Глава пятая, в которой на молодых красавиц обрушиваются новые несчастья и Соколиному Взгляду и двум доблестным чихохокам приходится вновь отправиться на поиски красавиц

 

Колонна французов, которых насчитывалось около двух тысяч человек, медленно двигалась через зелёную низменность, шаг за шагом удаляясь от реки. На густой опушке леса показались Ирокезы. Они стояли плотными рядами, покрытые яркими красками и татуировками, и пристально смотрели на своих врагов. Некоторые, точно коршуны, двигались вслед за французами. Их лица не предвещали ничего доброго, и казалось, что дикари не бросались на колонну французов лишь потому, что их сдерживало присутствие многочисленных англичан. Некоторые индейцы подходили совсем близко к врагам и что-то выкрикивали на своём непонятном языке.

 

Здесь вполне уместно заметить, что белые колонисты и солдаты совсем не заботились о том, чтобы познакомиться поближе с языками индейцев. В то время, о котором идёт речь, ни французы, ни англичане не понимали языков, на которых говорили Шесть Племён. Белые люди полностью зависели от тех немногих переводчиков, которые выросли в среде дикарей и там выучили чужой язык. Так, например, в первой четверти восемнадцатого столетия все английские уполномоченные по делам Ирокезов вынуждены были довериться одной голландке, единственной из всех в Олбани знавшей язык племени Мохоков. Эту голландку в свою очередь переводил на английский язык шотландец. Французам же пришлось положиться на усердие иезуитских проповедников, которые пылко взялись за изучение индейских наречий и сделались реальной связующей нитью с туземцами. Да и некоторые индейцы проявили любознательность и выучили европейские языки, кто английский, кто французский, хотя в большинстве своём дикари общались с Бледнолицыми при помощи так называемого языка жестов [17].

 

Но я слишком отступил от моего повествования. Вернёмся к французам, покинувшим форт Анри.

 

Некоторые из Ирокезов, считавшие себя посмелее и кичившиеся своей храбростью, замешались в ряды врагов и что-то безостановочно говорили. Одни из них были раскрашены по всему телу зелёными и белыми широкими полосками, другие испещрены мелкой узорчатой татуировкой на руках, груди и лице, тела третьих невозможно было разглядеть, так как они закрыли себя от колен до самого горла длинными щитками из скреплённых между собой прутьев. Все были возбуждены до предела.

 

Авангард колонны под предводительством Пьера Хейхоя дошёл до ущелья и скрылся из виду английской армии. Вдруг Корина услышала звуки перебранки и повернулась в сторону раздражённых голосов.

 

Один из солдат отстал от своего отряда, и туземцы навалились на него со всех сторон, нагло отбирая его жалкие пожитки. Среди этих дикарей выделялся один очень рослый воин, достаточно алчный для того, чтобы не уступить награбленное, и беспрестанно толкавший солдата в грудь. В дело вмешались посторонние: кое-кто поспешил на выручку французу, но Ирокезы были настроены решительно. Голоса делались всё громче и озлобленнее. В конце концов собралась толпа дикарей человек в сто, они, точно по волшебству, выросли там, где за минуту перед этим было не больше десяти Ирокезов. Среди них Корина различила Хитрую Лисью Морду. Он вклинился в толпу соплеменников и обратился к ним со всей страстью своего коварного красноречия.

 

Через несколько минут раздался зловещий вопль. Женщины и дети остановились, сбившись вместе, словно стая испуганных птиц. Индейцы, рассеянные по лесу с обеих сторон по движению французской колонны, вздрогнули от нетерпения и подняли своё оружие. Тотчас по всей долине разлился дикий вой. Несколько сотен дикарей выбежали из леса и в одно мгновение рассыпались по длинной равнине. Завязалась кровопролитная схватка. Тут и там неуверенно хлопнули ружья, задымив пространство сизыми облачками. Но сопротивление только распаляло Ирокезов, и они продолжали наносить удары даже мёртвым.

