Теплица Раска и Солнечные Глазки

 

Так я стал работником фермы старика Раска. Молодым помощником, с жетоном, позволяющим проходить в Торговый район. На металлической пластине была выдавлена буква «Т». Дешевая железка, такую легко можно подделать.

«Видишь, какие мысли у тебя стали появляться? Эд ан Бауди, ты идешь по кривой дорожке. Ты выражаешься как Одноглазый и Эльм, ты думаешь как воришка. Что будет дальше? Не начнет ли восхищать тебя этот проклятый Звездный Головач…»

Ферма оказалась неподалеку от входа в Торговый район. Теплица была поменьше, чем у Пухлого Боба. Шаркунов в ней отродясь не видели (сказывалось каменистое дно, сокрытое толщей льдов). То есть, честно говоря, за полмонеты в день (пять грошиков!) плюс еда и ночлег – весьма хороший вариант.

Здесь, в небольшом доме с тремя комнатами, мы и поселились. Эльм нашему отъезду даже обрадовался, но предупредил, чтобы мы не вздумали его обманывать. Силач был пьян, но находился в благодушном настроении, наблюдая за тем, как мы собираемся.

Перед нашим уходом он напомнил о компасе и о планах сдать Фарри стражникам, если не увидит в ближайшее время отдачи от своих вложений. Это немного испортило наше настроение, но впереди сверкала новая жизнь, где мы перестанем зависеть от злого калеки. Я смотрел в будущее с радостью. Надвигалась зима, и к концу ее, возможно, мне удастся выплатить свой долг.

Сезон штормов и вьюг, чудовищных буранов и жуткого холода вот‑вот должен был накинуться на Снежную Шапку. В такое время жизнь замирает. Корабли засыпают в своих кратерах, команды ждут лучших времен. Капитаны строят планы. Весна начнется с суматохи вокруг Проломов, но до нее еще так далеко.

Кроме старика Раска на ферме жила его внучка Шэлли. И, Светлый Бог, как же красива она была. Голубоглазая смешливая светловласка, на год старше нас с Фарри. Конечно, сердце мое тогда уже принадлежало Лайле, но это не мешало мне получать немыслимое удовольствие от общения с очаровательной в своей простоте девушкой. Мы вместе работали в теплицах ее деда, и поначалу старика снедали дурные подозрения на наш счет. Это было удивительно, но понятно. Он берег свою внучку, как тепло в хижине. Каждую субботу он посещал храм и там молился обоим богам, да и сам то и дело устраивал нам проповеди во время ужинов. Шэлли улыбалась, слушая старика, я вспоминал явление Темного Бога, а Фарри слушал его очень серьезно, и потому Раск еще больше распалялся в своих речах о чистоте и праведности любого человека.

Это были хорошие ужины. Почти семейные. Снаружи ревели зимние шторма, стекла теплицы то и дело приходилось потуже крепить в пазах, но они все равно дрожали под ударами ветров. Во время работы мы постоянно косились наверх, ожидая, что в любой момент зима ворвется внутрь. Но каждый вечер, в тепле, слушая приглушенный вой бури, я благодарил Светлого и Темного Богов за то, что мне довелось испытать, и за доброту Раска.

Старик, надо сказать, никогда не напоминал о том, как же мы попали на ферму, и Шэлли об этом ничего не знала. Но нашей компании радовалась, как ребенок. Я то и дело ловил ее заинтересованные взгляды, что она бросала то на меня, то на Фарри.

Я повторюсь – она была очень красива, и ее красота причиняла боль и страх старику Раску. Но в конце концов он успокоился, видя, что никто из нас не пытается покуситься на его единственное сокровище.

Наличие двоих работников позволило хозяину теплиц больше времени проводить дома. Фарри, как и хотел, стал возить товар в Торговый район и заменять Раска в его палатке. К работе он, стоит отметить, отнесся серьезно и старался изо всех сил. В первые дни я очень переживал, как бы не вернулась его неудачливость. Как бы не пропал груз, как бы его не ограбили, не рассекретили его наколку на руке. Я помнил, как ему «везло» с другими работами.

Однако Светлый Бог улыбался Фарри. Да и дела старика тут же пошли в гору, так как энергичный мальчик чудом смог выбить место для лавки получше и теперь перекрикивал зазывал, топчась у грелки и прихлопывая рукавицами. Он постоянно улыбался, и людям это нравилось.

 

Спустя пару недель после того, как мы перебрались в теплицу, я впервые смог выбраться в Трущобы, на представление Лайлы. Несмотря на то что только туда мне пришлось добираться больше двух часов, по морозу, под ударами зимнего ветра. Но для человека, пережившего пургу в осенней пустыне, это не казалось чем‑то сложным, хотя, окажись мы тогда, в походе от Кассин‑Онга, в такую погоду – никогда бы не выбрались. Та пурга была смешной шуткой по сравнению с зимними ураганами.

