Петька изучает нравы обитателей вдовьего дома и делает неожиданные открытия

Перед рождеством во вдовий дом стали подвозить на санях подаяние от богатых купцов-старообрядцев. Детишки, живущие в подвале, особенно не могли сдержать восторга. Они, припевая, прыгали по заснеженному двору:

— Пода-яние везут! Пода-яние везут!..

Было отчего радоваться. Вместо обычных черного хлеба и картошки им предстоял роскошный обед с мясными щами.

Куда спокойнее восприняли весть о рождественском подаянии на втором и третьем этажах, где жили более обеспеченные женщины: вдовы священников, учителей, чиновников. Некоторые из них получали пенсию до сорока рублей в месяц. Вообще обитатели подвала относились к жильцам с этих этажей с неприязнью, радовались каждому скандалу наверху.

Особенно развлекла всех драка между интеллигентными дамами во время генеральной уборки коридоров. Ссора возникла из-за того, что каждая боялась сделать больше другой. Вдовы из подвала побросали свои дела и побежали смотреть, как дерутся «благородные дворянки». Страсти накалялись: поначалу тонкие остроты сменились площадным сквернословием, а потом в ход пошли даже щетки. К удивлению Петьки, неожиданно вспыхнувший спор был закончен рукопашной: благородные дамы вцепились друг другу в волосы. Событие это долго еще обсуждалось во вдовьем доме, особенно в подвальных номерах, жители которых постоянно были заняты работой, и ссоры между ними случались редко. А драк и быть не могло, даже если бы и повод нашелся: вряд ли кто из подвальных решился бы на это.

С бедноты смотритель дома за всякий проступок взыскивал необыкновенно строго. Так, мать Ваньки Курякова была безжалостно выдворена из вдовьего дома, несмотря на большую семью, и все это из-за трех старух староверок, живущих по соседству с Куряковыми.

Старухи приехали во вдовий дом из какого-то заволжского лесного скита[90], были очень богомольны, сварливы и злы. Староверки, на потеху ребятишкам, называли себя невинными девицами и христовыми невестами, хотя каждой из них было за семьдесят. Целыми днями они, неслышно шевеля губами, молились, перебирая четки в руках, без конца клали земные поклоны.

Детишки же Куряковой, особенно меньшая Ларка, отличались чрезмерной резвостью. Им нравилось дразнить старух, и часто под их окнами или около дверей поднимался страшный шум, а Ларка пела своим пронзительным голоском:

 

Не молены, не крещены,

Из лесной глуши тащены,

Чертовы невесты!..

 

Песенки эти особенно возмущали старух. Они выскакивали из номера, пытались даже поймать кого-нибудь из детей, но догнать, конечно же, никого не могли и тогда отчаянно ругались. Но как только они скрывались за дверьми номера, детвора принималась за старое. Курякова уж и порола ребятишек за проказы — ничего не помогало. Мать уходила на поденную работу, и целый долгий день дети были предоставлены самим себе.

Вдова Курякова была женщиной молодой, привлекательной, и служивший в доме истопник заметил ее. Все про это знали, но смотрителю не жаловались. Христовы невесты, однако, решили иначе. Однажды, сразу же после вечерней поверки, когда вход в номера не то что мужчинам, даже соседкам-вдовам был воспрещен, нетерпеливый истопник прошмыгнул к Куряковой. Старухи заметили его и немедленно привели надзирательницу. Та потребовала, чтобы ее впустили в номер. Курякова перепугалась, потушила огонь. Тогда послали за смотрителем. Когда по его требованию вдова открыла дверь, под кроватью увидели сапоги истопника, который пытался там спрятаться. В тот же вечер истопник был уволен с работы, а семья Куряковых выгнана из вдовьева дома.

Жильцы жалели молодую вдову, старух же с тех пор возненавидели, возмущались и смотрителем, который был строг только с бедными вдовами, а благородным спускал все грехи. На втором этаже жила вдова Миловидова, обе дочери ее, не таясь, встречались с попечителем вдовьего дома, были веселы, нарядны и жили припеваючи.

Старухи староверки торжествовали напрасно. Радость их была недолгой. Теперь другие дети кричали под дверьми:

— Чертовы невесты! Ведьмы Христовы!

История с Куряковой долго еще занимала обитателей дома. Многие вдовы с этих пор стали очень осторожны и встречались с дружками где-нибудь на стороне, часто под предлогом посещения всенощной службы в церкви. Одни вдовы в монастырскую церковь идут, а другие — мимо.