 

Овладев собой, офицеры начали отдавать команды. Отряды быстро и дисциплинированно выстроились в сомкнутые ряды, пытаясь остановить нападающих внушительным видом военного фронта. Но отсутствие боеприпасов превратило стройные ряды в бесполезные танцевальные фигуры. Солдаты могли усмирять обезумевших краснокожих только штыками, что было для них делом вполне привычным, так как в то время солдаты французской и английской армий были приучены вести массированные штыковые атаки. Огневая мощь использовалась лишь залпами и по команде. Это редко давало результаты, проворные дикари ловко выхватывали у французов винтовки и тем самым лишали их возможности обороняться.

 

Невозможно сказать, сколько времени прошло с момента нападения дикарей. Может быть, страшная сцена продолжалась всего десять минут, но большинству французов она показалась вечностью.

 

Корина и Элина, поражённые ужасом, крутились на своих лошадях, словно привязанные к одному месту. Вокруг галдели женщины и дети, бесполезно бегали взад и вперёд солдаты. Повсюду раздавались крики, стоны и проклятия.

 

Со стороны форта появился английский отряд, и вскоре их красные мундиры смешались с синими французскими кафтанами. Английская брань стала звучать громче индейских воплей.

 

– Дьявольские дети лесов! Вероломные псы Длинного Дома! – орал во всю глотку молоденький английский офицер, скача на коне между блистающими топорами и стуча плетью по спинам дикарей. – Как вы смеете позорить честь английской короны? Немедленно прекратите это безобразие! Немедленно верните вещи их законным владельцам! Прекратите драться, чёрт вас подери, или я скажу кому надо, что вы не достойны быть нашими друзьями!

 

Находившиеся поблизости от англичан Ирокезы нехотя останавливались, но кое-кто пытался улизнуть в сторону, чтобы вновь очутиться среди дерущихся. И всё же с появлением английских солдат страшная драка пошла на убыль.

 

К своему несчастью, Корина и Элина были далеко от того места, где англичане начали утихомиривать своих краснокожих союзников. Внезапно перед лошадью Корины возникла знакомая фигура Хитрой Лисьей Морды.

 

– Ага! Вот вы и попались, белокожие женщины! – радостно закричал он, хватая окровавленной рукой платье Корины. – Теперь уж я вас не отпущу, вы обе сделаетесь дочерьми Ирокезов. Что вы так смотрите на меня? Неужели вигвам Ирокеза хуже этого места, залитого кровью?

 

– Прочь! – воскликнула Корина с жаром и заломила руки над головой. – Ты мне противен, грязный варвар. Мне и моей сестре пришёлся по сердцу совсем другой индеец!

 

– Ах, я знаю, про кого говорит сейчас твой славненький язычок. Ты мечтаешь о Торопливом Олене! Но этого выскочки здесь нет. И ты никогда больше не увидишь его! Как ты могла, Черноглазая, обратить внимание на мужчину с такой причёской, как у него. Ведь его голова выбрита лишь наполовину! Это позор, а не причёска. А он ещё называет себя Делавэром. Тьфу! А теперь хватит лясы точить. Мы отправляемся в мою деревню.

 

– Чудовище! – выпалила Корина.

 

– Это весьма спорный вопрос. Я не нравлюсь, может быть, тебе, но твой друг в одежде офицера смотрел на меня с удовольствием. Почему вы, белые женщины, ничего не понимаете в мужчинах?

 

Хитрая Лисья Морда схватил под уздцы обеих лошадей и потянул их за собой. Откуда-то со стороны вынырнула из галдящей толпы тощая фигура Гевкамена и последовала за растерянными сёстрами.

 

– Сударыни, я иду за вами, не бойтесь ничего. Я отпугну проклятых варваров моими священными песнями! – голосил Гевкамен, то и дело спотыкаясь о наваленные трупы.

 

Хитрая Лисья Морда, умевший избегать опасностей и ускользать от преследования, спустился в узкую ложбину и по ней вошёл в лес. Там его поджидали несколько других индейцев, спокойно сидевших на земле и что-то лениво жевавших. Обе девушки оглянулись туда, где минуту назад их окружали страшные крики и брызги крови, и вздохнули.

