Я думаю, что мне пришлось наблюдать в течение нескольких часов «рентгенографию революции» в мировом масштабе.

Быть может, частично она не удалась, оказалась извращенной или деформированной, благодаря обстоятельствам или личности, которая ее отображала; недаром ложь и притворство являются в революционной борьбе дозволенным и моральным оружием, А Раковский - страстный диалектик большой культуры и первоклассный оратор - является прежде всего и сверх всего революционным фанатиком.

Я много раз перечитывал разговор, но каждый раз чувствовал, как возрастало во мне ощущение моего невежества в этом отношении. То, что до сих пор казалось мне, а также и всему миру, истиной и очевидной реальностью, подобной гранитным блокам, где социальный порядок держится, как на скале, неподвижно и вечно, - все это превратилось в густой туман. Появляются колоссальные, неизмеримые, невидимые силы с категорическим императивом, непокорные... хитроумные и титанические одновременно; что-то вроде магнетизма, электричества или земного притяжения.

Перед лицом этого феноменального разоблачения я почувствовал себя подобно человеку из каменного века, у которого голова была еще наполнена первобытными суевериями насчет явлений природы и которого перебросили вдруг однажды ночью в сегодняшний Париж, Я поражен еще больше, чем был бы поражен он.

Я много раз не соглашался. Сначала я убедил себя, что все то, что разоблачил Раковский. это продукт его необычайного воображения. Но даже убедив себя в том, что я был игрушкой в руках самого великого из известных мне новеллистов, я тщетно пытался отыскать достаточные силы, логические причины и даже людей с достаточной персональностью, которые могли бы мне объяснить это гигантское продвижение революции.

Я должен признаться, что если здесь участвовали только те силы, причины и люди, которые указываются официально в письменной истории, то я должен заявить, что революция - это чудо нашей эры.

Нет, слушая Раковского, я не мог допустить, чтобы горсть евреев, эмигрировавших из Лондона, добилась того, чтобы этот «призрак коммунизма», вызванный Марксом в первых строчках Манифеста сделался на сегодняшний день гигантской реальностью и всеобщим страшилищем.

Является ли правдой или нет то, о чем говорил Раковский, является или нет секретной и настоящей силой коммунизма Интернациональный Капитал, но то, что Маркс, Ленин, Троцкий, Сталин недостаточны для разъяснения необычайности происходящего - это для меня абсолютная истина.

Реальны или фантастичны эти люди, которых Раковский называет «Они» с почти что религиозной дрожью в голосе? Но если «Они» не существуют, то я должен буду сказать о них то, что Вольтер сказал о Боге: «Его надо было бы выдумать», ибо только в этом случае мы сможем объяснить себе наличие, размеры и силы этой всемирной революции.

В конце концов я не имею надежды увидеть ее. Мое положение не позволяет мне смотреть с большим оптимизмом на возможность того, что я доживу до близкого будущего. Но это самоубийство буржуазных европейских государств, о котором рассуждает Раковский и которое он доказывает, как непреложное, было бы для меня, посвященного в секрет, магистральным и решающим доказательством.

* * *

Когда Раковского увели в место его заключения, Габриель оставался некоторое время углубленным в себя. Я смотрел на него, не видя его; и на самом деле, мои собственные представления потеряли почву под ногами и держались как-то на авось.

- Как вам показалось все это? - спросил меня Габриель.

- Не знаю, не знаю, - ответил я, и я сказал правду; но добавил: - Думаю, что это поразительный человек, и если дело идет о фальшивке, то она необычайна... в обоих случаях - это гениально.

- В результате, если мы будем располагать временем, то обменяемся впечатлениями... Меня всегда очень интересует ваше мнение профана, доктор. Но сейчас мы должны договориться о нашей программе. Вы нужны мне не как профессионал, но как скромный человек.

То, что вы слышали, по причине вашей своеобразной функции, может быть ветром или дымом, который с ветром уйдет, но это может быть и нечто такое, важность чего совершенно ни в чем не превзойдена. Тут недостаточна умеренная терминология.

При наличии этого осторожность заставляет меня сократить число осведомленных в этом лиц. До этого момента об этом знаете только вы и я. Человек, который манипулировал с аппаратом для записи разговора, совершенно не знает французского языка.

