Зачем нужен разум, когда есть Тора?

О том, что выше тебя, не рассуждай;

в то, что не по силам тебе, не углубляйся;

непостижимым для тебя не занимайся;

о том, что сокрыто для тебя, не спрашивай.

Размышляй только о том, что дозволено; до тайн же тебе дела нет.

Иерусалимский Талмуд

Преследование разума началось в иудаизме, первой настоящей монотеистической религии, одновременно с поклонением Единому Богу. Приписываемое этому Богу Откровение сразу поместило разум в интеллектуальную тюрьму, в которой сфера его применения была ограничена только тем, «что дозволено». Авторитеты иудаизма полагали, что для такого ограничения у Бога были все основания: Он прекрасно знает все человеческие мысли и уверен, что они ничего не стоят:

«Он уловляет мудрецов их же лукавством, и совет хитрых становится тщетным…» (Ив. 5:13).

Иудаизм настойчиво критиковал греческую философию, которая оказывала большое влияние на молодых и образованных иудеев. Согласно иудаизму, философия, стремящаяся найти объяснение всему не в духовной, а в материальной реальности (на самом деле анализировать действительность вокруг себя — гнусное преступление!), неспособна подняться до понимания Единой сущности. Не разум, а только вера может перешагнуть рамки конкретных явлений и устремиться к абстрактным идеям. Сказанное не означает, что иудаизм полностью отвергает человеческий ра-зум. Напротив, иудаизм ценит и уважает разум, но не тот, что вчера помог вам решить сложное уравнение квантовой физики или разрешить многолетний конфликт в рядах местного отделения вашей политической партии. Разум иудаизма ориентирован не на реальный мир, а только на комментирование и раскрытие смысла Откровения, это средство познания Бога и приближения к Нему. Средство, кстати, хоть и необходимое, но совершенно недостаточное: иудаизм утверждает принципиальную невозможность постичь Бога с помощью разума и даже запрещает ему предпринимать любую попытку доказать Его существование.

Впервые вопрос о разуме ставит иудейский философ I в. н. э. Филон Александрийский, для которого разум представляет собой лишь некую субстанцию, полностью аналогичную душе. Он писал, что...

«... разум — единственное во всем нашем существе, что неподвластно распаду и исчезновению, ибо только разуму Бог, создавший его, повелел быть свободным, порывать оковы принуждения и свободно размышлять...<…> Мысль, охваченная божественным Откровением, уже не принадлежит себе, а прорывается из глубины, внушенная небесной волей, рожденная Реальностью, устремленная ввысь. Она несет в себе истину, указующую путь и устраняющую все преграды. Таков разум, повинующийся Богу».

На первый взгляд звучит прекрасно и возвышенно. Но на второй, более внимательный, становится очевидным, что разум, как и душа, агрессивно противопоставляется недостойному материальному миру и становится ее союзником в угнетении тела. Как говорил Филон Александрийский: «Когда разум возносится и растворяется в божественных тайнах, он осуждает тело как зло и враждебность».

О соотношении веры и разума много писал иудейский философ и выдающийся толкователь Талмуда Саадия Гаон, живший на рубеже IX–X вв. Саадия, в отличие от Филона, относился к разуму намного более лояльно и утверждал, что в принципе существуют два пути познания мира. Первый, научный и философский, заключается в наблюдении и анализе мира явлений. Второй, религиозный, основан на толковании данного свыше Откровения. По мнению Саадия, эти два способа познания мира эквивалентны друг другу, то есть правильно построенное философское рассуждение окажется тождественным правильно понятому Откровению. Но тут Са-адия делает интересное замечание: данное в Откровении знание представляет собой «готовую истину», предназначенную для тупой, необразованной и невежественной черни, которой открыт только путь простой, бесхитростной и безоговорочной веры. С другой стороны, высший слой общества, прекрасно образованный и обладающий острым умом, способен прийти к Откровению через научное знание и философию.