 

– Я знал, что белым женщинам станет легче, когда я уведу их подальше от сражения, – оскалился Ирокез.

 

Скоро дорога пошла в гору. Гевкамен, увидев, что никто не обращал на него внимания, вероятно считая слишком ничтожным, заголосил пуще прежнего и прибавил шаг.

 

Тем временем англичане сумели утихомирить разбушевавшихся туземцев, но в долине осталось лежать почти двести мёртвых тел, в которых всего несколько минут назад теплились французские души. Люди поспешно разбрелись в разные стороны, чтобы поскорее забыть о случившемся ужасе. Бледнолицые обеих сторон проклинали коварство краснокожих, а краснокожие поносили на чём свет Бледнолицых за то, что те не умели понять воинскую страсть краснокожего воина.

 

Пару дней спустя английская армия взорвала стены форта Анри и покинула берега тихой реки, чтобы никогда больше не возвращаться в те дикие края. Теперь над лесом и водой царили покой и дух недавней смерти. Крепость представляла собой груду дымящихся развалин. Обуглившиеся балки, осколки артиллерийских снарядов, обломки каменных построек, осыпавшиеся траншеи – всё это было внушительным, но единственным напоминанием о белых людях на берегу реки, которую индейцы называли Тихий Вздох.

 

Погода сильно изменилась за два дня, солнце скрылось в облаках. Ветер дул неровно, то опускаясь к самой земле и что-то нашёптывая ей, то вздымаясь вверх и сгибая верхушки могучих елей.

 

За час до заката из леса вышли по узкой тропинке четыре человека, в которых, если бы я сделал описание их внешнего вида, читатель с лёгкостью узнал бы знакомых нам героев. То были Соколиный Взгляд, Здоровенная Змея, Торопливый Олень и Пьер Хейхой. Первые трое смотрелись вполне отдохнувшими и сытыми, но бедняга Пьер был бледен, худ и нервен.

 

– Вот видите, мой друг, – говорил белый охотник, продолжая, по всей видимости, какую-то долгую беседу, – ваша армейская война ужасна и бестолкова. В ней нет места подвигу. Одни приказы и бездумные их исполнения. И такие же скверные последствия. Если бы вы принадлежали к вольным стрелкам, как я, вы бы никогда не попали в эту переделку и не потеряли вверенных вам молодых женщин. Клянусь всем самым дорогим, Торопливый Олень не упустил бы ни Черноглазой Корины, ни Златовласой Элины. Полагаю, что не упустил их и Хитромордая Лисица.

 

– Это ужасно, – качал головой майор.

 

– Не вижу в этом ничего ужасного. Среди индейцев попадаются иногда потрясающие экземпляры, и я думаю, что известный вам Ирокез относится именно к таким мужчинам. Девушки не будут разочарованы, – ответил Соколиный Взгляд.

 

– Да, я согласен с вами, – быстро закивал Пьер, – этот индеец и мне приглянулся. Очень выразительный. Жаль, что его интересуют женщины.

 

– Вовсе не жаль, – бросил через плечо Торопливый Олень, – ведь не уведи он сейчас этих женщин, у меня не было бы повода гнаться за ним.

 

– Смотрите, – остановился Здоровенная Змея, – здесь ясный след конских копыт и отпечатки мокасин Массавомаков. Вот и след Хитромордой Лисицы.

 

– Откуда ты знаешь, что это его отпечаток, вождь? – поразился Пьер проницательности Чихохока.

 

– Его мокасин протёрся под большим пальцем правой ноги. Я уже давно отметил это. Хитромордая Лисица – жадный Ирокез. Он не взял с собой в поход новой обуви.

 

– Жадность не доведёт этого свирепого дьявола до добра! – воскликнул Торопливый Олень. – Зачем ему сразу две белые женщины? У Ирокезов не бывает по несколько жён. Вот если бы он был Сюксом, он бы мог иметь сразу нескольких женщин, но он Ирокез.