Да и сам монастырь пользовался дурной славой. Ходили слухи, что туда ездят кутить богатые купцы, а после кутежа делают крупные вклады. Кое-что о монастыре подростки узнавали от молоденьких послушниц, вступивших в него из вдовьего дома.

Однажды в полночь две послушницы попытались спустить со второго этажа по веревке свою подругу, спешившую на свидание. Веревка оказалась короткой, послушница настолько тяжелой, что поднять ее обратно не удалось. Все трое принялись страшно кричать и разбудили весь монастырь. Девицу подняли, а утром все трое были наряжены в бумажные дурацкие колпаки с позорными надписями и проведены по монастырю на посмешище. Кроме того, им в наказание назначили множество поклонов и молитв.

 

Накануне рождества заутреню служили в домашней церкви. Это был громадный двухсветный зал. С восточной стороны его был устроен иконостас, перед которым и совершалась церковная служба. Этот зал открывали только в праздники, а все остальное время двери его были заперты.

Детишки, в распоряжение которых был отдан крохотный зал первого этажа, с завистью заглядывали через стеклянные двери в громадное, все залитое светом помещение, которое пропадало зря. Но на этот раз все входящие в зал неизменно обращали внимание на великолепную елку, которая своей вершиной доставала чуть ли не до окон третьего этажа. Администрация вдовьего дома решила устроить для детей новогоднюю елку, и ребятишки больше смотрели на нее, чем на иконы.

По окончании службы Петька улегся спать. Славить бога он в этом году не пошел, считая себя слишком взрослым для этого, к тому же и вера в бога сильно пошатнулась в нем за это время.

На другой день он отправился по гостям. На деньги, подаренные родственниками к празднику, Петька купил книжку с картинками под названием «Испанские студенты»[91] и остался ею недоволен. По сравнению с историями Жюля Верна она показалась ему слишком скучной. Не понравилась книжка и другим мальчишкам.

На рождество Саша достала «Ниву». По вечерам читали вслух напечатанный в ней роман Крестовского «Сергей Горбатов»[92]. Но чаще всего вечерами Петька оставался один. Старшие сестры с матерью уходили поболтать к дочерям соседки-портнихи. Младшие детишки убегали в зал первого этажа, где играли под присмотром надзирательницы, а Петька учил уроки и читал все, что ни попадало под руку.

Так случайно прочитал он и книжку о космосе и космографии. Имя автора мальчик так и не узнал, потому что заглавный лист был оторван. Зато сама книга открыла перед Петькой новый мир. Теперь он окончательно убедился, что священная история не более чем сказка. И все же какие-то смутные ощущения веры в бога у Петьки все еще оставались.

Приближался новый год, и в большом зале вдовьего дома с помощью высоких раздвижных лестниц украшали елку. Главными распорядительницами здесь были сестры Миловидовы, поклонницы попечителя вдовьего дома. С ними работало еще несколько девушек, и толпившиеся у дверей детишки с завистью смотрели, как то одна, то другая отправляла себе в рот конфеты.

В новогодний вечер ребята вдовьего дома оделись в свои лучшие костюмы и столпились у входа в зал. Детвора из подвала, в том числе и Петька, явились в своей обычной, но чисто вымытой одежде.

Когда открылась дверь и ребят впустили в зал, те даже рты открыли от удивления. Большинство впервые увидели новогоднюю елку. Да и Петька, который не раз наблюдал рождественские елки через окна богатых домов, был поражен. Там были елочки, а в зале стояла настоящая ель! Она была прекрасна и сама по себе, но, залитая огнями свечей, сверкающая позолотой и серебром украшений, казалась сказочной.

Однако ни бегать, ни прыгать, ни петь детям не позволили. Празднеству с самого начала придали казарменно-монастырский характер. Всех построили попарно, и началась процедура получения подарков. Петьке достался ситец на рубаху, пакетик гостинцев и билет с номером тридцать семь. У елки с высоких лестниц барышни раздавали по этим билетам украшения. Под Петькиным номером оказалась маленькая бонбоньерка.

После того как все подарки с елки были розданы, на ней осталось еще много конфет в позолоченных бумажках, грецких орехов и крымских яблок, и, когда свечи догорели, елка по распоряжению попечителя была целиком отдана на волю ребят. Началась шумная свалка. Мигом были сорваны конфеты с нижних ветвей. Благодетели, стоявшие в сторонке, были довольны, глядя на свалку, весело посмеивались.

