Несостоявшийся брак и другие поводы к войне

Вскоре, как утверждает Бувье‑Ажан, Аттила узнал, что «император Восточной империи, в нарушение Маргусского договора, продолжает свою антигуннскую политику, подстрекая каспийских гуннов к мятежу, акациров же – к нападению». Предводитель гуннов воспринял такие действия как измену и не замедлил с ответом. Прежде всего он организовал провокацию на торговой ярмарке в Маргусе. Французский историк весьма подробно описал ее: «В 441 году на ярмарку явилась внушительная толпа покупателей‑гуннов. Какой приятный сюрприз для купцов! Увы, сюрпризы на этом не закончились. Из‑под шуб и плащей гуннов появились кинжалы и мечи. Стражи порядка бежали, толпа не смела оказать сопротивление. Гунны грабили, но больше громили лавки, поджигали все, что могло гореть, захватили лошадей и волов, забрали воз металлической посуды и украшений и, упившись напоследок знаменитым римским вином, убрались восвояси, издавая устрашающие вопли.

О случившемся не замедлили сообщить Феодосию II. Тот послал к Аттиле гонца, чтобы узнать, было ли это нападение совершено разбойниками, которых император гуннов сурово накажет, или же имеет место намеренное нарушение Маргусского договора… Аттила изобразил возмущение, достойное цезаря. Если в Римской империи водятся разбойники, способные на подобную дерзость, то в империи гуннов таких нет. Все его подданные законопослушны. Разгром ярмарки в Маргусе явился наказанием, безупречно исполненным по его приказу. Это во‑первых, а во‑вторых, если бы император Восточной Римской империи сам не нарушил Маргусский договор, этой вылазки не было бы, поскольку она – возмездие. И наконец, последний аргумент был бы лишним, если бы не имел своей целью «оправдать» последующие действия – император гуннов хотел покарать епископа Маргуса (город был резиденцией епископа), поскольку тот осквернил могилы гуннских вождей на берегах Дуная и завладел погребенными вместе с ними дорогим оружием и драгоценностями. Аттиле сообщили, что епископ будет на ярмарке, и он надеялся захватить его там, чтобы заставить вернуть похищенные сокровища, пусть даже под пыткой».

В 443‑м и 447–448 годах Аттила совершил два удачных похода в Восточную Римскую империю, в результате которых разорил такие ее провинции, как Нижняя Мизия, Фракия, Иллирия, то есть всю северную часть Балканского полуострова. Войско гуннов даже дошло до Константинополя, угрожая взять его штурмом, но преодолеть неприступные стены города ему не удалось. Тем не менее, обширная и богатая Восточная Римская империя оказалась не в состоянии противостоять полчищам завоевателей, а система ее пограничных крепостей и застав на горных перевалах Балканских гор просто не могла выдержать их натиска. Поэтому император Феодосий II вынужден был «купить» мир у вождя гуннов ценой годовой дани в 2100 фунтов золота и уступки нижнедунайских земель – Дакии Прибрежной. Для того времени это была огромная сумма, и императорская казна с большими потугами смогла выплатить первую годовую дань. Однако Константинополю пришлось до поры до времени смириться, ибо в противном случае Восточную Римскую империю ожидало немедленное новое вторжение гуннов.

Смирение Византии было вынужденным и потому неискренним. На самом деле Феодосий замыслил убить Аттилу С этой целью он отправил в составе посольства к царю гуннов легата Вигиласа, который должен был передать белому гунну Эдекону, главнокомандующему гуннской гвардией, впоследствии ставшему военным министром, деньги для организации убийства. Однако тот, кого Феодосий считал своим агентом в стане врага, рассказал Аттиле о готовящемся на него покушении. Поскольку вождь гуннов был великим дипломатом, то, узнав о заговоре, он сохранил полную невозмутимость, велев лишь организовать тотальную слежку за Вигиласом. А еще, как это ни парадоксально, он приказал удвоить плату за собственное убийство с 50 золотых до ста! Только после того как все было исполнено, Аттила приказал схватить римского легата и отправить его в Константинополь вместе со своими приближенными – римским перебежчиком Орестом и черным гунном Ислу (Эсла). Перед отъездом Эсла в отсутствие Вигиласа еще раз обыскал его сундук и обнаружил в нем кошель с пятьюдесятью золотыми, а в его седельной суме – еще пятьдесят монет. Все это он забрал с собой.

