Глава шестая. Таверна Жако де ла-Мера

 

Катрин была не из пугливых, да и ночь выдалась светлой. Небо было бархатно-черным с вкраплениями звезд, которые сияли так же ярко, как бриллианты на одеяниях Черной Мадонны. Тем не менее нужно было иметь смелость, чтобы идти в район города, пользующийся самой дурной репутацией, куда не смела ходить даже городская стража.

— Если когда-нибудь я понадоблюсь тебе, — сказал однажды по секрету Барнаби, — ты найдешь меня в публичном доме. Он принадлежит некоему Жако де ла-Меру, сержанту мэрии. Кроме того, он предводитель всех нас, нищих и бродяг. Я говорю это тебе потому, что знаю, ты не болтунья и, возможно, придет день, когда тебе понадобится моя помощь. Если меня там не будет, пошли кого-нибудь на постоялый двор у Садовых ворот, где время от времени я тоже бываю, хотя и не так часто.

Катрин понятия не имела, что такое публичный дом, пока однажды не упомянула об этом Саре. Цыганка считала, что нужно называть вещи своими именами и в воспитании молодых девушек правда в сто раз лучше, чем лицемерие.

— Публичный дом, — объяснила она, — дом, где глупые девушки продают мужчинам свои тела.

Тогда Катрин показалось, что она все поняла, но сейчас, прижимаясь к двуглавым домам на улице Гриффон, опять вспомнила о словах Сары. Она шла, прячась в густой тени под карнизами, избегая центра узкой, крутой улицы, где было больше света.

Достигнув площади Сен-Шапель, она собрала все свое мужество и перебежала до стоящего в центре креста, где остановилась, переводя дыхание. Крест бросал через площадь длинную тень; с одной его стороны стояла статуя святого Иоанна, с другой — Марии Магдалины. Их каменные лики застыли в вечном созерцании Мук Господних. Отдышавшись, Катрин, завернула за бастионы герцогского дворца. В тени его башен было безопаснее, но стоило быть настороже из-за стоящих на страже лучников, которых она угадывала по слабому блеску шлемов. Она пробежала по улице Кузнецов, где жалкие лачуги кузнецов издавали запах горящих дров, паленой кожи и оружейной смазки. Эта улица была Чрезвычайно узка и знаменита пожарами, часто занимавшимися здесь от жаркого пламени кузнечных горнов.

На пороге каждого дома стояло большое кожаное ведро для воды, на случай пожара. Катрин знала, но в спешке забыла о ведрах, споткнулась об одно, растянулась на земле и выругалась как солдат. Ругаться ей было несвойственно, но на этот раз она почувствовала, что это принесло ей облегчение.

В том месте, где узкая улочка выходила на Бург, самую большую и оживленную улицу города, она расширялась, образовав маленькую площадь, достаточную для размещения позорного столба. В этот час в колодках никого не было, но зрелище тем не менее было малоприятным. Катрин посмотрела в другую сторону и хотела было двинуться дальше, как почувствовала, что кто-то держит ее за край плаща, и закричала. Бесформенная тень появилась из-за угла, замычала, а затем разразилась смехом; две руки охватили ее под плащом за талию.

Катрин почти парализовало от страха, но у нее было развито чувство самозащиты. Извиваясь, как угорь, она выскользнула из грубых рук, которые старались удержать ее. Оставив плащ, она, не разбирая дороги, побежала, пытаясь унять ужас и не потерять головы. Она должна добраться до таверны Короля Ракушек!

Она чувствовала, что кто-то гнался за ней. Совсем близко она слышала глухой звук босых ног и тяжелое дыхание преследователя. Ночь становилась все темнее, и лабиринт улиц, через которые она бежала, погрузился в непроницаемый мрак. Она задыхалась от зловония, шедшего от открытых сточных канав, прелого мусора, гнилого мяса, и чувствовала тошноту. В те дни никто и не думал убирать помои и мусор, пока их не становилось так много, что невозможно было ходить. Тогда то, что не съели кошки и собаки, сбрасывалось в реки Ош или Сюэон.

В тени дверного проема зашевелилась груда тряпья, и Катрин с ужасом увидела, как еще одна тень с безумным хихиканьем рванулась за ней. Ее охватил невыразимый страх. Она боялась оглянуться и в отчаянии старалась бежать быстрее, но в спешке не видела куда. Споткнувшись о груду мусора, от которой исходил запах тухлой рыбы, она вскинула руки, чтобы удержаться на ногах, нащупала перед собой влажные камни стены и оперлась на них, почти теряя сознание от страха, бездыханная, закрыв глаза… Преследователи настигали ее…

Она почувствовала, как те же руки обхватили ее за талию. Они нетерпеливо ощупали ее. Должно быть, мужчина, от которого исходил запах кислятины, был очень высоким, потому что заслонял небо.

