Что можно с уверенностью сказать о любви

 

1. Все хотят любить (сознавая это или нет).

2. Все хотят быть любимыми (сознавая это или нет).

3. Любовь невозможно ни навязать, ни подделать.

 

Вчера в бассейне Мацек поставил новый диск. Не из моих, и я не слышала прежде эту музыку. Там рыдала скрипка и фоном флейта все поднимала, поднимала свой голос. Музыка кончилась, и мне захотелось еще раз послушать ее. Но Мацек больше не ставил тот диск. На меня он не смотрел, даже больше чем не смотрел. И мной овладело какое-то странное чувство. После той встречи в кафе «Теско» мне уже начало казаться, что мы почти друзья. Потом он поставил «Битлз», совсем старую запись – «She loves you, yeah, yeah, yeah»… Музыка моих стариков, но мне нравится. Настроение поднимает.

Опять пришли месячные, и опять очень скудные. Я не забеременела, и занятия сексом с Йеном приобретают характер малоприятных домашних обязанностей. Ну, вроде таких: почистить туалет, заплатить за газ, сходить к зубному. И еще. Вчера вечером, когда я увидела Мацека, меня посетило странное, очень неприятное ощущение – тошнота и головокружение. Может, аллергия на хлорку? Его безразличие удивительным образом раздражало. А мои собственные груди? Месячные только-только закончились, а они набухли, будто перед началом.

О! В дверь уже звонят. Как я устала. Вдох, выдох. Роза и Гарри крайне нуждаются в помощи. Прошу тебя, помоги мне.

 

Роза

 

Помогите, кто-нибудь! Снова абрикосовый – будь он проклят! – кабинет Ани. Кошмарный месяц… вернее, несколько последних месяцев, – и все же вот мы и снова здесь. Сидим в тех самых креслах, что выбрали еще в первый раз. Мы – порождение привычки, но отчаянно стараемся отказаться от привычки брака. Жить – значит меняться, но меняться больно. Может, к этому все и сводится.

Если так подумать, жизнь здорово смахивает на школу. Твой муж или жена, мать или отец, подружка или друг, который обожает командовать, по сути, каждый из них – твоя учительница, а ты сам сидишь в обмоченных штанах и боишься признаться. А завтра ты снова притащишься сюда, потому что таковы правила.

Мы и пришли, хотя лично я, наверное, предпочла бы подтирать чужую блевотину. Одно радует: Аня сегодня явно не в себе. Вся красная, напряженная. Подалась вперед, руки нервно стиснуты. Интересно, ждет ли меня дома ответ Альпина? Прочел он мое письмо или нет? Что-то он сейчас поделывает? Как это у нас снова закрутилось. Я ему пишу: Ты здесь?  И он в ту же минуту отвечает: Да! Господи, да!

– Ну, рассказывайте, как дела? – приступает Аня. – Гарри?

Она всегда с него начинает.

– Чудесно, просто чудесно, знаете ли. Работа, которая вынимает из тебя душу. Сын, который только мычит в ответ. Вечером состряпанный на скорую руку ужин, дешевое спиртное, телевизор и койка с ледяной женушкой. Восхитительный месяц. – Все это Гарри выкладывает с убийственной невозмутимостью. Надо отдать ему должное. Я и сама в этом деле мастак, но Гарри по части сарказма – профи.

– О боже… – тушуется Аня.

Меня разбирает смех, я фыркаю, за мной начинает хохотать Гарри. Ржем визгливо, истерично, но на душе становится легче. Затем принимается хихикать и Аня, а мы примолкаем. Когда доходит и до нее, смеяться уже никакого интереса.

– Ну а вы как, Роза?

Я испускаю тяжкий вздох: мелодрама – это мой профиль.

– Вы в самом деле хотите знать?

– Ну конечно. И пожалуйста, будьте предельно откровенны.

Отвечаю: «Теперь, когда я снова на связи со своим любовником, чуть получше». Шутка!

– Да так себе. По Лейту скучаю. Домой хочется. У меня здесь до сих пор ни друзей настоящих, ни…

– А как же Лили? – взвивается Гарри. – Вы же с ней последнее время вечно где-то шастаете.

Можно подумать, ему мешает, что мы с Лили пару раз в неделю захаживаем куда-нибудь выпить. Она вообще-то замужем, но мужик у нее работает в море, на буровой, так что Лили по большей части сама по себе.

– Да, я люблю иногда поболтать с Лили, ну и что? Раз у меня имеется одна подруга, выходит, мне уж и погрустить нельзя? И потом, с ней не так уж и весело: дымит как паровоз, а говорит исключительно о своих внуках. Иногда до белого каления доводит.

Конечно, после таких слов я должна чувствовать себя распоследней предательницей, но не чувствую. Слишком поганое настроение, чтобы еще и угрызениями совести мучиться. А другое настроение у меня только тогда, когда я пишу ему.