 

– А вот и след чьих-то ног в башмаках, – заметил Соколиный Взгляд. – Да неужто наш Гевкамен присоединился к ним?

 

– Почему именно он? – удивился Пьер в очередной раз прозорливости своих спутников.

 

– Тут и гадать не приходится. Разве вы не приметили вон там под кустом потрёпанную книжечку? Это тот самый томик, что лежал у него в камзоле. Лучшие песни королевского двора.

 

– Я склоняю голову перед вашим умением читать следы, – восхитился Пьер Хейхой, забегая вперёд и приглядываясь к отпечаткам ног. – Как бы я хотел уметь так видеть, господа! Но чем же я смогу быть полезен вам? Что я-то могу сделать?

 

– Вы можете шагать позади нас, чтобы не затоптать следы, – ответил охотник.

 

– Ух! – выдохнул Здоровенная Змея и присел на корточки, поднимая с земли тонкую золотую цепочку с крохотным медальоном. – Это я видел между грудей Златокудрой. Красивая вещица, но груди её мне понравились сильнее.

 

– А вот носовой платочек, – нагнулся Соколиный Взгляд и поднёс находку к глазам. – Эх, зрение моё начинает ослабевать, и это есть верный признак старости. Такую белую тряпицу я раньше углядел бы со ста шагов, повернувшись к ней спиной, а теперь что-то не так с глазами сделалось. Теперь же я могу обнаруживать вещи только по запаху, но спасибо и на том. А этот платочек источает такой чудесный дух, смешавший в себе аромат туалетной воды и запах женской кожи… Послушай, Здоровенная Змея, не сделать ли нам привал?

 

Старший Чихохок сразу остановился и опустился на землю.

 

– Думаю, что нам надо раскурить трубку, – произнёс Торопливый Олень и сел рядом с отцом, бережно опустив обе руки в длинный кожаный мешок, привязанный к поясу. Через несколько секунд Хейхой увидел в его ладонях обёрнутую в мягкую кожу палку.

 

– Это что? – поинтересовался Пьер.

 

– Калумет, – ответил белый охотник.

 

– Калумет? Трубка Мира?

 

– Просто трубка, но европейцы обычно любую индейскую трубку называют Трубкой Мира. Очень давно кто-то из первых французских первопроходцев назвал эту трубку калуметом из-за её длинного мундштука [18]. Индейцы считают священным именно мундштук, а не чашечку, куда набивается табак. Мундштук вызывает у них какие-то ассоциации с дыханием, горлом, голосом, что в свою очередь сопоставляется с человеческой речью, с общением, то есть с одним из важнейших принципов жизни [19]. – Соколиный Взгляд задумчиво поднял глаза к вечернему небу. – Понятие Трубки Мира является замечательным даром, который, увы, оценен недостаточно. Никто не знает, откуда пришла к индейцам курительная трубка. Мало кто из белых осознаёт её значение, а вполне возможно, что знание о её точной роли в индейской жизни смогло бы помочь нам понять до конца и некоторые из наших собственных проблем.

 

– Вы меня заинтриговали. – Пьер улыбнулся. – Мне вообще начинают нравиться ваши лесные братья. И не только Волки-Делавэры, даже Ирокезы. Есть в краснокожих дикарях нечто такое, что захватывает меня. Похоже, что если основательнее изучить их, углубиться в их жизнь, то она поглотит безвозвратно, так много в ней необъяснимой прелести.

 

– Вы правы, майор, совершенно правы, – согласился Соколиный Взгляд. – Именно поэтому я, высокообразованный человек, живу бок о бок с ними – варварами, обмазанными медвежьим жиром и красками. Мне приятны их обычаи, хотя я и вижу в них слишком много дикого. Но ведь и мы, дети цивилизованной Европы, ничуть не мягче в своих поступках на самом деле. Просто мы привыкли к другой форме дикости. Не так ли?

 

– Не стану спорить, мой друг.

