Сентября 1941 года, около полудня

Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина

Рабочий кабинет Вождя

Присутствуют лично:   Верховный Главнокомандующий, нарком обороны и Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) – Иосиф Виссарионович Сталин; Генеральный комиссар госбезопасности – Лаврентий Павлович Берия; предсовнаркома и нарком иностранных дел – Вячеслав Михайлович Молотов; начальник Генерального штаба – маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников; заместитель начальника Генерального штаба, начальник Оперативного Отдела – генерал-майор Александр Михайлович Василевский; старший (и единственный) социоинжинер «Полярного Лиса» – Малинче Евксина.

Присутствуют заочно в режиме телеконференции:   командир «Полярного Лиса» – капитан 1-го ранга Василий Андреевич Малинин; главный тактик «Полярного Лиса» – капитан 2-го ранга Ватила Бе.

 

– Товарищи, – сказала Малинче Евксина, когда все были в сборе, – это я попросила товарища Верховного Главнокомандующего собрать вас для обсуждения очень важного вопроса, решение которое повлияет на всю дальнейшую историческую последовательность.

– Да, товарищ Малинче, – сказал лучший друг советских физкультурников, – мы вас внимательно слушаем.

– Согласно данным, – сказала та, – которые собирает глобальная система психосканирования, удалось выяснить вот что: после того как вражеская группировка, прорывающаяся к городу Смоленску, оказалась в полном окружении и все ее попытки прорвать кольцо оказались безуспешными, моральный дух в стране Германия сильно упал. Все помнят, чем подобное окружение в самом начале войны обернулось для похожего соединения, которым командовал тактик Гудериан.

– Солдаты дейчей, – добавила с Полярного Лиса Ватила Бе, – просто отказываются идти в атаку, когда узнают, что на другой стороне фронта могут встретиться с имперской штурмовой пехотой и вашими солдатами, прошедшими выучку минского сражения. Тем более что ситуация для дейчей осложняется тем, что их войска оказались между молотом и наковальней: с одной стороны – ударная группировка генерала Рокоссовского, с другой – свежие части Красной Армии, занявшие долговременную оборону.

– Среди вражеских солдат, попавших в окружение, – сказала Малинче Евксина, – нарастают настроения безнадежной обреченности, при общем осознании бесцельности и ненужности этой войны. Попытка этого последнего наступления показала врагу, что ваши войска, опомнившись от первого ошеломляющего удара и избавившись от дураков и предателей, оказались совсем не легким противником. Ожесточенное сражение, по своему накалу превысившее все, что знала прошлая Великая Война, показало, что все предвоенные установки командования дейчей были неверными. Теория о сверхчеловеках и недочеловеках потерпела крах, и теперь вместо нее во вражеских головах воцарилась полная сумятица.

– Я бы даже сказала, – поправила коллегу Ватила Бе, – что естественный ход событий вывернул эту теорию наизнанку. Теперь уже дейчи, натолкнувшись на квалифицированное и яростное сопротивление, чувствуют себя не совсем полноценными бойцами в сравнении с вашими солдатами, которые дерутся насмерть и отходят только по приказу. Но мы-то с вами знаем, что в безнадежном приграничном сражении только дурацкий приказ командующего Павлова на всеобщее отступление привел войска вашего Западного фронта к катастрофе. Если бы квалифицированное управление войсками началось с первых часов войны, то фронт сейчас проходил бы в другом месте. Быть может, по реке Березине, а может, и по линии укрепленных районов вашей старой границы.

Тут Сталин переглянулся с маршалом Шапошниковым – и начальник Генерального Штаба, совсем недавно вернувшийся к своим обязанностям, утвердительно кивнул.