В XII в. один из самых влиятельных философов в истории иудаизма Моисей Маймонид вслед за Филоном определяет разум как форму души. По-видимому, иудаизму такой подход к разуму наиболее удобен, так как расставляет соотношения понятий согласно религиозным принципам: разум становится бессмертной духовной категорией и вместе с тем всецело подчиняется вере. Проблема соотношения веры и разума, а также поиск путей их примирения, становятся для Маймонида центральными вопросами его учения. В своем главном труде «Море Невухим» («Путеводитель растерянных») он заявляет, что между верой и разумом нет противоречия. Только глупцы принимают иносказания священных текстов за буквальные описания реальных событий и указывают на их несоответствие законам разума. Такие кажущиеся «противоречия» должны рассматриваться иносказательно, как метафоры. Как и Саадия, Маймонид проникнут уважением и пламенной любовью к простому иудейскому народу. Из его «Путеводителя растерянных»:

«Царь (Творец) живет в своем дворце… <…> Те, кто мечтают достичь дворца и войти в него, однако никогда даже не видели его, — это основная масса религиозных людей. Они соблюдают божественные заповеди, однако невежественны».

В другой работе, в сочинении «Толкование к Мишне», Маймонид писал:

«И тебе также следует знать, что в понимании слов мудрецов люди делятся на три группы. Представители первой — а к ней относится большинство тех, с кем я встречался, <…> — принимают слова мудрецов в их буквальном смысле, не признавая в них никакого скрытого смысла. У них все невероятное считается непреложным. <…> Эта группа скудоумная глупостью своей вызывает жалость, потому что они почитают и превозносят мудрецов по своему разумению, однако на деле они унижают их безмерно, не понимая того. И как жив Господь благословенный, верно, что представители этой группы наносят ущерб великолепию Торы и омрачают ее сияние».

Отдадим все же Маймониду должное: он один из немногих писал о необходимости изучения светских наук и философии, так как был убежден, что, не имея определенного представления о мире, невозможно понять и принять «истины Откровения». Хотя у разума, по Маймониду, есть существенный недостаток: он может приблизить человека к Богу, но постичь его тот не в силах — высшим видом познания как было, так и остается изучение Божественного откровения.

Богослов XIII–XIV вв. Леви бен Гершом (Ральбаг) следует за Маймонидом, что изучение мира — необходимая «преамбула» к изучению Откровения: «…знакомясь с сущностью вещей, мы, насколько это возможно, постигаем премудрость Всевышнего».

Тем не менее из песни слов не выкинешь. Чаще всего иудаизм отрицательно относился к светским наукам и культуре и рассматривал религию как основоположение всякого знания о мире. Поэт и философ XI–XII вв. Иегуда Галеви яростно выступает против какого-либо «рационального познания» Бога и Откровения, противопоставляя Откровение и философию:

«…между верующим и философом разница очень велика: верующий стремится к Богу ради великой пользы, <…> а философ хочет познать Бога лишь для того, чтобы дать Ему истинное определение…».

Если бы я хоть немного верил в Бога, то, несомненно, относительно разума был бы не на стороне Саадия, Маймонида и Ральбага, а на стороне Галеви. Науки, особенно философия, очень опасны для религии, так как ориентированы не на приближение к Богу, а на познание материального мира, в котором Богу может вообще не найтись места. Галеви совершенно справедливо опасается, что жаркий свет разума расплавит любую веру: «…ты говоришь о религии, основанной на разуме и логических рассуждениях, но она открыта сомнениям».

Средневековый иудаизм более поздних эпох также активно выступает против познания мира с помощью разума: многие иудейские авторитеты были категорически против изучения любой философии, кроме иудейской, и естественных наук. Известный раввин конца XIV в. Ицхак бар Шешет писал:

«Книги по естественным (философским) наукам — не от Всевышнего это. Следует избегать их, ибо они пытаются искоренить два несущих столпа, на которых зиждется наша Тора, а именно то, что мир сотворен. <…> А, кроме того, они доказывают, что Всевышний не вмешивается в дела этого подлунного мира. И они пишут в своих книгах, что совершенное знание дает только (философское) исследование, а не Традиция. А мы, те кто знают истину из Традиции, считаем, что наша Тора совершенна, мы получили ее непосредственно от Бога у горы Синай, она выше всего, и все их исследования полный ноль и ничтожество по сравнению с ней. <…> Запрещено не только верить в то, что в них написано, но даже читать их».