 

Тем временем Чихохоки разожгли костёр и раскурили трубку. В глубоком молчании они втянули в себя душистый дым – сперва Здоровенная Змея, затем Торопливый Олень – и передали трубку Соколиному Взгляду. Он последовал их примеру, глотнув ароматную струю и пробормотав какие-то слова на индейском языке.

 

– Теперь ваш черёд, майор.

 

– Но я не курю.

 

– Можете не затягиваться, майор, просто возьмите трубку в руки и наберите этого дыма в рот. Когда будете выдыхать его, вознесите Господу коротенькую молитву, – сказал охотник.

 

Когда трубка была выкурена, Здоровенная Змея сказал:

 

– Пока я курил, ко мне пришло видение. Медведь и черепаха. Они шагали вместе с нами и разгребали своими руками врагов, враги лишь удивлённо раскрывали рты при этом. Медведь и черепаха помогут нам…

 

– Но как, вождь? – спросил Пьер. – Как они нам помогут?

 

– Этого я не знаю. Мы будем ждать, – ответил Чихохок, и оба индейца занялись приготовлением скромного ужина.

 

– Прислушайтесь! – Пьер настороженно поднял вверх указательный палец. – Какие-то вздохи!

 

– Ничего страшного, – отмахнулся охотник, – это лишь призраки.

 

– Какие призраки? Что вы глупости плетёте?

 

– Обычные призраки, – равнодушно пояснил Соколиный Взгляд, – невидимые лесные жители. Их тут много. Разве вы не слышали их голосов раньше? Странно, у вас, видно, что-то со слухом, мой друг.

 

Во мраке ночи лес казался страшным. Хейхой некоторое время сидел неподвижно, весь превратившись в слух, затем незаметно для себя уснул. В действительность его вернуло прикосновение Соколиного Взгляда к его плечу.

 

Открыв глаза, Хейхой увидел, что охотник прижал палец к губам, приказывая майору не производить ни звука. Угли костра тлели в нескольких шагах от Пьера, и возле них он различил согнувшуюся фигуру старшего Чихохока, который явно дремал. Ружьё лежало так близко от него, что стоило лишь протянуть руку, чтобы мгновенно схватить его. Томагавк находился прямо между ног. Хейхой думал, что вождь спал, но в действительности туземец был настороже, приведённый в готовность тем же звуком, что и белый охотник. Торопливого Оленя нигде не было видно. Но майор Пьер Хейхой не различал ничего подозрительного в лесных шумах.

 

Он хотел было обратиться к Соколиному Взгляду с вопросом, но в ту же секунду в лесу мелькнула ружейная вспышка, раздался выстрел. Над костром, у которого сидел Чихохок, взвились искры. Когда Хейхой взглянул туда второй раз, то увидел, что Здоровенная Змея исчез.

 

Между тем белый охотник уже держал ружьё наготове и с нетерпением ожидал, когда появится неприятель. Раза два до него донёсся шелест кустарника и топот ног – в чащу бросились какие-то фигуры. Затем грохнул выстрел.

 

– Это Торопливый Олень, – сказал охотник. – Я узнаю голос его выстрела так же хорошо, как отец знает голос своего ребёнка, потому что сам владел этим оружием, пока не раздобыл себе получше.

 

– Что всё это значит? За нами следят?

 

– Во все глаза, мой друг. Но те глаза, что были слишком близко от нас, через минуту-другую закроются навсегда, чтобы никогда больше не проявлять излишнего любопытства.

 

Появился Здоровенная Змея и спокойно уселся на прежнее место.

 

– Ну что там? – спросил Хейхой.

 

Индеец ответил лишь после того, как внимательно осмотрел головню, в которую попала пуля, чуть было не оказавшаяся для него роковой. После этого он с удовольствием поднял палец и произнёс по-французски:

 

– Один. За вторым пошёл Торопливый Олень.

 

В ту же секунду к месту стоянки шагнул из тьмы младший Чихохок.

 

– Один, – проговорил он, демонстрируя отрезанный скальп врага.

 

– Похоже, сегодня выдалась весёленькая ночка, – хмыкнул Соколиный Взгляд.