– Да, товарищ Сталин, – сказал он, – это так. Мне сейчас сложно оценить тот вред, какой причинило прежнее руководство Западного и Северо-Западного фронтов, – взвесить его, так сказать, на весах, – но несомненно, что он был очень велик. Мы с товарищем Ватилой Бе и товарищем Ипатием много раз проводили тактические игры на их планшете, и каждый раз итог был только один. При размещении основной массы войск с упором на старую границу и использовании территории Западной Белоруссии и Западной Украины в качестве стратегического предполья нам вообще не понадобилась бы помощь имперских товарищей. Там, на линии старой границы, вражеское наступление и увязло бы, в то время как в тылу уже формировалась бы двадцатимиллионная армия военного времени, которая прошлась бы по врагу паровым катком. На новую границу войска можно было выдвигать только после завершения строительства приграничных укреплений и обустройства необходимого казарменного фонда, чтобы войскам для прибытия по тревоге на свой участок границы не было необходимости совершать многокилометровый рокадный маневр.

– Мы это понимаем, – кивнул вождь, – и осознаем, насколько это важно, чтобы командующий был предан советской идее и одновременно компетентен. Но приграничное сражение – это минувшие события, которые уже невозможно изменить, а сейчас, насколько я понимаю, товарищи из империи собирались предложить нам обсудить некие шаги, способствующие быстрому перелому стратегической ситуации в пользу Красной Армии.

– Да, все верно, – согласилась с Верховным Главнокомандующим Малинче Евксина, – дело в том, что из-за недопустимо быстрых и жестких поражений армии дейчей морально-психологический климат в стране Германия качнулся к полному унынию и предчувствию неизбежного разгрома и унижения. Надлом массового сознания дейчей очевиден – и в этом надломе дейчи пытаются зацепиться за разницу, имеющуюся в их сознании между страной Эс-Эс-Эс-Эр и Империей. Если против страны Эс-Эс-Эс-Эр уже много лет велась интенсивная негативная пропаганда, обвиняя ее во всяческих грехах и составляя негативный облик, то Империя появилась на горизонте совсем недавно и к ней не липли наработанные пропагандистские штампы «советы», «большевик», «комиссар», «колхоз» и «еврей». Кроме того, врагу было несподручно забрасывать грязью образ Империи, ведь он тоже строил свою империю-рейх, облик которой на фоне понесенных поражений изрядно потускнел. Идейная основа этого рейха была основана на принципе превосходства так называемой нордической расы; но какое же это превосходство, если представителей этой самой расы бьют и в хвост и в гриву русские солдаты, заранее объявленные недочеловеками. И неважно, откуда происходят эти солдаты: из Империи или страны Эс-Эс-Эс-Эр, – они все русские, что в обоих случаях обозначает наднациональную общность, не делящуюся на сверхчеловеков и недочеловеков. Наука социотектоника говорит о том, что в случае таких массовых психических травм неизбежен групповой сдвиг сознания, вполне способный изменить вектор исторического развития.

– Все правильно, товарищ Малинче, – согласился Верховный Главнокомандующий, – идейный надлом в таких случаях неизбежен. Если солдаты перестают понимать, за что сражаются, то неизбежны разброд и шатания. Быть может хоть теперь, убедившись в бредовости расовых идей своего фюрера, немецкие рабочие и крестьяне наконец-то вспомнят о классовой солидарности и пролетарском интернационализме.

– Отнюдь, – покачала головой Малинче Евксина, – этнокультурная психодоминанта народа дейчей чужда идее социализма в том виде, в каком ее усвоил русский народ. Для того, чтобы это стало возможно, необходим долгий процесс трансформации. Дейчи действительно готовы перейти в новую веру, что, правда, совсем не означает, что они готовы обратиться в ваш архаический большевизм. Образ Империи ближе к внутреннему психотипу дейчей и выглядит в их глазах гораздо привлекательней. Многие из них готовы служить Империи и рисковать ради нее жизнью, но не хотят никаких резких изменений в своем образе жизни. Мы можем предоставить им такую возможность, проводя изменения постепенно, вместе со сменой поколений. По-настоящему все решится тогда, когда школы массово начнут заканчивать поколения, обучавшиеся уже при новой власти. Всех остальных, которые старше, придется не учить, а переучивать, а это уже не так надежно.

– Допустим, вы правы, – недоверчиво хмыкнул вождь, – но какое отношение это имеет к нашим военным делам, ведь до момента, когда мы сможем приступить к перевоспитанию немецкой нации, пройдет еще немало времени?

