Рассказанная биологом Ларисой о пятачке, которому, как оказалось, цены нет, хотя на него много не купишь



У меня особо сложных отношений с деньгами никогда не было: в двадцать пять лет я уже кончила аспирантуру, получила место младшего научного сотрудника и неплохую зарплату. Мама врач, отец строил аэродромы по всей стране, а потом имел отношение к строительству космодромов. Нет, не Байконур, есть еще кое-что, но это не наша тема… Когда я заявила родителям, что замуж выходить не собираюсь, а хочу завести ребенка и жить одна, это для них была катастрофа, которую они с трудом пережили. Но смирились и помогли мне купить кооперативную квартиру, однокомнатную. Но как сын подрастет, я ее сменяю на двухкомнатную, уже деньги начала откладывать. Себе я ни в чем не отказываю, хотя, могу признаться, и потребностей особых у меня нет. За границу я езжу за государственный счет, в плане обмена научной информацией, отдыхаю, где хочу, бриллиантами не увлекаюсь, а машина мне не нужна — возни с ней много. Так что денег мне хватает, даже про запас кое-что отложено, на всякий случай. А больше всего мне придает уверенности то, что почти всем этим я обязана самой себе.

Но был в моей жизни случай, когда моя судьба зависела от пятачка, когда я, атеистка, молила Бога о пятачке — и Бог мне его послал. Просто ничем иным не объяснить этот случай, как не вмешательством высших сил.

Было это когда я еще училась в аспирантуре. Занималась я генетикой, которая тогда еще только недавно из «продажной девки буржуазной науки» превратилась в «передовую отрасль отечественной биологии». Репрессированных генетиков, кто остался жив, реабилитировали, допустили к науке, возвели в ранги. Но не всех. Прослышала я, что в одной автономной республике, где было полным-полно лагерей, в университете преподает один такой «невозвращенец» биологию и потихоньку занимается генетикой. И как раз той темой, которая меня больше всего интересовала тогда, да и сейчас интересует: возможностью предсказывать генетические отклонения в развитии плода в первые месяцы беременности. И решилась я на почти невозможное: заполучить этого упрямого старика себе в научные руководители. Все говорили вокруг, что шансов никаких, что именно ленинградские ученые его в свое время предали и дали посадить, а потому он вообще отказывается приезжать а наш город, даже когда его приглашают на встречи с иностранными учеными.

Написала я старику письмо. Он не ответил. Я написала второе и послала, тезисы своей кандидатской, копии уже сделанных глав. А попросила только об одном — позволить мне приехать в его глушь поговорить с ним. И он разрешил. Вся в волнениях и страхах, как перед первым свиданием, собралась я и поехала.

Местечко он себе выбрал для жизни, то есть ему выбрали в 37-м, мрачнее некуда: за окнами вагона тайга, тайга, тайга, и через каждый десяток километров — лагерный забор с вышками. Уже теперешние лагеря, должно быть. И по вагону какие-то подозрительные личности шастали: в серых ватниках и коротко остриженные. Пассажиры говорили между собой, что недавно была амнистия для уголовников и надо лучше смотреть за вещами. А у меня вещей — одна спортивная сумка да маленькая сумочка с документами и деньгами. Чего бы проще уберечь? А не уберегла. Свистнули и то и другое. И деньги, и паспорт, и пропуск институтский. Подъезжаю к месту, а что делать — ума не приложу! В кармане курточки случайно уцелела пятерка. И это все. Решила — обойдусь как-нибудь, не возвращаться же не солоно хлебавши? Надо хотя бы попытаться! Самое обидное, что пропали мои записи.

Своего научного кумира я быстро разыскала в университете. Жесткий старик. Поговорили мы с ним в перерыве между лекциями и назначил он мне встречу назавтра в своей лаборатории ровно в десять.

Вышла я из университета с ощущением неминуемого завтрашнего провала: за десять минут разговора даже тени улыбки не промелькнуло на его лице. Скорее он смотрел на меня подозрительно и на встречу согласился явно неохотно, предлагал сначала поговорить тут же, в коридоре. Но я настояла хотя бы на получасовом разговоре. И вот теперь я вышла и стала думать: как же мне выкрутиться из этой ситуации? Копии диссертации и статей мне никто не пришлет, даже если я дам телеграмму, значит, приходится рассчитывать только на результат разговора, если он получится серьезным. Кроме того, встают житейские заботы: как добраться назад, где искать украденное и как обернуться сейчас с этой последней пятеркой?

Сходила я в милицию при вокзале, там рассказала, в каком поезде и вагоне ехала, билет показала. Просила непременно прислать мне бумаги и документы, если они обнаружатся: бывает, что воры их подкидывают, оставляя себе только деньги и вещи. Мне это обещали, и надо сказать, действительно, через две недели прислали уже в Ленинград: сумку с бумагами вор бросил в тамбуре того же поезда, и если бы я догадалась спросить о них у проводников, не пришлось бы мне являться к старику с пустыми руками.