Сгибаясь от ветра, цепляясь за путевой трос, ведущий вдоль канала, я упорно шел в «Теплый Стан», предвкушая теплый вечер. За пазухой у меня грелся крошечный цветок, тщательно прикрытый от холода. Теперь я мог себе позволить такие мелочи. Помня, что Лайла не может оценить красоты цветка, я выбрал Солнечные Глазки – за их простоту и теплый, радостный аромат.

После тихой и спокойной жизни на ферме, после яркого и праздничного Торгового района Трущобы встретили меня угрюмо. Мрачное место. Злое. Нехорошее. Подозрительные люди, прячущиеся от бури в поворотах, следы разрухи, пожираемые воющей стихией, мельтешащей в свете уцелевших фонарей.

Однако я отбросил все мысли, когда оказался в знакомом, богатом на ароматы зале таверны. Лавки уже стояли у помоста, в трактире неторопливо собирался народ, скучали бардеры. Эльма на месте не оказалось, и потому я поспешил в родной коридорчик, к двери Лайлы.

Там я торопливо, вслушиваясь в тишину ее покоев, достал цветок и, затаив дыхание, постучался.

– Эльм? – немедленно ответил голос моего ангела. Я поморщился, но ответил:

– Нет, это Эд, госпожа Лайла.

Дверь отворилась, и на пороге появилась Она. Я зажмурился, впитывая сердцем ее внутренний свет и запах духов.

– Эд? – непонимающе улыбнулась она. Мне показалось, что, несмотря на повязку, она видит меня.

– Я… – Во рту пересохло, слова, красивые слова, которые я готовил всю дорогу, вдруг стали глупыми и вылетели из головы напрочь. – Я так люблю ваши песни, госпожа Лайла. Я… Это…

– Спасибо. – Она чуть кивнула. Ее мысли посвящены предстоящему выступлению, но она терпеливо слушала мое мычание.

– Я принес вам это… – Я торопливо сунул ей в руки цветок. О, как меня заворожила та смесь чувств, которую испытала сказительница, поняв, что у нее в руках. Девушка медленно поднесла дар к лицу, тихонько, осторожно вдохнула запах.

Я качался, как пьяный, едва удерживаясь от глупостей. Что творилось в ее душе! Словно вместо маленького цветочка я принес ей божественный свет. С неописуемым восторгом Лайла промолвила:

– Я так тронута, маленький Эд.

Это меня покоробило. Я не маленький!

– Так приятно… – Она еще раз вдохнула аромат Солнечных Глазок. – Светлый Бог, с какой радостью я бы постояла тут еще немного, вкушая запах старого лета, маленький Эд. Но мне надо идти на сцену. Ты… Ты не поможешь мне?

Она протянула мне цветок и склонила голову. Я понял ее без слов. Светлый Бог, как колотилось мое сердце и как тряслись руки, но я справился. Сказительница выпрямилась. Солнечные Глазки гордо угнездились среди волшебных волн ее волос. Белый огонек жизни в черном море вьющихся локонов.

– Не проводишь меня, юный Эд?

Я взял ее за руку. Мне хотелось закричать, как же я люблю ее. Хотелось петь об этом. Хотелось выйти на помост вместе с ней и на весь зал признаться ей в любви.

Но я всего лишь довел ее до выхода на сцену, а затем вернулся в общий зал и все представление простоял у стены, слушая голос женщины, чистота души которой была ослепительней дикого снега.

Сегодня она пела так проникновенно, так ярко, что к концу первой песни я обнаружил, что у меня в глазах стоят слезы, и торопливо смахнул их. А после представления, когда Лайла удалилась под шквал аплодисментов, разбавленный воем вьюги, я решил отыскать Эльма. Кроме цветка, за пазухой у меня хранился кошелек с пятью монетами. Часть нашего с Фарри долга. Толика выкупа за компас.

Но силача нигде не было, и тогда я решил опять зайти к Лайле.

Маленький, глупый, влюбленный мальчик…

Я только подходил к ее двери, как та распахнулась и на пороге возник Эльм. Вены у него на лбу вздулись, морщины стали еще глубже, а кожа раскраснелась.

– Я принес деньги, – испуганно сказал я. Настроение у силача было жуткое. – Немного… но…

– Эльм! Вернись, пожалуйста! – потребовала Лайла. Из нее исчезла мягкость, и я понял, что между девушкой и моим бывшим спутником произошла размолвка.

– Давай сюда! – процедил Эльм и протянул свою огромную лапу. Я вложил в нее кошелек, и в следующий миг силач со всей силы ударил меня по лицу. В глазах потемнело, пол прыгнул мне навстречу.

– Эльм! – закричала Лайла.

– Не суйся к ней, собачий сын! – прорычал Эльм и со всей силы пнул меня ногой по ребрам. От боли я вскрикнул, попытался закрыться от следующего удара. Силач саданул меня по голове. В шее что‑то хрустнуло, мир поплыл у меня перед глазами.

– Эльм, – словно сквозь вьюгу донесся до меня крик Лайлы. – Перестань немедленно!

Но силач не мог остановиться – он избивал меня, скорчившегося у стены, и как заведенный повторял:

– Не лезь к ней, не лезь! Не лезь!

