Притча о блудном сыне как образец покаяния. Как, получив прощение от Отца, не отойти от Него вновь из-за своего тщеславия

 

Далее преподобный Нил говорит о более тонких искушениях тщеславия. 36-й абзац:

Когда приносишь покаяние в грехах, тогда демоны, возвеличивая твои покаянные подвиги, умаляют грехи, и нередко прикрывают их забвением, или наводят на мысль, что они прощены, чтоб, ослабив труды, не почитал ты более нужным горько оплакивать свои падения.

Ситуация, в общем-то, представляется понятной: человек кается в грехах, а демоны превозносят его труды. Все старо как мир. Но на самом деле эта ситуация нам совсем незнакомая. Мы же понимаем, что такое каяться в грехах: это прийти в храм и на исповеди об этом сказать. Мы не понимаем, какие такие труды. Мы просто называем свои грехи. Какие такие труды мы понесли? Мы просто пришли и рассказали о грехах.

Никаких собственно покаянных трудов здесь нет, не было и не предполагается. Все наше покаяние и заключается в том, чтобы прийти на исповедь и назвать свои грехи, те или иные. Вот это для нас называется совершением покаяния, а собственно покаянных трудов нет.

У нас есть законнические труды: надо поститься – мы постимся; надо соблюдать среду и пятницу – мы соблюдаем; надо ходить в храм по воскресеньям – мы ходим; надо перед причащением сходить на исповедь – мы идем; надо перед причащением выстоять всенощное бдение – мы стоим, куда деваться-то? Да, вот это труды, это подвиги, ничуть не сомневаюсь. Конечно, это труды, конечно, это подвиги, но это подвиги, связанные с исполнением закона, связанные с исполнением ритуальных предписаний или аскетических предписаний. Я делаю так, потому что так надо. А покаяние – это совсем другое.

У нас нет покаянных трудов, а законнические труды, они по определению надмевают сердце, потому что они внешние. Мы это уже разбирали некоторое время назад. Это все понятно. А собственно покаянных трудов никаких у нас нет, хотя Евангелие (если мы его читаем иногда) начинается с этих слов: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 3, 2). Или в другом месте, тоже в начале Евангелия: с отворите убо достойный плод покаяния (Мф. 3, 8). То есть если мы не творим покаяния, если у нас нет плодов покаяния, то, соответственно, мы и не знаем Царства Божьего, мы вне Царства Божьего, мы в него не пришли, потому что вратами Царства Божия является покаяние, мы входим туда дверями покаяния. Покаялись – и приблизились к Царствию Божиему. Мы не каемся – поэтому в Царство Божие не входим, остаемся извне Царства Божьего. Вроде как мы христиане и Христа признаем, но в общение с Ним, в благодатные дары Его мы не входим, остаемся такими, какими были.

– Да нет! Ведь дверями в Царство Божие является вера. Все так говорят. Вот же: вера – дверь в Царство Божие. Нужно поверить, что Бог есть, что Бог стал Человеком, что Он воскрес. Он был распят иудеями и воскрес на третий день. Я в это верю. Всё, я вхожу в Царство Божие.

– Ощущаешь это?

– А надо?

– Ну да вообще-то. Ведь ты же вошел в вечную жизнь, ты вошел в общение с Богом. Ты как-то должен это ощутить.

Это лейтмотив всех слов святого Симеона Нового Богослова. Собственно, это и побудило его писать: люди ничего не переживая, ничего не испытывая, стали говорить, что ничего и не должны испытывать. Как это – ничего не должны испытывать? Если мы прикоснулись к Богу, мы должны что-то испытать, ведь, прикасаясь к горячему, мы испытываем что-то? Неужели у Бога меньше свойств, чем у горячей воды? Можно незаметно пройти мимо Бога? Мимо горячей воды не пройдешь, мимо огня не пройдешь, а вот мимо Бога можно? Ты вошел в Бога и даже не заметил этого?

Что-то не то! Совершенно не то! Нет! Нужно поверить, что Бог умер за мои грехи, что Он простил меня во Христе за мои грехи. И в этом проповедь апостольская, так об этом пишет в Послании к Римлянам, в четвертой главе, апостол Павел. Значит, чтобы прийти ко Христу и принять Его прощение, я, естественно, должен принести к Нему свои грехи. Я должен знать, что Он мне прощает, я должен осознать всю тяжесть своих грехов, мне нужно это прощение. Я не просто называю свои грехи и получаю квитанцию, что я их назвал, индульгенцию некую: ты теперь прощен. Я должен принести к Нему свой грех, осознав, что это грех, и понимая, что если этот грех Бог не простит, то я умру со своим грехом и буду мучиться вечно. Мне нужно Его прощение! Я знаю, что оно у Него, я знаю, что Он простит. Я знаю, я верю, что Он простит, и вот я прихожу, верю, стучу в дверь Его милосердия. Плачу, жду, верю в Его милость, и я должен ее получить. Я должен получить эту милость, которая должна излиться в сердце мое благодатью Святого Духа.