Начинаю рассказ про то, как мне хреново, про то, что каждый день – как поездка на нашем дряхлом, скрипучем «корветте». Гарри впадает в транс – как всегда, когда я слишком долго рассуждаю о себе. Очухивается, только когда Аня спрашивает:

– Вы хотите сохранить этот брак, Роза?

– Нет. – Ни секунды не уходит на размышления.

– Вы уверены?

– Э-э, нет.

– Тогда я спрошу иначе. Как вы относитесь к перспективе состариться рядом с Гарри?

– Кошмар!

И тут меня передергивает, будто я окончательно стряхиваю с себя Гарри. В кабинете разливается удивительное спокойствие. Разве такое может быть? Но это так.

Нет, не так – снова возникает жуткая неловкость.

– Какая нелепица! Вы, Аня, не обижайтесь, но вопросы у вас дурацкие, – вступает вдруг Гарри в совершенно несвойственной для него манере. – Человек никогда не знает, чего он на самом деле хочет. Да и как? Нельзя же сгонять в будущее и глянуть, того мы хотим или не того. И решение нельзя на пробу принять, чтобы убедиться, сработает ли оно. Нам только кажется, что мы знаем, чего хотим. Истинно так.

Бог ты мой, Гарри! Прямо расцеловала бы! Так уверенно и внятно! Получи и распишись, Аня!

– То есть, по сути, вы хотите сказать, что мы играем в «угадайку»? – спрашивает Аня, заметно присмирев.

– Да. Только на кону живые сердца.

Убойная фраза, но я все равно уйду от него. Наверное.

Договариваемся о следующем визите и прощаемся с Аней.

Где-то на середине лестницы сердце у меня в груди радостно подскакивает – вот оно, началось! Наконец-то! Скорей бы рассказать Альпину. Но на последней ступеньке сердце вдруг падает – что я наделала? Что я делаю? Сердце скачет как на батуте, верх-вниз, вверх-вниз. Аж подташнивает. Я выбросила за борт всю прежнюю жизнь, оборвала все привычные связи, а теперь даю отставку своему старому безобидному мужу. Страшно до ужаса, но сказанных слов назад не воротишь. Это правдивые слова, и сказать их было нужно. По крайней мере, мне кажется, что они правдивы. Черт! Хоть бы на консультации Гарри сморозил какую-нибудь чушь. Только усложняет все своим философствованием.

Гарри ведет машину быстрее, чем обычно. Альпин обожает быструю езду, и ума ему не занимать. Получается, будто Гарри знает про него, становится им, чтобы сбить меня с толку.

– Заскочим в паб? – беспечно предлагает он.

Я пристально вглядываюсь в его профиль. Нет, это все тот же Гарри. Кто-кто, а Гарри умеет прикинуться, что все путем, когда мир летит в тартарары.

– А, давай. – Хотя единственное, чего мне сейчас хочется, это включить компьютер и проверить почту. – Сэм без нас обойдется. Я только звякну ему, чтобы не забыл спать лечь.

Едем назад в Эвантон – выпьем на «Террасе» и пешком дойдем до дома. Мы, к слову, вполне могли бы выпить и дома – дешевле и удобнее. Но об этом я молчу. Ставлю диск Дайдо[18] и подпеваю ей про то, что не вывешу белого флага над дверью. Дайдо явно еще не ходила замуж. Плохо себе представляет. Да через пару годков она залезет на крышу и будет размахивать этим чертовым флагом как подорванная!

В холле горит камин, по углам сидят и тихо переговариваются немногие посетители. Кто-то играет в бильярд в баре по соседству, шары стукаются друг о друга и гулко перекатываются.

– Вина? – осведомляется Гарри.

– Да, пожалуйста. Красного, большой бокал.

Он возвращается с пинтой пива и моим вином.

– Так! А интересная у нас вышла… э-э… консультация у Ани. Стало быть, конец. – Он энергично потирает руки, будто стирает остатки нашей семейной жизни. На меня не глядит. Таращится на смазливую барменшу, как она тянется за стаканом. Наглец. А он здорово выглядит. Он выглядит… моложе.

– Похоже, да. – Где, спрашивается, мой сволочизм, когда он мне позарез нужен?

– Зря, стало быть, все это затеяли – наш переезд сюда.

– Не надо. Что сделано, то сделано. Мы пытались.

– Но мы будем ходить к Ане, пока суд да дело?

– Да. Неплохая идея. Мы при ней оба ведем себя лучше, – соглашаюсь я.

– А мы ей скажем?

– Что скажем?

– Что разбегаемся, – шепчет Гарри.

Между нами повисает пауза. Ужас до чего все-таки страшные слова. Аж мурашки по коже. Наш секрет.

– Нет. Невежливо как-то. Вроде как она не справилась. Давай подождем, – говорю, а сама чувствую: засасывает меня в болото собственной нерешительности. Спрыгнуть-то с той клятой скалы я спрыгнула, а не лечу. Цепляюсь за страховку, не отпускаю.

– Да. Она правда славная. И она же не виновата.

– Оставим пока все как есть.

– Ни к чему ее обижать. Хорошая девочка.

