Французский военнопленный сержант 67-й пехотной дивизии

 Поль Жаккар (31 год)

Итак, прошло почти два года с того момента, как наша милая Франция, разбитая жестокими бошами, [288] потерпела сокрушительное поражение. Но в решающих сражениях той короткой злосчастной войны я так и не поучаствовал.

Наша 67-я пехотная дивизия была дислоцирована в Эльзасе и оказалась в стороне от основного потока событий. Пока на севере Франции и Бельгии гремели сражения, здесь стояло затишье и германские войска не проявляли особой активности. Потом, вынудив капитулировать бельгийцев и загнав англичан вместе с основными силами нашей армии в Дюнкерк, основные группировки бошей развернулись на юг – туда, где против них не было ничего, кроме разрозненной россыпи резервных частей.

И вдруг мы, успокоенные тишиной на фронте, обнаружили, что германские танки оказались уже у нас за спиной. Всего через месяц после начала вражеского наступления наше правительство сдало без боя Париж, а еще четыре дня спустя наша дивизия, отступавшая из Эльзаса на юг, оказалась прижата к швейцарской границе, окружена и полностью разгромлена. Лишь немногим счастливцам удалось уклониться от сдачи в плен и бежать в Швейцарию, большинство же солдат и офицеров оказались в руках бошей. [289]

Не могу сказать точно, почему мы тогда проиграли. Я всего лишь сержант, который на поле боя видит обстановку не дальше своего взвода или, может быть, полка. Не то чтобы наши танки, пушки и самолеты были хуже германских. Просто наши генералы готовились к еще одной неторопливой Великой войне на истощение, когда две армии, застывшие в позиционном клинче, толкаются лбами на перепаханной снарядами и политой кровью земле… а получилось совсем по-иному. Боши оказались чертовски быстрыми и действия наших генералов постоянно запаздывали. Кроме того, мы просто не хотели воевать, сражаться насмерть и стоять до конца, даже когда ситуация была безнадежна. Кроме того, наше правительство додумалось до того, чтобы сменить главнокомандующего в самый разгар боев, когда ситуация висела на волоске. Наши генералы были не уверены в своих решениях, а в нас, рядовых солдатах французской армии, не было того задора и неукротимой воли к победе, что присутствовали в бошах. Недаром же после падения Парижа у наших опустились руки и вместо войны началась какая-то бестолковая суета. Никто уже не понимал, зачем и за что он воюет, и, пока танки бошей стремительно продвигались вглубь французской территории, остатки нашей армии сдавались в плен.

Не скажу, что в плену нам было особенно плохо. Сначала нас содержали во временном лагере на территории Франции и использовали в работах по подготовке атлантического побережья к обороне от английских десантов. Но потом, летом сорок первого года, в связи с участившимися случаями побегов, нас, французов, начали переводить в лагеря на территории Германии, взамен присылая пленных из рядов разгромленной в приграничном сражении русской армии. Им во Франции бежать некуда. В отличие от русских пленных, которые тоже присутствуют в нашем новом лагере на территории бывшей Австрии, у нас имеется все, что необходимо человеку для полноценной жизни. Французские пленные получают почту и пакеты от Красного Креста. Работы за пределами лагеря оплачиваются суммой в семьдесят рейхспфеннигов в день и проводим мы на этих работах большую часть своего времени, зачастую без конвоя и надзора, ведь бежать из самой середины Германии нет никакого смысла.

Кроме того, на территории нашего «французского» лагеря находятся хозяйственные постройки, мастерские, лазарет, а также часовня, где регулярно проходят богослужения. У нас есть несколько священников, и некоторые из них из числа самих военнопленных, – они заботятся о наших душах, примиряя их с Богом. Также имеется театральная комната, где организовываются концерты и крутят фильмы, и даже спортивная площадка. Уже с осени прошлого года в лагере стала выходить наша французская лагерная газета «Le Stalag XVIII C vous parle» («Шталаг XVIII C говорит с вами»), а при участии самодеятельного театра «Theatre des Deux Masques» («Две Маски») и оркестра «Orchestre des Canards Tyroliens» для нас проводятся театральные постановки и концерты. Доходило даже до того, что иногда наш оркестр во всеуслышание играл Марсельезу, звуки которой, наверное, доносились и до ушей местного населения. И даже порядок на территории лагеря поддерживает внутренняя лагерная полиция, набранная из самих заключенных, а немецкая охрана только надзирает за периметром и следит, чтобы не было побегов.

А все дело в том, что наш лагерь регулярно посещают представители международного комитета Красного Креста и швейцарской Государственной комиссии по надзору за соблюдением Женевской конвенции. [290] Говорят, что немецкое командование опасалось, что в случаях заявления претензий или критики со стороны вышеуказанных организаций режим содержания немецких солдат в лагерях противника также может ухудшиться. Сказать честно, мне этот аргумент непонятен. В Великобритании немецких пленных совсем немного, в основном это экипажи сбитых немецких бомбардировщиков; кроме того, Франция (точнее, правительство Петена) находится с англичанами в весьма недружественных отношениях. Единственная страна, которая в сколь-нибудь значимых количествах имеет у себя немецких пленных – это Советская Россия, но на территории «русской» части лагеря все совсем не так, как у нас.

