от души, похлопывая себя ладонями по коленям:

— Дракон, конечно, может сожрать и человека, Северус. Но при этом он вряд ли задумывается, мужчина перед ним или женщина. А уж до всего прочего им нет ни малейшего дела. Но вообще они предпочитают мясо диких животных.

Вскоре Конош засобирался к себе: его домочадцы вряд ли одобрили бы, что хозяин замка проведет Сочельник, ухаживая за чужим драконом. Но вот навестить Гримварда вместе с Северусом он считал необходимым: пока Гарри окончательно не поправится, заботу о Проводнике Поттеров придется взять на себя последнему из Принсев.

Дорога, ведущая от Хижины к пещере, где теперь обитал Гримвард, уводила резко влево и вверх, они прошли через ельник — из-за скопившейся в воздухе влаги ветки покрылись инеем. Как будто неизвестный мастер не пожалел труда и посеребрил каждую иголочку. А вот и площадка с подпалинами вчерашних костров — уродливые черные кляксы на белом снежном одеяле. И ступени, выбитые в толще скалы, как будто Валльштайн уже давно знал, что в канун Рождества 1998 года он будет принимать в своих владениях столь необычного гостя.

Гримвард лежал почти в той же позе, в которой они с Гарри нашли его вчера, хотя и было это за много миль отсюда. Безвольно раскинутые лапы, костистый череп, обтянутый блеклой кожей... Как только у них хватило ума пролететь пол-Европы верхом на этом остове?

— Утром его кормили, Альдигер распорядился обо всем, так что об этом не тревожьтесь, — Серджиу говорил вполголоса, словно опасаясь разбудить спящего.

Полно, спящего ли? Кожистое веко, покрытое мельчайшими коричневыми чешуйками, едва заметно дрогнуло. И тут же Северус услышал беззвучный вопрос, обращенный только к нему: "Детеныш жив? Не лги мне, Принс! Я не чувствую его! Он жив?" Значит, Гримвард пытался ментально дотянуться до Гарри, но зелье, которым Северус напоил юношу, надежно блокировало любое вторжение извне. "Он спит, Гримвард", — беспокойство ящера за судьбу молодого Поттера, пожалуй, выглядело даже трогательным, но Северус чувствовал, что продолжает злиться на дракона. "Не подпускаешь никого к своему золоту, да, Принс? — голос Гримварда казался усталым: он с трудом собирался с силами, чтобы поддерживать контакт с зельеваром. — Не веришь мне... я не хотел ему зла... я бы тоже не поверил... Прошу тебя, не запрещай ему приходить ко мне. Мне не жить без него. Обещай, что не запретишь!"

Так эта полудохлая скотина еще и осмеливается требовать что-то для себя? Должно быть, Северус непроизвольно сжал кулаки, потому что опомнился только тогда, когда Конош дотронулся до его плеча.

— Не злитесь, Северус! Кровь Гарри и его безусловное доверие — ключ к дружбе с Проводником. Я же уже объяснял вам! Предательство разрушило прежнюю связь, а вчера вы оба создали новую.

— Что значит "вы оба"?

— Как? — Конош выглядел изумленным. — Разве вы не поняли сразу? Гримвард привязан теперь и к вам, хотя подлинно своим для него останется только Гарри. Но и вы теперь часть его семьи. Придется смириться.

— Да, что-то вроде кузена, — буркнул Северус и услышал, как дракон пытается смеяться. Поразительное создание! Слепой, обессиленный, ему и головы не поднять — и в то же время такая ментальная мощь!

"Не шути с этим, Принс! Ты мне и вправду теперь как названный брат. А детеныш... он... он у самого сердца".

И ящер шумно выдохнул, выпуская в воздух две едва заметные струйки серого дыма.

 

* * *

А Гарри засыпал и просыпался вновь, порой ему казалось, что он слышит беспокойное дыхание дома: тому не по душе пришедший невесть откуда теплый ветер, оттепель, влага... от нее разбухают бревна. И дом сетует, словно старик — на свои уже немолодые кости и натруженные суставы. Как живой... Тени еловых ветвей на стене, на паркете, свечные огоньки, отражающиеся россыпью блесток в шариках и гранях стеклянных звезд. Откуда здесь елка? Ах да, ведь еще на рассвете он слышал едва внятный шорох, топот маленьких ног. А потом... да, потом, когда он приподнял голову, ему показалось, что Мани, только что скрывшийся за наряженным деревом, появился оттуда уже в облике большого черного кота.