Здесь следует в первую очередь обратить внимание не на восхваление Торы и «опускание» науки, в этом нет ничего нового и оригинального, а на слова «доказывают, что Всевышний не вмешивается в дела этого подлунного мира». Как только верующие поймут, что Бог не наблюдает за ними каждую секунду их существования, что Он больше не является всемогущим и всевидящим Большим Братом, религии как институту придет скорый конец. Поэтому единственное, чем должен заниматься правильный иудей, — это изучением Торы, в которой верно все, даже чудеса наподобие перехода моря и превращения рек в кровь.

Талмуд тоже много, с удовольствием и лукавством говорил о вреде светского знания:

«Бен Дама, сын сестры р. Ишмаэля, спросил у р. Ишмаэля: я уже выучил всю Тору, могу ли я теперь начать изучать греческую мудрость? Ответил ему р. Ишмаэль: сказано: Да не отходит сия книга закона от уст твоих, но поучайся в ней день и ночь (Иегошуа 1:8) — найди время, которое не было бы ни “днем”, ни “ночью”, и тогда сможешь учить греческую мудрость».

Но все же лучше всех о разуме сказал правнук основателя хасидизма раввин XVIII в. Нахман: «Где есть понимание, нет необходимости в вере». На самом деле, зачем человеку понимание, когда у него есть чудо слепой веры?

Современный ортодоксальный иудей недалеко ушел от своих братьев по вере, живших тысячи лет тому назад, и абсолютно уверен, что «если в некой точке, на некоем уровне вера и разум сталкиваются, то победу одерживают Тора и традиция». Иудаизм гораздо более ревностно, по сравнению с тем же христианством, относится к светским наукам и искусству. В религиозных школах иудаизм максимально ограничивает количество допущенных к изучению предметов, ведь в них могут содержаться идеи, противоречащие истине Откровения. Даже простое знакомство с такими идеями считается вредным и нежелательным. Образованность ценится, только когда она помогает следовать религиозным традициям и направлена на укрепление религиозной общины. Дети, воспитываемые в строгих религиозных семьях, лишены, как правило, таких развращающих правильный и благочестивый ум вещей, как телевизор и интернет. Зачем отвлекать неопытную молодежь от служения Богу?

Но справедливости ради отмечу, что хоть многолетнее изучение религиозных текстов является ничем не оправданной тратой интеллектуальных и физических ресурсов, нельзя не признать, что по сравнению с другими авраамическими религиями положение разума в иудаизме далеко не самое плохое. Для понимания Торы и особенно Талмуда необходимы абстрактное мышление и критический подход. Поэтому от учеников ешив требуют развивать абстрактное мышление и умение аргументировать свою точку зрения.

Говорят, что две тысячи лет гонений помогли разуму евреев. А как еще объяснить их интеллектуальные достижения в науке, литературе и музыке? Одно только количество выдающихся ученых-евреев и полученных евреями Нобелевских премий (103!) чего стоит. Но раввинов среди лауреатов почему-то нет…

Разум в рай не приведет

Credo quia absurdum est.

(Верую, ибо абсурдно)

Тертуллиан

Христианству пришлось намного больше бороться с разумом, чем двум другим авраамическим религиям, ведь оно, по существу, не является «чистым» монотеизмом, и «застряло» где-то посередине: от язычества ушло, но до монотеизма так и не добралось. Только в христианстве абстрактный иудейский Бог-идея спустился на землю и стал богочеловеком. Только в нем было категорически запрещено приравнивать изображения Бога и Его Матери (иконы и статуи) к языческим символам, идолам, хотя нормально функционирующий мозг никаких видимых различий между идолом и статуями Христа и Девы Марии обнаружить неспособен. Только при христианстве расцвел настоящий культ чудес, в совершении которых отчаянно соревновались между собой сам Бог, его апостолы и рядовые святые. Нельзя не согласиться, что принять все это рациональному мышлению было тяжело, если не невозможно.

Христианская теология с самого начала утверждала, что человеческий разум, как и все остальное, принадлежит Богу, и противопоставляла мирскую и божественную мудрость. У разума она видела три принципиальных недостатка.