По прибытии в столицу Византии Оресту было приказано повесить кошель с золотом на видном месте, а во время дипломатического приема невзначай спросить Феодосия, не узнает ли он этот предмет. А Эсла должен был передать ему слова Аттилы, которыми тот демонстративно укорял императора за недостойный поступок. А неудачливый легат Вигилас, доставленный гуннскими послами под конвоем в Константинополь, по словам Бувье‑Ажана, «вручил Феодосию послание Аттилы, дословно повторявшее первое: "Твой сатрапий – убийца. Отдай мне его голову если не хочешь, чтобы я обезглавил его своей рукой"». В итоге Вигиласа обвинили в сознательном провале покушения и бросили в константинопольскую тюрьму.

На этом неприятный инцидент был исчерпан, но ни одна из сторон не почувствовала себя удовлетворенной: Феодосий не смог освободиться от тяжких пут Маргусского договора, а Аттила был раздосадован тем, что так и не получил подходящего повода для войны с Римом. Его уже мало интересовала Византия, которая по‑прежнему платила ему дань. Теперь все взоры и помыслы великого завоевателя были направлены на ее соседку – богатую и процветающую Западную Римскую империю. Правда, после смерти в 450 году Феодосия II новый византийский император, талантливый политик и военачальник Марциан (Маркиан), отказался от уплаты дани, заявив: «Передайте Аттиле, что золото я приберегаю для друзей, для врагов же у меня нет ничего, кроме стали». Вождь гуннов сделал вид, что не заметил надменного ответа нового императора. Тем не менее, большинство современных историков полагают, что отказ Марциана от выплаты дани и бряцанье железом произвели на Аттилу сильное впечатление и вынудили его отказаться от дальнейших притязаний на владычество над Константинополем. Отдельные исследователи, в частности украинский военный историк, полковник Алексей Паталах, не согласны с этой точкой зрения и считают, что предводитель гуннов начал подготовку к новой войне с Восточным Римом, но вскоре возникли обстоятельства, которые вынудили его обратить внимание на его западного соседа. Речь идет о скандале, который разразился в 449 году в римском императорском семействе и напрямую коснулся интересов гуннского царя. В центре его оказалась Гонория – сестра императора Западной Римской империи Валентиниана III. Она попала в неприятную историю, забеременев от офицера придворных войск Евгения. Венценосный брат сослал ее в Константинополь, где в кругу религиозных родственников эта достаточно привлекательная и неглупая девушка оказалась на положении пленницы. От отчаяния и скуки молодая женщина решилась на смелый поступок: она тайком послала Аттиле свое кольцо вместе с запиской, в которой обещала стать его невестой, если он сумеет вызволить ее.

Предводитель гуннов уже имел несколько жен, но предложение принцессы показалось ему столь выгодным, что он не смог от него отказаться. Никогда не видевший прекрасной Гонории, он все‑таки приказал заверить ее в своей любви, а потом решил посвататься за нее у Валентиниана. В качестве свадебного посланца он избрал своего советника‑секретаря Константа. Вот как описывает данное ему Аттилой напутствие Бувье‑Ажан: «Эй, галл! – обратился он к Константу. – Ты получишь самое блестящее поручение за всю свою жизнь! Знай же, что вот уже пятнадцать лет, как я получил предложение о браке от принцессы Гонории, сестры Валентиниана. У меня сохранились и само письмо, и обручальное кольцо, которое было послано вместе с ним. Я тогда попросил дать мне время подумать. Что ж, пятнадцати лет вполне достаточно, не так ли?.. Я согласен. Насколько мне известно, с моей невестой плохо обращаются. Мне говорили, что ее мать и брат не одобрили то чувство, которое она испытывает ко мне. Ты скажешь им, что я очень удивлен и надеюсь, что ее заключение будет отменено. Возможно, и сами они удивятся, что я так долго медлил с ответом. Ты объяснишь, что я не мог предложить сестре императора Запада иного титула, кроме как королевы‑императрицы. Увы! Провидению было угодно, чтобы никто более не был и не мог стать его обладателем. Поэтому она станет императрицей гуннов. В своем письме она сообщает, что принесет мне в приданое половину Западной Римской империи, которая составляет ее часть наследства, полученного от отца Констанция III. Меня это вполне устраивает, и я согласен определить границы владений с самим Валентинианом III, ибо надо уметь договариваться, особенно с родными. Особо отметь, что для меня большая честь стать зятем императора, и этот брак станет самым надежным залогом мира между двумя нашими империями».