Вот даем! Только послушайте! Потом мы сидим и молча пьем, и вдруг я без всякого предупреждения фыркаю со смеху, да так, что обрызгиваю Гарри вином. А все потому, что представила, как мы будем врать Ане. Прикидываться из вежливости, что помирились. Мы с ним вступили в сговор, накануне развода!

Гарри поначалу и не думает смеяться – морщится брезгливо и утирается. Потом – слава тебе господи – и сам начинает хохотать. А со мной творится что-то жутко непонятное. От его смеха мне становится страшно весело, и я чувствую себя такой пьяной. От одного, хоть и большого, бокала вина так не захмелеешь.

– Еще по одной?

– Ага.

И чем, по-вашему, мы занимаемся, отметив поминки по собственному браку и с грехом пополам доковыляв до дому? Мы занимаемся сексом! И мне даже не противно.

 

Мацек

 

«Хватит думать о сексе, Мацек! – кричу я себе. – Будешь воображать себя и Аню в постели – сглазишь. Гони прочь образы обнаженной Ани!»

В пиццерии тепло, пахнет чесночными гренками. Здесь куда лучше, чем у меня в фургоне. Я бы и спал тут. Тепло, чисто, дух чесночный. Отличное место. Сэм в подсобке подготавливает лепешки. Он хороший работник – всегда моет руки, ни на что не жалуется.

– Ну, Сэм, как дела с твоей польской подружкой? – Я всегда его про это спрашиваю.

– Никакая она мне не подружка, кретин, – всегда отвечает он.

Мы с ним так теперь разговариваем – мы старые друзья.

– Ну, тогда ты даруй ей подарок. Или откармливай хорошим обедом в хорошем ресторане.

– Ага, как скажешь. А как твои шуры-муры с той замужней бабой? – спрашивает он, раскладывая лепешки по сковородкам.

– У меня не имеются шуры-муры с Аней.

– Ты давай шевелись, а то она решит, что не нравится тебе.

– Опять ты надо мной хохочешь.

– Я над тобой смеюсь.

– Что же мне делать?

– Да я-то почем знаю? Ты что, дурак? Мне же всего четырнадцать.

– Но ты знаешь ее мужа, ты про Аню знаешь что-то, а я не знаю. Я не могу спать от мыслей про нее.

Но Сэм вздыхает и говорит:

– Надеюсь, ты только прикидываешься таким несчастненьким. Я, конечно, может, чего не догоняю, но, по-моему, женщины не любят спать с несчастненькими.

Потом работа у него заканчивается и его мамуся забирает его домой. Роза ее имя. Хорошая женщина, но Сэм плохо к ней относится. Не улыбается, когда она улыбается, даже почти не смотрит на нее. Я не слышал ни одного раза, чтоб он сказал «спасибо». Они уходят, и лавка остается совсем пустая, а на улице тихо капает грустный шотландский дождик.

Я скучаю по краковским грозам. Скучаю по их запаху, как от ксерокса. В Шотландии зимние дни короче, чем в Польше. Гораздо короче. Бывают дни, они гаснут, не успев начаться. И весь день никакого солнца. В такое время я, конечно, думаю о смерти. Ты изучаешь смысл жизни, а смерть покашляет тихонько, вот так, и скажет: «Про меня не забудь, дружок!»

Без этого нельзя. Каждую минуту смерть грубо обрывает всех этих философов, все эти умные слова и толстые книги… Что мы на самом деле знаем? Только это:

Мы все умрем.

И пожалуй, еще вот это:

Любовь существует.

И неважно, есть Бог или нет, потому что эти два факта в обоих случаях неизменны. Все остальное просто… пирожки.

Я вам скажу, что такое смерть. Это такой легонький ветерок, его и не заметишь, и этот ветерок дует над всеми на свете. Каждый день – и особенно каждую ночь. И сильнее всего он дует на тех, кто отвлекся, забыл об осторожности. На людей, которые живут вдали от родных мест. Или на тех, кому вдруг взгрустнулось. Грусть, она может оторвать вас от всего, разомкнуть любые связи. Тогда ветерок берет и приподнимает человека с поверхности земли. Вот так! На минутку зазевайся, не посмотри в зеркало заднего обзора, и – фьють! А потом пройдет совсем мало времени, и как будто тот человек и не жил вовсе. Ведь мы с вами не горы. Не огромные каменные горы, нет; мы – кусочек пепперони, который я только что уронил на пол. Видите, я выбрасываю его в мусорное ведро? Кто вспомнит о пепперони? Никто, даже другие пепперони.

Сегодня я как будто наполовину здесь. Заболел, наверное. Голова медленная, тяжелая, и сердце еле тукает. Приходится напоминать себе: Мацек! Еще чуть-чуть – и ты покойник! Вспоминаю, где я, вспоминаю, что живой, и снова становлюсь самим собой. А хорошо любить Аню, хотя она меня и не любит. Хоть я даже не могу подарить ей мою любовь. Я жив, я люблю. Этого довольно.

