Теперь мои слабые силы нужны другим странам. И я могу сделать то, что тебе не позволяет сделать твоя ответственность перед кубинским народом, во главе которого ты стоишь.

Пришел час, когда нам суждено расстаться. Знай, что делать это мне и радостно, и больно. Я оставляю здесь чистейшие из моих надежд, оставляю то, что я люблю больше всего на свете, – народ, который принял меня как сына…»

Содержание письма стало достоянием общественности не сразу. Фидель должен был выдержать паузу, ведь теперь помимо явных врагов‑империалистов не меньшую угрозу представляло антикубинское лобби Кремля, которое обосновало для Политбюро новую, намного более выгодную Красной империи доктрину поведения с Кубой. В ней лояльность к Острову напрямую зависела от покладистости, вернее даже, послушания Кастро.

Фидель ненавидел этих ушлых аналитиков из советских институтов больше всего потому, что они вычислили его стратегию. Русские эксперты наверняка знали, что думает Кастро так же, как Че. И все же Фидель надеялся их переиграть. Ареной этой игры стали чужие поля сражений. Че отводилась роль автономной фигуры, вроде как вышедшей из‑под контроля пешки. Стремящаяся в ферзи пешка принимает хаотичные решения, якобы никак не согласованные с политикой кубинского руководства.

Куда могла завести такая игра на два фронта с двумя грозными империями? Она могла обернуться победой для слабейших только в том случае, если пешка дошла бы до края доски и превратилась в ферзя, в третью силу. Они верили в это оба, Фидель и Че.

Единственное, в чем они ошибались, – это в хронометраже данной партии. Они не предполагали, что она окажется бесконечной, как вечны жизнь и борьба. Для Политбюро ЦК КПСС Че теперь не являлся официальным лицом и, следовательно, мог рассматриваться в качестве обычной мишени. Для американских спецслужб, конечно же. Для кого же еще?

История знает немало примеров, когда могущественные противники на некоторое время забывают о непримиримой вражде. Это происходит в момент, когда на авансцену борьбы титанов совершенно неожиданно врывается третья сила. Зачастую это лишь потенциальная угроза появления подобной силы. Иногда это лишь мираж. А иногда это только имя. Таким именем в 60‑х и для КГБ, и для ЦРУ стало имя Эрнесто Че Гевары. Обе эти организации были бессильны выкорчевать из просыпающегося самосознания закабаленных народов это звучное имя. Поэтому и в Вашингтоне, и в Москве не только мечтали, но и планировали уничтожить хотя бы носителя этого набившего им оскомину прозвища. Он был приговорен, так как был неудобен, непримирим, свободен. Может быть, не стоило так стараться, ведь он оказался еще и непобедим.

Спустя много лет Фидель, переживший шесть американских президентов и шесть лидеров России, поймет, что его преданный друг Че вступал в эту игру вовсе не пешкой, он уже тогда был и сегодня остался победоносным ферзем его королевства, призванным ходить куда вздумается согласно стратегии короля.

Итак, Че должен был исчезнуть тайно. Для янки. Для русских, что было гораздо труднее. Для всех, не исключая родных. Операция строгой секретности началась.

Больнее всего было то, что Че не смог проститься с мамой – Селией дела Серна. Она потом очень из‑за этого переживала, вбив себе в голову, что Че так и не простил ей, родоначальнице аргентинского феминизма, критику в адрес сына, который, на ее взгляд, занимался не своим делом, когда с энтузиазмом батрака, показывая личным примером верх коммунистической сознательности, собирал на полях сахарный тростник вместо того, чтобы управлять революционными преобразованиями, как подобает третьему человеку в правительстве. Мама тогда сказала, что тростник могут собирать и более опытные сельхозрабочие.

На самом деле Че не был на нее в обиде, хотя и не сомневался, что «африканский поход» она бы тоже раскритиковала. Он никогда не винил мать, прощенную любящим сыном виновницу своей астмы, в ее особом мнении. Он оставил маму в неведении исключительно в целях конспирации. Так было надо. Для ее же безопасности. Че проинструктировал свою новую супругу, бывшую партизанку и мать четверых его детей Алейду Марч, чтобы она ни при каких обстоятельствах не травмировала старую женщину и в случае расспросов отвечала Селии де ла Серна, что ее сын Эрнесто находится на уборке сахарного тростника.