– Все кончено, Эльм!

Град ударов иссяк. Силач застыл, как громом пораженный, обернулся. Сквозь розовую пелену я увидел, что Лайла стоит на пороге, и лицо ее искажено непривычным гневом.

– Что? – тупо спросил Эльм.

– Все кончено. Уходи. Твоя ярость никогда не утихнет. Я не хочу больше тебя видеть!

– Это ты из‑за сопляка? – опешил Эльм. Он испугался по‑настоящему.

– Он же ребенок, Эльм… Ты опустился до того, чтобы избивать ребенка! Ты просто ненормальный, Эльм! Уходи прочь!

Ее слова ранили меня сильнее ударов силача. Я не ребенок. Я не хотел быть таким в глазах Лайлы. Преодолевая боль, я попытался подняться.

– Лайла… – протянул Эльм.

– Все, Эльм. Я долго терпела. Уходи.

Силач несколько секунд стоял, словно его поразило молнией, а затем молча ушел.

– Эд, ты здесь? – Лайла слепо смотрела в коридор, в мою сторону.

– Я… – прохрипел я. – Я не ребенок…

– По сравнению с Эльмом ты ребенок, Эд… Прости, что так вышло. Я не думала, что он способен ТАК отреагировать на твой чудесный подарок. Прости меня, пожалуйста.

Цветка в волосах у нее уже не было. Скорее всего, Эльм сорвал его в припадке ярости. Я встал на ноги, придерживаясь стены и не находя сил на злость. Меня мутило. Голова кружилась. Запахи с кухни казались омерзительными.

– Дай мне руку, Эд, – попросила Лайла.

Стоило больших трудов пройти несколько шагов к ней. Я с тоской понял, что не дойду до фермы в таком состоянии.

– Я люблю вас, госпожа Лайла, – вырвалось у меня.

– Не представляешь, как часто я это слышу, – фыркнула девушка, хотя мои слова ее тронули. – Дай мне руку, Эд. Ты не сможешь идти. Отдохнешь у меня в комнате.

Я не мог поверить своему счастью. Она приглашала меня к себе в комнату.

– Я не ребенок, госпожа…

– Перестань, Эд, не называй меня так, – тихо и тепло сказала она. – Просто Лайла, хорошо?

Она взяла меня за руку и повела внутрь. Слепая – зрячего.

– Ложись…

В ее комнате было чисто и опрятно. И пусто. Кровать, очень большая кровать, скромная вешалка, массивный сундук. Смятые Солнечные Глазки валялись на полу.

– А вы, госпожа…

– Хватит Эд, госпожавкать! Я думаю, мастер Райдэлан найдет мне угол. Отдыхай. Тебе что‑нибудь нужно?

Из разбитого носа лилась кровь. Я запрокинул голову, всхлипывая, и неловко присел на краешек кровати.

– Воды бы, а то я все здесь испачкаю.

– Эх, горе‑ухажер, – улыбнулась Лайла и вышла, придерживаясь правой рукой за стену.

Тьма ушла из нее вместе с поверженным Эльмом.

Лайла вернулась вместе со служанкой, которая, причитая и понося силача грязными словами, омыла мое лицо теплой водой. А потом, увы, я просто уснул, провалившись в болезненную дрему. Я даже не попрощался со сказительницей. Не сказал ей, что ничего не требую. Просто пусть она поет дальше, а я буду слушать где‑нибудь в зале.

Я ничего не сказал.

Наутро пришел второй вышибала Райдэлана, Ноулз. Здоровый и косматый, как медведь, он остановился на пороге и пробубнил:

– Ну что, боец, готов к походу? Буря улеглась, но хозяин велел тебя проводить, куда тебе надо. Впрочем, я вижу, этот ублюдок тебя знатно отделал, ты и по хорошей погоде один не доберешься.

Я понял, что слухи о моем избиении разлетелись по всей таверне.

– Эльму хорошо досталось, если хочешь знать, – сказал Ноулз. Он был бородат, а глаза его запали так глубоко, что казалось, будто он красит веки тенями. – Этот психованный кретин, правда, заслуживает большей взбучки, но в метель даже путевой столб радость, верно, да?

Он с неуклюжей заботой помог мне одеться.

– Гнать его надо отсюда. Никогда не прощу, как он Святу руки поломал. Свят хороший парень был, не то что этот… – пробурчал он. – Ну, боец, идем?

Я кивнул. Все тело болело. Хотелось опять лечь, залезть под одеяло и спать, пока все не вернется к тому, что было вчера утром, когда я был бодр и полон сил. При дыхании болели ребра, голова все еще кружилась.

– Давай, обопрись на меня, что ли…

Мы вышли в коридор, медленно прошли до общего зала. И там столкнулись с Эльмом.

– Шестьдесят монет, собачий сын, – с ходу сказал тот.

– В сторону отойди, а то, клянусь Темнобогом, я сдерживаться не стану, – заворчал Ноулз.