То, что там творится больше похоже на каторжную тюрьму строгого режима и кромешный ужас, [291] который невозможно было бы вынести цивилизованному человеку. А вот русским все нипочем, они остались такими же жестокими и неукротимыми, как в своих лесах, все так же склонны к побегам и сопротивлению режиму. Поэтому я думаю, что гуманность немецкого командования к французским, британским, греческим, бельгийским и отчасти югославским пленным обусловлена тем, что, в отличие от диких русских, мы все европейцы, а значит, культурные люди, жизнь которых имеет определенную ценность, как бы там ни повернулись дальше события. Мы сдались, разоружились, прекратили оказывать сопротивление, и поэтому к нам относятся со всей возможной на войне гуманностью. Русские же, как говорят, продолжают драться в самой безнадежной ситуации, и даже когда у них заканчиваются патроны, ходят с пустыми винтовками в штыковые атаки на вражеские пулеметы. Мы думали, что война на Востоке закончится в те же сроки, что и во Франции, но она все длится, и боши даже, кажется, начали терпеть в ней поражение.

Поговаривают о том, что Сталин, пользуясь древними мистическими практиками, сумел открыть на своей территории Врата Ада, из которых в наш мир вышли непобедимые и неуязвимые для обычного оружия демонические Солдаты Хаоса. А кто бы еще сумел нанести прежде непобедимым бошам такие поражения, что они откатились назад, скуля и прося пощады. Да, это нам уже известно, как и то, что местное немецкое население находится по поводу перспектив продолжения войны с Советской Россией в чрезвычайном унынии. Многие из нас за время плена вынуждено научились сносно говорить по-немецки, поэтому возможность узнавать новости у нас уже имеется. С охранниками, конечно, заговаривать бессмысленно: несмотря на хорошее к нам расположение, откровенничать они не будут; но вот местные крестьяне, у которых мы обычно работаем в хозяйствах, далеко не такие неприступные. Один бош проговорится об одном, другой о другом – вот и довольно точная информация. А ведь они разговорчивые, потому что у всех на Восточном Фронте с большевизмом и мировым еврейством воюют братья, сыновья, племянники, а у кого-то даже и внуки. А мы как бы даже не враги, ведь Франция капитулировала и в войне против Германии больше не участвует. Вот закончится война в России, тогда мы и поедем домой…

Но когда прошлой осенью в Германии совершенно официально объявили первый за эту войну траур (капитулировал Смоленский котел), то стало ясно, что война с Россией, может, когда-нибудь и закончится, но только совершенно непонятно, в чью пользу. Потом, в январе, вышли неожиданные послабления для русских пленных, к ним тоже стали заглядывать представители Красного креста, улучшилось положение с питанием и медикаментами. Правда, перед этим, как нам сказали, русская авиация бомбила Берлин и поубивала кучу видных нацистов. Сам Гитлер, говорят, чудом спасся от смерти. А у нас как-то ночью неожиданно взорвалась казарма, где жили охранники русской части лагеря. Не спасся никто, кроме тех, что были на постах. Говорят, что послабления пошли именно из-за этого – новый герр комендант не хочет однажды ночью взлететь на воздух подобно своему предшественнику. Русские даже стали получать посылки, потому что люди, пришедшие из-за Врат Ада, пообещали, что начнут морить голодом и холодом уже немецких пленных. Но ведь боши тоже культурная нация, пусть даже немного сумасшедшая, – поэтому мы считаем, что недопустимо обращаться с ними подобным способом.

А сегодня произошло то, что раньше могло показаться невероятным. Нас всех (французских пленных) собрали на аппельплацу, после чего человек в мундире полковника французской армии зачитал нам обращение маршала Петена и премьер-министра Лаваля к французским солдатам. [292] В этом обращении руководители французского государства призвали нас присоединиться к германской армии, чтобы защитить европейскую цивилизацию от грозящих ей ужасов большевизма. Там были и такие слова:

Европейская цивилизация в опасности! Жестокий враг угрожает нашим городам и нивам. Русские большевики призвали к себе на помощь все силы ада и нанесли доблестным немецким войскам тяжелое поражение. Мы погибнем, если вся Европа не встанет плечом к плечу сражаться с ужасной русской угрозой. Вперед, сыны отчизны милой! Настает ваше мгновенье славы. К нам под кровавым красным знаменем идет свирепый русский большевизм. Войска, которые сражаются с большевизмом, должны скорее погибнуть на том месте, где они стоят, чем уступить хоть одну пядь европейской земли, оборона которой будет им доверена. В этот час, как и во все исторические моменты, наш девиз: «победить или умереть». Выбора нет – мы должны победить или вместе с нами погибнет вся Европа!

После того как зачитали эту речь, началась запись добровольцев во Французский Национальный Корпус СС. Очень многие пошли записываться к столам, за которыми сидели вербовщики, и я вместе с ними. Не то чтобы я ненавижу русских или боюсь большевистской угрозы… Просто мне захотелось выйти за ворота этого лагеря в форме с оружием и впервые за два года ощутить себя не военнопленным, а свободным человеком и солдатом. Если Германию невозможно победить, то к ней следует присоединиться. И пусть заткнутся все те, что назовут меня предателем, ведь я вызвался воевать не за бошей, а за Объединенную Европу.

* * *

Апреля 1942 года, вечер

Москва, Кремль

Кабинет Верховного Главнокомандующего