В штурме елки приняли участие даже взрослые. Особенно отличилась какая-то худая и непомерно длинная девица. Возвышаясь над ребятишками, как колокольня над деревенскими избами, она быстро обрывала конфеты с высоких ветвей и бросала их себе в фартук. Делала она это так спокойно и так ловко, что малыши с завистью посматривали на нее.

Петьке тоже хотелось бы нарвать золотых конфет, но к елке он пока не подходил. Мальчик ждал момента, когда она упадет, и зорко следил за еще не тронутой вершиной. Елка действительно уже трепетала и качалась из стороны в сторону.

И вот раздался дикий рев: разом опрокинувшись, елка упала на груды тел. Послышался плач и писк попавших под нее ребятишек. Петька же прыгнул на самую вершину. Работая обеими руками, он успел сорвать семь позолоченных конфет. Минута — и на елке не осталось ничего, кроме хвои.

Высокая девица тоже упала. Конфеты из ее фартука просыпались, и их с визгом растащили, а мальчишки, более смелые, выхватывали конфеты даже из самого фартука. Крепко удерживая его рукой, девица старалась выбраться из-под кучи копошившихся тел, но, когда ей удалось встать на ноги, фартук ее был почти пуст. На этом, однако, ее злоключения еще не кончились.

Мальчишки, окружив несчастную девушку плотным кольцом, выхватывали у нее последние конфеты, роняли их, падали сами, подбирали с полу упавшее. Размахивая кулаком и громко ругаясь, она наконец выбралась из окружения и журавлиными шагами убежала из зала.

Елку подняли, снова поставили на крестовину. Но чинный порядок был нарушен и празднество закончено. Его участники с шумом расходились по своим номерам.

Когда Петька поравнялся с номером, в котором жила высокая девица, оттуда был слышен плач навзрыд. От всей добычи несчастной едва ли осталась десятая часть.

У себя в номере Петька выгрузил из-за пазухи золоченые конфеты. Они были сфабрикованы из сахара и муки, но показались мальчику необыкновенно вкусными.

Монастырские порядки вдовьего дома не допускали никакого, в том числе и святочного, веселья. Но мальчишки не признавали этих правил и ходили из номера в номер ряжеными.

Два брата, певчие Мишка и Павка Вовченко, набрали из мальчишек целый хор и разыгрывали церковную службу.

Мишка склеил себе из синей сахарной бумаги камилавку, сделал из маленького старого горшка кадило, из лучины — крест и надел на себя ризу из красного с разводами одеяла. Для большего сходства с попом он натянул материнскую юбку, подвязав ее под мышками. Павка нарядился в бумажную скуфью, грязный женский капот и подпоясался широким полотенцем, на плечо повесил красный кушак.

Икону Николая-чудотворца изображал Митька Каштанный, или «бесштанный», как его чаще звали. У него была веселая круглая рожица со вздернутым носом и взъерошенная вихрастая голова. Митьке наклеили из желтой бумаги длинную бахрому, которая должна была изображать бороду. Волосы посыпали мукой, а нос обклеили красной бумажкой.

Мишка и Павка — поп и дьякон — навели себе усы и бороды сажей.

Мальчишки оравой вваливаются в какой-нибудь номер, и служба начинается. Против открытых «царских врат» — дверей — ставят «икону» и втыкают ей в сложенные на животе руки зажженную свечку. «Дьякон» берет «кадило», поджигает в нем бумагу и начинает кадить на «икону». Из карманов у него торчат бублики. Хор встает по обе стороны «царских врат». Один из мальчишек держит в руках кувшинчик с водой и мочальной кистью.

Службу начинает инициатор всей затеи весельчак и балагур «поп» Мишка.

— Благословенно царство овса и сена и ржаной соломы! Полонил поп крысу и двух петухов! — возглашает он.

Хор поет «аминь». «Дьякон» усиленно кадит на «икону», которая стоит неподвижно и только страшно вращает белками глаз.

«Поп» крестится, наклоняется к «иконе» и нараспев возглашает:

— Святитель, отче Николай, гони блох из нас!

Хор поет: «Слава овсу и сену и святому брюху!»

Так повторяется до десятка раз. Потом «поп» выходит на середину номера, крестится, вытаскивает из кармана табакерку, нюхает щепотку табаку и чихает. Хор поет «аминь».