— Ну, — хрипло прошептал он ей на ухо, — куда это мы спешим? Куда мчимся в таком виде? На свидание к любовнику?

Как только мужчина заговорил, он перестал быть похожим на призрак, и это вернуло Катрин присутствие духа.

— Да, — заикаясь, тихо ответила она. — Именно свидание!

Свидание подождет, а я нет. Ты пахнешь юностью и чистотой. Ты лакомый кусочек! М-м, у тебя такая нежная кожа!

Чувствуя тошноту, Катрин беспомощно стояла, в то время как руки мужчины, ощупывая ее корсаж, остановились, дойдя до горла и плеч, как раз до того места, где кончался воротник. Зловонное дыхание отдавало дешевым вином и гнилыми зубами, а кожа была грубой, как будто обожженной. Его руки нащупали вырез на платье, уцепились за него и уже готовы были разодрать, когда скрипучий, шедший как будто из-под земли, голос гнусаво заговорил:

— Потише, приятель!.. Я тоже увидел ее, вспомни! Давай-ка по-честному!

Великан, державший Катрин, несколько ослабил объятия и удивленно повернулся. Груда тряпья, которую Катрин видела в дверях, стояла теперь позади него. Это был коротышка — оборванец, навертевший на себя множество тряпок. Катрин почувствовала, как мускулы нападавшего угрожающе напряглись. Он уже готов был нанести удар, когда услышал:

— Спокойней, Диманш-Мясник, остынь! Ты знаешь, что тебе будет от Жако де ла-Мера, если ему станет известно, что ты избил его лучшего друга. Давай-ка поделим девчонку… Держу пари, она лакомый кусочек! Ты же знаешь, я вижу в темноте, как кошка!

Нищий зарычал снова, но не протестовал, а только сильнее сжал свою пленницу, наконец проговорил;

— О, это ты, Жан-Толстосум? Уходи! Девушки не для таких, как ты!

Груде тряпья этот аргумент не показался убедительным. Снова прозвучал его скрипучий зловещий смех, напомнивший девушке скрежет ржавой цепи.

— Ты так думаешь? Пусть у меня болячки и горб, но в постели я не хуже других… Веди девчонку в дом с коньком на крыше, там на крыльце и платье снимем… Жако де ла-Мер всегда говорит, что ты ничего не сможешь сказать о девушке, пока не разденешь ее донага… Пошли.

В его голосе появились повелительные нотки человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись. И тот, кого звали Диманш-Мясник, долго бы сопротивлялся, но, к счастью, Жеан — Толстосум повторил имя Короля Ракушек дважды, и это имя вывело Катрин из оцепенения. Она решила пустить в ход козыри. Хуже того, что ожидало ее от этих чудовищ, уже быть не могло.

— Вы говорите о Жако де ла-Мере, — сказала она как можно увереннее, — так вот, именно к нему я и иду, вы.. задерживаете меня.

В ту же минуту лапа гиганта ослабла, а коротышка подошел поближе, чтобы лучше разглядеть Катрин. Поразительно сильным для скрюченного человека рывком он освободил ее из рук Диманша.

— Что тебе надо от Жако? Ты не похожа на его девушек. Они все сейчас за работой.

— Мне нужно его увидеть, — закричала Катрин почти рыдая. — Это очень важно! Если вы его люди, то должны отвести меня к нему.

Наступила минутная тишина. Затем Жеан-Толстосум печально вздохнул.

— Это меняет дело, — сказал он. — Если ты идешь к Жако, мы не можем задерживать тебя Доадно! Идем, Диманш, возьми себя в руки. Мы должны проводить эту маленькую девственницу… ты ведь девственница? Всегда отличишь… Если это не так, разве ты устроила бы такой шум из — за того, что двое здоровых нищих хотели немного развлечься с тобой.

Слишком потрясенная, чтобы вступать в разговоры, Катрин пошла между мужчинами, которые по-прежнему были для нее безликими тенями. Она смутно понимала, что. во всяком случае до дома их предводителя ничто ей не угрожало, а эти два грабителя стали ее телохранителями. Огромная тень великана сопровождала ее с одной стороны, а второй человек, спотыкаясь о неровные булыжники, тяжело хромал с другой.

Улочка, зажатая между двумя рядами домов, спускалась вниз и переходила в некое подобие туннеля между двумя садами с высокими стенами. Вдалеке показалось фантастическое строение, которое, как оказалось, когда они подошли ближе, образовывали два полуразвалившихся дома. Сквозь ставни был виден свет. До нее донесся женский голос, который пел или, скорее, монотонно проговаривал нараспев странную погребальную песню на чужом языке.