Первый недостаток разума заключается в его неспособности воспринимать «нравственное добро», то есть разум никак не связан со сферой религиозной этики. Более того, он все время пытается строить свою собственную, автономную от Бога систему морали и житейского поведения.

Второй недостаток связан с присущими человеку страстями, которые влияют на его работу и заставляют делать ошибки, ведущие к главному врагу христианства — греху.

Третий недостаток разума, пожалуй, самый главный, состоит в его неспособности помочь человеку достичь Спасения — сделать это может только вера. Разум бесполезен для гарантированного попадания в рай. Такой разум, «неполноценный и бездуховный», необходимо как можно быстрее превратить в придаток божественной души. Он должен порвать всякую связь с телом, а еще лучше, если он сам начнет бороться с человеческим естеством (что аналогично ситуации, когда одна рука боролась бы с другой, а левая нога пинала бы правую).

Так что первый крестовый поход окончательно победившего христианства был не против язычников и мусульман, а против разума. Все началось, как обычно, с апостола Павла: он говорил, что мирская мудрость плоха хотя бы потому, что считает заповеди Христа несуразными. Разум склонен к критической оценке способа передачи Откровения, точности его аргументов и содержания. С точки зрения Бога, человеку нечем гордиться, и «мудрость этого мира есть глупость»: «И еще: Господь знает умствования мудрецов, что они суетны» (1К. 3:20).

Павел совершенно уверен, что гордиться своим интеллектом — признак высокомерия и самонадеянности, и, чтобы научиться у Бога, человеку следует признать униженную позицию собственной глупости. Беда разума в том, что он считает себя истиной в последней инстанции, смотрит на других свысока, не выносит других точек зрения и никогда не бывает скромным настолько, чтобы учиться или просто сидеть тихо рядом с другими и восхищаться. Поклонение мирской мудрости и вообще аргументы разума вносят в Христово братство разногласия, разрушая «замок Бога» и не позволяя действовать Святому Духу. Вам не кажется, что все сказанное апостолом Павлом как раз относится не к разуму, а к его, Павла, религии? Которая, очевидно, не хочет замечать бревно в собственном глазу!

Отталкиваясь от авторитетного мнения апостола Павла, христианство распространяет свою базовую концепцию противостояния божественной души и недостойного тела на взаимоотношения веры и разума: отныне существуют два пути познания: познание верой и познание разумом. Нечего и говорить, что разум неспособен познать Бога и руководствоваться верой. Как говорили отцы-аскеты, необходимо «свести ум в сердце».

Раннехристианский мученик Иустин Философ в работе «О Воскресении» писал, что слово Откровения...

«...не хочет подлежать испытанию посредством доводов, не допускает пред слушателями исследования путем доказательств, ибо его благородство и достоверность требует, чтобы верили тому, кто послал его».

Его ученик Татиан, один из основателей крайне аскетической секты энкратитов, или воздержников (энкратиты запрещали себе мясо, вино, не говоря уже о сексе), вообще презирал человеческий мозг:

«Подчиняясь повелениям Бога и следуя закону Отца бессмертия, мы отбрасываем все, что зиждется на человеческом мнении».

Странно только, что Отец бессмертия обрек нас всех на смерть и возвращать нам хваленое бессмертие явно не собирается.

Так что в качестве эпиграфа приписываемая Тертуллиану знаменитая фраза «Верую, ибо абсурдно» выбрана неслучайно — это горделивое воспевание иррациональности. Каждому христианину следовало бы почаще вспоминать это выражение, чтобы не забывать, на чем зиждется его вера. Тертуллиан безоговорочно ставил веру выше разума, и у него есть еще одно замечательное выражение:

«И умер Сын Божий — это совершенно достоверно, ибо нелепо. И, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно».

Он также категорически отвергал аллегорическое толкование Писания, считая споры о скрытом смысле библейского текста бесплодным умствованием, «расстраивающим желудок» и зачастую ведущим к ереси. Если некое положение Писания представляется нам абсурдным, это указывает лишь на то, что в нем содержится некая божественная тайна. Чем абсурднее сказанное в Писании, чем оно непостижимее и невероятнее, тем больше у нас оснований для веры в его божественное происхождение и смысл:

«…не можешь быть истинно мудрым, если не покажешься безумным в глазах мира, веря тому, что мир именует безумием в Боге». Единственным источником абсолютной истины и счастья является Христос: «…Христом установлено нечто единое и верное; этому безусловно должны верить народы».