Спрятав табакерку, «поп» достает очки и надевает их себе на нос. Мальчишки подносят ему евангелие. «Дьякон» тоже перестает кадить и извлекает из кармана бутылку.

«Икона» широко было разевает рот, но «дьякон» подносит ей к носу внушительный кукиш и пьет сам. «Икона» яростно гримасничает и плюется. «Дьякон» прячет бутылку за «иконой» и снова начинает ходить и кланяться.

— Братие, не носите худого платия! — начинает читать «поп».

— Вонмем! — диким голосом ревет «дьякон».

«Поп» Мишка продолжает:

— Во время оно сидел я дома, прилетели ко мне два духа — комар да муха.

— А старуха-щепетуха невзлюбила того духа! — поет хор на церковный мотив.

— Схватили меня за волосы и потащили на небеси, — продолжает «поп».

— Из-под дубова коренья пришло горе-разоренье, вот калина! — поет хор.

— Там церковь из калачей сложена, стоит открыта, блинами покрыта, — читает «поп».

— Громко колокол звонит, попадья с метлой бежит, — вторит хор.

— Дьякон в той церкви белугой ревет, а пономарь водку пьет, — читает «поп» дальше.

— А за нею, точно бочка, катится попова дочка! — продолжает хор.

— Я вошел в алтарь, а там поп блины болтал, — гудит Мишка на самых низких нотах.

— Попадья с метлой упала, в лужу головой попала! — подтягивает ему хор.

— Я ему сказал: бог помочь, а он мне говорит: убирайся, сво-ла-ачь! — заканчивает Мишка на самых высоких нотах.

На мотив «Слава тебе, господи!» хор поет: «У поповской дочки весь нос в табаке».

По окончании службы поп начинает искать бутылку. Не найдя ее, возглашает плаксивым голосом:

— Дьякон, дьякон! Куда бутылочку спрятал?

Продолжая кадить, «дьякон» ревет:

— За иконой, за Николой! Господу по-мо-лимся!..

Хор поет «Господи, помилуй!».

Наконец «поп» бутылку находит и пьет из нее. «Икона» широко разевает рот. «Поп» что-то льет из бутылки «иконе» в рот, та тоже пьет и крякает. Потом «поп» вынимает табакерку и подносит «иконе» понюшку табаку. «Икона» шумно нюхает, страшно гримасничает и громогласно чихает. Спрятав табакерку, «поп» надевает ей на нос очки, и та показывает ему язык.

Передав кадило «попу», «дьякон» встает перед «царскими вратами» и начинает молитву:

— Об извозчике Даниле и его сивой кобыле миром господу помолимся-а!

— Господи, помилуй! — подхватывает хор.

— О кривой Аксинье, чтоб повесилась на осине, миром господа просили.

Хор поет:

— Подай, господи!

— О старом капрале и толстопузом генерале миром господу помолимся-а!

— О свинье Матрене и ее сыне Мироне миром господу помолимся!

Хор поет:

— Господи, помилуй!

— О пьяном Макаре, который угорел на пожаре, миром господу помолимся-а!..

— О всех целовальниках, ворах и карманниках миром господу помолимся-а!

— Дай им всем, господи, по рылу! — надрывается хор.

Далее «дьякон» начинает изощрять свое остроумие над именами, прозвищами и особенностями присутствующих.

— Об Илье мордастом и Яшке соплястом миром господу помолимся.

— Господи, помилуй! — не отстает хор.

— О рыжей крысе и рябой Анфисе, о Ваньке-лихаче и Гришке-лохмаче миром господу помолимся-а!

— Господи, помилуй! — отзывается хор.

— О Машке Коркиной и Наташке Деркиной миром господу помолимся!

— Господи, помилуй! — тянет хор.

— Служба кончена, обедня испорчена! — в последний раз возглашает «дьякон», а хор начинает залихватскую песню:

— Во саду ли, в огороде…

«Поп» с крестом из лучинок в одной руке, с кадилом в другой приплясывает. «Дьякон», подобрав подол женского капота обеими руками, неуклюже взбрыкивает ногами. «Икона» срывается с места и тоже пускается в пляс.

Когда хор замолкает, «поп» Мишка кропит всех мочальной кистью, все целуют крест из лучинок, и ватага переходит в другой номер.

Следуя за веселой процессией, Петька побывал во всех подвальных номерах. Ряженых везде встречали радушно и всю их службу сопровождали громким смехом.

 

 

ГЛАВА XXVI