По мере приближения к дому песня становилась все яснее. Временами голос певицы поднимался до невыносимо высокой ноты и долго держал ее, прежде чем снова подхватить странную грубую мелодию. Катрин услышала, как Жеан-Толстосум засмеялся своим особым скрипучим смешком:

— Ха, ха!.. Жако устроил вечеринку… хорошо! Когда они подошли к дому, от двери отделилась фигура. Катрин увидела блеск лезвия топора.

— Пароль, — произнес грубый голос.

— Стойкий, — сказал Жеан-Толстосум.

Заходите…

Дверь распахнулась, открывая вход в знаменитую таверну Жако де ла-Мера — место встречи преступного мира Дижона. Добропорядочные горожане говорили об этом месте шепотом, осеняя себя в суеверном ужасе крестным знамением. Трудно было понять, почему начальник городской стражи разрешил существование этого рассадника зла.

Любая уважаемая дама Дижона упала бы в обморок, узнав, что ее драгоценный супруг иногда проскальзывает в запрещенный дом, чтобы купить ласки какой-нибудь красивой девки. Жако знал, как подбирать девушек, и его заведение могло соперничать с самыми знаменитыми публичными домами. Как хороший делец, он знал, что прежде всего клиент должен получить удовольствие…

Сперва Катрин увидела только калейдоскоп ярких красок. Со всех сторон несся галдеж, смех, музыка, но все это стихло, так как посетители, в изумлении раскрыв рты, уставились на странную картину — прекрасная девушка с бледным лицом и растрепанными волосами и два стоящих по бокам зловещих спутника. Между тем Катрин вглядывалась в это огромное с низкими сводами помещение, в которое надо было спускаться на несколько ступенек. В углу комнаты был огромный очаг, в котором медленно вращались на вертелах три барана. Повсюду стояли скамьи и большие деревянные столы с пятнами грязи. В дальнем конце комнаты была деревянная винтовая лестница, ведущая на крышу.

Все было забито народом. Здесь собрались пропойцы: солдаты и круглоглазые юнцы, студенты и подмастерья, которые пришли в таверну познакомиться с темной стороной жизни. Две старухи следили за приготовлением пищи. На коленях у клиентов и даже прямо на столах — среди луж разлитого вина и оловянных кружек — сидели молодые блудницы — у многих полурасстегнуты корсажи, а некоторые и совершенно голые. В темноте и дыме их тела, казалось, излучали слабое сияние. Свет от свечей и блики огня мерцали на бледной атласистой коже женщин и на рубиново-красных лицах пьяных мужчин.

Минутное удивление, вызванное ее появлением, прошло. Прежде чем Катрин со своим эскортом достигла нижней ступеньки, вакханалия опять вошла в свое русло. Снова начались пляски и крики. Девица со смуглым телом и огромным бюстом забралась на стол и пустилась в пляс, непристойно корчась и извиваясь среди жадно протянутых рук. В этот ужасный момент Катрин подумала, что попала в ад, и зажмурилась.

Перед ее глазами прошли воспоминания о таких же сценах. Это были оргии, которые он видела во Дворе Чудес, прячась в старой лачуге Барнаби. Тогда она была ребенком, и такие сцены только удивляли и смутно волновали ее. Но сейчас она была потрясена и с отвращением почувствовала, что они возбуждали в ней странное желание.

Женщина, которая пела до этого, затянула новую песню, и при хриплом, низком звуке ее голоса Катрин снова широко открыла глаза. Эта женщина, одетая в огненное атласное платье, с золотыми блестками в волосах, сидела, окруженная толпой мужчин, в дальнем конце комнаты. Ей аккомпанировал склонившийся над ней лютнист. Она пела с закрытыми глазами, обхватив руками колени. Катрин вздрогнула от удивления, узнав ее. Действительно, в эту ночь она сделала много открытий. Женщина была Сара.

Она не заметила Катрин, но если бы даже и заметила, то вряд ли что изменилось бы, так как она была пьяна. Но не вином, а совсем другим опьянением. Глоток же вина был только проводником, с которым цыганка могла покинуть этот мир повседневности и вернуться душой к далекой дикой жизни в таборе. Катрин слушала с восторгом. Сара часто напевала ей колыбельные песни, особенно в начале их переселения в Бургундию, но никогда ее голос не был таким хрипло-страстным и таким невыносимо печальным…

Катрин видела перед собой не погруженную в транс женщину, а молодую дикарку прежних дней, дитя, родившееся в караване кочевников, по пути из далекой Азии. Только черты лица напоминали ее компаньонку и друга. Она не удивилась, открыв секрет периодических исчезновений Сары, не потрясло ее и то, что она нашла ее в этом непристойном месте, где та укрощала людей Жако-этих грубых животных с человеческими лицами — волшебством своего голоса.