Или так:

«Мы не хотим никаких затейливых диспутов после того, как мы получили в обладание Христа Иисуса, никаких дальнейших изысканий после того, как мы усладились Евангелием!»

Вот это вера, вот это гордость своей религией, на зависть сегодняшним религиозным фанатикам! Вот это образность языка!

Не забыл Тертуллиан и философию. Истины Откровения пришли от Бога, и поэтому они чисты от греха. Философия, напротив, представляет собой порождение ограниченного человеческого ума, который, как и все человеческое тело, заражен первородным грехом. Только не приобщенная к культуре душа есть христианка, а вот философия, очевидно, виновата в том, что породила все ереси. Поэтому философии не следует лезть на рожон и необходимо строго ограничиться только объяснениями Священного Писания.

Современник Тертуллиана Климент Александрийский на основании своего многолетнего изучения античной философии постановил, что никакая философия сама по себе не может познать мир. Только Откровение может усмотреть истину непосредственно и целиком, минуя всякие доказательства.

Признанный критик язычества Арнобий Старший подпевал апостолу Павлу и обличал бесполезность образования и знания, этих никому не нужных грамматики, риторики и особенно достойного презрения умения «изменять имена по падежам и глаголам».

Епископ и по совместительству философ IV в. Григорий Нисский на этот счет писал следующее:

«Пусть никто не требует от меня подтверждать признаваемое нами доказательством, потому что для доказательства нашего учения достаточно иметь дошедшее к нам от отцов предание, как некоторое наследство, сообщаемое по порядку от апостолов чрез последующих святых».

Человеку больше не требуются никакие науки: зачем они, если верующие, принадлежащие Христу, и так правят миром? Вера не нуждается в доказательствах, ей вполне достаточно свидетельств прошлого.

Блаженный Августин полагал, что счастье состоит в познании Бога и любую рациональную истину можно безошибочно постичь простым актом веры, так как все знание уже заложено в данной Богом душе. Вера превосходит любую философскую истину: «Будем же верить, если не можем уразуметь». Иоанн Златоуст, как и положено несравненному мастеру слова, утешал несведущих:

«Когда душа целомудренна, тогда не будет никакой потери от незнания красноречия». И предостерегал против разума: «Нет ничего хуже, как судить и измерять дела Божественные соображениями человеческими: таким образом можно далеко отпасть от камня веры и лишиться света».

Воистину, зачем нужны доказательства разума, если есть чудо? Бог всемогущ и может менять природные законы по своей воле: разверзнуть море, чтобы спасти евреев; позволить родить глубоким старухам и старикам, а молодежи непорочно забеременеть; ходить по воде; исцелять безнадежно больных и воскрешать умерших и многое другое. В христианстве с чудесами дело обстоит намного лучше, чем в других авраамических религиях. Призраки чудес все еще витают над человечеством и вызывают язвительные комментарии. Кристофер Хитченс в своей книге «Бог не любовь. Как религия все отравляет» пишет:

«Сообщений о воскрешении из мертвых, однако, не было уже давно, и ни один шаман, приписывающий себе такую способность, до сих пор не согласился выполнить этот трюк под наблюдением. <…> Но если верить Новому Завету, воскрешение мертвых было почти в порядке вещей. Иисус лично воскресил двоих — Лазаря и дочь Иаира… Кроме того, никто, судя по всему, не оставил никаких записей о том, “умерли” ли эти люди по второму разу, а если умерли, то как именно».