То, что мы не говорили по-русски, - это не было моим капризом. Короче говоря: я буду вам благодарен, если вы будете переводчиком.

Поспите несколько часов. Я дам сейчас необходимые распоряжения для того, чтобы техник согласовал с вами время, и насколько возможно скорее вы должны перевести и записать разговор, который он будет пускать для того, чтобы вы слушали его.

Это будет тяжелая работа; вы не умеете писать на машинке, и аппарат должен будет двигаться очень медленно, и если аппарат обгонит вас, то нужно будет повторять параграфы и фразы; но другого средства нет. Когда вы сделаете французский черновик, то я его прочитаю. Будут необходимы некоторые эпиграфы, заметки: я их добавлю. Вы печатаете на машинке?..

- Очень плохо, очень медленно, только двумя пальцами. Я иногда печатал для развлечения в лаборатории, в которой я работал до того, как попал сюда.

- Ну, уж как-нибудь вы устроитесь; очень жаль, потому что потратим времени больше, чем нужно, но нет другого выхода. Самое главное, чтобы вы не наделали много ошибок.

Габриель позвал человека. Мы договорились начать нашу работу в одиннадцать часов, а было уже почти что семь. Мы разошлись все, чтобы немного поспать.

Меня позвали пунктуально. Мы устроились, согласно уговору, в моем маленьком кабинете. И началось мучение. Кроме того, вначале механик должен был делать частые остановки для того, чтобы дать мне время записать. Через два часа я приобрел уже некоторую практику. Мы работали приблизительно до двух часов дня и пошли завтракать. Техник остался там же, на месте, не покидая аппарата, а я не оставил своих листов бумаги и взял их с собой, вложив в карман.

Борясь со сном, я писал до пяти часов вечера. Но больше уже не мог: я рассчитал, что написал уже половину, Я отпустил человека, разъяснив ему, что он может отдыхать до десяти часов вечера, и бросился в кровать.

Я окончил писать после пяти часов утра. Габриель, которого я не видел в течение того дня (я не знаю, уезжал он или нет), сказал мне, чтобы я, как только окончу писать, вручил ему работу в любое время дня или ночи.

Я так и сделал. Он находился в своем кабинете и немедленно же взялся за чтение моих листков. Он разрешил мне пойти поспать, и мы договорились, что я смогу начать писать на машинке, уже отдохнувши после завтрака.

Запись информации на машинке заняла два дня, включая еду и около двенадцати часов сна.

Габриель поручил мне сделять две копии; я сделал три, чтобы припрятать одну себе. Я осмелился на это, так как он отправился в Москву. Я не раскаиваюсь в том, что у меня хватило на это мужества.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Читателю букет небезынтересно узнать, как отнесся Сталин к информации Раковского и как он использовал его советы. Из истории событий тех лет нам известно, что незадолго до начала второй мировой войны Сталин резко изменил политику своих отношений с Германией, что было весьма неожиданно и странно для всех.

Тайна этой неожиданной перемены становится понятной в свете информации Раковского. Сталин последовал в точности его советам. В последней главе книги «Красная симфония» Габриель дает доктору целый ряд разъяснений по этому поводу. Вот некоторые выдержки из этих разговоров.

- Не волнуйтесь, доктор... Помните нашу беседу с Раковским? Вы, наверное, в курсе, что он так и не был приговорен к смертной казни? В таком случае, надеюсь, вы не слишком удивитесь, если я вам сообщу, что товарищ Сталин счел целесообразным попробовать тот, на первый взгляд, невероятный план... Мы ничем не рискуем, а выиграть при случае можно немало... Если вы напряжете свою память, то кое-что поймете.

- Я превосходно все помню: как-никак, я дважды прослушал ту беседу, дважды ее записал и, к тому же, сделал перевод текста... Не сочтите за праздное любопытство: вам удалось узнать, кто... кто эти люди, которых Раковский называл «Они»?

- Чтобы продемонстрировать вам мое полное доверие к вам, доктор, скажу: нет, не удалось. Мы до сих пор не знаем точно, кем являются «ОНИ», но очень многое из рассказанного тогда Раковским подтвердилось.