Мужская фигура возникла между ней и певицей. Это был высокий бледный человек, такой белолицый, будто кожа его обесцветилась от долгого пребывания под водой. Однажды, много лет назад, Катрин видела утопленника, вытащенного из Оша. Незнакомец, появившийся перед ней, выглядел так же, и это впечатление усиливали тусклые зеленоватые глаза. Тяжелые, опущенные, как у черепахи, веки прикрывали эти внушающие тревогу и страх глаза. Короткая, просторная, мышиного цвета одежда болталась вокруг его костлявого тела, на котором кожа висела, будто сырая тряпка. Его замедленные жесты лунатика усиливали впечатление призрака.

— Кто это? спросил он, указывая белым костлявым. пальцем на Катрин.

Внешность Диманша-Мясника ненамного выиграла от света свечи, которая осветила лицо в оспинах и красный рубец от клейма палача на щеке.

— Дикая козочка, которую мы нашли на улице. Она говорит, что хочет видеть тебя. Жако, — ответил он. Длинные извилистые бесцветные губы Короля Ракушек вытянулись еще больше в гримасу, которую можно было бы назвать улыбкой. Он потрепал Катрин за подбородок.

— Хорошенькая! — одобрительно воскликнул он. — Неужели моя репутация сердцееда привела тебя сюда, моя прелесть?

— Нет, — ответила Катрин твердо. Постепенно выдержка и спокойствие вернулись к ней. — Я здесь потому, что мне нужно увидеть Барнаби. Он сказал, что если он мне когда-нибудь понадобится, то я смогу найти его у тебя. А он мне сейчас нужен!

Неприятный блеск, на мгновение появившийся в глазах Жако, погас, как только опустились его тяжелые веки. Безобразный, скрюченный маленький Жеан-Толстосум, сняв рваную фетровую шляпу и поправив рыжие спутанные волосы, бросил быстрый взгляд на Катрин.

— Теперь я знаю, кто ты… Ты племянница этого осла Матье Готрэна, прекрасная Катрин… чистейшая девственница во всей Бургундии! Теперь я не жалею, что ты выскользнула из моих рук, потому что ты предназначена для более великого человека, чем я. Если бы я тронул тебя, я рисковал бы шеей…

Выразительный жест сопровождал последние слова маленького человечка. Катрин с удивлением отметила, что несмотря на нервный тик, который исказил его лицо, оно имело тонкие черты и красивые глаза.

— Рисковал шеей? — спросила она с неподдельным удивлением. — Почему?

— Потому, что герцог хочет оставить тебя для себя, и ты будешь принадлежать ему. И все же, хотя это и ясно, как божий день, надо было мне, пожалуй, уступить своим желаниям. Сначала ты, потом виселица! Чудесный способ укоротить жизнь! Но ты, право, стоишь того!

Жако де ла-Мер счел, что разговор затягивается. Его рука медленно опустилась на плечо Катрин.

— Если ты хочешь увидеть Барнаби, поднимись по лестнице. Он на чердаке, на самом верху дома. Лежит в постели после падения на Гентской дороге три дня назад. Тебе будет нелегко с ним говорить, так как он, должно быть, мертвецки пьян. Вино — единственное лекарство, в которое он верит.

Следуя указанию руки хозяина дома, Катрин стала подниматься по лестнице. Проходя мимо Сары, она задела цыганку своим платьем, но глаза той были закрыты, и она пела. Исторгая песню из глубин сердца, погрузившись в свои внутренний мир, за тысячи миль от воровского притона.

Чердак был закрыт шаткой дверью из грубых досок. Сквозь нее пробивался свет свечей. Катрин без труда открыла дверь: достаточно было просто толкнуть ее, — но проем был настолько низким, что нужно было согнуться почти вдвое, чтобы пройти. Она очутилась в темной, без окон комнате под круглыми скатами крыши. Соломенный тюфяк был брошен под массивной балкой, и на нем лежал Барнаби. Рядом с ним стоял кувшин с вином, в оловянной плошке трещала неприятно пахнущая сальная свеча. Лицо Барнаби раскраснелось, но он не был пьян. С удивлением он смотрел на Катрин.

— Ты? Что ты здесь делаешь… моя голубка? И в такое время ночи?

Он приподнялся и целомудренно натянул рваную рубашку на грудь, покрытую седыми волосами.

— Барнаби, мне нужна твоя помощь, поэтому я и нашла тебя, как ты мне велел, — сказала Катрин, садясь в ногах Барнаби на матрац, сквозь дыры которого торчала солома. — Ты ранен? — спросила она, глядя на грязную повязку у него на лбу, запачканную бальзамом и пятнами крови.

Он безразлично пожал плечами.