 

– Надо уходить сейчас, – предложил старший индеец. – Массавомаки бродят вокруг. Надо отправиться к реке и найти лодку.

 

– Но как же следы? Ведь мы нашли следы девушек! Неужели мы оставим поиски? – схватился за голову Пьер.

 

– Нет. Просто мы сделаем небольшой крюк по воде, чтобы обмануть Ирокезов. Пусть не думают, что мы заняты поисками их пленников, – объяснил охотник. [20]

 

…Здоровенная Змея положил своё весло. Торопливый Олень и Соколиный Взгляд вели каноэ по запутанным, извилистым протокам. Внимательный взгляд старшего Чихохока переходил с островка на островок, с одной заросли на другую; его острый взгляд устремлялся вдоль обнажённых скал и грозных лесов, нахмурившихся над узкими протоками.

 

Хейхой с интересом рассматривал красивые места, временами даже забывая о тревоге. Но внезапный возглас вождя встряхнул его.

 

– Что-нибудь случилось?

 

Индеец вместо ответа опустил весло в воду и присоединился к своим товарищам. Пирога полетела стрелой.

 

– Что произошло, Наталиэль? – повторил свой вопрос Пьер.

 

– Ирокезы. Вон они! – Охотник кивнул куда-то в сторону.

 

Хорошо знакомый треск ружья, пуля из которого скользнула по спокойной поверхности пролива, и раздавшийся пронзительный крик указали Пьеру направление, куда повернуть голову. Он сразу увидел в утренней мгле две берестяные лодочки с бритоголовыми дикарями.

 

– Если мы будем держать такую дистанцию, то нам ничто не повредит, – спокойно заявил Соколиный Взгляд, посмотрев через плечо, – у Ирокезов во всей нации не отыщется ружья, которое достало бы нас на таком расстоянии. Так что будем грести во всю мощь.

 

Долгое время лодчонки мчались по воде в полной тишине, если не считать плеска волн. Но преследователи превосходили беглецов числом гребцов, и Хейхой заметил, что охотник стал с беспокойством поглядывать назад, как будто ища какие-нибудь способы помочь их бегству. Мало-помалу расстояние между ними стало сокращаться.

 

Вскоре залп ружей Ирокезов прервал тягостное молчание. Одна из пуль вышибла весло из рук вождя; пролетев по воздуху, оно упало в воду далеко от каноэ. Преследователи радостно закричали и выстрелили ещё раз.

 

– Майор, займите-ка моё место, – проворчал Соколиный Глаз, – а мне придётся напомнить этим пройдохам, кто такой Длинный Карабин.

 

Охотник проверил, заряжено ли его ружьё, потом быстро прицелился и потянул спусковой крючок. Находившийся на носу переднего каноэ Ирокез, приготовившийся стрелять, упал навзничь, винтовка вывалилась из его рук в воду. Индейцы подняли вой, в котором ясно зазвучали нотки досады.

 

Путь каноэ лежал теперь вдоль высокого скалистого берега.

 

– Тут есть замечательное местечко, где мы сумеем ловко пристать к берегу и скрыться, – сказал Соколиный Взгляд, заряжая своё ружьё и подтягивая к себе оружие Чихохоков. – А я, пока суть да дело, угощу Массавомаков ещё доброй горстью свинца.

 

Он ловко выстрелил три раза подряд из всех ружей, свалил двух Ирокезов и пробил днище одной лодки. Преследователи смешались и замедлили свой ход.

 

– Ну вот, теперь пора и на землю ступить.

 

Они быстро выгрузились и легко побежали вверх по камням.

 

– Старайтесь не наступать на траву, майор, – подсказывал охотник, – а уж камни умеют хранить тайны. А вообще-то я советую вам сменить ваши неуклюжие высокие башмаки на обычные индейские мокасины.

 

– Но это совсем не модно. Меня бы никто не понял из моих близких друзей, если бы узнал про такое, – расстроился Пьер.