Например, нам достоверно известно о финансировании Гитлера банкирами с Уолл Стрит. Все это правда, и даже более того. Все эти месяцы, что мы с вами не виделись, я посвятил проверке предоставленной нам Раковским информации.

И хотя мне не удалось доподлинно узнать фамилии этих замечательных персонажей, по крайней мере, безусловно подтвердился сам факт существования круга лиц из числа финансистов, политиков, ученых и даже священнослужителей высокого ранга, облеченных властью и с крупными капиталами, чья позиция по многим вопросам кажется как минимум странной, а порой необъяснимой, если следовать вульгарной обывательской логике, учитывая, что все они обнаружили удивительную склонность к коммунистической идеологии, разумеется, в весьма специфическом ее выражении...

Все они, тем или иным образом, как бы выразился Раковский, повторяя Сталина, «действием или бездействием служат делу коммунизма».

- Все, что я тогда услышал и записал, а также то, что вы мне сейчас рассказываете, сильно напоминает мне монологи Навашина, когда он убеждал меня помочь ему вас убрать. Вы помните?

- Да, разумеется. Я даже иногда подумываю о том, что нам следовало похитить и доставить в Москву именно его, а не несчастного генерала Миллера. Ладно, сделанного не воротишь, а все слова Навашина на фоне последних событий - не более, чем пустая масонская болтовня.

- А что американский посол?

- Мы полностью последовали рекомендации Раковского в его отношении. Ничего конкретного. С его стороны не было проявлено ни неудовольствия, ни истерик. Напротив, мы встретили полное взаимопонимание.

Очевидно, посол не является большим поклонником Англии или Франции... В этом, вероятно, проявилось скрытое отношение и самого Рузвельта, его близкого друга.

Он осторожно намекнул на прошедшие процессы и дал нам понять, что американская сторона была бы весьма признательна за проявление милосердия в следующем публичном процессе, в деле Раковского.

Разумеется, во время мартовских судебных заседаний за послом внимательно наблюдали. Он вынужден был присутствовать на них в одиночку: мы не допустили на заседания никаких иных представителей американского посольства, дабы исключить какое-либо общение с подсудимыми с их стороны.

Сам же посол Дэвис не является профессиональным дипломатом и не может владеть специальными техниками подобного бесконтактного общения.

Ему пришлось просто наблюдать; порой, как нам показалось, он пытался что-то выразить взглядом: полагаем, что он пытался воодушевить Розенгольца и самого Раковского.

Последний подтвердил этот интерес со стороны Дэвиса и даже признался, что тот незаметно сделал ему знак масонского приветствия.

Было и еще одно происшествие, которое никак нельзя счесть случайным. Рано утром второго марта нами было получено радиосообщение с какой-то мощной, но неизвестной нам Западной станции, обращенное лично к Сталину. Оно было кратким: «Милосердие или возрастет угроза со стороны нацизма.»

- Но угроза не была настоящей?

- Как же нет? 12-го марта заканчивались дебаты в Верховном Трибунале, и в 9 часов вечера Трибунал удалился на совещание. И вот, в этот же самый день, 12 марта, в 5 часов 30 минут утра Гитлер приказал своим бронированным дивизиям двинуться в Австрию.

Конечно, это была военная прогулка! Было ли достаточно причин подумать об этом?.. Или же мы должны были быть настолько глупыми, чтобы посчитать приветствия Дэвиса, радиограмму, шифр, совпадение инвазии с приговором, а также молчание в Европе только случайностями?..

Нет, в действительности мы «Их» не видели, но слышали «Их» голос и поняли «Их» язык.

* * *

Габриель понимал, что предпринятые ими шаги опасны для внутренней политики. Он говорил; «Игра может быть опасной. Наше умонастроение как среди масс, так и среди правящих, в высшей степени антифашистское. Мы расстреляли всю оппозицию и провели чистку во всей Красной Армии, обвиняя казненных в том, что от являются гитлеровскими псами и шпионами... Можете себе представить, каким оружием против Сталина было бы доказательство того, что он заключил пакт с фюрером?»

Всем нам известно, что пакт СССР с Германии был заключен, что Польша была разделена и Сталин победил...