— Пустяки. Один грубиян стукнул меня лопатой, потому что я хотел пересчитать его сбережения. Уже почти зажило.

— Ты никогда не изменишься! — воскликнула со вздохом Катрин. Она не возмутилась и не удивилась признанию. Возможно, веселый блеск в глазах друга делал все его слова вполне безобидными и даже забавными. Для Катрин не имело значения то, что Барнаби был вором, если не сказать хуже. Он был ее другом, и это главное. Он мог делать все, что заблагорассудится. Однако, чтобы успокоить свою совесть, она попыталась предостеречь его:

— Если ты не будешь осторожным, то однажды попадешь с петлей на шее на Моримон к мэтру Бленьи.

Беззаботно махнув рукой, Барнаби отогнал эту неприятную картину. Он сделал большой глоток вина, поставил кувшин, вытер рот рукавом и поуютнее зарылся в свое тряпье.

— Ну, а теперь — выкладывай… скажи, что привело тебя сюда? Хотя я думаю, что и так знаю!

— Знаешь? — спросила Катрин с искренним удивлением.

— Я знаю вот что. Герцог Филипп приказал тебе выйти замуж за Гарэна де Брази. И для того, чтобы уговорить этого богатого господина взять в жены племянницу некоего Матье Готрэна, торговца, он дал за тобой большое приданое. Герцог Филипп всегда знает, чего хочет…

Выразительные глаза Катрин округлились и стали как блюдца. У Барнаби была манера налагать все сухо, как само собой разумеющееся, как будто для нищего было совершенно естественным знать, что происходит в королевском дворце.

— Откуда ты это знаешь? — спросила она, заикаясь.

— Знаю, и все. И еще. Ты должна понимать, что если герцог и хочет выдать тебя замуж, то только потому, что в таком городе, как наш, где буржуа имеют власть, лучше, чтобы его любовница была замужняя женщина, а не девушка. Герцог благоразумный человек и всегда знает, как повернуть ситуацию в свою пользу.

— Я не понимаю только одного, — произнесла Катрин, — мессир де Брази не похож на человека, который добровольно станет рогоносцем.

Это была истинная правда, и Барнаби поразился ее логике. Он почесал голову и скривился.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, и, по правде говоря, не знаю, почему он выбрал своего казначея, а не кого-нибудь другого. Может быть, потому, что он не женат. Гарэн де Брази во всех отношениях подходящий человек, но им необыкновенно трудно управлять. Возможно, герцог среди своих приближенных никого больше и не нашел. Одно ясно — он хочет в результате этой свадьбы ввести тебя в круг придворных. Я полагаю, ты согласилась. От таких предложений не отказываются.

— Ты ошибаешься… Я отказалась.

Подробно и спокойно Катрин описала старому другу свои приключения во Фландрии. Понимая, что сейчас нельзя ничего утаивать, она рассказала все, что произошло: как она встретила Арно де Монсальви, как, увидев в нем воплощение дорогого ей образа, она влюбилась в него с первого взгляда и как громкие призывы Матье вырвали ее из его объятий, когда она уже была готова отдаться ему. Она говорила и говорила, свободно и без смущения, совершенно искренне и откровенно, не опуская ничего. Сидя на матраце. обхватив колени руками, глядя в темноту чердака, она, казалось, рассказывала чудесную любовную историю. Барнаби затаил дыхание, боясь нарушить очарование. Он понял, что на какое-то время Катрин забыла, где она.

Когда девушка остановилась, воцарилось молчание. Катрин перевела взгляд на старого друга: он размышлял, опустив голову на грудь.

— Если я правильно понял, — наконец сказал он, — ты отказала Гарэну де Брази потому, что хочешь остаться чистой и нетронутой для того молодого человека, который ненавидит и презирает тебя и не убил только потому, что ты. женщина… или, вероятнее всего, из-за того, что он был ранен и не знал, как выбраться из такого места, как эта гостиница, где вы остановились. Не кажется ли тебе, что у тебя немного помутилось в голове?

— Помутилось или нет, — коротко ответила Катрин, — но дела обстоят именно так. Я не хочу принадлежать никому другому.

— Хотел бы я услышать, как ты скажешь это герцогу, — усмехнулся Барнаби. — Интересно, что он подумает? Между прочим, как ты собираешься отделаться от Гарэна? Он слишком преданный слуга герцога, чтобы от него было легко избавиться, да и ты слишком уж хороша, и вряд ли он откажется от борьбы за тебя. Если ты откажешься, ты навлечешь на свою голову, да и на своих родственников, гнев герцога. А у нашего герцога не мягкий нрав. Что тогда?

— Вот за этим я и пришла к тебе…

Катрин встала, потянулась, почувствовав от долгого сидения судорогу. Ее стройная фигура в розовом пляшущем свете свечи казалась выше. Распустившиеся волосы создавали сияние вокруг нее, и внезапно сердце старика болезненно сжалось.