Ну что ж, по задумке Че и Фиделя все политические игроки должны были остаться довольными. Оскорбленные русские получали компенсацию в виде изгнания или бегства, какая разница, несговорчивого партизана. Фидель, демонстрируя свою покладистость, набирал очки теперь уже перед Брежневым и его свитой. А Че обретал полную свободу действий… Или оказывался в западне? Пожалуй, с Че все обстояло не так просто. Ведь играть с русскими опасно, учитывая, что лучшие шахматисты были выпестованы именно в СССР. В резиденции Фиделя раздался звонок. Из Москвы его спросили:

– Что это ты там затеял с перемещением Че на Африканский континент?

Свобода Че при данной постановке вопроса смахивала теперь на иллюзию. В тот день Фидель сказал аргентинцу:

– Я никуда тебя не отпущу. Че ответил:

– Я не собираюсь менять план, даже если ты против. Я устал от этих интриг и хочу отправиться туда, где мне не смогут помешать ни русские, ни гринго. Мне не нужна поддержка. Я доберусь до Бельгийского Конго через Танзанию в одиночку. Там меня встретят друзья, и мне вовсе не обязательно контактировать с вождем кубинцев. Это может тебя скомпрометировать. Перед Советами…

Именно так Че высказал свою непреклонную позицию. Вместе с намеком на то, что у его друга, бесстрашного Фиделя, теперь появились хозяева. Он говорил эти слова с комом в горле, но Кастро не обиделся на справедливый упрек соратника, ибо чувствовал, что обида Че на него во сто крат сильнее.

Настало время для импровизации. Фидель не мог ни изменить решения Че, ни порвать с русскими. Значит, надо было найти нестандартный ход. Он встретился с уполномоченными агентами КГБ в советском посольстве в Гаване, где попытался доказать им нужность Эрнесто Гевары, его запутавшегося коменданте, который в своем новом качестве блуждающего лидера партизан будет представлять собой бесценную находку. Он словно оправдывался. Пусть они так и думают, а он не свернет со своей линии, поможет Че и получит очередной финансовый транш от русских на строительство цементного завода.

– Уйдя из публичной политики, он превратится в фантом, вызывающий цунами национальных революций в разных точках планеты. И никаких больше политических заявлений, лишь непосредственная черновая работа в неоколониальных странах. Лучше Че никто не сможет делать подобную работу. А что касается его политических взглядов, то до момента строительства мирной жизни в странах, где с его помощью победят национальные революции, его точка зрения никак не будет расходиться с генеральной линией КПСС. А потом его можно будет командировать в очередную страну с тем же заданием.

Фидель был убедителен, хотя, безусловно, лукавил. В Москве сразу догадались, что Кастро, упрощая ситуацию и уверяя, что из африканской глуши политические воззрения Че не будут услышаны, выгораживал друга. Но после некоторых раздумий приняли правила игры.

В ответ на просьбы Кастро на закрытом заседании Политбюро был выработан безошибочный курс по нейтрализации Че, популярность которого в левацких движениях Западной Европы, да и всего мира, приобрела угрожающий размах.

– Его анархистская и троцкистская идеология, – докладывал на заседании товарищ Суслов, главный идеолог партии, – вносит раскол в рядах сочувствующих коммунистам и даже в членах компартий. А в братских по Варшавскому договору странах отсутствие нашей принципиальной позиции в отношении левацких тенденций в кубинском руководстве могут воспринять как политическую близорукость. – Суслов поправил очки и произнес свое заключение: – Считаю необходимым предостеречь лидеров братских партий, особенно в странах Африки и Латинской Америки, от возможных контактов с Эрнесто де ла Серной.

Проголосовали единогласно. Леонид Ильич тут же отдал устное распоряжение председателю КГБ Семичастному:

– Володя, ты все понял? Мешать доктору Че не надо, но помогать тем, кто мешает ему, можно.

– А с теми, кто ему будет помогать, что делать? – захотел уточнить чекист, заведя в тупик генсека.

– Андрей Андреич, как думаешь? – спасаясь от беспорядочной бомбардировки мозга взаимоисключающими мыслями, Брежнев обратился к опытному министру иностранных дел… В надежде и самому получить внятный ответ на беспокоивший всех до единого членов Политбюро вопрос.

– Мне думается, – изрек Громыко, – главным помощником команданте Че будет сам Фидель Кастро. Нам не стоит ему противодействовать. Задев самолюбие Кастро, мы рискуем как минимум потерять военную базу у непосредственных берегов США, да и радиолокационную станцию в Лурдесе терять жалко. Мы заявим лидерам всех компартий и национально‑освободительных движений о своей безграничной поддержке их справедливой борьбы против неоколониализма, но при этом отмежуемся от Че. Не станем упоминать его имя. К чему способствовать раздуванию его популярности? Пусть лидеры движений, получающие от нас деньги и оружие, воспринимают его как обычного военного инструктора. Как добровольца, прибывшего, как я проинформирован, в Бельгийское Конго по собственной инициативе. Без ведома Фиделя. Есть мнение, что Фидель тоже согласится содействовать Че инкогнито. Для своего же блага.