– Не с тобой говорю! – Эльм посмотрел на меня. – Я погорячился, но и ты неправ. Твой долг шестьдесят монет.

– Но я же отдал тебе пять… – просипел я, с ненавистью глядя в его близкопосаженные поросячьи глаза.

– И должен еще шестьдесят.

– Ты чего, еще и деньги вымогаешь, что ли? – начал звереть Ноулз.

– Отнюдь, он может не отдавать. Верно ведь, собачий сын? Можешь же отказаться от долга, так? – прищурился Эльм. – Так скажи мне: все, старина Эльм, не должен я тебе ничего. А?

Компас, проклятый компас, проклятый Одноглазый, проклятые ледовые гончие! Несчастный Фарри…

– Я… отдам…

– Вот и все, видишь. – Силач посмотрел на бородатого напарника. – Никакого вымогательства.

По моим расчетам выходило, что мы должны не больше тридцати монет. На душе стало тоскливо. Но спорить с Эльмом… К концу зимы нам с Фарри удастся заработать шестьдесят монет, если мы не будем покупать ничего лишнего (хотя одежда стоит денег…). Главное, чтобы циркач не увеличил сумму еще раз.

– Удачи тебе, Эд ан Бауди, – улыбнулся мне Эльм. – Заходи еще.

 

Глава восемнадцатая

Шэлли

 

Когда меня, избитого, едва передвигающего ноги, приволок на ферму мрачный Ноулз – первой, кого я увидел, была Шэлли. Так случилось, что в тот день старик Раск ушел в город вместе с Фарри, и девушка осталась в теплицах за главную.

Неуклюжий бородач в дом не пошел и, кивнув мне на прощание, исчез в поднявшемся кружеве мелкого снега.

– Светлый Бог, что с тобой приключилось, Эд? – причитала Шэлли, помогая мне раздеться. Я не сопротивлялся: долгий многочасовой переход по снежному городу уничтожил всякую способность действовать самостоятельно.

– Мы все изошлись, когда ты не вернулся. И, видимо, не зря. Что произошло, Эд?

Я что‑то промычал невнятное, но слабость и боль в теле тянули меня к кровати, а не к беседам.

– Ой, дедушка разозлится… Но его можно понять: наемный работник – и в таком виде.

Сверху на меня опустилось одеяло.

– Кушать хочешь?

Еле хватило сил, чтобы отрицательно мотнуть головой.

– Спи, давай поспи, – поняла меня Шэлли. Ее белокурая головка качнулась вперед, и я почувствовал, как мягкие губы коснулись моего горящего лба. – Ой, бедняжка ты какой… Как же тебя угораздило? Хотя сам виноват: незачем в Трущобы ходить, когда темнеет. Не дурачок же, знаешь, какая там жизнь.

Она что‑то еще говорила, но я проваливался в сон, и потому не скажу точно, о чем там было. Что‑то про старика Раска и Фарри. Что‑то про их планы… Не помню.

Когда хозяин теплиц вернулся домой, я уже смог выбраться из кровати и максимально привести себя в пригодный вид. Синяков под глазами и ссадин на лице было не скрыть, но хотя бы то, как болело тело, мне удалось скрыть.

Я встретил его за столом, неловко ковыряясь в тушеных овощах с жестким мясом бродуна. Старик пришел не один, что означало отсрочку моей экзекуции. Вместе с ним явился высокий, болезненного вида мужчина с татуированным лицом. Глаза незнакомца лихорадочно горели, и он постоянно двигал челюстью, отчего слышалось тихое похрустывание.

Меня незнакомец не удостоил даже взглядом, сразу уставившись на Шэлли. И взор этот был как у покупателя скота на рынке. Мне сразу не понравился этот человек. Как, впрочем, и белокурой внучке Раска.

– Вот, – сказал старик, едва зима осталась за порогом, вместе со стряхнутым снегом. Он неловко стащил с себя тулуп, помог раздеться гостю, буравившему девушку взглядом.

– Мастер Зоран пришел поговорить с тобой о вступлении в гильдию… – Раск старался не смотреть на внучку – и правильно делал. Грудь девушки гневно вздымалась, глаза сощурились. На гостя она взирала с откровенной злобой.

– Дедушка… – вымолвила Шэлли. – Я говорила тебе о…

– А я настаиваю! – вдруг взорвался старик. Он сел за стол, упершись руками в столешницу. Хрустнули видавшие лучшие годы суставы. – Пока не вернется твой отец, я несу за тебя ответственность. И ты будешь работать, где я скажу!

Я неосознанно сжался, оказавшись зажатым между двумя душевными ураганами и одним холодным штилем мастера Зорана.

– Папа не вернется, дедушка! – почти закричала Шэлли. – Да я лучше в гильдию Услады пойду, чем к этим… к этим…

– Собирателям, девушка, – прошелестел татуированный гилвдиец. Он остановился за спиной старика и продолжил щелкать челюстью. Глаза его лихорадочно бегали. – У нас есть имя.