Девушка была ослепительно красива, и Барнаби, более встревоженный за нее, чем ему хотелось признать, подумал, что она была именно из тех редких женщин, из-за которых начинались войны, а мужчины убивали друг друга. Они редко приносили счастье тем, кто любил их. Любые крайности опасны. Совершенство никогда не доводит до добра.

Он осушил кувшин вина и отбросил его в сторону. Кувшин разбился, и несколько осколков отлетели в сторону.

— Что я должен сделать? — тихо спросил он.

— Я хочу, чтобы ты расстроил эту свадьбу. Я знаю, у тебя есть разные способы… и нужные люди. Должен же быть какой-то способ избежать замужества, не прибегая к моему прямому отказу и не вынуждая Гарэна де Брази пойти против воли своего господина.

— Этого он не собирается делать в любом случае, дорогая. Я вижу только один выход. Для тебя или Гарэна. Я думаю, ты не готова умереть, не так ли?

Катрин молча кивнула, рассматривая свои пыльные туфли. Барнаби правильно понял это молчание.

— Тогда остается он! Не так ли? Чтобы сохранить верность какому-то глупому любовному увлечению, ты хладнокровно посылаешь человека на смерть… И, возможно, не одного. Ты ведь не думаешь, что, окажись казначей мертвым, прево герцога будет сидеть сложа руки?

Слова Барнаби, проникая как нож хирурга, безжалостно ранили сердце девушки. Он заставил ее ясно увидеть и себя и двигающие ею мотивы. Она устыдилась того, что увидела. То, что этой странной ночью открылось в тайниках ее души, ужасало. Тем не менее, если смерть Гарэна была единственным, что могло спасти ее от замужества, которое повергало ее в ужас, она готова была принять ее с холодным сердцем. Она высказала это Барнаби, и ее ледяная решимость поразила старого человека.

— Я не хочу принадлежать этому человеку. Делай что хочешь, но освободи меня от него.

Плотная и твердая, как земля, тишина нависла над полной решимости девушкой и нищим, пораженным тем, что он обнаружил в ее душе. На самом деле Барнаби почувствовал, что стал ближе к ней и мог лучше понимать ее. Эта девушка была как бы его собственной дочерью, а не отпрыском поколений тружеников. Как могли достойный Гоше и его благочестивая жена Жакетт дать жизнь этому зверенышу в юбке? Барнаби внутренне рассмеялся, представив их ужас, если бы они знали. Наконец он улыбнулся.

— Я подумаю, что можно сделать, — сказал он. — А теперь иди домой. С тобой ничего не случилось по пути сюда?

Как можно короче Катрин описала свою встречу с Диманшем-Мясником и Жеаном-Толстосумом и как она в конце концов заставила их освободить ее.

— Похоже, они превосходные телохранители, — одобрил Барнаби. — Я скажу, чтобы они проводили тебя домой. Не беспокойся. Теперь ты можешь им довериться, раз я сам сделаю их твоими ангелами-хранителями.

Через несколько минут Катрин, с теми же головорезами по бокам, покинула таверну Жако. Сара спала на тех же ступеньках. Обратный путь оказался столь же мирным, насколько богатым событиями было ее путешествие сюда.

Как только появлялась очередная зловещая фигура, кто-нибудь из охраны бормотал несколько слов на непонятном жаргоне, и фигура тут же растворялась в темноте.

Поднимался ветер, и буря уже готова была разразиться, когда нищие распрощались со своей протеже на углу улицы Гриффон. Отсюда был уже виден дом Матье, и Катрин больше не боялась. Больше того, она так подружилась со своими свирепыми провожатыми, что распрощалась с ними весьма любезно. Жеан-Толстосум говорил за двоих. Похоже, он в этой странной команде был мозгом, а Диманш — грубой силой.

— Обычно я собираю милостыню у дверей церкви Святого Бенедикта, — сказал он. — Если я тебе буду нужен, ты меня всегда найдешь там. Ты друг Барнаби, и если хочешь, можешь стать и моим.

Во время этой маленькой речи его грубый, скрипучий голос приобрел странно нежные нотки, и это окончательно зачеркнуло плохие воспоминания об их первой ночной встрече. Она знала, что предложение дружбы, идущее от нищего, искренне, так как ничто не заставляет его это делать, так же как нельзя легкомысленно относиться и к его угрозам.

Входная дверь лишь слегка заскрипела, когда Катрин открывала ее. Бесшумно она взбежала наверх и легла в постель. Дядя Матье продолжал храпеть.