И вот человек стучит, стучит, стучит, чтобы это получить, ведь тот же самый блудный сын к этому шел. Это же был процесс, ведь не враз же он щелкнул пальцами, сел в автомобиль и оказался у дверей своего отца. Он шел, и каждый шаг давался ему с трудом, потому что он знал, насколько виноват перед отцом. Он же его отверг, он растратил собранное отцом имущество, он знает, что отец имеет право его не принять. Он идет не как сын: «Привет, папа, я вернулся! Может, поесть что-нибудь найдется?» Он понимает, что у него нет никакой надежды на то, чтобы быть принятым.

Он долго идет, и каждый шаг есть шаг смирения. Этот путь должен быть пройден. И он, доходя до отца, говорит: «Я недостойный, чтобы называться сыном твоим, прими хотя бы наемником, где-то там, с краешку, что-то поделать тяжело-тяжело, хоть чем-то накормиться... Я согрешил на небо и пред тобой».

Человек обвиняет себя: «Я виноват во всем. Виноват! Не ты виноват, не брат виноват, не девки виноваты… Я виноват в этом, я сволочь последняя в твоей семье, я гад, я ни на что не претендую. Ни на что! Можешь вообще не пускать меня никуда и будешь прав!» – вот смысл покаяния. Кому-то достаточно для этого трех часов, кому-то трех дней, кому-то трех лет, кому-то тридцать лет нужно. Но главное: «Я виноват, и я ничего не достоин!»

А мы приходим на исповедь, только называя свой грех, и, не обвиняя себя, мы приходим и говорим: «я согрешил, но я не виноват»; «я сделала аборты, но я не виновата, такая жизнь была»; «я изменила мужу, но я не виновата, просто так вот жизнь сложилась»; «я бросил своих детей, бросил свою жену, но я не виноват – жена попалась нехорошая»; «я нигде не работаю, но я не виноват – где сейчас работать? – денег нигде не платят». То есть мы, называя свой грех, категорически не считаем себя виноватыми, а, наоборот, говорим: «Вот я назвал – давай мне дары, благо, Причастие давай. Я же пришел. Я не понял, почему нельзя? Я же заслужил! Почему нельзя? Ты кто такой, чтобы говорить мне: нельзя?! Я пришел – давай мне то, что я хочу получить. Ничего не хочу знать, слышать – давай! Я достоин этого, я заслужил!»

В первой молитве ко Святому Причащению слова: «Недостоин есмь небесе и земли, и сея привременныя жизни, всего себе повинув греху, и сластем поработив (рабом страстей стал)», а мы говорим: «Да это все ерунда! Дай мне Причастие, дай мне звание сыновства – и я пошел грешить дальше».

Мы только называем грех и ощущаем, что достойны получить все дары Бога. Ну, ради Бога. Но Царство Божье для нас остается закрытым, нам не открываются объятия Отца. Мы можем причаститься, священник – не Отец. Мы можем получить то, что можем, но жизнь вечную, Царство Божье мы не можем получить, потому что мы не пришли с повинной головой, мы не обвинили себя за все свои грехи, мы не считаем, что ничего не достойны, кроме вечного отвержения.

Вот тот, кто судил бы себя так, как об этом говорит апостол Павел и как говорят притчи евангельские, действительно входил бы в Царство Божие. И наши все примеры святых об этом говорят: человек осуждал себя, считал себя недостойным и получал объятия Отца.

20 июня                                                    К оглавлению

 

Продолжаем читать наставления преподобного Нила Синайского. Мы читаем блок, посвященный тщеславию. В прошлый раз читали 36-й абзац, посвященный тщеславию, и говорили о том, что покаяние есть неизбежное делание, которое открывает человеку дверь в Царство Божие.

Мы говорили, что даже обычно и не подходим к покаянию. Исповедь является для нас некоей формальностью, допуском к причащению Святых Христовых Таин, но во время исповеди не происходит нашего покаяния. А раз не происходит покаяния, то не происходит и примирения с Богом, потому что никакого предварительного труда мы сейчас не совершаем. Говение ушло из нашей жизни, причащение стало привычкой. Чтобы это привычное причащение исполнить, осуществить, допуском к нему является исповедь. Мы, конечно, вспоминаем какие-то нехорошие мысли, слова, свои поступки. Но того, что хотя бы Евангелие (не говоря уже про святых отцов) называет покаянием, в нас нет.

И мы говорили в прошлый раз, что образец для покаяния – притча о блудном сыне. Это некий, скажем так, алгоритм, некий образ, почти икона того, что должно происходить в покаянии. Всякий раз человек должен сказать: «Я согрешил на небо и пред Тобою», то есть не просто назвать свои грехи, а обвинить себя в этих грехах. Сказать: «Я согрешил пред Тобой. Никто другой не виноват, что я согрешил пред Тобой: ни Ты, ни люди, ни этот гражданин, который морил меня голодом, ни эти блудницы, которые растащили мое имущество, ни эти друзья, с которыми пиршествовал. Виноват я сам! Я согрешил, и я недостоин называться сыном Твоим. Прими меня хотя бы как наемника». Человек должен осудить себя, сказать, что виноват.

