Об ошибке неискушенного человека, который свою естественную чистоту ставит себе в заслугу

49-й абзац:

Бывает, что они (демоны) усыпляют разжжение плоти и выводят из-внутрь нечистые помыслы с хитрым намерением, чтоб подвизающийся подумал, что строгостью своей жизни совсем победил дух блуда, что сердце его очистилось и стало близко к святости святых, – и он взошел на самый верх святости. Такого нередко заставляют они рассказывать самому себе о своих подвигах: я сделал то и то, так и так подвизался и истомлял себя, – не давая ему однако прибавлять при сем: «не я, но благодать, яже во мне». Не позволяют же они ему исповедовать Бога помощником в том, чем хвалиться его заставляют, чтобы он, яко собственными трудами совершивший все в своих подвигах, и хвалу за то всю присваивал себе, – и через такое невоздавание славы Богу погряз в глубине богохульства, несмысленно величая себя самопомощным.

Искушение известное и популярное. Бывает часто, что человек вкушает некой чистоты. Не совершенной чистоты – это все-таки дар благодати, а некой естественной чистоты. Его не волнует плоть, причем не только в смысле похоти, а вообще: он почти не ест мяса, не ест никаких вкусностей и разносолов, а уж тем более вообще не пьет вина, лет тридцать его не тянет ни к каким неприличностям. Абсолютно, естественным образом по телесности своей чистый человек.

И вот дано ему это вкусить. И он знает это, он переживает это, чувствует это. Сравнивая себя с другими, он совершенно уверен, что это его естественное состояние есть плод его каких-то трезвений, усилий и так далее. И в этом состоянии он пребывает какое-то долгое время. Хорошо, если он при этом хотя бы просто так живет, больше ничего не делает. Это хорошо.

Но потом бывает неприятность. Неожиданно вдруг ополчаются на него страсти, восстают какие-то искушения: чревоугодие, блуд, винопитие или еще что-то… И человек не может с этим справиться. Добро, если он в этом состоянии хотя бы обвиняет самого себя, знает, что виноват. «Не могу! Не знаю, раньше получалось, а теперь не получается. Не могу понять почему!» Он трудится, трудится, трудится, пусть бесполезно. Но он впадает в депрессию, в отчаяние, ему очень тяжело, невыносимо тяжело, но он исцелеет, Бог его спасет, и он познает снова чистоту и будет благодарить Бога.

Хуже, если он, впадая в какую-то телесную страсть, начинает обвинять кого-то: начинает винить или жену, или семью, или тещу, или соседей, или священника, или окружение, нерадивых прихожан, колдунью сверху, сектанта снизу, музыканта справа, соседа, эпоху, историю, время, нравы… Кто-то виноват, что с ним это произошло. Он был ведь такой хороший, такой белый, такой пушистый, чистый, замечательный, почти святой, а тут – такие искушения, такие скорби. И всё это поганые люди, поганая страна, поганая эпоха, поганое время – все виноваты, все ужасно! Вот этот человек неисцельно болен. Начинается охота на ведьм (в прямом и переносном смысле этого слова). Он везде видит тех, кто ему вредит. Это какие-то враги, подосланные бесом, чтобы испоганить его жизнь. Это страшное состояние и неисцельная болезнь: он никак не может понять, что виноват он сам.

А почему это происходит? Когда человек телесно живет чисто, он видит вокруг себя других людей, не чисто живущих, скверных. А подвига он не знает, он не выстрадал тяжелой брани за этот дар от Бога, и он не знает, что это дар. Да и нет на самом деле дара. Просто бесы его не искушают, не мучают его никаким образом, ничего с ним не делают такого: не соблазняют его ни едой, ни вином, ни блудом, ничем. Он и спокоен. Просто они специально утишили его плоть, чтобы человек возомнил о себе, чтобы у него было мнение. Вот это мнение и приводит к погибели.