Чтобы выспаться, остаток ночи оказался слишком коротким. Катрин не слышала, как звон на Нотр-Дам оповестил об окончании комендантского часа, и никак не прореагировала, когда Лоиз начала грубо трясти ее, чтобы поднять к мессе. В конце концов Лоиз в ярости ушла, пораженная крепким сном сестры, предрекая ей осуждение на вечные муки. Катрин, забывшая обо всем, кроме мягкой подушки, снова погрузилась в сон.

Около девяти часов она наконец спустилась в кухню. Атмосфера там была грозной.

Жакетт на столе возле очага утюгом, в который она время от времени подкладывала горячие угли, гладила семейное белье. Под белокурыми прядями волос на лбу у нее выступили капельки пота; она поджимала губы. Это было знакомо Катрин: что-то расстроило мать. Она кипела внутри. То, как она двигала утюгом по льняной простыне, говорило, что она едва сдерживается. Лоиз сидела около окна, отвернувшись от нее. Она, сидя у прялки и накручивая нить на веретено, тоже молчала. Ее тонкие пальцы быстро ссучивали лен, и нить ложилась ровно. По выражению ее лица Катрин поняла, что они поссорились.

Она о удивлением отметила, что Сара вернулась домой. Должно быть, цыганка пришла на рассвете. Одетая в обычное темно-синее бумазейное платье с белым передником, повязанным вокруг талии, она чистила на суп огромную корзину брюссельской капусты. Только она повернула голову, когда Катрин вошла в комнату, и многозначительно ей подмигнула. Страстная дикарка прошлой ночи снова спряталась глубоко в этой странной женщине, и ни следа ее не осталось на знакомом лице. Лоиз тоже заметила, как вошла сестра, и злобно зашептала:

— Кланяйтесь, рабы, вот и ее высочество, могущественная госпожа де Брази соизволила покинуть покои, чтобы полюбоваться своими судомойками.

— Попридержи язык, Лоиз, — холодно сказала Жакетт. — Оставь сестру в покое.

Но этого было мало, чтобы заставить Лоиз замолчать, если она решила высказаться. Отложив веретено, она вскочила и остановилась, уперев руки в бока, перед сестрой. Ее губы неприятно скривились.

— Мы слишком горды, чтобы подниматься на заре,? Домашняя работа, утренняя месса — для бедных людей, вроде меня и матери. А ты корчишь из себя принцессу, воображая, что уже вышла замуж за своего одноглазого казначея.

Жакетт сердито бросила утюг на подставку. Она покраснела до корней все еще белокурых волос. Но Катрин вмешалась до того, как та включилась в перебранку.

— Я плохо спала, — сказала она, пожимая плечами. — Просто я немного дольше поспала, вот и все. Это не преступление. Я поработаю подольше сегодня вечером, чтобы успеть все сделать.

Повернувшись спиной к Лоиз, свирепое лицо которой расстроило ее, Катрин обняла мать и наклонилась поднять утюг, который та бросила. Она уже собиралась наполнить его углями, как Жакетт заговорила:

— Нет, Катиш… ты не будешь больше делать черную работу. Твой жених этого не желает. Ты должна учиться, как вести себя в твоем новом положении, и на это осталось мало времени.

Катрин мгновенно вспылила:

— Что ты имеешь в виду? Мой жених? Я еще не приняла его предложения. Более того, если он так хочет жениться на мне, он должен принимать меня такой, какая я есть.

У тебя нет выбора, моя дорогая. Сегодня утром приходил паж от вдовствующей герцогини. Ты должна покинуть наш дом до свадьбы и перейти жить к госпоже де Шандивер, которая замужем за герцогским камергером. Она подготовит тебя, чтобы ты могла занять свое место при дворе, обучит хорошим манерам и дворцовым обычаям.

По мере того как говорила мать, в Катрин росла злость. Покрасневшие глаза Жакетт выдавали ее горе, а решительный тон только подливал масла в огонь.

— Ни слова больше, мама. Если мессир де Брази хочет жениться на мне, я не могу помешать ему, так как это приказ монсеньора Филиппа. Но никто не заставит меня покинуть мою семью и жить с чужими людьми в чужом мне доме, где на меня будут смотреть свысока. Я категорически отказываюсь.

Ехидная усмешка Лоиз оказалась последней каплей для Катрин. В ярости она повернулась к ней.

— Перестань смеяться, как идиотка. Если хочешь знать, сама мысль о замужестве мне отвратительна, и единственная причина, по которой я принимаю предложение, — это необходимость избежать последствий отказа. Если бы я думала только о себе, я бы уже давно пересекла границу Бургундии и отправилась в Париж… в наш дом.

Отпор сестре грозил перейти в рукопашную, так как Лоиз продолжала противно смеяться, если бы Сара не встала между ними. Она обняла Катрин за плечи и увела от сестры.