Аттила не сомневался, что римский император сочтет за честь иметь его своим зятем и… глубоко ошибся в этом. Валентиниан лишь вежливо поблагодарил его, но решительно отказался исполнить его желание, объяснив это тем, что Гонория не может быть выдана за Аттилу, ибо она уже вышла замуж за другого. Кроме того, пояснил он, престол она не наследует, потому что верховная власть у римлян принадлежит мужскому, а не женскому полу. Дальнейшее историки описывают по‑разному. Большинство из них утверждает, что, даже получив отказ, владыка гуннов продолжал требовать Гонорию. Он заявлял, что она помолвлена с ним (в доказательство чего приводил присланный ею перстень) и что Валентиниан должен уступить ему половину своей державы, ибо Гонория наследовала после отца власть, отнятую у нее алчностью брата. Однако император категорически отверг все эти притязания. Именно это, по мнению ученых, и послужило поводом для войны с империей, которую Аттила развязал в 451 году.

Существует и другая точка зрения относительно обстоятельств накануне нападения гуннов на земли Западной Римской империи. Так Бувье‑Ажан, на основе анализа хроник того времени и переписки предводителя гуннов с Валентинианом и королем вестготов Теодорихом (Теодориком), считает, что эта масштабная военная кампания Аттилы стала результатом хорошо продуманной и хитро сплетенной им политической интриги. Что же касается его дальнейших притязаний на руку и приданое Гонории, то, как пишет французский историк, он через того же Константа сразу же отправил Валентиниану вполне мирное послание. В нем, в частности, писалось следующее: «Аттила отлично понимает, что, будучи замужем, принцесса Гонория не может принять ранее сделанное ей лестное предложение; он рад, что она счастлива и свободна; он возвращает императору полученное от нее письмо и кольцо, которое он с того времени носил на пальце! Единственное, что его печалит, так это невозможность в силу сложившихся обстоятельств стать зятем римского императора. Но что тут поделаешь? Ничего, не так ли? Вождь гуннов просит принять серебряный меч с чеканной рукоятью, переданный с гонцом, и заверяет, что во всем мире у императора нет столь преданного друга, как Аттила! Впрочем, в ближайшее время он получит тому доказательство».

Как потом оказалось, вся соль этого послания заключалась именно в его последней фразе. Вскоре суть ее прояснилась. Очередной гонец от Аттилы прибыл к Валентиниану с уверениями в дружбе и просьбой помочь гуннскому царю наказать за вероломство короля вестготов Теодориха, правящего в Аквитании. Дело заключалось в том, что тот обещал гуннам выдать дезертиров и не сдержал слова, не заключил он и договор о дружбе. А кроме того, Аттила располагает доказательствами его происков, имеющих целью отвратить других готов от союза с гуннами, в частности Теодорих якобы пытался даже поссорить его с гепидами. Да и вообще можно ли ему верить, если Аттиле известно, что король вестготов готовит новые набеги, ищет поддержки у варваров за границами Римской империи и в ней самой, плетет заговоры против власти и самой жизни императора? Поэтому в доказательство дружеских отношений между Римом и Гуннией Аттила собирается образумить Теодориха и наказать его за непокорность, для чего просит римского императора разрешить ему перейти Рейн и вторгнуться в Галлию с целью карательной экспедиции, которая позволит ему самому захватить дезертиров, не выданных королем вестготов.