Сегодня вечером я буду готовить очень хорошие пиццы, потому что это приятнее, чем поставить крест на пицце.

Вот семья зашла, и я улыбаюсь – а почему нет? Болтаю о погоде. Готовлю большую пиццу с мясом для этой крикливой семьи. Они не могут решить, кто победил в футболе. Как будто это важно. Они тоже пепперони, но они, по крайней мере, семья пепперони. Если один из них упадет на пол, они заметят. Они не станут топтать его, не выбросят в ведро. Во всяком случае, не сразу.

Мне не по душе быть одиноким пепперони. Все идет вкривь и вкось. Я скучаю по дому. Живот болит и горло, оно тоже болит. И, если Сэм прав, ни одна женщина больше никогда меня не полюбит. Сколько уже месяцев прошло. Скоро забуду, как это делается.

Шумная футбольная семья уходит, а я звоню своей тете, своей тетке Агате. Звонить в Польшу очень дешево, не знаю, почему я не делаю этого чаще.

– Dzien dobry?  Мацек! – кричит она.

Я слышу ее голос, и перед глазами встает кухня тетки Агаты. Терракотовые плитки на стене, угольный камин, который греет четыре комнаты за одно время. Слышу запах ее духов, лавандовых. И звуки улицы: собачий лай, гудки машин, вороны. Какое-то непонятное чувство наполняет меня. В нем – все мое детство, юность.

– Мацек? – говорит моя добрая тетка, и теткин голос возвращает мне самого себя.

Я хочу отвечать, но у меня нет никаких польских слов, только боль в горле. Такая крошечная частичка времени, но сердце успевает глухо оборваться. А потом я прихожу в себя. Слова текут, и «Пицца Пэлас» уплывает в никуда.

– Dzien dobry! – кричу я, а в груди что-то разрастается. Вы замечали, как от радости вас словно раздувает?

Агата расспрашивает, как я живу и что это за место, а потом говорит, по своему обыкновению, «Tak, tak, tak» и интересуется:

– Когда ты приедешь домой? На Рождество приедешь, да?

И я отвечаю – потому что иногда деньги не имеют значения:

– Да, я приеду на Рождество. Приеду домой.

– Ты обещаешь, Мацек Ковальчик? Приехать домой на Рождество?

– Да. Да!

Она говорит, что соскучилась, что любит меня; так вроде бы говорят друг другу «Всего доброго», когда пора закругляться. Или когда хотят сказать правду, для которой не нужно ни особого тона, ни времени. Я не могу отличить одно от другого и повторяю так же торопливо, как она: «Я тебя люблю. Соскучился! Через месяц увидимся!» И вешаю трубку.

«Пицца Пэлас» смывает волной, и на несколько мгновений на сушу выплывает Польша. Все горькие обиды, все милые сердцу воспоминания о доме. Агата. Марья. И мамуся почему-то тоже. Она умерла, но она по-прежнему там. Польша в моей груди. Вот здесь.

Некрасивая женщина пришла, что-то громко говорит.

– Что? Прошу прощения, скажите мне, пожалуйста, еще один раз? Чего вы желаете?

Некрасивая женщина открывает некрасивый рот, показывает все свои некрасивые желтые зубы; не понимаю, что она говорит. Один шум, никакого смысла. Должны быть слова про пиццу, слушай же, Мацек! Но я снова как будто первый день в Шотландии – в голове сплошной черный туман, и слова не выговариваются, и никак не согреться, и все чужие. Шотландцы не такие, как я про них думал. Они не uprzejmy. [19] Некрасивая женщина, она уже злится. У нее брызги слюны на подбородке, и воняет она тухлым яйцом.

Но моя жизнь, она спасена! Позади злой, некрасивой женщины вдруг стоит Аня.

Это так отлично. Это очень отлично! Я даже выхожу из-за прилавка, обхожу шумную некрасивую женщину и обхватываю руками Аню. Она сначала замирает. Думает, я сумасшедший. Откуда ей знать, что у меня за день? Мысли о смерти, тоска по дому. Я сумасшедший. Сжимаю ее крепче и чувствую: она вздрагивает – она смеется. А потом ее руки, они тоже обхватывают меня.

Некрасивая женщина уходит и оборачивается в дверях:

– Чтоб ты провалился!

– И вы чтоб тоже очень провалились, мадам, – отвечаю я поверх самой красивой на свете Аниной головки.

 

Сэм

 

Чтоб мне провалиться – предки обжимаются у кухонной раковины. Фу, гнусь какая…

– От вас двоих просто блевать тянет, – заявляю я.

Они застывают, потом начинают ржать, а я выхожу вон. И со всей силы хлопаю дверью. Ненавижу!

По дороге в школу мне в голову приходит самое простое и верное решение: бежать надо.

Захватить только самое любимое.

iPod.

Телефон.

Деньжат из маминой сумки (она все равно не заметит).

Новые джинсы и майки.

Кроссовки.

В один рюкзак все влезет. Свалю, пока они с работы не вернулись. А куда?