— Успокойся! Послушайся матери, дитя. Она совершенно права. Таким поведением ты еще больше ее расстраиваешь.

Жакетт, припав к очагу, рыдала, закрыв голову передником. Катрин не могла вынести слез матери и подбежала к ней.

— Не плачь, пожалуйста, мама. Я сделаю, как ты захочешь. Но ты не можешь заставить меня уйти из дома и поселиться с незнакомыми людьми…

Последние слова прозвучали как мольба и вопрос. Крупные слезы покатились по щекам Катрин, и она прижалась лицом к шее матери. Жакетт вытерла ей глаза и нежно погладила золотистые косы младшей дочери.

— Ты пойдешь к госпоже де Шандивер ради меня, Катрин. Видишь ли, как только будет сделано оглашение, мессир де Брази захочет навещать тебя каждый день, ухаживать за тобой, как положено. Он не сможет приходить сюда. Дом не достоин его. Это будет его смущать.

— Надо же, — горько сказала Катрин. — Он всегда может остаться дома.

— Ну, ну, перестань!.. Это будет его смущать, как я тебе сказала, а меня еще больше! Госпожа де Шандивер, я слышала, пожилая и добрая женщина, тебе будет хорошо с ней. Ты научишься подобающим манерам. И, кроме того, — добавила Жакетт печально, с вымученной улыбкой, — ты все равно скоро покинешь этот дом и перейдешь к мужу. Это будет как бы промежуточная ступень, и ты уже не будешь теряться в доме Гарэна де Брази. В любом случае, ничто не помешает тебе приходить сюда, когда захочешь.

Катрин слушала в отчаянии, как мать повторяет это, словно заученный урок. Наверно, дядюшка Матье часами убеждал ее, чтобы довести до состояния такой безнадежной покорности. Бесполезно было спорить с Жакетт, когда она находилась в таком состоянии. И если бы Барнаби помог ей, как она надеялась, все скоро стало бы дурным сном. Она отступила.

— Ну, хорошо, я пойду к госпоже де Шандивер. При одном условии…

— При каком? — спросила Жакетт, не зная, радоваться или печалиться по поводу того, что дочь так быстро сдалась..

— Со мной пойдет Сара.

Когда, наконец, вечером Катрин осталась наедине с Сарой, то решила от слов перейти к делу. Времени для секретов и недомолвок больше не оставалось, так как на следующий день они должны были переехать в прекрасный особняк, где жила их будущая хозяйка.

Не теряя времени, Катрин рассказала Саре о путешествии прошлой ночью. Сара и бровью не повела, узнав о том, что раскрыт секрет ее исчезновений. Она даже слегка улыбнулась, так как по голосу девушки поняла, что та не только не обвиняет ее, но даже сочувствует.

— Почему ты говоришь мне об этом сегодня? — спросила она.

— Я хочу, чтобы ты сходила к Жако и отнесла письмо Барнаби.

Сара была не из тех, кто спорит или удивляется. Она просто достала из сундука темный плащ и накинула на себя.

— Dame![3]воскликнула она.

Катрин торопливо набросала несколько слов, внимательно их перечитала и посыпала песком чернила.

«Поторопись, — написала она Барнаби. — Ты единственный, кто может мне помочь, и ты знаешь, как я ненавижу того, о ком мы говорили…»

Довольная запиской, она протянула сложенную бумажку Саре.

— Вот, — произнесла она. — Поспеши.

— Барнаби получит твое письмо через четверть часа.

Оставь дверь открытой.

Сара бесшумно, как тень, выскользнула из комнаты, и как ни прислушивалась Катрин, она не могла услышать ни ее шагов, ни стука двери. Цыганка как будто растворилась в воздухе.

Гедеон сидел на жердочке, спрятав голову на груди, и дремал, закрыв один глаз. Он следил за хозяйкой, занятой своими делами в столь непривычное для этого время. Она вытаскивала платья из сундуков, прикидывала их на себя, бросая одни на пол, а другие откладывая на кровать.

Эта непривычная суета настроила птицу на ее обычные трюки, так как по всему было видно, что спать еще рано. Гедеон встрепенулся, распушил сверкающее оперенье, вытянул шею и прокричал:

— Храни Господь герцога!

Но повторить свой крик он не смог — одно из платьев, брошенное Катрин, ослепив, накрыло его.

— Пусть герцог убирается к черту, и ты вместе с ним! — закричала девушка сердито.

Сара вернулась около полуночи. Катрин, ожидая ее, сидела на кровати, потушив все свечи.

— Ну? — только и спросила она.

— Барнаби говорит, что все идет хорошо. Он даст тебе знать, когда ты будешь жить у госпожи де Шандивер, как решил поступить… и что тебе нужно будет сделать.