Как здесь пишет преподобный Нил Синайский, это еще полбеды, когда, говоря о своем достоинстве, человек не благодарит Бога. «А я, например, не испытываю блудных движений»; «а я, например, не пью вина уже тридцать лет»; «а я вообще мяса не ем уже лет пятнадцать, только творожок, и то иногда»; «я вот за тридцать лет ни разу не пропускал молитвенного правила». Или еще что-то. И при этом человек не добавляет: «Слава Богу! Благодарение Богу! Это не я, собственно говоря, это меня Бог так направил, утешил, помог, поддержал. Я сам-то ничего не могу». Он этого не говорит, потому что он правда верит, что это он сам, потому что брани у него не было. А раз не было брани, то он убежден, что это некая его заслуга: «Я сделал, я достиг, я получил».

Он много говорит о себе и ни слова не говорит о том, что все, что у него есть, – это дары Божии. Это большая беда, но еще не самая большая. Гораздо хуже (это второе, дальше развивающееся падение), когда он, возомнив о себе, позволяет себе слово укоризны в отношении других людей, которые борются с немощью своей плоти: чревоугодием или винопитием, блудной страстью… Не важно, побеждают ли они. Чаще не побеждают. Падают, встают, снова падают, снова встают… Вот над ними он позволяет себе посмеиваться.

Ты как смеешь, человек!? Ты что, знаешь ту брань, которой они борются? Ты знаешь искушения плоти? – Нет! Ты просто их не знаешь. Ты не свободен от страсти – ты просто с ней никогда не боролся. Как ты смеешь смеяться над человеком!? Как ты смеешь его унижать и укорять? Пьяницу, который борется и не может победить свою тягу к бутылке?! Ты знаешь, что он испытывает? Ты знаешь, каково ему, когда он хочет бросить и не может? Ты знаешь это состояние? Нет! Тогда почему ты его судишь? Почему ты над ним позволяешь себе смеяться?! Ты премудростью благодати, милостью и щедростью Божьей вытащен из этого болота и сидишь на кочке. На кочке! Ты не борешься, потому что Бог окружил тебя защитой или, может, бесы не дают тебе борьбы и победы, чтобы ты не возомнил о себе... Ты в любом случае не имеешь права смеяться над тем, кто борется, кто тонет, потому что ты не знаешь их внутреннего состояния, не знаешь этой немощи.

И вот это превозношение мыслью или словом над теми, кто грешит, страшно, оно ужасно. Даже если мы судим людей, грешащих, в сущности, неестественными, неприродными грехами (воров, убийц, взяточников, наглецов, хамов), – и это плохо. Но превозноситься, судить, укорять человека, который грешит грехами естества (имеющими основание в его теле), – это жестоко, несправедливо и жестоко! Если бы ты поборол тягу к алкоголю – ты бы никогда не смеялся над тем, кто борется. Если бы ты обуздал свою плоть и смог бы овладеть блудной страстью (хотя это невозможно без благодати Божией), если бы ты даже это сделал и был победителем в брани – ты бы никогда не смеялся над тем, кто борется. Ты бы знал, как трудна брань, как тяжело бороться.

А если мы это делаем, мы и несправедливы, и немилосердны, и жестоки, и высокомерны. И если Бог еще не совсем от нас отрекся за это беззаконие, то Он посылает нам эту страсть. Он посылает: «На, вкуси, поборись и узнай, что ты на самом деле можешь!»

Но если (это самое ужасное и страшное) страсть нас не мучает, если мы, осуждая блудника, не грешим этим же через какое-то время, если, осуждая пьяницу, не грешим, если осуждаем чревоугодника, а у нас не бывает страстного обжорства какой-нибудь пищей, то это хуже всего, потому что Бог оставил нас в нашей гордыне и высокомерии. Горе, горе, трижды горе человеку, который думает, будто бы он сам, своим подвигом смог обуздать свою греховную телесность, свою плоть.

Если Бог не вмешается тем, что отгонит каким-то образом вот это искушение от нас, если Он отнимет от нас Свою защиту и мы станем участниками этой брани, то мы, несомненно, в ожесточении своем погибнем.