Нужно, чтоб была койка. И чтоб было где заряжать iPod и телефон. Стало быть, койка и электричество. И жратва. Значит – какая-никакая кухня, а готовить я и сам могу, без проблем. Может, к бабке, в Лейт? Ну да – она ж сразу бросится звонить маме, и тогда кранты.

Куда, куда, куда же мне податься?

К Мацеку в фургон!!!

Гениально. Я гений! Мацек один живет, выступать не станет. Можно будет кой-когда и предков повидать.

А мы с ним, типа, здорово ладим. Спать я могу на той хреновине от дивана, которая выдвигается.

Он не особо разговорчивый, но это фигня. Треплются только гомики.

Когда у школы я вылезаю из автобуса, можно сказать, что из дома я уже практически ушел. Жить классно! У меня даже новая, крутая такая, походочка образовывается. Иду как взрослый. И плевать мне на всех. А мама, папа, моя старая комната – жалко мне их? Ну-у… не-а! Ни капли! Вот такая теперь у меня взрослая жизнь. Одинокая и суровая.

На математике я усаживаюсь около нее и небрежно так замечаю:

– Dobranoc stolik!

А она усмехается.

– Нет, Сэм, сейчас утро, а не ночь. И я вовсе не стол. Но произношение у тебя ничего. Я и не думала, что ты знаешь по-польски. Dzien dobry!

Ощущаю себя полным придурком, но тормоза сорвало:

– Prosze mi to pokazac na planie jablko?

– Здорово, Сэм! Просто здорово!

– А ты поняла, чего я сказал?

– Ни слова! Но это совсем не важно.

Роксана редко улыбается, а сейчас улыбается, да так, что вам и не снилось.

Роксанина улыбка, похоже, какая-то безразмерная. Потому что теперь, куда ни гляну, я вижу эту улыбку повсюду.

 

Аня

 

Он теперь повсюду. Этот человек, этот дюжий незнакомец из страны моего отца. Я встречаю его в бассейне, в пиццерии, в кафе «Теско». Мало того, я сразу замечаю, когда его там нет. Взгляну в ту сторону, где ему положено быть, – нет его, и в груди заноет, дыхание перехватит, словно сердце разом сжалось и ослабло. И к горлу подкатывает ком. А если я не вижу его несколько дней, на душе становится муторно, я делаюсь раздражительной и колючей, настоящий еж. Словно его отсутствие наполняет меня некой материальной субстанцией. Все это очень странно. И досадно.

Но имеет ли это какое-либо значение? Всего лишь физическая реакция на неудовлетворенные ожидания. По идее, чтобы снять неприятные ощущения, достаточно проанализировать собственные эмоции. Следовательно, не стоит расстраиваться и переживать, если день прошел, а я так и не увидела Мацека. Самоосмысление способно нейтрализовать – не эмоции, но внезапное проявление эмоций. Я дипломированный специалист, меня учили иметь дело с Мацеками и их воздействием.

Я люблю свою семью и хочу ребенка. Сегодня вечером за ужином я зажгу свечи и поставлю диск Эми Уайнхаус, который Йен купил пару недель назад. У меня к ней душа не лежит, но ему нравится. Надену красный топик с кружевами, побрызгаюсь «Шанелью». И открою бутылку дорогущего вина, которую папа подарил нам на прошлый Новый год. Целый год пролежала! Все повода не было открыть. Но повод ведь можно создать, было бы желание. И ужин станет романтическим, если знать все составляющие романтического ужина и применить их. Я обдумываю сокровенные, романтические детали с холодной головой и спокойным сердцем, в душе пусто. Но не в этом ли цель ритуала? Дать нам пустой каркас, чтобы наполнить его содержанием? Видимость нормального состояния за руку приведет нормальность. Врач, исцели самого себя!

Но – что тут поделаешь! Йен возвращается домой раньше и застает меня врасплох. Ужин не готов, свечи не зажжены, а я сама в старых растянутых джинсах и не надушена.

– Как на работе? – спрашиваю я.

– Отвратно, – как всегда отвечает он и открывает пиво. – А у тебя как? Спасла чью-нибудь семью?

– Может быть. Надеюсь. – Йен никогда не забывает поинтересоваться моей работой. Тот факт, что работаю я неполную неделю и практически бесплатно, остается за скобками. – Между прочим, я открыла ту славную бутылочку.

– Какую бутылочку?

– Ту самую. Которую папа подарил нам бог знает когда.

– Так она еще жива? Почему, спрашивается?

– Ну, вино такое дорогое. Мне хотелось приберечь его.

– А почему хочешь выпить его сейчас? – вполне логично осведомляется он, просматривая почту. Логический ум Йена – одна из причин, почему я вышла за него замуж.

– Я подумала, что мы могли бы…

– Что могли бы?

– Просто выпить его, – неуверенно бормочу я, поливая жиром свинину, которая уже не кажется мне таким уж особенным блюдом. У нас почти каждую неделю жареная свинина.