– Молодец, Андрюша! – похвалил Леонид Ильич. – И все ж, я не понял, что делать с теми, кто будет помогать Че Геваре?

– Всем, кто в состоянии ему помочь, всем, кроме Фиделя, надо через агентуру и лидеров коммунистического подполья разъяснить нашу позицию. Ну, а Фидель, во‑первых, будет слишком далеко, а во‑вторых, он не всемогущ.

– Точно. Без нашей поддержки Че захлебнется от беспомощности и малочисленности последователей. Верно, Семичастный?!

– Верно, Леонид Ильич. Только не захлебнется, а задохнется, он астматик, – напомнил, упражняясь в черном юморе, председатель КГБ.

– Какая разница, как он умрет! – подытожил Брежнев. – Некролог должен будет быть сухим, как Суслов… умеет их писать, и не на первой полосе. Велика честь! Понял, Миша?

Суслов согласился, как всегда важничая, но добавил:

– Мертвый он может стать еще опаснее для нашей идеологии, чем живой.

– Не каркай. Мертвые не кусаются, – прагматично и с юмором заметил генсек.

И тут Суслов согласился без комментариев.

Словом, Москва тоже выработала свою стратегию. Если дело, начатое Че, закончится провалом – он дискредитирует сам себя, а если его еще и убьют американские наймиты – СССР от этого только выиграет.

– Дорогой Фидель пусть делает, что хочет. Но только без огласки. И пусть запомнит нашу доброту. Надо дать ему деньги на цементный завод, и откомандируйте ему наших инженеров. Он просил помочь с автомагистралью и мостами. Теперь он перед нами в еще большем долгу. А долг платежом красен… – таково было резюме заседания.

Могли Кастро тогда, в начале 1965 года, предположить, что погасить свой долг ему придется сделкой с собственной совестью. У них не вышло заставить его предать Че, но они заставили его предать самого себя.

В 1968 году Москва потребует выступления Фиделя с поддержкой ввода советских войск в мятежную Чехословакию. Ему напомнили о долге перед СССР и грозящем Кубе бойкоте в случае отказа. Фидель откликнулся лишь на пятый день, последним из лидеров социалистического блока. Он знал, что, пойдя на такую подлость, он отвратит от себя прогрессивных людей всего мира. Но он на это пошел. Когда он с дрожью в голосе произносил слова, оправдывающие интервенцию Советов, он, без сомнения, помнил санкционированную Дядей Сэмом попытку интервенции своей страны. И не находил в двух этих имперских агрессиях никакой разницы. Однако он сказал, что сказал…

Че ни за что не сказал бы… Он бы осудил агрессора. А Фидель произнес противные душе слова, за которые казнил себя всю дальнейшую жизнь. Предавая самого себя, он надеялся спасти тем самым кубинцев. К тому моменту он не мог, как в молодости, потакать своей гордости, ведь он стал политиком, оружие которого компромиссы, превращающиеся в запоздалые раскаяния. Как он, уже ставший седым старцем, завидовал Че, своему другу. Эрнесто остался вечно молодым, несломленным и гордым. И все‑таки ему было проще не поступиться гордостью, ведь, делая общее дело в Конго и Боливии, он отвечал лишь за свою жизнь и жизни своих немногочисленных герильерос.

 

* * *

 

В Бельгийском Конго, где Че должен был встретиться с наследником убитого Патриса Лумумбы Пьером Мулеле, чтобы внести от имени революционной Кубы свой вклад в борьбу с неоколониализмом на Африканском континенте, Эрнесто испытал одно из сильнейших в своей жизни разочарований.

Местное население было не готово к самопожертвованию ради освобождения от колонизаторов. Бойцы из отрядов Лорана‑Дезире Кабилы, куратором которых стал Че, оказались никудышными вояками с пиратскими замашками. Управлять ими без сотрудничества с местными колдунами не представлялось возможным. Да и кубинцы, сопровождавшие Че, быстро устали от здешних пейзажей и скучали по своим семьям. Ко всему прочему, черный цвет кожи кубинских волонтеров никак не содействовал их сближению с местными. Чужак – он и в Африке чужак…

А как красиво все начиналось. С какой помпой провожал его друг Фидель…

Март 1965 года выдался жарким. Казалось, сама природа подготавливала экспедицию к зною Черного континента. На плацу диверсионной школы в Матансасе перед Эрнесто выстроили вышколенных чернокожих коммандос. Сто пятьдесят кубинских добровольцев вызвались последовать за легендарным Че в Африку, чтобы либо разделить его славу, либо сгинуть в африканской саванне.