Для того чтобы созреть для этих слов, чтобы пройти свой путь к Отцу, каждому нужно разное количество времени: кому-то час, а кому-то жизнь. Но этот путь все равно надо пройти. И тогда, когда мы пройдем этот путь, когда подойдем к вратам Царства Божьего с мыслью, что мы согрешили, во всем виноваты, и ни в малейшей степени ни одним кусочком нашего лукавого, льстивого помысла не будем себя оправдывать в совершенных грехах, а примем на себя всю ответственность за совершенный грех, признаем ответственность за совершенный грех, то вполне естественно признаем, что не заслужили каких-то благ, какой-то награды, Царства Божьего, чего бы то ни было.

И вот только тогда нам открываются объятия Отца, и мы входим в дом Отчий, вкушаем пир Царства, радуемся милости Отца. Так должно быть, но с нами этого не происходит. Одна из причин (может быть, главная), по которой с нами ничего не происходит: мы не судим себя, не берем всю ответственность за совершенные нами грехи, падения, преступления на себя, мы не считаем себя недостойными, а, наоборот, требуем всего, что есть в Церкви, потому Царство Божие для нас закрыто.

Нам дают то, что могут дать, но мы не можем дать того, что дает только Бог, поэтому люди стучатся (а кто-то и не стучится), но не входят внутрь Царства Божьего. Но бывает так (и эта возможность отражена тоже в 36-м абзаце), что, действительно получив прощение, встретив объятия своего Отца, человек прекращает и труды, и плач. Ну, собственно, логично, законно, правильно: все, теперь радуйся и веселись, ты снова в доме своего Отца, ты снова в радости общения с Богом – чего тебе и реветь?

Но в том-то и беда, что покаяние теперь не нужно, плач теперь не нужен, но у человека нет еще навыка смирения, нет навыка воздержания, у него нет ничего того, что могло бы удержать его в этом доме. И поскольку этого нет, то происходит беда, о которой пишет преподобный Нил Синайский. Человек сознает, что он прощен, он сознает, что Бог его принял, но приписывает это не милости Отца, а своим трудам: он же плакал, он же исповедовался, не спал всю ночь, он же прочитал много молитв, прочитал Правило ко Причащению, трудился, старался. И вот он утешен.

Но от того, что у него отсутствует смиренное мудрование (смиренномудрие), то есть некая способность ума держаться смиренного пути, то он даже это качество прощенности приписывает себе, и это возносит его. Он начинает трубить перед собой. Он начинает, радуясь, трубить. И он соотносит этот успех своей жизни, эту радость прощения с теми своими волевыми усилиями, которые он действительно употреблял, а не с милостью Бога, поэтому он и падает снова, как здесь и говорит преподобный Нил Синайский: они, будучи прощены, ослабили труды, не почитая более снова оплакивать свои падения.

Происходит естественное дело. Человек помнит, как он молился (это было недавно), как исповедовался, как плакал. И он, естественно, начинает делать то же самое: читать те же самые слова и думать те же самые мысли. И ничего не получает. Ничего! И падает снова, снова и снова… Он в недоумении: что такое, вроде бы что-то делаю же? Он усиливает труды, усиливает плач, молитвенный подвиг, держится три-пять дней от греха и падает снова. Потому что в глубине его засела непоколебимо мысль, что прощение Бога как-то связано с теми усилиями, которыми он снискивает себе это прощение. Мысль засела, и когда он усиливает труды (пост, молитву, бдение, чтение, еще что-то), Бог сжаливается над ним и прощает его (Он же видит, как мучается человек, Ему его жалко). Как только человек получает это прощение, эту милость, снова начинает думать: «Ну вот, не зря все-таки я две недели молился, получил-таки я прощение от Бога», – и снова обвал, и снова, и снова...

Все труднее и труднее ему. Если раньше, чтобы получить прощение, достаточно было вечер помолиться, то теперь нужен день, или неделя, или месяц. И все труднее и труднее. А он никак не может понять, что его прощение – милость Божия, не связанная с его трудами, она связана с милосердием Бога. И пока человек не научится жить в лучах Божественной любви, в лучах Божественной славы, он будет горько-горько плакать, страдать и мучиться, разбивая себе душу и ничего не получая, пока не поймет, что милость даруется Милостью (на то она и милость).

Но человек, даже привыкший к тому, что Бог милостив, потому и умоляющий Его о милости, никак не может понять этой, казалось бы, простой вещи. Как маленький шпунтик, закорючечка в железном механизме, как в часах крошечная миллиметровая штучка… А без нее часы не пойдут, не запускаются, жизнь не запускается. Человек вроде бы каждый раз входит в Царство Божие и выбрасывается оттуда своим тщеславием, потому что он не может никак понять, что милость зависит от Милующего, а не от труждающегося.

Это же лейтмотив всего Евангелия. Это же многочисленные слова, которые говорит Христос в Евангелии начиная от притчи о блудном сыне или притчи о работниках в винограднике и заканчивая множеством других притч. Он постоянно прямым текстом говорит, что милость зависит от Того, Кто милует, а не от того, кто трудится. Но человек никак не может этого понять. И пока не поймет, жизнь с Богом у него не получится.