– Твой отец обещал вернуться, и он вернется. Это его теплица тоже, – упрямо пробубнил старик. – И она станет его, и он заберет тебя из гильдии, если на то будет ваша общая воля. Но пока…

– Я не пойду к ним!

– Это не страшно, девушка. Путь чистоты не должен быть настолько неприятен, – покачал головой мастер Зоран. – Это путь веры, путь замысла Светлого Бога. Я понимаю твой гнев и говорю тебе – все уйдет, когда ты встанешь на праведный путь.

– Я никогда не встану…

– Тогда я выгоню тебя на улицу, и иди куда хочешь! – заскрипел Раск. О, я чувствовал его стыд, страх и гнев, смешанные в один коктейль. Я ничего не понимал, но слышал. – Твой отец… Твой отец хотел, чтобы ты шла дорогой Светлого Бога.

– Мой отец сбежал от тебя, старый дурак, – холодно отчеканила Шэлли. – Сбежал от твоих проповедей. Ему ближе холодный лед, чем ты. Как же ты еще не понял этого?!

– Он вернется. Обязательно вернется, – потерянно пробормотал старик.

Я застыл, опасаясь коснуться ложкой края миски и привлечь к себе внимание.

– Ты не отправишь меня к ним.

– Она нам подходит, – вдруг промолвил мастер Зоран и посмотрел на меня. – Мальчик тоже подходит. Как тебя зовут, мальчик?

– Вы мне не подходите! – крикнула ему в лицо Шэлли и удалилась в свою комнату, напоследок оглушительно хлопнув дверью.

– Эд ан Бауди… – просипел я.

– Что у тебя с лицом, Эд? Где ты шлялся всю ночь? – набросился на меня горюющий старик.

– Простите, – твердо прервал его собиратель. – Я хотел бы закончить. Эд ан Бауди, я бы поговорил с тобой. Насчет…

Под проникающим взглядом мастера Зорана я съежился еще больше. Он чувствовал меня. Он видел меня. Он знал мои мысли!

– Насчет твоих… ммм… твоего видения.

Его рука нырнула под одежды, откуда на свет явился жетон.

– Моя гильдия держится особняком от остальных, но мальчик с твоими талантами нам пригодится. Вот, возьми. Приходи в любой день. Стражники укажут тебе дорогу к землям Собирателей. Мы обитаем в районе знати.

Я послушно взял протянутый мне жетон, краем глаза отметив, что это пропуск.

– Просто поговорим, – вкрадчиво отметил сборщик. – Добрый Раск ан Гетер, я, пожалуй, пойду.

– Она точно подходит? – со слабой надеждой спросил старик.

– Да, всецело. Скверна не касалась ее. Надеюсь, вам удастся убедить ее в правильности пути верных сыновей и дочерей Светлого Бога.

Он опять защелкал челюстью.

…Потом, когда мастер Зоран ушел, Раск сорвал на мне весь свой гнев, накопленный в размолвке с внучкой. Я же клятвенно обещал, что никогда впредь не подведу его. Что смогу выйти на работу хоть завтра с утра.

Он не слушал. Ему нужно было выговориться, и Раск облегчал свою душу, проклиная меня и мои таланты. Он знал много ругательств, очень много, но я терпеливо качал головой, напустив на себя самый сокрушенный вид, на который был способен. И наконец его буря утихла. Он поник, сидя на своем месте, опустил голову.

– Ты знаешь что‑нибудь о Головаче? – вдруг сказал старик. – О чудовище, сокрушающем порок в нашем городе?

Я промолчал, хотя немало удивился такому определению. Мне вспомнились замерзшие глаза той женщины в переулке.

– Он опять убил. Утром нашли тело девушки из Торгового района. И это была не шлюха Услады, и не отбросы Трущоб. Он убил простую девчушку… Это чудовище вырвалось на волю. Я не хочу, чтобы с Шэлли что‑то случилось. И если для того, чтобы она уцелела, мне нужно сдать ее в казематы сборщиков черноуса… То пусть она будет там, пока этот монстр терзает Снежную Шапку.

– Вы… вы бы объяснили это ей… – решился я. После побоев Эльма во мне стало больше смелости. И глупости. – Может, тогда она поймет? Поговорите с ней!

– Иди отдыхай, Эд, – сварливо сказал он и поднялся из‑за стола, резко сменив тему. – Завтра мне нужны будут руки. Я собираюсь открыть еще одну теплицу. Дела у твоего приятеля идут очень хорошо. Мы можем больше себе позволить. Но для этого, как водится, нужно больше работать. Надеюсь, твои синяки тебе не помешают.

Ребра болели, голова все еще кружилась, но я уверенно закивал. Я не мог себе позволить оставаться в кровати лишний день. До конца зимы необходимо собрать проклятые шестьдесят монет и сбросить с себя долг перед Эльмом.

И если повезет, забыть про злого калеку.

Однако, как только старик удалился в свою комнату, я постучался к Шэлли. Девушка неохотно открыла дверь, и я увидел, что ее глаза покраснели от слез.