Эти уверения в дружбе и преданности, сдобренные лестью, усыпили бдительность Валентиниана. Он не только поверил речам Аттилы, но и был польщен его просьбой. Между тем в них не было ни единого слова правды: Теодорих не нарушал никаких договоренностей, а отношения между вестготами и остготами подрывались не им, а стараниями самого Аттилы. В отличие от императора, Аэций очень хорошо понимал действительные намерения предводителя гуннов и объяснил наивному и самовлюбленному Валентиниану, что просьба о введении гуннских войск в Галлию не что иное, как начало вражеского вторжения на территорию империи, причем с согласия самого Рима! Но окончательно тот убедился в коварстве Аттилы лишь после прибытия посла от Теодориха, который привез копию письма короля гуннов к королю вестготов, в котором гунн объяснял Теодориху, что у него личные счеты с Римом, а потому он намерен захватить Галлию. А для этого ему пришлось сообщить Валентиниану, что экспедиция направлена против вестготов. Но он, Атилла, питает дружеские чувства к Теодориху и не причинит ему зла. Он только просит Теодориха не поднимать тревоги, а в нужный момент прийти ему на помощь. А после победы над Римом император гуннов и король вестготов разделят Галлию!

Таким образом, надуманный повод «наказания Теодориха за непокорность» хитрый Аттила мастерски превратил в средство разобщения и ослабления сразу двух противников – и римского императора, и короля вестготов. Осознав это, Валентиниан и Аэций незамедлительно написали Теодориху ответное письмо, текст которого был приведен Иорданом Готским: «Наихрабрейший из варваров проявит всю свою проницательность, соединив с нами усилия в борьбе со вселенским тираном, с тем, кто хочет поработить весь мир, с тем, для кого пригоден любой предлог, чтобы развязать войну, с тем, кто считает законной любую свою прихоть. Его загребущие руки тянутся далеко, а честолюбие ненасытно (ambitum suum brachio metitur, superbiam licentia satiat). He следуя ни законам, ни морали, он враждебен всем на земле (…). У тебя сильное войско, подумай о собственных страданиях, пожмем друг другу руки; придите на подмогу сообществу, членом которого являетесь». По словам Бувье‑Ажана, получив это послание, Теодорих гневно воскликнул: «Вы, римляне, добились, чего хотели! Вы сделали Аттилу врагом и для нас!» Тем не менее, он согласился поддержать Рим в случае, «если Аттила доберется до самой Аквитании с враждебными намерениями, в чем он нисколько не сомневается».

Посылая предводителю гуннов официальный ответ на его просьбу, Валентиниан был весьма осторожен и предельно любезен. В пересказе французского историка, его содержание сводилось к следующему: «Он (Валентиниан) благодарит императора гуннов за его послание и хорошо понимает его доводы. Вместе с тем, поскольку не было замечено каких‑либо злоупотреблений римским гостеприимством со стороны вестготов, и он, со своей стороны, не может рассматривать вопрос даже о малейшей карательной акции. Если возникнет необходимость в усмирении вестготов, он сделает это без помощи извне. В правовом отношении нападение на тех, кто пользуется гостеприимством Рима, означает нападение на саму Римскую империю. И, наконец, сколь бы дисциплинированны ни были войска гуннов, они не смогут дойти до Аквитании, не подвергнув основательному разорению римской Галлии. Он убежден, что император гуннов, в свою очередь, внемлет доводам римлян и воздержится от похода, доверив Риму следить за лояльностью вестготов».