Да, так вот... а если дом и вправду жалуется на непогоду? Ноют изношенные позвонки лестниц, кряхтит фундамент под тяжестью массивных стен? И где же тогда его сердце? В библиотеке, где гулко тикают часы с притаившимся в них гномом? Или в гостиной? Да-да, конечно, в гостиной, где ровно гудит пламя в камине, разгоняя сухое уютное тепло по всем этажам. У этого дома должно быть большое жаркое сердце... А что если Мани и впрямь превратился в кота? Ведь Изабо же говорила...

Но он вновь проваливался в сон, так и не додумав до конца ни про кота, ни про дом.

 

* * *

— Ну что, дочка, что ты на это скажешь?

Мистер Паркинсон не торопился снимать пальто и цилиндр, так и стоял посреди прихожей, давая возможность дочери вдоволь наглядеться на вымокшего до нитки отца. И зонт, с которого все еще стекала вода, не убирал. Мол, полюбуйся!

— Как ты мог так промокнуть? — И опять этот равнодушный голос! Как будто она все время притворяется — вежливой, заинтересованной, послушной... неважно! — Разве ты не через камин?

— Представь себе — нет! Решил напоследок забежать в пару лавок, думал, всего-то площадь перейти — а тут как полило!

— Ну что ж, значит, дождливого тебе Рождества, папа!

Она даже попыталась вымучить улыбку. Всё бесполезно: все эти дни после того их разговора о Нотте он старался отвлечь ее: разъяснял, уговаривал, сердился, отпускал шутки в надежде ее развеселить. И она улыбалась, когда это было нужно, кивала в такт его словам, произносила будто бы заученное "да, папа". Да, ей нелегко — второе предательство в ее совсем еще молодой жизни: сначала негодяй Малфой, а теперь еще и Нотт. Грязная история...

— Ну... я сейчас! — он нарочито оживленно смеялся, нелепо размахивал руками с зажатыми в них покупками. — Пара минут — и можно к столу!

Элайджа тайком расспрашивал Элли, но на все вопросы о том, чем занималась молодая госпожа в течение дня, он получал неизменное: "Она играла со своей кошкой". Как-то он и сам понаблюдал за Панси: она и впрямь сразу после завтрака направлялась к себе наверх, чтобы потом с отсутствующим видом помахивать перед кошачьим носом игрушечной рыбкой, прикрепленной резинкой к длинной тонкой палочке. Словно умалишенная. И постоянно таскает за собой Клео — тискает ее, гладит. Клео хочет посмотреть в окно, Клео хочет, чтобы мы погуляли по саду, Клео пора укладываться спать...

А ведь совсем недавно едва не летала — легкая, озорная, с вечно смеющимися искрящимися глазами... розовощекая, шальная, какая-то неожиданно повзрослевшая и в то же время юная, хрупкая... да, летала — в театр, с Ноттом своим! Долеталась. После таких полетов перышки от грязи не отчистишь. Нет, он больше ни разу не упрекнул ее, сама должна понимать...

Сочельник, канун Рождества... И они вдвоем, отец и дочь. Когда жили в Лондоне, их порой навещала дальняя родня, Панси тогда была еще совсем девчушка, хвасталась, каким заклятьям научилась в школе. Такая нарядная, серьезная. Тетки только умилялись. Позже, когда они стали все чаще уезжать сюда, в имение... да, так и садились вдвоем за стол, Элайджа откупоривал специально припасенную для особого случая бутылку коллекционного вина. И год назад... скажешь, а что изменилось? Но в том году они чего-то ждали, дочка строила планы, и было такое чувство, что за праздничной трапезой рядом с Элайджей и будущий зять, и еще не рожденные внуки. Пусть и война, пусть Малфоям и пришлось отказаться от традиционного бала из-за присутствия в мэноре самого Темного Лорда. И как бы ни было тревожно, но тогда, двенадцать месяцев назад, с ними за столом сидело и их будущее — зыбкое, неверное, но исполненное обещания...

Тост за праздник. Каждое собственное слово казалось ему фальшивым, траченным молью, пошлым до оскомины, так что мистер Паркинсон предпочел поскорее умолкнуть и занять себя едой. Панси тоже сосредоточенно склонялась над тарелкой, как будто безукоризненно правильные движения ножа и вилки были сейчас единственным, что представлялось ей важным. И эта кошка... рядом с ней, на отдельном стуле — и перед ней тоже миска с праздничным угощением! Еще бы на стол посадила! Но Элайджа сдержался: раз это глупое создание так радует дочь, пусть сидит и ест с ней хоть из одной тарелки.

— Подарки, папа. Мы же будем дарить подарки? — Панси вопросительно смотрела на него, хотя они уже не первый год следовали местной традиции одаривать друг друга в Сочельник, а не рождественским утром.