– Это ты… – с тенью обреченности сказала она. – А я думала…

Она надеялась, что это пришел ее дедушка. Что он пришел извиниться, сказать, что передумал. Я чувствовал тягучую надежду в душе белокурой красавицы.

– Как ты? – спросил я. Очень хотелось помочь девушке, снять ее боль, но как это сделать – загадка века. Из комнаты Шэлли пахнуло цветами. Они были тут повсюду – и Солнечные Глазки, и Алые Шипы, и Ледовые Голубки… Даже мороз за окном старательно нарисовал на стекле пышный цветочный узор.

– Ты знаешь, что такое сборщик черноуса?!

Я вздрогнул, вспоминая рассказ Фарри, и кивнул.

– Всю жизнь в недрах ледохода или закрытых кельях. Всю жизнь есть и пить зачарованную дрянь, которой их пичкают, чтобы устранить тягу к греху. Я не хочу быть святошей до конца своих дней. Может быть, я хочу встретить кого‑нибудь и родить ему детей? Почему я должна ломать свою жизнь? Потому что так захотел этот старый кретин? Потому что ему мало дохода с теплицы?

– Что случилось с твоим отцом?

Шэлли осеклась, ее пухлые губки задрожали. Она отвела взгляд в сторону:

– Он ушел. В один прекрасный день он сел в ледоход и уехал. Бросил меня из‑за дедушки. Они вечно спорили, часто в голос. Деда до сих пор думает, что папа вернется. Но он не придет. Никогда. Эта ферма… Она так много значит для дедушки – и совсем ничего не стоила в глазах папы. Его всегда манили города Содружества к югу. Он хотел переехать туда… Почему он не взял меня с собой, а? Скажи, Эд?

Ответа ее слова не требовали, и она продолжила, мрачно:

– Это все проповедник из храма виноват. Это из‑за него деда хочет отдать меня Собирателям… До того как он вбил себе в голову эту идею – нам жилось так славно, так хорошо. Мы почти не вспоминали папу. И мне казалось, что я живу лучше многих в Снежной Шапке.

Я представил вместо головы той женщины прелестную головку Шэлли, и меня замутило. Мои речи, которыми хотелось примирить девушку и старика, застряли в горле. Запахи цветов вдруг стали отчетливее, ярче. Пришлось громко выдохнуть и вдохнуть.

– Что с тобой? – встревожилась Шэлли.

– Поговори с ним, – выдавил я из себя. – Я думаю, он хочет этого не из‑за проповедей.

Что‑то внутри меня запрещало упоминать Звездного Головача и страх Раска перед ним. Это «что‑то» сдавливало грудь и заставляло язык присохнуть к нёбу.

– Вам нужно просто поговорить, я уверен, – прошелестел я. Запахи стали невыносимыми, к горлу подкатил комок. – Мне нужно… Я должен…

Я вывалился из ее комнаты. Шатаясь, торопливо прошел до сеней, и свежесть, царящая там, быстро привела меня в чувство.

Шэлли за мной не пошла. Она обиделась на мои слова и просто закрыла дверь. Я, придя в себя, понуро отправился в свою комнату. Через несколько минут после того как кровать приняла мое измученное тело, девушка вышла в столовую, затем в сени, и вой вьюги оповестил притихший дом, что девушка отправилась в теплицу.

Я надеялся, что она действительно пошла туда.

 

Вечером вернулся Фарри – шторм воодушевления и тревоги. Когда он увидел меня и то, что сделал со мною Эльм, радости в нем стало поменьше.

– Он совсем дурной стал, – сказал Фарри. Придирчиво осмотрел мое лицо, цокнул языком. – Совсем дурной…

– Эльм сказал, что мы должны ему шестьдесят монет, – понуро сообщил я ему. – Он взял и просто увеличил сумму долга.

– Не надо было его злить, и все…

– Я не злил, – возмутился я. – Это просто цветок. Просто подарок. Какая ему вообще разница?!

– Злил, не злил – результат у тебя на лице, – широко улыбнулся Фарри и подмигнул. – Ладно, не бери в голову.

Он тщательно старался не показывать своего расстройства:

– Я нашел место, которое мы перекупим, и там прибыль пойдет вверх, я уверен. Хорошее место, на главной улице. Один из кожевников сдает на неделю. Я думаю, если вложим, что у нас есть, да старик поддержит, то сможем взять его. Там столько народу, Эд! Ух! Быстро отобьем все вложение, и если получится, то попросим у Раска надбавку.

Он вдруг изменился лицом, наткнувшись на провал в расчетах:

– А ты работать вообще сможешь?

Дождавшись моего кивка, Фарри расслабился и продолжил:

– Я подсчитал: у нас должно быть около десяти монет на двоих. Если добавить наше жалованье за эту неделю. Место стоит сорок монет. Сам Раск целиком платить не станет. О, знал бы ты, как он не любит рисковать!

Я знал… Но время истории, приключившейся сегодня днем, еще не пришло.

– Но мы отобьем эти деньги! Я докажу ему!