– Нормально! Ты продолжай, а я – пивка, – заявляет он, направляясь в душ, а чмокнуть меня в щеку почему-то забывает. И обычно он ведь не так швыряет пиджак на диван? Или так?

Йен станет отцом всех моих будущих детей. Он самый важный человек в моей жизни, я знаю его, как себя. Знаю все, что он может сказать или сделать. Тогда откуда же эта смутная тревога? Мне даже как-то не по себе. Заставляю себя присесть и сделать несколько медленных вдохов и выдохов. Все правильно. Порой в семейной жизни бывает и такое – начинает казаться, что вовсе не знаешь своего партнера.

С особой тщательностью накрываю на стол, наливаю себе бокал вина. Я в жизни своей не напивалась допьяна. Не верите? Не понимаю, зачем нужно сознательно терять контроль над собой. Наслаждаться вкусом вина – да, его воздействием – никогда. Ставлю диск Эми Уайнхаус. Не переодеваюсь и не душусь, но в последний момент, как будто просто так, зажигаю все свечи, и кухня преображается, становится таинственной и уютной. Лучшего места для встречи с незнакомцем не сыскать. Но что за мерзкий привкус у вина? Не могу допить. А к еде даже не притрагиваюсь.

На следующий день в Дингуолле на меня вдруг нападает зверский голод – так хочу есть, что до дома не дотерпеть. Утром за завтраком вообще не было никакого аппетита, а сейчас хочется чего-нибудь жирного и сытного. Пиццы! Мацек на месте, но, прежде чем я успеваю поздороваться или улыбнуться, как собиралась, он бросается ко мне и обхватывает своими огромными ручищами. Да как он смеет! Жду, когда он меня отпустит, но он не отпускает, и я хочу оттолкнуть его. Так нельзя! В голове звенит сигнал тревоги и тоненький голосок надрывается: «Разъединиться! Опасность, опасность! Разъединиться!» И вдруг голосок… обрывается, на полуслове. Впервые в жизни я перестаю размышлять. Рассудок, словно под действием наркоза, засыпает. Но мышцы и кровь живут своей жизнью.

Полное ощущение, что падаю, и, чтобы мне не грянуться оземь, руки сами хватаются за него.

Странно знакомое переживание. Что я могу сказать? Это все равно как обнаружить, что Санта-Клаус действительно существует.

 

Роза

 

Что я могу сказать? Похоть – подлая штука. Вдребезги разносит любую защиту.

Имеет собственную волю и не утруждает себя ни объяснениями, ни извинениями. На самом деле в последнее время все имеет свою волю, кроме меня, черт бы меня побрал! Меня обуяло такое вожделение – только увижу имя Альпина в папке «входящие», и уже готова.

Ты соскучился по мне?

Соскучился.

Сильно?

Заснуть не могу.

Чего ты хочешь?

Тебя.

Если бы только я хотела Гарри! Тогда жизнь была бы гораздо проще. Пробовала закрывать глаза и воображать, что он – это не он, а кто-то другой. Альпин, к примеру. Но это до того уморительно, что каждый раз дело кончалось тем, что я принималась хихикать. Пробовала надираться в хлам, чуть было совсем не спилась. А вот порнуху, танга и секс-терапию не пробовала. Зато пробовала говорить себе, что Гарри уже недолго оставаться частью моей жизни. Дай Гарри все, что можешь, уговаривала я себя, завтра его уже не будет! Все напрасно. То желание, что нахлынуло на нас после прошлого визита к Ане, испарилось без следа. И наша семейная жизнь катится дальше, вопреки разговорам о разводе. Каждую ночь я забираюсь в постель к Гарри, отворачиваюсь от него и вздыхаю – кончился еще один день утекающей между пальцев жизни. Я трусливо поджимаю хвост. И приходит другая ночь, потом другое утро. И оглянуться не успеваю, как мы, будто послушные ребятишки, точно ко времени снова являемся в абрикосовый кабинет Ани.

– Как жизнь, Гарри? Семейная жизнь? – спрашивает она со всегдашней профессиональной теплотой. Только сейчас что-то не совсем так, как всегда. И, насколько я помню, в прошлый раз она тоже была чуток не в себе. Что-то взбаламутило этот тихий омут.

– Кое в чем получше, но не слишком, – отвечает Гарри.

– Рада слышать это от вас, Гарри. Наберитесь терпения. Может потребоваться немало времени и старания. Только помните: наладить семейную жизнь вполне возможно. Очень важное отношение – трезвое, но позитивное. Роза? Как дела у вас?

– Потрясающе! – нагло вру я.

Аня приподнимает брови – ее, мол, на мякине не проведешь. Тогда я говорю:

– По-моему, все в пределах разумного. В пределах ожидаемого. У Гарри более высокие требования, чем у меня. И всегда так было.

– Как ладили ваши родители, Гарри? – интересуется Аня.

Они оба давным-давно умерли, Гарри никогда не говорит о них.

– Мать с отцом? Не знаю. Ладили как-то. Не помню, чтоб они когда ссорились. Розы, вино – этого тоже не случалось, а там – кто знает, как оно было на самом деле. Думаю, им хорошо жилось друг с другом. Понимаете? По душе были друг другу.