Да, все пространство на полу позади огромной елки было заставлено коробками и коробочками, завалено свертками и кульками. Беспокоиться об их содержимом не следовало: осторожный Элайджа уже много лет подряд устанавливал вокруг елки особый охранный контур, призванный уничтожить все, что несет в себе хотя бы малейшую угрозу хозяевам имения.

А вот год назад он не мог похвастаться таким изобилием даров: местные министерские чинуши в ту пору не торопились свести дружбу с мало кому известным мистером Паркинсоном, только-только приобретшим здание под Банкирский Дом на главной площади Магического Лейпцига.

Да, но вот с фантазией у этих людей... интересно, отчего они полагают, что ему потребуется такое количество писчих перьев, украшенных драгоценными камнями? Хотя он и сам приобрел несколько подобных подарков для своих партнеров. Редкие фолианты, две картины. Одна радость — посреди всего этого скопища бесполезного пафосного мусора обнаружились две редкие монеты, которые он давно планировал приобрести для своей коллекции. А еще безделки для дочки — тоже от местных знакомых.

— Папа, а это тебе. От меня.

Он открывает увесистую коробку, благодарит. Да, затейная вещица. И выбрана не просто так, со вкусом и со смыслом. Письменный прибор для его нового кабинета, где он планирует принимать высокопоставленных посетителей: отделанный бычьим глазом, узор словно повторяет разводы на дереве, из которого выполнена подставка. Удача в финансовых делах, камень для человека зрелого. Она старалась. И в то же время... нет, Элайджа не стал бы утверждать, что разочарован подарком дочери, но... но было в нем что-то чужое, отстраненное, словно и она смотрела на него лишь как на главу Банкирского Дома. Раньше он не особо обращал внимание на то, что получал от нее, а вот теперь... отчего-то хотелось чего-то личного, пусть и не столь продуманного. Когда-то он, посмеиваясь, хвалил ее детские рисунки или поделки — неумелые, неказистые. И никогда не заботился об их сохранности.

А в тот миг, когда он видит, как она распаковывает его подарок, он понимает и свою оплошность — но поздно: на подложке из синего бархата изящный комплект: серьги, кольцо и колье. Он приобрел его еще в ноябре и не думал тогда... Но нет, она даже не меняется в лице, благодарит, целует его в щеку, направляется к зеркалу, чтобы примерить и показаться отцу. Прижимает к себе кошку, та недовольно отворачивает розовый нос от тонких звеньев оправы, но тут же пытается поддеть лапой сережку. Старый дурак, ведь даже не вспомнил...

— Смотри, тут еще два свертка, — Панси опускается на корточки, раздвигает еловые ветви. И впервые за весь вечер кажется удивленной и заинтересованной. — Ну-ка, кто это нам такое прислал?

— Постой! Не трогай! Там есть карточка, от кого это?

— Пап, если бы что-то было не так, твой контур бы сработал!

Что это, ей не терпится распаковать именно эти подарки? Разве не достаточно того, что они оба получили за этот вечер?

— Да, карточка есть. Это от профессора Снейпа и от Поттера, то есть от Гарри. Странно, правда?

— Что тут странного? Северус — человек вежливый, и он...

А ведь это и вправду удивительно: помнится, во дни их службы Темному Братству ни у одного из них не возникало потребности слать друг другу рождественские дары. А вот сегодня и сам Элайджа сокрушался, что Северусу ничего не отправить — совы упорно отказывались находить адресата, в чем господин банкир убедился уже неоднократно.

— И что же нам шлет наш профессор? — осведомился Элайджа, заглядывая дочери через плечо.

Это были конфеты — орехи, покрытые глазурью, марципановые розочки, цветы из белого шоколада, даже засахаренные фиалки. И еще много всего, будто Снейп с Поттером обнесли кондитерскую лавку в преддверии праздника. В наборе для Панси преобладал белый шоколад, в подарке, предназначенном Элайдже — темный. Дочка тут же отправила в рот шоколадку в форме маленькой елочки и блаженно зажмурилась.

— Вот уж не ожидал от него.

— Может быть, скажем Элли, чтобы подавала чай?

Панси выглядела неожиданно довольной, оживилась, как будто зельевар подмешал в эти сладости веселящий эликсир. Подарок пришелся настолько по душе, что она даже не выбросила упаковочную бумагу, а аккуратно разгладила ее и положила рядом. Мистер Паркинсон рассмотрел узор: на каждом из чередующихся коричневых и бежевых квадратов был изображен маленький паровоз.

— Угощайся! — и Панси с лучезарной улыбкой предложила отцу раскрытую коробку.

А позади нее упиралась в потолок огромная елка, огоньки свечей протягивали друг к другу тонкие лучики, сплетали сети.

— Ну что, за дух Рождества?

И Элайджа вновь наполнил бокалы

Глава опубликована: 03.01.2017