Зашла я на почту и дала родителям телеграмму, чтобы срочно выслали денег на почтамт до востребования, а сама пошла в гостиницу, сняла койку в общем номере за полтора рубля, плату потребовали, как всегда, вперед. В комнате — шесть незнакомых женщин, а мне надо подготовиться, с мыслями собраться к завтрашней встрече. Что делать? Вышла я на улицу, часа полтора погуляла по городу. Холодно. Тогда зашла в кафе погреться, заказала кофе, пирожное и просидела над ними час. Официантки стали коситься, пришлось еще заказать. Потом пошла в кино, какой-то детектив смотрела и думала о своем, но и из этого приюта надо было уходить, когда сеанс кончился. Денег уже не оставалось, чтобы еще куда-нибудь спрятаться, купила я на самые последние пачку сигарет и пошла в гостиницу. Легла пораньше, но уснуть не удалось, ворочалась, переживала до утра. В результате утром проспала глупейшим образом, будильника ведь у меня с собой не было. Проснулась в половине десятого, а мне до университета пешком полчаса идти! И пятачка не осталось на автобус от вчерашних моих шатаний по городу. Боже мой, что делать? Вскочила я, кое-как лохмы пригладила, а сама уже на грани отчаяния: ну надо же, как мне не везет со стариком!

Выскочила я на улицу, а возле гостиницы остановка автобуса, который идет к университету, и автобус как раз вот-вот отойдет. Тут меня как что-то подтолкнуло: влетела я в него, когда двери уже закрывались. А ладно, один раз в жизни можно и зайцем!

Еду я, ничего не вижу ни вокруг, ни в окне — вся в себя ушла, в страхи свои. И вдруг, не доезжая одну остановку до университета, вижу я, что в автобус с передней площадки входит мой старик. Прямой, как палка, лицо на утреннем свете серое, ни улыбки, ни живинки в глазах. Входит и садится на переднее сиденье, лицом прямо ко мне, а меня не видит — я в другом конце автобуса. Сижу и думаю: подойти или нет? А потом решила, что не стоит, раз он меня не замечает. Лучше явиться в кабинет, как договорились.

И тут я с ужасом вижу, что вместе с ним, со стариком моим, в автобус вошла контролерша, базарного типа баба, и начала проверять билеты. Все, это уже окончательная катастрофа! Сижу и чувствую, как рушится мир вокруг меня. Дура я, дура! Ну что бы вчера хоть пятачок оставить на дорогу? Сейчас контролерша дойдет до меня и поднимет крик, начнет позорить: «А еще в очках!» или что-нибудь в этом роде. И что он подумает обо мне? Что я авантюристка какая-нибудь? Ни диссертации, ни работ, ну ничегошеньки — так еще и контролер в автобусе без билета поймал… Чувствую, что вот сейчас немедленно разревусь. Сдерживаюсь только потому, что делу это не поможет. А она все ближе, ближе проверяет, а остановка длинная — не выскочить, некуда деться.

И тут я взмолилась: «Господи! Неведомая мирообразующая сила! Пошли ты мне спасение не ради меня, а во имя науки. Ведь говорили у нас и писали, что признать генетику — значит признать существование Твое. Во имя этого хотя бы, Создатель ген и хромосом, пошли пятачок!»

Но поздно, поздно… Неотвратимо, как танк, движется на меня контролерша. В панике я отвернулась и уставилась в окно. И тут я вижу, за резинкой, которой крепится стекло, заткнут пятачок. Живой, медненький, темненький! Я его — хвать! — вскакиваю с места, быстро опускаю в кассу-автомат и отрываю себе билет. И тут меня отпустило, почувствовала я, будто тьма какая-то от меня отошла, отступила — и я спокойно двинулась по проходу навстречу контролеру к передней площадке, где сидит мой кумир. И он на меня смотрит — заметил. Мимо контролерши я проплыла, как облачко мимо утеса, небрежно сунув ей билет на ходу. А тут и остановка.

Вышли мы со стариком из автобуса вместе, он даже раньше вышел и руку мне подал — поддержал. Идем по улице к университету, а он вдруг и спрашивает:

— Скажите-ка по совести, а почему вы пятачок в последнюю минуту в кассу опустили, когда контролер вас чуть не застукал? Всегда так экономите?

Тут я ему всю правду и выложила. Очень он хохотал над моей молитвой «неведомой мирообразующей силе», но сказал, что в этом несомненно что-то есть, какое-то зерно истины — иначе откуда бы пятачку взяться? Я и не ожидала, что он способен так веселиться. Словом, в его лабораторию мы пришли уже друзьями. Остается добавить, что он и по сей день руководитель всех моих работ, хотя из дыры своей так и не выехал. Я к нему езжу.

И могу сказать вам совершенно откровенно, что никогда я так не страдала из-за денег, как тогда, и никогда я больше так не радовалась случайным деньгам, как тому пятачку.

— Ну, вот мы и еще кое-что про тебя узнали, Лариса! — улыбнулась Эмма, когда рассказ был окончен.

— Да, ты уж, Ларочка, не отделывайся больше анекдотами, — поддержала ее Альбина. — Чего тебе от нас броней закрываться? Мы не опасные.

Кто-кто, а я твою самостоятельность очень уважаю. Я тебе, если хочешь, даже завидую.

— Ну, завидовать погоди. Наш Декамерон еще не окончен — мало ли что еще от меня услышите… А теперь давайте послушаем Зину. Зинуля, ты была в лагере. Вот где, наверное, полно страшных преступников из-за денег?

— Хватает, — махнула рукой Зина.

— Вот и расскажи историю пострашнее.

— Ладна, попробую.

История вторая,