Он всецело отдался своему плану, который кипел в душе и норовил выплеснуться на всех окружающих. Глаза его сияли, и эти огни ослабили мою боль. Мне даже показалось не таким ужасным то, что Эльм зловещей тенью загородил мне Лайлу. До того момента я до оторопи боялся даже подумать о том, чтобы сходить в «Теплый Стан» еще раз.

– Время ужина, кстати. – Фарри вернулся из собственных грез на лед. – Где Шэлли и старик?

Тут я и рассказал ему о произошедшей размолвке наших «хозяев», и как только я упомянул гильдию Собирателей – веснушчатое лицо друга потемнело. Он сгорбился, сидя на табурете, и сцепил руки в замок. Восторг в душе сменился тускло‑зеленой угрюмостью.

– Старик боится Звездного Головача… – добавил я.

– Да… весь рынок о нем говорит. Стража все не может его сцапать. Им только таких, как мы, и ловить, верно? – мрачно проговорил Фарри, глядя прямо перед собой. – Лавку ту прикрывает кожевник, так как его дочь обычно там сидит. Теперь ее под замок… Почему бы и Раску так не сделать? Шэлли же не выходит дальше теплицы. Зачем сразу в гильдию? Особенно к Собирателям…

– Мы должны убедить его этого не делать, – убежденно сказал я.

– Мы? Два наемных работника – один избит до крови и валяется без дела, а второй все лезет с рискованными идеями? – хмыкнул Фарри. – Ты хорошо подумал? Нам вообще не стоит лишний раз рот разевать.

Насколько я узнал старика Раска – Фарри был прав. Мы рисковали не только просто прогневать старика ан Гетера, но и вылететь обратно в Трущобы, потеряв жетоны и работу. Эльм ждать больше не будет. Сейчас мы сможем усыпить его злость звоном монет. Но если он прознает, что мы остались не у дел…

Я вспомнил про знак собирателя Зорана. Интересно, о чем он хочет поговорить со мной? Про себя я сразу решил, что непременно приду к нему, как только выпадет свободная минутка. Но ближайшую неделю необходимо было поработать. Хорошо поработать. Лучше, чем раньше.

– Ладно. – Фарри поднялся с табурета, потянулся и сказал, дурачась: – Пойду вселять мир в этот дом.

Несмотря на его улыбку, я чувствовал, как ему тоскливо и насколько он преисполнен темной решимости.

Энергия Фарри заставила старика Раска покинуть свою затхлую комнатушку, и ему удалось, хоть и не сразу, привести из теплицы заработавшуюся Шэлли. Собравшись за столом, мы молча отужинали. Молча – значит, что говорил только мой друг, и говорил много. Раск думал о сыне и внучке, Шэлли – о собирателях и дедушке. Я же уткнулся в миску и сожалел о том, что умею слышать чувства других людей. Если бы хоть кто‑то из них понимал, как тяжело мне вкушать столько горечи, обиды, вины, злости и даже ненависти, смешанных в одно зловонное облако, то…

За весь вечер Шэлли несколько раз бросала в сторону разбитного Фарри странные загадочные взгляды.

Я не мог понять, что они значат, но в них было единственное теплое чувство, веющее в комнате. Удивление и интерес. Черный силуэт путевика в поднявшейся метели. То, за что хотелось зацепиться и держаться, забыв про бурю дурных эмоций.

Откуда оно взялось?

К идее Фарри перекупить место на главной торговой улице старик отнесся равнодушно, и столь же отстраненно он согласился на это предложение. В другой момент, возможно, он стал бы спорить, но сейчас хозяин теплиц сидел напротив обиженной внучки и разрывался между сражением с демонами страха за ее судьбу и душным гневом на ее непокорность. Старик оказался податливым материалом в руках моего болтливого приятеля. Так что к тому моменту, как мы разошлись по комнатам, у Фарри в кармане осело тридцать заветных монет. Деньги, которые могли бы усыпить Эльма на приличное время.

Если бы, конечно, это были наши сбережения.

Позже мы разошлись по комнатам, но прежде чем отойти ко сну, я спросил у ворочающегося приятеля:

– Что с тобой?

Его что‑то тревожило. Что‑то вызывающее в душе Фарри омерзение.

– Все в порядке, – мрачно сказал мне мой друг. – Спи.

И я уснул.

 

Глава девятнадцатая

Встреча со смертью

 

У Фарри все получилось. И всю ту неделю, пока мы с Шэлли ковырялись в теплице, подготавливая еще одну под посадку, мой друг возвращался очень поздно, но каждый раз распродав весь товар и планируя завтра продать еще больше. Промерзший, с осипшим от постоянного крика голосом, он врывался в тихую скорбь фермы, и с его приходом здесь все расцветало. Улыбалась Шэлли, теплел душой старик, да и у меня настроение стремительно поднималось.

Под конец недели, казалось, история с гильдией Собирателей забылась, и мы, стараясь не вспугнуть, радовались, наблюдая за тем, как внучка вновь сходится с дедушкой. Как их размолвка тает во времени. Хоть и тлел в душе каждого из них болезненный огонек, но в целом все шло на поправку.