Фидель щурил глаз, поглядывая на Эрнесто с завистью. Он дарил ему свою мечту, навсегда расставаясь с миром собственных грез, передавал Че часть самого себя, ту, что кипела безрассудством и авантюризмом, кои теперь он не мог себе позволить. Этих качеств у аргентинца и так было в избытке. Но поддержка друга удваивала энергию и уверенность Гевары в победе их общего предприятия.

Эрнесто… Он был создан для дальних странствий и опасных экспериментов. Поистине он являлся буревестником революции, главным импровизатором хаоса, которому предначертано было раздувать пожар, а не строить… Разрушать, а не созидать. Фидель не мог не заметить, что друг пребывает в некой эйфории, его переполняли чувства, манило неизведанное, подстегивала опасность.

– Как тебе мой подарок? – спросил Кастро, не без удовольствия взирая на «шоколадное» воинство.

– Они хороши. С этой чернокожей армией я наделаю такого шума, от которого зазвенит в ушах даже у идеолога неоколониализма Уильяма Черчилля.

– Не надо так о великих, тем более о человеке, оставившем этот мир всего два месяца назад. В здравом уме, будучи девяностолетним стариком, – по‑доброму высказал свое возмущение Фидель. – К тому же тебя с тучным герцогом Мальборо роднит упрямство, страсть к писательству и одинаковая нелюбовь к янки и Советам. Ты знаешь, что Штаты своему союзнику так и не раскрыли секрета ядерной бомбы? Англия произвела ее самостоятельно, отстав даже от русских. Так что империалистические противоречия зачастую доминируют над идеологическими. Со временем мы научимся этим пользоваться… Кстати, Черчилль, когда ему это было выгодно, называл Сталина другом.

– Подружилась как‑то лягушка с крокодилом… – с иронией заметил Че. – Насчет дружбы со Сталиным он врал собственному народу, чтобы переизбраться на очередной срок в палату общин. А неблагодарные англичане не проголосовали за него. Разве не так? А ведь он выиграл войну.

– Так‑то оно так. Это Черчилль сказал: «Правда слишком ценна, именно поэтому ее должен сопровождать эскорт из лжи…» И насчет неблагодарности народа ты тоже прав. Англичане безжалостно отбросили того, кто выиграл им войну, ибо искали того, кто выиграет им мир. Черчилль ведь хотел втравить их, уставших от сражений, в новую бойню. Надо учиться на чужих ошибках. Не хочу, чтобы мой народ возненавидел меня зато, что я не дал ему мир и покой.

– Я понял, Фидель. Мне льстит, что ты сравниваешь меня с Черчиллем. Но ты забыл – меня с ним связывает не только воинственность, но и страсть к кубинским сигарам, – гордо поднял голову Че, услышав в словах друга нотки старых разногласий. – Свою энергию хаоса я выплесну за пределами Кубы. Я тоже не хочу стать обузой для народа, ставшего мне родным. Я также, как ты, не вынесу неблагодарности кубинцев.

– Ни к кому другому Куба не будет испытывать большей благодарности, чем к тебе, мой брат. Ты будешь сражаться далеко от этих берегов, но ты будешь вести оборонительную войну, защищая именно Кубу. Люди не глупы, они разберутся…

Боялись ли в действительности людской неблагодарности два этих героя? Мог ли Фидель впасть в депрессию в случае, если народу надоест отвоеванная для него свобода? Нет, Фиделю это не грозило. Подобное состояние не распространяется на философов и стоиков. Эрнесто черная неблагодарность толпы была не страшна по иной причине – он твердо решил убежать даже от намека на такое проявление человеческой слепоты.

Однако в беспорядочной трассе его замысловатых передвижений обнаружилось большое количество стартов, но абсолютное отсутствие финишей. Успешно удаляясь от возможной неблагодарности кубинцев, он неожиданно быстро наткнулся на непроходимые дебри и болота незнакомого ландшафта и стены отчуждения, воздвигнутые местными крестьянами.

Конголезцы вообще не понимали, чего от них хотят эти одержимые кубинцы. Хотя врачующего в их деревнях Че они безусловно уважали и даже негласно возвели в ранг колдуна…

У Че хватило мужества признать свою экспедицию полным провалом, но возвратиться на Кубу, пусть даже тайно, с позором он не мог. Однако вернуться все же пришлось. Уничтожающее гордыню решение Че принял только после того, как мозамбикские повстанцы, возглавляемые Саморой Машелом, наотрез отказались от услуг кубинских инструкторов. У них на то были целых две причины. Во‑первых, миссия Че в соседней стране закончилась вполне предсказуемым фиаско, а во‑вторых, Москва, щедро осыпающая Машела оружием, амуницией и деньгами, очень ревниво относилась к контактам африканских борцов с неоколониализмом с кубинским самозванцем.