– А ваши родители, Роза? Как они жили?

– Как в аду. Зря они не разошлись. Вечные перебранки. Вечные скандалы, хлопанье дверями и упреки. Все выясняют, кто главнее! И по-моему, постоянно завидуют друг другу. Каждому кажется, что другой хочет его надуть.

– И все же не разошлись?

– Не-а. Они и сейчас вместе. Такое впечатление, что они просто обожают ненавидеть друг друга. Честно! Кидаются в драку чуть не с радостью. Это у них уже в крови. Они даже гордятся этим.

Я и сама немножко горжусь, как представлю эти театральные скандалы. Столько энергии!

– Очень интересно.

– Чего тут интересного? И вообще, при чем здесь семейная жизнь моих родителей? Я столько сил приложила, чтобы подыскать мужа, непохожего на моего чудесного папочку. Ну и что? Вот они мы, перед вами.

Несколько мгновений Аня молчит. Любит, черт бы ее побрал, заставлять людей ждать, пока она подберет нужные слова!

– Я думаю, зачастую нас привлекает не действительно подходящий человек, не тот, с кем рядом проявятся наши лучшие качества, – нас привлекает предсказуемость ситуации. Дело не столько в нашем счастье или несчастье, сколько в ощущении комфортности. Нам важно, чтобы с этим человеком нам было легко и просто. Как дома.

– Ну, я-то уж точно не как дома, – заявляет Гарри. – Она меня до белого каления доводит. И всегда доводила.

– Вы хотите сказать, с самого начала? Когда вы только познакомились?

– Ну да.

– А как у вас все началось? Ухаживание и тому подобное?

Ухаживание? Мы что, герои «Гордости и предубеждения»? Мы с Гарри тупо пялимся на Аню.

– Ну а свадьба?

– Катастрофа! – хором отвечаем мы. Потом оба открываем рот, как будто хотим еще что-то добавить, и снова закрываем. И опять меня разбирает смех. Гарри меня смешит! Понять не могу, как такое возможно, ведь я его даже не уважаю, и раздражает он меня безумно, а все-таки смешит.

Аня в который раз принимается умничать:

– Как начинается семейная жизнь, не слишком важно. Взять и начать с кем-то жить – это нелегко и требует отваги. Ни один человек не знает, с кем связывает свою судьбу, поверьте. Все молодожены – новички, спотыкающиеся в потемках. Это все равно что в первый раз стать родителем.

И тут я кое-что примечаю – Анина рука поглаживает живот. И грудки у нее подросли, ей-богу. И этот взгляд. Как под кайфом. Да она же беременная!

– Или во второй, в третий или в четвертый раз, если на то пошло. Даже во второй, третий или четвертый брак вступают совершенно неопытные люди. Урок, усвоенный с одним человеком, к другому неприменим.

Гарри кемарит, судя по сосредоточенной позе. Типа, он весь внимание.

– А свадьба – это нечто совсем иное. Пользы для будущей семейной жизни от свадьбы ждать не приходится.

Ежу понятно.

Аня делает паузу, подается вперед; в вырезе проглядывает глубокая ложбинка. Гарри, мигом очухавшись, тоже подается вперед.

– Все думают, что хорошо знают того, на ком женятся, за кого выходят замуж, – продолжает Аня. – И все ошибаются! И уж тем более никто не знает, каким будет их партнер через десять, через тридцать пять лет. Это невозможно. Супруг станет другим человеком, изменятся и они сами. Прожить долгую семейную жизнь – значит вновь и вновь знакомиться с человеком, который садится с тобой за один стол по утрам. Люди вступают в брак с вереницей незнакомцев.

Ну-ну. Занимательно. Вообще-то мне сегодня есть что сказать. Я готовилась. Но если Аня будет продолжать в том же духе, я позабуду свои слова.

– Статистика разводов всем известна, – говорит Аня. – И все знают о несчастных браках, которые не заканчиваются разводом. И о средненьких браках, не заслуживших ни праздника, ни развода.

Каких подавляющее большинство, хочется вставить мне.

– На пороге свадьбы никто не верит, что их может ждать развод. Вы, например?

– Я? Нет, – мотает головой Гарри.

– Ну конечно! – фыркаю я. – Чтобы такое да с нами случилось…

– Вступление в брак – одно из величайших усилий веры человечества, – вещает мудрая Аня.

Да уймись ты!

У меня лопается терпение:

– На самом деле не нужно никакой отваги, если думаешь, что у тебя-то как раз все будет путем. Взять хоть нас. Что, храбрыми мы были? Да ничего подобного! Нахальными. И хмельными.

– Вы были идеалисткой, Роза, и все же отважной. Отказаться от всех прочих романтических приключений ради одного человека.

– Вот уж чего не было, того не было! Никогда я себе не говорила: ты, мол, вовек не поцелуешь другого мужчину, покуда жива.

– Разбита еще одна иллюзия, – вздыхает Гарри.