 

– Чушь собачья. Мокасины являются выдающимся индейским изобретением, и очень древним. Они удивительно удобны в своей прилаженности к ноге, прекрасны по материалу и отделке и прочны в носке. Они могут поспорить с лучшим приспособлением для защиты и украшения ноги, когда-либо изобретённым как в древние, так и в новые времена. Это единственное, в чём индейцы опередили остальные народы. Мокасины заслуживают того, чтобы их поставили в один ряд с самыми лучшими частями одежды, если говорить о полезности, прочности и красоте.

 

– Но где же мне взять мокасины?

 

– Сейчас подстрелим кого-нибудь из Ирокезов и снимем с него обувку.

 

– То есть с чужой ноги?

 

– Конечно. А вас что-то смущает?

 

– Но ведь могут быть всякие там грибки и прочие кожные болезни, – возразил Пьер.

 

– Чепуха, мой друг. Индейцы чистоплотны до ненормальности. Никаких грибков у них не бывает, равно как и венерических заболеваний.

 

– Правда? – оживился француз. – А Париж, знаете ли, просто замучен всевозможными недугами, которые случаются в результате неразборчивых любовных связей. Да-с, Париж стал похож на клоаку.

 

– Я не был в Париже с детства, – задумчиво произнёс охотник.

 

– С тех пор он сильно изменился. Я не дома и улицы имею, конечно, в виду, а людей, моду, общий дух. Женщины совершенно распустились. Совсем недавно, например, в моду вошла обнажённая грудь, и теперь вырез на платье делается по возможности более глубоким. То, что раньше считалось неприличным, сегодня стало не только допустимым, но чуть ли не обязательным. Помню, одна мать сказала своей дочери, когда они пришли в общество, где были не только дамы, но и мужчины: «Глупая девочка, ты почти совсем закрыла свою грудь. Терпеть не могу твоей дурацкой стыдливости». Да, сударь, подобная стыдливость глупа в глазах опытной женщины, знающей, что нет для мужчины более соблазнительной приманки. Некоторые особы дошли до того, что выходят на улицы с совершенно открытой грудью. Вокруг них обязательно собираются целые толпы, однако никто не осуждает модниц, но даже наоборот [21]… Женщины – коварные создания. Они придумали столько приманок для наивных своих поклонников: при помощи лифа, корсета и специальной брони из рыбьей кости, которая отодвигает назад плечи и руки, тем самым заставляя женскую грудь выдаваться вперёд, женщины принимают такое положение, в котором её хотят преимущественно видеть. Но заметьте – нет в этом ничего естественного!

 

– Что ж, таковы причуды цивилизованных нравов, – ответил охотник. – Здесь (среди дикарей) вы никого не удивите голым телом. Здесь совокупляются без всякого стеснения прямо на глазах у соседей и детей, потому что живут все в одном доме, где нет отдельных спален. Здесь некому воскликнуть: «Прикройте грудь, чтоб я вас слушать мог: нам возмущают дух подобные предметы, и мысли пагубным волнением согреты…»

 

– «Ужель соблазн так трудно побороть, и столь губительно на вас влияет плоть?» – продолжил Пьер. – Я вижу, вы любите Мольера?

 

– Нет. Не люблю. Но иногда хочется щегольнуть вдруг чем-нибудь таким вот, литературным… Что там ещё в памяти затерялось?

 

Любовь, влекущая наш дух к красотам вечным,

 

Не гасит в нас любви к красотам быстротечным;

 

Легко умилены и очи и сердца

 

Пред совершенными созданьями Творца:

 

Ведь то его лучи сияют в вам подобных,

 

Но в вас он сочетал всю прелесть чар беззлобных:

 

Он вашему лицу дал яркость красоты,

 

Смущающую взор, влекущую мечты…

 

– Вы чудесно читаете стихи! – захлопал в ладоши Пьер Хейхой.

 

– Да, но давайте будем меньше разговаривать, ибо слова отнимают слишком много сил, а нам надо так высоко взобраться. Горы здесь крутые, тропинки сыпучие, дикари злющие…