 

* * *

 

Фидель крепко обнял возвратившегося из африканской командировки друга. И сразу понял – неудача не сломила Че, и он не хочет засиживаться на Острове долго.

– Само Провидение остановило меня в Африке, словно подсказывая иной путь. Мы должны разжечь пожар герильи в Латинской Америке. Это отпущенная нам вотчина, – воодушевленно доказывал он Фиделю. – Москва боится этого. Но когда нас это страшило?! Мы станем сильными и независимыми даже от них!

– Куда ты решил намылиться? – хитро прищурил глаз Кастро.

– В Боливию. Она рядом с Аргентиной. В соседнем Перу – партизаны. Мы сделаем в Боливии базу и соберем там целую армию герильерос.

– Там Монхе верховодит коммунистами. Он на полном довольствии Москвы, а значит, будет ставить палки в колеса, – вздохнул Фидель.

– Помоги мне туда добраться, и я создам плацдарм, который послужит отправной точкой освобождения всех Америк!

Фидель сделал все, что мог, подготовив коммандос для следования за Че, отослав в Боливию резидента, ставшего затем «легендарной партизанкой Таней», снабдив Че деньгами и фальшивыми паспортами. И даже на первых порах не сообщая Москве о новом местонахождении друга.

Но все пошло наперекосяк. Монхе, как и предполагал Фидель, не только не поддержал аргентинца, но и поспособствовал тому, чтобы отвернуть от незваных гостей местных активистов. Языковой барьер помешал вербовке в отряд индейцев. Эрнесто проиграл. Раненного в ногу, его захватили в плен.

– На что ты рассчитывал? – злорадно кружились вокруг него боливийские рейнджеры, натасканные инструкторами из ЦРУ. – Неужто надеялся победить?!

– Мое военное поражение вовсе не означает, что нельзя было победить, – гордо отвечал Че.

– Почему ты думаешь, что боливийцам может нравиться кубинская модель?

– Просто пока люди не понимают. Время придет.

– Выходит, мы тупее тебя?! – с угрозой прошипел боливийский офицер, но тут же фамильярно бросил: – Ладно, Че, живи! Причешись. Сейчас меня с тобой будут фотографировать! А может, сбрить эту козлиную бородку? А?! – Он попытался дотянуться до локона его черных как смоль волос.

Че резко отбросил его руку, не позволив до себя дотронуться, и тихо вымолвив:

– Че меня называют друзья.

Его сфотографировали. Он стоял, раненый и уставший, посреди своих конвоиров. Самое страшное, что они могли с ним сделать, – это убить его. Но он не боялся смерти.

Янки спешили. 9 октября из США пришла секретная шифровка на имя боливийского президента Баррьентоса. В ней не было ничего, кроме кода «600», что означало: «Эрнесто Гевару нужно немедленно расстрелять». Доброволец нашелся. Им стал унтер‑офицер по имени Марио с символичной фамилией Тиран. Убийца вошел в старое здание школы в Ла‑Игере, где содержался «опасный злодей». Че, увидев убийцу, бросил ему в лицо:

– Я знаю, ты пришел убить меня. Так стреляй. Убив меня, ты убьешь всего лишь человека…

Киллер выпустил в аргентинца автоматную очередь.

– Алейда… – прошептал напоследок умирающий Эрнесто.

Расстрел без суда и следствия по указке американцев был выгоден Москве. Как и распорядился Брежнев, некролог, опубликованный в «Правде», содержал очень сдержанные формулировки. От него веяло сухостью автора текста, товарища Суслова. Особого шума по поводу убийства партизана № 1 никто поднимать не собирался. Это было на руку и Штатам.

Из Вашингтона, чтобы удостовериться, что расстрелянный Че действительно является таковым, потребовали отрезать кисти его рук для идентификации с имеющимися в Лэнгли отпечатками пальцев революционера. Сошлось. Они убили Че…

…Спустя несколько лет были убиты все, кто прямо или косвенно участвовал в казни Эрнесто де ла Серна Гевары. Кто осуществил возмездие? Террористы леворадикальных движений или агенты Кастро – до сих пор никто не знает.

Кастро воздвиг в Санта‑Кларе монумент другу и перевез его прах из боливийского Вальегранде на Кубу.

Однажды Фидель выступал с трибуны мавзолея в Санта‑Кларе перед многотысячной аудиторией.

– Вива Че! – закончил он свою речь.