– Прости, но я не настолько серьезна. Я мечтала о семье, а ты хотел жениться, предложение и время казались подходящими. Мне надоело жить самой по себе.

– Стало быть, я просто оказался в нужное время в нужном месте? Вроде мягкой посадки?

– Прекрати, пожалуйста. Как будто у тебя было не то же самое. Женитьба – это всего-навсего запасной выход. Отличный способ спрятаться от…

– Близости? – подсказывает Аня. – Доля правды в этом есть. Как ни странно, женитьба может стать идеальным предлогом, чтобы не вступать в контакты с людьми, только не многие признают это своей побудительной причиной. Супруг или супруга могут заслонить вас от очень многого. Но что происходит в самом начале? Что вызывает желание пожениться? Вы помните свое начало?

– В хорошем смысле? – спрашиваю я.

– По-моему, всему виной была выпивка, – заявляет Гарри.

– Так и есть, – соглашаюсь я. – Все началось с паршивого настроения и нескольких порций джина с тоником. Гарри приглянулся мне после пятой.

– «Лодка и Весло», свадьба Тони. Все пьяные вдрызг.

Мы с Гарри гогочем, как два старых греховодника, а Аня глядит на нас со своей идиотской вежливой улыбочкой.

– Ну довольно, успокойтесь, – урезонивает она нас. – Будьте же серьезны. Вернемся назад.

И, пристыженные, мы на минуту замолкаем. Вдруг, в полной тишине, к моему великому изумлению, Гарри изрекает:

– Если честно, я тогда не мог поверить собственному счастью.

Он обращается только к Ане, меня словно бы и нет.

– Я ведь был ей неровня, Розе то есть. Но я крепко поддал и говорю: ваше лицо, дескать, мне знакомо, не встречались ли мы где раньше. Она в ответ: типа я ей тоже вроде бы знаком. А потом и спрашивает: я с тобой, часом, не спала?

Аня никак не реагирует, чувство юмора у нее на нулях, а я эту историю уже знаю, поэтому тоже помалкиваю, и мгновение спустя Гарри продолжает:

– Когда она согласилась встретиться со мной, не знал, что и подумать. Я ведь ее вроде как в шутку позвал, и в мыслях не было, что она сразу скажет «ладно». Такая красивая девушка. От парней наверняка отбоя нет. Когда она сказала «ладно», я даже подумал – может, это и не так. В смысле, может, она не такая крутая. Но я не слишком долго был на нее в претензии. За то, что выбрала меня.

– То есть вы в ней разочаровались из-за того, что она вас выбрала?

– Типа того. Она же могла любого выбрать. Если бы она была такой, как я думал, она бы нашла себе кого-нибудь получше меня.

Черт бы тебя побрал, Гарри! Как бы не так. Но он по-прежнему не смотрит на меня. Покраснел, что ли? Вот дурак. Аня небось наверху блаженства.

– Почему вы полюбили Розу?

– Полюбил? Трусы хотел с нее стянуть, говоря откровенно. Про любовь ничего и не знал. Все друзья мои переженились. Подумал, это как раз то, что надо. И время подошло.

Гарри скрещивает ноги, разминает пальцы.

– И вы сделали предложение? Сколько времени вы были знакомы?

– Долго. Месяцев шесть.

– И?…

– Ну и однажды ночью… мы занимались сами понимаете чем. Она после всего просто вырубилась и видок у нее был… тот еще. Не самый лучший. Подбородок как-то отвис, рот открыт, с уголка слюни стекают…

Теперь мой черед краснеть. Только этого мне не хватало.

– И я себе подумал: если она мне и такой нравится, значит, она мне подходит.

– Иначе говоря, вы убедили себя, что увидеть ее в неприглядном виде – хороший способ измерить свою любовь?

– Не знаю, такими я словами думал или другими, а только пока она была в отключке, я ей прошептал: как думаешь, не связаться ли нам теми чертовыми узами, и дело с концом?

– Вы сделали ей предложение, когда она пребывала в бессознательном состоянии?

Вот это классное место. Обожаю.

– Ну, типа, примериться. Прикинуть, как это звучит около нее.

– И что?

– И, верите ли, она открыла глаза и говорит: «Ладно».

– Значит, она слушала?

– Похоже на то. Похоже, только прикидывалась, что спит. Чтоб облапошить меня.

А вот это уже бред. Я тогда шевельнуться боялась, а то меня наизнанку бы вывернуло.

– И на следующий день она поймала вас на слове?

– Да еще как! Я и оглянуться не успел, как ее мамаша и папаша уже называли меня сынком. «Не зайдешь ли поужинать, сынок? Бифштекс будешь?» Все ее подружки мне подмигивали, а их приятели хлопали по плечу и угощали пивом.

– Это было приятно? Казалось правильным?

– Это было… в общем, как было, так и было. Забавно, но нормально. Почти все мои приятели уже прошли через это, ну я и думал – значит, это хорошо. Правильно. Мне уже почти двадцать четыре стукнуло.

– Понятн