Беноццо Гоццоли. святой Петр и Симон Маг. 1461–1462

святой Петр остановил полет Симона Мага, произнеся имя Христа

Автор нашумевшей книги «Бог как иллюзия» Ричард Докинз так представляет библейскую историю:

«В праотеческие времена девственница родила сына без вмешательства мужчины. Этот сын, не имевший биологического отца, навестил усопшего друга по имени Лазарь, от которого уже исходил трупный запах, и тот незамедлительно ожил. Этот же не имеющий отца человек вернулся к жизни через три дня после собственной смерти и погребения. Через сорок дней этот человек взошел на вершину горы, и его тело вознеслось на небо. Если беззвучно прокручивать мысли в собственной голове, то не имеющий отца человек и его “отец” (который одновременно является им самим) услышит их и, возможно, как-то отреагирует. Он в состоянии одновременно прослушивать мысли всех людей, живущих на свете… Девственница, мать человека, не имеющего отца, никогда не умирала; ее тело вознеслось на небо. Хлеб и вино, получившие благословление священника (который должен иметь мужские половые органы), “становятся” телом и кровью не имеющего отца человека. Какие выводы сделал бы непредвзятый антрополог, приехавший в экспедицию в Кембридж для изучения верований местного населения?».

Церковь небезосновательно опасалась, что свойственная философии и науке в целом тенденция отсекать ненужные предположения и абстракции рано или поздно приведет к желанию отсечь Бога. Уверен, такое негативное отношение к разуму и знаниям очень нравилось простому верующему народу, который всегда видел в образованных людях отличительные признаки аристократов-угнетателей. Отсутствие «умствований» лучше всего достигалось отсутствием образования, так что совершенно не зря в уставе монашеского ордена францисканцев было сказано: «Пусть не учатся грамоте не знающие ее». Теолог X в. Симеон Новый Богослов вообще полагал, что образованные люди никогда не проникнут в тайны божьи, для этого необходимо «почувствовать себя безумным».

Естественно, что античный разум впал в декаданс сразу после окончательной победы христианства и ожил только через почти тысячу лет, во время Возрождения. Ожил, кстати, далеко не полностью: еще в начале XVII в. ученых, философов и теологов-отступников с радостью сжигали на кострах, как Джордано Бруно, или травили ядом, как Мирандолу.

В Средние века отношение к разуму не только не улучшилось, а напротив, стало еще более нетерпимым: Античность ушла далеко в прошлое, а количество образованных людей катастрофически уменьшилось. Даже в такой «невинной» сфере как искусство формируется строжайший канон: оно существует только как искусство религиозное, своего рода «Библия для неграмотных». На протяжении долгих веков основной тематикой христианской культуры становится Священное Писание.

Петр Дамиани, кардинал и католический святой XI в., произнес знаменитую фразу:

«Философия должна служить Священному Писанию, как служанка — своей госпоже».

Эта фраза стала кульминацией широко распространенного мнения, что разум некомпетентен не только в вопросах веры, но и во всех других духовных и жизненно важных. Единственным истинным наставником в вопросах богопознания и спасения, посредником между Богом и человеком может быть «молитвенный плач».

Его современник, архиепископ Ансельм Кентерберийский, тоже ставил разум вслед за верой: «Ибо я не ищу того, чтобы понять, дабы уверовать, а я верю, дабы понять. Ибо я верю также в то, что если бы я не уверовал, то я бы и не понял». Бернар Клервоский, авторитетнейший богослов и мистик, призывал посвятить всего себя изучению религии:

«Всякое знание хорошо, если основано на истине. Но время, данное человеку, кратко, и потому он больше должен заботиться о том знании, которое ближе к спасению».

Мнение Дамиани и Клервоского полностью разделял признанный церковный авторитет Фома Аквинский, автор «Суммы теологии»:

«Эта наука [теология] может взять нечто от философских дисциплин, но не потому, что испытывает в этом необходимость, а лишь ради большей доходчивости преподаваемых ею положений. Ведь основоположения свои она заимствует не от других наук, но непосредственно от Бога через Откровение. Притом же она не следует другим наукам, как высшим по отношению к ней, но прибегает к ним, как к подчиненным ей служанкам».

Византийский богослов и мистик XIV в. Григорий Палама считал, что для спасения необходимо осознать свою интеллектуальную немощь:

«Познание нашим умом собственной немощи и стремление исцелить ее представляются делом несравненно более важным, чем знание и исследование величины звезд, законов естественных явлений, происхождения низших [видов существ] и круговращения высших [светил]».