Спускаясь по ступенькам, он вдруг споткнулся и упал. Люди ахнули, находящиеся поблизости устремились к вождю, желая помочь ему встать.

– Ничего‑ничего, – шутил Фидель, уже лежа на носилках с переломанной ногой. – Че просто показал мне, каково это – быть раненым. Оказывается, ничего страшного. А раз он находит время для юмора – значит, в загробной жизни ему весело. Я проверю это лет эдак через десять‑пятнадцать.

Медсестры и врачи улыбались. Их старик хорошо держался, хотя ему было очень больно. А когда человеку больно, он особенно отчетливо ощущает свое одиночество. Остаться наедине с самим собой – такую незавидную долю предрекла ему Мирта. Все исполняется. Родные дети отвернулись от него… И Че, верный Че подал знак, пожалев своего Фиделя. Он зовет его туда, где одиночество теряет смысл. Там покой и нет предательства. Там они будут вместе… Наверное, он слишком надолго задержался на его райском Острове. Его глаза закрывались, он засыпал, получив изрядную инъекцию обезболивающего. И вдруг, сквозь мутную пелену, он увидел плачущую над ним медсестру.

– Что с тобой, девочка? – спросил он.

– Не оставляйте нас одних, – вымолвила она.

– Это я один.

– У вас есть мы.

 

Декабря 1999 года

Гавана, Куба

 

Режиссер жестикулировал пальцами. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Начали.

Фидель говорил тихо. Вначале тихо. Потом он завелся, давая волю справедливому гневу и предупреждая американскую мафию, что Куба не отдаст им своего гражданина:

– Обычное житейское дело они пытаются превратить в политический процесс. При этом им безразлично, что дело касается маленького ребенка с еще не сформировавшейся психикой. А может быть, именно поэтому кубинская контрреволюция, засевшая в Майами, так активно взялась за это дело. Знают, что со взрослыми защитниками революции им не справиться. Решили попробовать одолеть наших детей.

Ну, это не ново. В 1980 году они уже осуществили поджог детского сада «Ле Ван Там» в гаванском районе Марианао. В этом самом большом на Кубе детском саду тогда оказалось в огненной ловушке 570 ребятишек младше шести лет, и только героизм работников, пожарных и населения окрестностей, включая двенадцатилетних подростков, предотвратил гибель детей и непоправимую трагедию их родителей.

Для нас неважно, является ли удерживаемый насильно в иностранном государстве кубинец выдающимся ученым, или военнослужащим – носителем военных секретов, или врачом, который изобрел в наших лабораториях лекарство от СПИДа. Взрослый это человек или маленький ребенок… Мы с одинаковой энергией будем бороться за возвращение любого своего гражданина. И эта борьба не закончится до тех пор, пока мы не достигнем единственно справедливого результата – воссоединения отца и сына. Хуан Мигель Гонсалес отправляется на суд в США с законным требованием о возвращении шестилетнего Элиана на родину. Он летит туда, зная, что закон для них не писан, не надеясь на ангажированное олигархией и мафией правосудие, а уповая лишь на нашу поддержку и мудрость американского народа…

 

* * *

 

Расстояние от Гаваны до Майами не превышает 90 морских миль. Примерно это каких‑нибудь 160 километров. Многие кубинцы покидали свой остров, устремляясь на север к берегам Флориды в поисках рая. Достигнув желанных берегов, спустя какое‑то время большинство из иммигрантов понимало, что обрести рай в чужой стране не так просто. В Штатах, несмотря на подъемные, гарантированную работу и грин‑карту, беженцы становились людьми второго сорта. Засыпая в своих скромных жилищах, они грезили о брошенном архипелаге под названием Куба. Теперь они знали, где находится истинный рай. До него было всего 90 миль. Это каких‑нибудь 160 километров…

 

Февраля 2000 года

Майами, штат Флорида, США

 

Високосный год оправдывал свою зловещую предначертанность. В Майами в этот год умирали от старости и болезней также, как в прошлом году, только больше. Умирали хорошие и плохие, такова человеческая природа. Но лучше было плохому переродиться, исправиться, измениться, чем предстать в преисподней без единого ангела‑адвоката.

Все началось еще с Рождества – последнего в уходящем тысячелетии. Ночи в маиамском Даунтауне из‑за переизбытка неона, светодиодных экранов и ярких автоафиш тогда уж точно были светлее дней. Горожане суетливо шныряли между Bayside Marketplace – рынком под открытым небом и торговым центром «Омни» в поисках рождественских безделушек. Игрушки на елках жителей города, из которых около семисот тысяч были выходцами с Кубы, звенели и дрожали, словно в предвкушении чего‑то неведомо ужасающего. Ожидаемый страх перенести гораздо проще, а тут наслаивалась какая‑то магия нулей, неуместный юмор полчищ Санта Клаусов, а еще душераздирающие вопли миссионеров – мормонов и свидетелей Иеговы, не поделивших лавры Нострадамуса в части, касающейся предсказания конкретной даты конца света.