– Самое прямое, товарищ Верховный Главнокомандующий, – ответила Малинче Евксина, – данные глобального психосканирования показывают, что критический поворотный момент в сознании народа дейчей наступил уже сейчас. Поражение выглядит в их глазах неизбежным, а нынешний вождь ведет себя как маньяк, который тащит их за собою в ад. Если мы в течение ближайших сорока восьми часов сумеем устранить или пленить господина Гитлера, синхронизировав нашу операцию с действиями здоровых антигитлеровских сил в верхушке дейчей, то есть все шансы закончить эту войну победой в одно касание.

– Да, это так, – подтвердила Ватила Бе, – у нас в резерве имеется один батальон штурмовой пехоты смешанного комплектования, не задействованный в битве у Орши, а также транспортно-ударная группировка, которая доставит его к цели и обеспечит огневую поддержку десанту. Конечно, мы могли бы накрыть гнездо врага плазменной бомбой, но нам кажется, что взять вражеского вождя живьем вместе со всеми документами будет гораздо полезней. Единственный прямой наследник господина Гитлера – некто Гейдрих, который мог бы претендовать на власть после устранения вождя – находится сейчас в одном с ним месте и будет захвачен или уничтожен вместе с ним в одно и то же время.

В кабинете вождя наступила тишина. Сталин по очереди посмотрел на Берию, Молотова и маршала Шапошникова, но и у тех вид был до предела ошеломленный. При этом генерал-майор Василевский что-то знал, но старательно делал вид, что он тут ни при чем. А знал начальник оперативного отдела ГШ РККА многое. Изучая военное искусство имперских темных эйджел, он пришел к выводу, что почетная капитуляция с переходом на сторону вчерашнего врага, для них является самым распространенным способом завершения военного конфликта.

Первым пришел в себя Молотов.

– И что, – спросил они Малинче Евксину, – мы захватим Гитлера, и на этом все кончится?

– В какой-то мере да, – уклончиво ответила та, – если товарищ Ватила Бе и ее подчиненные все сделают правильно, то война на этом закончится и русские с дейчами перестанут убивать друг друга. Но, с другой стороны, для нас с вами, как для дипломатов, работа только начнется, ведь с Германией также придется подписывать Соглашение о Присоединении, в котором права и обязанности сторон, а также взаимодействие двух систем во время переходного периода, будут расписаны со всевозможной тщательностью.

Берия хотел было уже что-то сказать, но Сталин бросил в его сторону такой тяжелый взгляд, что генеральный комиссар госбезопасности даже поежился.

– Лаврентий, – сказал Вождь, – сейчас не время затевать ненужные споры. Мы с товарищем Малинче уже несколько раз обговаривали ситуацию с послевоенной Германией и пришли к выводу, что одно государство с двумя несколько различными социальными системами – это лучше, чем война до полного разорения. Единственным безусловным требованием к новым германским властям с нашей стороны должен быть их отказ от человеконенавистнической нацистской идеологии, осуждение государственных преступлений гитлеровского режима и предоставление свободы деятельности коммунистической и социал-демократической партиям. Все остальное может стать предметом обсуждения.

Неожиданно свои «пять копеек» в обсуждение внес каперанг Малинин.

– У монеты две стороны, – сказал он, – орел и решка, но они не конфликтуют друг с другом, а взаимно дополняют и составляют единое целое. Также и Советский Союз с Германией, в рамках единой Империи, должны взаимно дополнять друг друга, когда сильные стороны складываются, а слабые аннулируются.

– Мы вас поняли, товарищ Малинин, – сказал Верховный, потом, немного помедлив, добавил: – товарищи, есть мнение, что необходимо одобрить операцию по инверсии и присоединению Германии к Советскому Союзу и возложить ответственность за ее проведение на товарищей Малинина, Малинче Евксину и Ватилу Бе. Чем быстрее мы закончим эту ненужную нам войну, тем будет лучше для всех.

 

* * *

 

Сентября 1941 года, 23:55