Старик даже вознаградил старания Фарри и закрыл глаза на мой проступок, так что в итоге к субботе у нас уже скопилось пятнадцать монет, десять из которых мы решили отдать Эльму. Признаться честно, пока я жил в Кассин‑Онге, с деньгами сталкивался нечасто. Мне было дико поначалу осознать, что эти кругляшки металла, иногда затертые, иногда нет, с гербами различных городов – ценны. Я даже парочку потерял, пока лазал по заброшенным кварталам у карьера ледоходов в Трущобах.

Теперь же в этих монетках заключалась наша с Фарри свобода.

 

В субботу я положил деньги в кожаный кошелек и отправился в Трущобы. Еще раз увидеть Лайлу и отдать часть долга Эльму. Старик Раск неодобрительно покачал головой, но перечить не стал. А перед самым моим уходом Шэлли шепнула мне, чтобы я был осторожен. На душе потеплело еще больше, и во вьюгу я ступил без страха.

Ветер выл и метался над домами, сбрасывая с крыш иссекающие лицо снежинки. Буря поднялась нешуточная, и потому я побрел в Торговый район, вцепившись в дорожную веревку. Вообще путешествия в метель мне нравились, главное – не оставлять стихии шанса пробраться под одежду. Но особенно радовали меня встречи на дорожных веревках. Когда из пурги выныривала укутанная в шубу фигура и мы аккуратно расходились, громко говоря друг другу:

– Доброго дня!

Или же:

– Теплого вам дома!

В бурю люди сближаются. Образуется некое метельное братство. По крайней мере, так было в тех районах, где я побывал. Кроме Трущоб, в которых можно получить от встречного удар сталью в грудь и осесть, замерзая, на снег, пока в твоих вещах копается какой‑нибудь бандит. Как мы смогли так долго жить в столь ужасном месте? Не представляю!

В тот день идти в «Теплый Стан» было страшновато. Я еще помнил гнев Эльма, да и синяки до конца не сошли, но наступило время платы, и время увидеть Лайлу. О красавице‑сказительнице я думал постоянно. Особенно когда с Шэлли работал в теплице. Задравшийся свитер, оголивший поясницу, напоминал мне о Лайле. Ее милый жест, когда внучка Раска, копаясь в земле, трогательно сдувала с лица непослушные пряди, выбившиеся из собранного на затылке хвостика, – напоминал мне о Лайле. Голос, улыбка, манера говорить – все напоминало ее. Я смотрел на внучку хозяина и с нежностью думал о Лайле. Наверное, это странно.

Но так оно было.

Сегодня я отправился в «Теплый Стан» пораньше, надеясь пробраться в покои сказительницы. Рядом с кошельком опять поселились Солнечные Глазки, и в этот раз я надеялся, что все будет иначе. Вокруг бушевала вьюга, из серой хмари возникали бредущие мне навстречу люди, а на лице моем прочно утвердилась радостная улыбка.

– Теплого вам дома! – кричал я каждому проходящему.

– И тебе! – отвечали мне.

– Доброй дороги! – прорывались сквозь рев стихии их напутствия.

– Проклятая зима скоро кончится! – ободрял я.

Люди, которых встречаешь улыбкой в невзгоды, редко провожают тебя дурными мыслями. И там, на улице, я вовсю отыгрывался за ураганы чувств, что бушевали в доме ан Гетеров последнюю неделю. Мне действительно было приятно приветствовать каждого, кого судьба выгнала на улицу в такую погоду.

Я шел к Лайле.

 

– Ты знаешь историю о том, как появился наш мир? – вдруг спросила меня сказительница. Мы сидели в ее комнате, пили горячий чай. В волосах самого чудесного создания на земле сверкали Солнечные Глазки, и мое сердце изнывало от нежности. Она так обрадовалась моему приходу, что просто затащила меня к себе в комнату и сразу же послала за мастером Райдэланом.

– Нет, – честно признался я.

– Я хочу написать песню об этом, – промолвила она.

Хозяин трактира, явившись на зов, немного поворчал, но все же распорядился притащить в ее покои два старых кресла и крошечный столик. Подумать только, он сделал это специально по просьбе Лайлы, ради меня! И теперь мы сидели, утопая в пушистой шерсти бродуна, шкурой которого были обтянуты чудесные кресла. Я смотрел на волшебное лицо Лайлы, а она рассказывала.

– Расскажите… ой, расскажи мне! – попросил я. В детстве мне довелось услышать множество историй и легенд о черных капитанах и их извечных противниках Добрых. Но откуда все пошло… Я не помню таких историй.

– Ты плохо учишься, юный Эд, – улыбнулась она и откинулась на спинку кресла. – Ты знаешь, что Эльма уволили?

Мне не хотелось омрачать таинство нашей встречи таким упоминанием. Деньги пьяному силачу я уже отдал – и теперь не хотел о нем вспоминать до следующей субботы.

– Лучше про сотворение мира, – буркнул я.

– Молод, но смел. Ну, хорошо… Тогда слушай. Когда̴