Прекрасное продолжение научных традиций Античности! Если бы общество слепо придерживалось этого мнения, мы бы все еще ходили с луком и стрелами.

Невозможность противоречить «истине Откровения» привела к полному упадку науки. Со времени принятия христианства в качестве государственной религии Римской империи и до конца XIII в. Европа жила постоянным пережевыванием одной и той же божественной истины и разработкой доказательств бытия Бога. Отсутствие таковых побудило основателя ордена иезуитов Игнатия де Лойолу призвать к пожертвованию интеллекта Богу. Этот призыв, непонятный и совершенно неприемлемый в рамках рационального мышления, весьма легко обосновать в рамках мышления религиозного. То, что рациональному мышлению кажется здоровым интеллектуальным любопытством, в религиозной системе координат представляет собой проявление греховной «похоти очей».

Гениальному проповеднику Мартину Лютеру приписывают следующее мнение:

«Желающий стать настоящим христианином должен вырвать глаза у разума».

А также:

«Разум — потаскуха дьявола. Все, на что он способен, это порочить и портить то, что говорит и делает Господь».

Интеллект, который в принципе не способен расстаться со стремлением анализировать все и вся, сидит в засаде в темном углу нашего «я» и всегда готов внушить сомнения стремящейся к Богу душе. Для достижения истинного духовного прогресса необходимо запереть плотские чувства, заглушить воображение и отказаться от всех познавательных способностей. То есть сделать себя абсолютно пустым и полностью готовым к приходу Святого Духа.

Было бы несправедливо и неуважительно не упомянуть и мнение выдающегося ученого, но, как мне кажется, весьма посредственного теолога Блеза Паскаля:

«Кто знает Иисуса, тот знает смысл всех вещей».

«Сердце имеет доводы, которых не знает разум».

Паскаль полагал, что после появления Откровения человек потерял звание «венца творения» и «царя природы», оказался «затерян, словно атом», а его жизнь превратилась в «тень, промелькнувшую на мгновение и исчезнувшую навсегда». Не согласен с Паскалем: как до появления Откровения, так и после него человечество рождало своих гениев. А вот жизнь самого Паскаля, которая началась с гениальных исследований и множества научных достижений в механике, математике, физике и философии, потеряла весь свой креативный потенциал, после того как он бросил науку ради религии. Это его жизнь полностью растворилась в религиозном единообразии и превратилась в «промелькнувшую тень».

Далеко не все великие умы Средневековья поддерживали постулат о превосходстве веры над разумом, а после наступления Нового времени число сторонников этого положения христианской доктрины стало стремительно сокращаться. Первым защитником разума стал английский философ и ученый Томас Гоббс, автор «Левиафана», выдвинувший свой знаменитый «естественный закон»:

«Естественный закон, lex naturalis, есть предписание, или найденное разумом общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, и пренебрегать тем, что он считает наилучшим средством для сохранения жизни».

Спиноза был уверен, что Священное Писание не является Божьим Откровением, превосходящим силы человеческого разума. Оно не содержит никаких доказательств бытия Бога как сверхъестественного существа и, в отличие от разума, имеет мало ценности для познания истины. Этот вывод он сделал после тщательного критического анализа текста Писания, в котором нашел массу противоречий и несуразностей: Адам не был первым человеком; Моисей не мог быть автором Пятикнижия; священные книги написаны не теми людьми, которым они приписываются, а коллективом авторов и много позднее по времени, чем принято считать. И действительно, авторы Евангелий предлагают радикально различные версии Нагорной проповеди, помазания Иисуса, предательства Иуды и отречения Петра. На основе этого Спиноза обвиняет христианскую церковь в ограничении и отрицании Бога: бесконечный Бог не может замкнуться в конечном существовании, стать Богочеловеком, вознестись и потом превратиться в Бога-надзирателя. Спасение достижимо только на земле и только через рациональное знание:

«Вера превратилась в легковерие и предрассудки, и притом какие предрассудки! Это такие предрассудки, которые превращают людей из разумных существ в неразумные; это предрассудки, которые кажутся намеренно измышленными, чтобы совершенно потушить свет разума».