Но «внимать доводам римлян» Аттила конечно же не собирался. Тем более что кроме надуманного им повода о наказании непокорного Теодориха к концу 450 года появился еще один. Вот что пишет в связи с этим украинский военный историк, полковник Алексей Паталах: «…после смерти франкского короля Хлодиона началась борьба за власть между его сыновьями, один из которых обратился за помощью к предводителю гуннов, другой – к главнокомандующему римскими войсками Флавию Аэцию». Так что и без несостоявшегося брака с Гонорией поводов для объявления войны Риму у Аттилы хватало. Поэтому в январе 451 года он, как пишет Бувье‑Ажан, «объявил варварам, собравшимся под его командованием, что им предстоят решительные сражения, война будет беспощадной, а опустошения будут неслыханными». Историки наперебой утверждают, что именно по этому случаю Аттилой были якобы произнесены слова, приписываемые ему древними авторами, в частности Приском: «Там, где ступит копыто моего коня, больше не вырастет трава». В действительности же, по мнению французского историка, если эта знаменитая фраза и была им сказана, то скорее всего только «с целью запугать врага перспективой беспощадного опустошения и тем самым лишить его воли к сопротивлению». Ибо «хотя Аттила и прибегал к показательным опустошениям с целью запугивания населения, он воздерживался от систематического применения тактики выжженной земли».

Тем не менее, огромная разноплеменная орда, переправившаяся через Рейн у границ римской провинции Галии, несла всему населению Западной Римской империи смерть и разрушения. Вот как описывал это нашествие гуннов французский ученый Амедей Тьерри в «Истории Аттилы», изданной в 1884 году: «Никогда еще со времен Ксеркса не видела Европа такого скопления народов, ведомых и неведомых; в поход выступило не менее пятисот тысяч воинов. Азия выставила самых уродливых и самых свирепых своих представителей – черных гуннов и акациров с колчанами длинных стрел, аланов с длинными копьями и роговыми панцирями, невров, беллонотов, раскрашенных и татуированных гелонов, вооруженных косами и облаченных в куртки из человеческой кожи. Из сарматских степей примчались на своих колесницах полукровные племена, наполовину славяне, наполовину азиаты – оружие, как у германцев, нравы, как у скифов, полигамия, как у гуннов. Германия направила свои самые отдаленные западные и северные племена – ругов с берегов Одера и Вислы, скиров и тукилингов с верховьев Немана и Дюны (…); они шли в бой, вооружась коротким скандинавским мечом и круглым щитом. Были здесь и герулы, быстрые наездники и неустрашимые воины, но жестокие и наводившие страх на все другие германские племена, которые смогли в конце концов обрести покой, лишь полностью их истребив. На призыв Аттилы откликнулись остготы и гепиды. Их тяжелая пехота столько раз повергала в ужас римлян. (…) Такова была эта армия, которая, казалось, вобрала в себя весь варварский мир и притом была еще далеко не полной. Перемещение стольких народов стало почти революцией на обширной североевропейской равнине. Славяне спустились к берегам Черного моря, чтобы занять свои прежние земли, с которых их когда‑то вытеснили ушедшие теперь остготы; арьергард черных гуннов и авангард белых гуннов – авары, болгары, гунугары, турки – сделали еще один шаг к Европе. В гигантской армии перемешались грабители всех мастей, вожди и чернь, друзья и враги, будущие властители Италии, занявшие место западных цезарей. (…) Все обломки цивилизованного мира и все лучшие силы варварского мира, казалось, составляли свиту гения разрушения».

Большинство историков оценивают численность армии Аттилы, брошенной на завоевание Римской империи, в пятьсот тысяч человек. Некоторые авторы утверждают, что их было даже семьсот тысяч, поскольку на всем пути следования к войску присоединялись различные племена и народы. Так, Прокопий пишет, что в войсках были массагеты и другие скифы. Сидоний Аполлинарий добавляет, что к походу присоединились квады и маркоманы, свевы, франки с берегов Неккара, тюрингские племена и зарейнские бургунды. Однако современные историки находят цифру в пятьсот тысяч преувеличенной и говорят самое большее о ста пятидесяти – двухстах тысячах человек. К примеру, такой точки зрения придерживается россиянин И. А. Стучевский. Так или иначе, но варварская армия была по тем временам огромной, ибо, как утверждали древние авторы, шла по территории фронтом, растянувшимся на 150 километров! Римские военачальники, не в силах справиться с ней, отходили в глубь страны без боя, оставляя жителей на растерзание захватчикам. Вскоре ими была разграблена вся Северная Галлия, но это было только начало наступления гуннов на Европу.