До президентских выборов оставалось чуть больше срока, необходимого беременной женщине, чтобы она исторгла плод из своего чрева. Америка раздулась в своей напыщенной кичливости, но давно будучи бесплодной, подсознательно не ждала ничего хорошего от этого громадного вздутия, кроме взрыва. Что конкретно должно было взорваться, когда и где, не знал никто, но чувствовали все…

Дискредитированный враньем, а затем неуклюжим признанием в сластолюбии Клинтон, скользкая и обтекаемая в словах медуза Мадлен Олбрайт и вся демократическая рать уже никак не могли повлиять на рейтинги своего протеже «голден боя» Эла Гора. Особенно во Флориде, где у республиканцев имелись более влиятельные сторонники, готовые на многое ради победы техасского ковбоя Буша‑младшего, возможно глуповатого, что, кстати, к лучшему, но зато способного выговорить по‑испански слово «сервеза».^[49]

Наконец‑то седовласый и респектабельный дон Орландо Каноза стал востребованным на все сто. Эти партийные шишки заигрывают с ним как с равным, не сторонясь его и не попрекая прошлым. Он выжмет из праймериз – предварительного голосования максимум, прежде всего для себя, а уж затем для старины Буша и сынишки – его модифицированного клона.

Теперь не было проблем с разрешениями на полеты частных самолетов мистера Канозы – бразильского «Embraer Legacy» и французского «Falcon 2000» стоимостью двадцать пять миллионов долларов каждый. Он зарегистрировал своих крылатых коней с тренажерными залами и мини‑бассейнами в перуанской авиакомпании, но до начала предвыборной лихорадки эти ищейки из ФБР так и норовили подняться на борт и произвести тщательный досмотр его собственности, будто не знали о его покровителях в Лэнгли. Теперь совсем другое дело. Федералы чуют жареное за милю. Белый дом – вот чего они по‑настоящему боятся, а если там сидит непредсказуемый болван, подтверждающий свою репутацию даже мимикой на далеком от одухотворенности лице, то страх федералов удваивается. Они не сунутся больше. И первый симптом налицо – теперь они не ставили палки в колеса, когда его пилоты запрашивали воздушные коридоры. Время выдачи разрешений сокращалось с каждым новым днем, приближающим триумф Джорджа Буша‑младшего.

Эскорт из «Бентли» и трех черных «Хаммеров» с крутящимися на колесах дисками догонял выпустивший шасси белокрылый французский красавец с ликом Хосе Марти на фюзеляже – все кубинцы называют себя революционерами, даже если они контрреволюционеры…

Босс летал со скоростью 850 километров в час не для того, чтобы, приземлившись, терять время. Пилот безукоризненно посадил самолет в аэропорту Майами, бортпроводник открыл люк и спустил трап. Через секунду показался Каноза. Ему открыли заднюю дверцу головного бронированного автомобиля, но он выбрал уязвимый, но изящный «Бентли».

– В отель, – приказал дон Орландо.

– В какой? – попытался уточнить водитель.

– Я буду показывать по дороге, – неодобрительно гаркнул занявший привычное место на переднем сиденье начальник телохранителей. Бывший «зеленый берет» Рикардо Сикейрос по совместительству числился инструктором головорезов из «Альфы 666», уже отметившихся диверсиями на Кубе. Сикейрос мог усмотреть ловушку там, где ее никто, кроме него, не способен был разглядеть по уважительной причине – ее там не было. Но это не мешало дону Орландо, уже давно доверившему свою безопасность специалистам из ЦРУ, держать подле себя этого мясника, единственным предназначением которого было стать пушечным мясом, когда потребуется хозяину.

Телевизор в подголовнике вещал без помех. Толстогубый обозреватель CNN, дон Орландо не помнил имени находящегося у него на содержании губошлепа, брызжа слюной, интервьюировал манифестантов, скандирующих «Долой Кастро!», «Guerra!»^[50]и требующих не отдавать уцелевшего мальчика Элиана кровожадным коммунистам.