Рембрандт. Жертвоприношение Исаака. 1635

Авраам осуществляет «прыжок веры»

Мало что изменилось и в последующие эпохи. Да и не могло измениться: иррациональный характер религии никуда не делся. Популярный датский теолог и писатель Сёрен Кьеркегор без всякого стеснения связывал религию с абсурдом: по его мнению, христианская вера начинается там, где полностью прекращается рациональное мышление. В качестве примера он приводит историю Авраама и его сына Исаака. Бог пожелал испытать Авраама и повелел ему принести в жертву своего единственного и долгожданного сына Исаака, которого старец, после долгих и безуспешных попыток, родил в 70 лет. Несмотря на жестокое и бессмысленное приказание Бога, Авраам оставляет область рационального и этического и совершает «прыжок веры», то есть доверяет себя Богу наперекор всем мыслимым человеческим законам.

Мораль здесь проста: чем абсурднее призыв веры, тем больше должно быть стремление ему следовать. По мысли Кьеркегора, такой отчаянный «прыжок веры» возможен только при признании высшего Существа, находящегося за пределами человеческого понимания. И только это позволяет постичь божественную истину.

Русский экзистенциалист Николай Бердяев писал, что главное достижение христианства состоит в освобождении человека от власти греческого Космоса и от ложного впечатления, что он сам способен познать мир и действовать в нем. Интересно, где бы мы все были, если бы следовали этому «главному достижению христианства»? В кельях монастырей?

Сегодняшнее христианство так же не прекращает нападок на разум. Французский кальвинист и социолог Роджер Мель говорит, что наличие разума не может быть признано однозначно положительным, так как то, что принято считать «естественным светом разума», несет на себе следы первородного греха. Куда лучше «обновление ума», о котором говорил апостол Павел и которое связано с верой в Спасителя. Именно оно открывает нам совсем иные, недоступные разуму пути познания. С апостола Павла начали и к нему же вернулись!

Известнейший британский теолог и религиозный философ Джон Хик объясняет, как человек получает знание о Боге и чем вера отличается от других форм познания. Мое внимание привлекла следующая цитата из его труда «Кто или что есть Бог?»:

«Бог может творить и действительно творит чудеса в том смысле, что он заставляет происходить те вещи, которые бы иначе никогда не произошли, и он предотвращает то, что иначе бы произошло. Это вмешательство <…> может быть постигнуто только верующим человеком. Но люди также верят, что Бог иногда вмешивается в дела этого мира в ответ на их молитвы. Иначе какой смысл в молитвах?».

Это как раз тот самый далеко не редкий случай, когда доказывают одно, а на деле получается совсем другое. Если божественные чудеса видны только верующим, то для неверующего Бог бесполезен. Тем более что если следовать Хику, то и верующему пользы от Бога мало: Он только «иногда» проявляет себя на земле и только «иногда» отвечает на обращенные к Нему молитвы. Согласимся с Хиком: в молитвах действительно нет никакого смысла. Но хотелось бы спросить у него: с чего он взял, что вера есть форма познания?

Также о чудесах высказывался писатель и христианский апологет Клайв Льюис:

«Тот факт, что Бог может менять поведение материи, а подчас и делает это, производя то, что мы именуем чудесами, составляет часть христианской веры, но сама концепция общего, а следовательно, стабильного мира требует, чтобы подобные вещи случались исключительно редко».

Эта пресловутая «часть христианской веры» явно была бы побольше и покрепче, если бы «чудеса» случались почаще. Не знаю, как вам, а мне бы не помешало увидеть воскрешение из мертвых или хотя бы идущего по воде человека.

В принципе, негативное отношение христианства к философии и знанию понять можно: слепой вере очень трудно выдержать столкновение с разумом. И вообще, если бы разум мог спасти мир, то приход Христа был бы не нужен. Поэтому с точки зрения религии все эти творения разума, все эти хваленые науки о человеке — философия, история, антропология, социология, психология — ничего не добились: они так и не смогли «спасти» человека от греха. А религия пришла и всех без исключения спасла! И совершенно неважно, что сама постановка вопроса о необходимости «спасения» ставит крест на человеке как на мыслящем существе. Ведь человек и есть ра-зум: уберем разум — и нет человека.

Интеллектуальный подъем Запада,