«Битва народов» на Каталаунских полях

Первыми жертвами вторжения гуннов стали Вормс, Майнц, Трир, Страсбург (Аргенторат), Шпейер (Новиомаг), Безансон (Безонтион) и Мец. Следующими должны были оказаться Лютеция (Париж) и Аурелианум (Орлеан), но в силу загадочных обстоятельств этого не произошло. Вот как описывал эти события русский историк XIX века Д. И. Иловайский: «Народные предания Галлии рассказывают о разных чудесах, совершавшихся во время этого нашествия. Например, Париж был спасен молитвами простой девушки Женевьевы. Жители готовились уже его покинуть, но гунны повернули от города, Аттила прошел дальше к берегам Луары и осадил Орлеан. Епископ орлеанский (святой Аньян) поддерживал мужество горожан надеждой на Божью помощь. Наконец осажденные доведены были до крайности: уже предместья заняты врагом, а стены города тряслись под ударами таранов. Те, кто не мог носить оружие, усердно молились в храмах. Епископ дважды посылал уже на башню дозорных; два раза посланные возвратились, ничего не увидав. На третий раз они объявили, что на краю горизонта показалось облако пыли. «Это Божья помощь!» – воскликнул епископ. Действительно, то был римский полководец и наместник Галлии Аэций, который, кроме римских легионов, вел с собой союзников – вестготов и франков».

Так гласят легенды. На самом же деле Аттила просто не дошел до Парижа, повернув по дороге на Орлеан. Он осадил этот город, но взять его не смог вследствие отсутствия поддержки в тылу и прихода сил римского полководца и наместника Галлии Аэция. Надо сказать, что тот, благодаря проявленному им большому дипломатическому искусству, сумел быстро создать в противовес гуннскому союзу союз проримский, в который, кроме римских легионеров, вошли вестготы во главе со своим королем Теодорихом, алеманы, бургунды, сарматы, саксы, аморианцы, часть франков и аланов. Аттила, посчитав для себя неблагоприятным расклад сил и то, что лесистая местность у крепостных стен Орлеана не позволяла развернуться его коннице, вынужден был снять осаду с города и отойти к Шалону‑сюр‑Марн (Шалону‑на‑Марне), на Каталаунские поля [29]. Римско‑германское войско отправилось вслед за ним.

Подойдя к Каталаунским полям, воины Аэция по обыкновению устроили укрепленный лагерь из бревен, защищенный рвом и стеной. Аттила же просто велел построить свои кибитки в виде круга, а внутри его раскинуть палатки. Его воины не привыкли строить укрепления или рыть окопы.

Перед битвой царь гуннов обратился к придворным прорицателям за предсказанием ее исхода. Те, по словам Иордана, долго всматривались то во внутренности жертвенных животных, то в какие‑то жилки на обскобленных костях и, наконец, объявили, что гуннам грозит опасность. Единственным утешением для Аттилы могло служить лишь то, что один из верховных вождей противника должен был пасть в этой битве.

Царь гуннов выбрал для боя равнину, что давало его коннице простор для маневра. Свои войска он вывел лишь в третьем часу пополудни, расположив их следующим образом: на левом фланге находились готы во главе со своим вождем Валамиром, на правом – король Ардарик с гепидами и представителями других народов. Сам же Аттила с гуннами расположился в центре. Он, видимо, планировал первым наброситься на римлян. Аэций же, напротив, возглавил левый фланг своего войска, на правый поставил короля Теодориха с вестготами, чтобы двумя этими крыльями отсечь противника от его флангов.

Перед началом сражения Аттила постарался вдохновить своих воинов речью. Если верить готскому преданию, приведенному Иорданом, то в ней говорилось: «Нападем смело на неприятеля, кто храбрее, тот всегда нападает. Смотрите с презрением на эту массу разнообразных народов, ни в чем не согласных между собою, кто при защите себя рассчитывает на чужую помощь, тот обличает собственную слабость перед всем светом… Итак, возвысьте свою храбрость и раздуйте свой обычный пыл. Покажите, как следует, гуннам свое мужество… Я бросаю первый дротик в неприятеля, если кто‑либо может остаться спокойным в то время, когда бьется Аттила, тот уже погиб». Как видим, царь гуннов был силен в красноречии, и его призывы всегда достигали цели. Поэтому и на этот раз воодушевленные его словами воины со свирепой отчаянностью бросились в бой.