– Мы находимся у дома в Маленькой Гаване, где шестилетнего Элиана, чудом оставшегося в живых после известной морской трагедии, приютили его двоюродные дед Ласаро и дядя Делфин, – тараторил корреспондент. – Утонувшая мать Элиана Элисабет Бротонс мечтала о свободе для себя и своего ребенка. Ценой собственной жизни она переправила свое чадо из кубинского ада в Соединенные Штаты, где ребенок будет по‑настоящему счастлив под сенью и заботой своих родственников. В свободной стране, где людям не запрещают высказывать свое мнение. Что выдумаете: следует ли выполнить требование Кастро о возвращении маленького Элиана на Кубу? – Он адресовал свой вопрос беснующейся толпе и, выхватив взглядом одного из наиболее пристойно одетых демонстрантов, поднес к нему микрофон.

– Мать не может желать зла своему ребенку, – надрывно излагал свой протест «случайный» глашатай митингующих адвокат Спенсер Эйг, уже несколько лет обслуживающий компании Канозы. – Она думала не о себе, а о будущем сына. И она не видела перспектив для своего мальчика в недрах тоталитарного режима, построенного на костях простых кубинцев. Пока Кубой правят авантюристы, экспериментирующие нацией как подопытными кроликами, только здесь, в самой свободной из демократических стран, возможно подлинное счастье для юного Элиана. Жаль, его родная мать, бедная Элисабет, не доплыла до этих благословенных берегов, но судьба подарила Элиану вторую маму. Его тетя Марисльезис заменит мальчику Элисабет…

– Итак, жестокая схватка за опекунство над Элианом продолжается, – красовался перед камерой «губошлеп», – митингующие грозятся начать строительство баррикад в ответ на далекие от здравого смысла требования главы Службы иммиграции и натурализации СИН Дорис Мейснер и прокурора Джанет Рино удовлетворить иск кубинской стороны и возвратить мальчика в десятидневный срок на Кубу. Но, похоже, до беспорядков пока далеко. Взвесивший все «за» и «против» окружной суд выдал адвокатам новой семьи Элиана временное предписание. Оно запрещает полиции, судебным приставам, миграционной службе или вообще кому бы то ни было забрать Элиана.

– Да, Элиан получил возможность быть услышанным в окружном суде графства Дейд, – подтвердил Спенсер Эйг. – Ласаро Гонсалес стал временным опекуном своего внучатого племянника Элиана. Теперь он имеет право добиваться для него политического убежища. Надо использовать данную свыше передышку во благо Элиансито. Судья Родригес потребовала присутствия на слушаниях отца мальчика с тем, чтобы тот представил свои аргументы в пользу возвращения Элиана на Кубу. Однако мы прекрасно осознаем, что аргументы Хуана Мигеля вряд ли будут отличаться от позиции официальной Гаваны. Вообще, при такой плотной опеке кубинских спецслужб ожидать от него искренности не приходится. Правда при таком раскладе равнозначна смерти. К тому же Хуан Мигель, по моим источникам, а они достоверны, имеет репутацию законченного лгуна.

– Хуан Мигель Гонсалес, биологический отец ребенка, страдает психическими расстройствами, – давал комментарии на фоне увеличенного снимка отца Элиансито, неистово орущего и размахивающего руками, еще один адвокат сеньора Канозы, а теперь и майамских родственников Элиана, Хосе Гарсиа Педроза. – Элиан боится возвращаться к отцу. В его памяти еще свежи воспоминания беспричинных избиений Гонсалесом его и его мамы – бедной Элисабет, которую он бесцеремонно обманывал на протяжении долгих лет. Этот человек неадекватен в своих эмоциях, а его действия тщательно спланированы диктатурой Кастро. Сеньору Гонсалесу, послушной марионетке в руках Кастро, вовсе не нужен сын. Он корыстен. Он уже давно женат на другой, более молодой женщине, от которой имеет ребенка. Он счастлив в новом браке и делает успешную карьеру в партийной иерархии. Его приезд в США, на котором настояла судья Родригес, скорее всего с подачи прокурора Рино, сыграет на руку коммунистам. У Кастро будет еще один повод отвлечь кубинский народ от действительно насущных проблем. Братья Кастро используют приезд мистера Гонсалеса как очередной пропагандистский трюк, направленный на шельмование кубинской диаспоры в США и диссидентов, рискующих жизнью на Кубе, которые все как один заявляют, что передача многострадального ребенка в лапы коммунистов подорвет и без того ослабленную психику Элиансито. Мальчик любит свою новую семью, теплота и нежность его двоюродной тети Марисльезис вызывают слезы умиления со стороны самых разных людей, забота о мальчике его героического деда Ласаро, получающего анонимные угрозы, является ярким доказательством непреклонности воли изгнанных с родины кубинцев отстоять право маленького мальчика жить счастливо и свободно.

«Неужели этот Хуан Мигель из тех фанатиков, которых нельзя купить?» – <