Небеса над бульваром Смоленским

 

 

Небеса над бульваром Смоленским

Покрывали такую Москву,

Что от века была деревенской,

И притом напоказ, наяву.

 

Та, что верила снам и приметам

И теперь убедилась сама:

Нас несчастье не сжило со света,

Не свело, не столкнуло с ума.

 

 

Сколько писем к тебе разорвано!

 

 

Сколько писем к тебе разорвано!

Сколько пролито на пол чернил!

Повстречался с тоскою черною

И дорогу ей уступил.

 

Ты, хранительница древностей,

Милый сторож моей судьбы,

Я пишу это все для верности,

А совсем не для похвальбы.

 

 

Мостовая моя торцовая

 

 

Мостовая моя торцовая,

Воровские мои места.

Чем лицо твое облицовано,

Неумытая красота?

 

Где тут спрятаны слезы стрелецкие,

Где тут Разина голова?

Мостовая моя недетская,

Облицованная Москва.

 

И прохожих плевки и пощечины

Водяной дробленой струей

Смоют дворники, озабоченно

Наблюдающие за Москвой.

 

 

Я, как мольеровский герой

 

 

Я, как мольеровский герой,

Как лекарь поневоле,

И самого себя порой

Избавлю ли от боли.

 

О, если б память умерла,

А весь ума остаток,

Как мусор, сжег бы я дотла

И мозг привел в порядок.

 

Я спал бы ночью, ел бы днем

И жил бы без оглядки,

И в белом сумраке ночном

Не зажигал лампадки.

 

А то подносят мне вино

Лечить от огорченья,

Как будто в том его одно

Полезное значенье.

 

 

Ради Бога, этим летом

 

 

Ради Бога, этим летом

В окна, память, не стучи,

Не маши рукой приветы.

А пришла, так помолчи.

 

И притом, почем ты знаешь,

Память глупая моя,

Чем волнуюсь, чем страдаю,

Чем болею нынче я?

 

Проноси скорее мимо,

Убирай навеки с глаз

И альбом с видами Крыма,

И погибельный Кавказ.

 

Злые призраки столицы

В дымном сумраке развей,

Скрой томительные лица

Подозрительных друзей.

 

Открывай свои шкатулки,

Покажи одно лицо,

В самом чистом переулке

Покажи одно крыльцо.

 

Хочешь, память, отступного,

Только с глаз уйди скорей,

Чтобы к самому больному

Не открыла ты дверей.

 

 

Как ткань сожженная, я сохраняю

 

 

Как ткань сожженная, я сохраняю

Рисунок свой и внешний лоск,

Живу с людьми и чести не роняю

И берегу свой иссушенный мозг.

 

Все, что казалось вам великолепьем,

Давно огонь до нитки пережег.

Дотронься до меня — и я рассыплюсь в пепел,

В бесформенный, аморфный порошок.

 

 

Я нынче вновь в исповедальне

 

 

Я нынче вновь в исповедальне,

Я в келье каменной стою

В моем пути, в дороге дальней

На полпути — почти в раю.

 

Ошибкой, а не по привычке

Я принял горные ключи

За всемогущие отмычки,

Их от ключей не отличил.

 

Дорогой трудной, незнакомой

Я в дом стихов вошел в ночи.

Так тихо было в мертвом доме,

Темно — ни лампы, ни свечи.

 

Я положил на стол тетрадку

И молча вышел за порог.

Я в дом стихов входил украдкой

И сделать иначе не мог.

 

Я подожду, пока хлеб-солью

Меня не встретят города,

И со своей душевной болью

Я в города войду тогда.

 

 

Пес [9]

 

 

Вот он лежит, поджавши лапы,

В своей немытой конуре,

Ему щекочет ноздри запах

Следов неведомых зверей.

 

Его собачьи дерзновенья

Умерит цепь, умерит страх,

А запах держится мгновенье

В его резиновых ноздрях.

 

Еще когда он был моложе,

Он заучил десяток слов,

Их понимать отлично может

И слушать каждого готов.

 

А говорить ему не надо,

И объясняться он привык

То пантомимою, то взглядом,

И ни к чему ему язык.

 

Пожалуй, только лишь для лая,

Сигнала для ночных тревог,

Чтобы никто к воротам рая

Во тьме приблизиться не мог.

 

Ею зубастая улыбка

Не нарушает тишины.

Он подвывает только скрипке,

И то в присутствии луны.

 

Он дорожит собачьей службой

И лает, лает что есть сил,

Что вовсе было бы не нужно,

Когда б он человеком был.

 

 

Стой! Вращенью земли навстречу

 

 

Стой! Вращенью земли навстречу

Телеграмма моя идет.

И тебе в тот же час, в ют же вечер

Почтальон ее принесет.

 

Поведи помутившимся взглядом,

Может быть, я за дверью стою

И живу где-то в городе, рядом,

А не там, у земли на краю.

 

Позабудь про слова Галилея,

От безумной надежды сгори

И, таежного снега белее,

Зазвеневшую дверь отвори.

 

 

Синей дали, милой дали

 

 

Синей дали, милой дали

Отступает полукруг,

Где бы счастье ни поймали —

Вырывается из рук.

 

И звенящие вокзалы,

И глухой аэродром —

Все равно в них толку мало,

Если счастье бросит дом.

 

Мы за этим счастьем беглым

Пробираемся тайком,

Не верхом, не на телегах.

По-старинному — пешком.

 

И на лицах пешеходов

Пузырится злой загар,

Их весенняя погода

Обжигает, как пурга.

 

 

Я жаловался дереву

 

 

Я жаловался дереву,

Бревенчатой стене,

И дерева доверие

Знакомо было мне.

 

С ним вместе много плакано,

Переговорено,

Нам объясняться знаками

И взглядами дано.

 

В дому кирпичном, каменном

Я б слова не сказал,

Годами бы, веками бы

Терпел бы и молчал.

 

 

Август [10]

 

 

Вечер. Яблоки литые

Освещают черный сад,

Точно серьги золотые,

На ветвях они висят.

 

Час стремительного танца

Листьев в вихрях ветровых,

Золоченого багрянца

Неба, озера, травы.

 

И чертят тревожно птицы

Над гнездом за кругом круг,

То ли в дом им возвратиться,

То ли тронуться на юг.

 

Медленно темнеют ночи,

Еще полные тепла.

Лето больше ждать не хочет,

Но и осень не пришла.

 

 

Есть состоянье истощенья

 

 

Есть состоянье истощенья,

Где незаметен переход

От неподвижности к движенью

И — что странней — наоборот.

 

Все дело здесь такого рода,

Как вы легко понять могли:

Дождем крапленная колода

Ва-банк играющей земли.

 

Где грош и то поставлен на кон,

Ведь вся земная красота

Не признает бумажных знаков

И кровь меняет на металл.

 

Свой рубль, волшебный, неразменный,

Я бросил в эту же игру,

Чтоб заползти вполне нетленным

В любую снежную нору.