Ход битвы, состоявшейся 15 июня 451 года [30], подробно описан Иорданом: «Войска сошлись… на Каталаунских полях. Была на равнине покатая возвышенность, образующая холм. И вот каждая сторона стремилась захватить ее. …Направо стояли гунны со своими, налево – римляне и вестготы с союзниками. И вот, оставив склоны, они вступают в битвуиз‑за вершины. Правое крыло войска составлял Теодорих с вестготами, левое – Аэций с римлянами, в середине же поместили Сангибана, предводительствовавшего… аланами… Против расположилось гуннское войско, в середине которого находился со своими храбрейшими Аттила… Крылья же образовали многочисленные народности и различные племена, которых Аттила подчинил своей власти. Между ними выделялось войско остготов, предводительствуемое Баламиром, Теодемиром и Видемиром… А бесчисленным войском гепидов предводительствовал прославленный король Ардарик, который вошел в доверие к Аттиле своей исключительной верностью… Остальная же… толпа королей и вождей разных племен ожидала, подобно телохранителям, приказаний Аттилы, и как только он поводил глазами, так без возражений, со страхом и трепетом являлся пред его лицо каждый… Один Аттила – король над королями – стоял над всеми и за всех действовал… Аттила направил своих, чтобы они заняли вершину холма, однако Торисмунд [31] и Аэций его опередили: они раньше овладели возвышенностью холма и легко отбили устремившихся туда гуннов… Сходятся врукопашную. Завязывается битва, жестокая и повсеместная, ужасная, отчаянная. Ни о чем подобном не рассказывает древность, повествующая о такого рода деяниях… Если верить рассказам стариков, протекавший по упомянутому полю в низких берегах ручей широко разлился от крови, струившейся из ран сраженных… Тут Теодорих король, объезжавший и ободрявший свое войско, был сброшен с коня и, растоптанный ногами своих, кончил престарелую жизнь… Тогда вестготы, отделившись от аланов, устремились на отряды гуннов и убили бы самого Аттилу, если бы он из предосторожности заблаговременно не убежал и не укрылся в лагере, обнесенном повозками».

Бой прекратился только с наступлением ночи. Для Аттилы он стал единственным, в котором великий завоеватель потерпел поражение. Победившие римляне укрылись в своем укрепленном лагере, а удрученный предводитель гуннов в ожидании следующего штурма стал готовиться к худшему. В случае нового натиска со стороны римлян он даже решил сжечь себя на костре, но не попасть в руки врагов. В то же время Аттила не терял надежды на то, что ему удастся обмануть противника и выбраться из западни. Поэтому он приказал, чтобы из его лагеря всю ночь раздавались звуки трубы и бряцание оружия, которые должны были убедить Аэция и его союзников в готовности гуннского войска продолжить наутро битву. Это была своеобразная «психическая атака», которой хитрый завоеватель пытался устрашить римских воинов. Описывая состояние гуннского короля, Иордан сравнивал его с раненым зверем: «Как лев, гонимый отовсюду охотниками, большим прыжком удаляется в свое логовище, не смея броситься вперед, и своим рыканием наводит ужас на окрестные места, так гордый Аттила, король гуннов, среди своих кибиток наводил ужас на своих победителей».

Но новой атаки со стороны римлян на следующий день не последовало. В их стане возникли разногласия, в результате которых новый король вестготов Торисмунд покинул со своим войском лагерь. Оставшийся без союзника Аэций не решился атаковать гуннов. Благодаря этому Аттила смог спокойно уйти с остатками своей армии за Рейн. Исходя из этого, некоторые военные историки (в частности, Алексей Паталах) склонны считать результат сражения ничейным, но подавляющее большинство оценивает его как первое и единственное поражение гуннского завоевателя. И только Рафаэль Безертдинов утверждает, что в этой битве проиграли римляне и их союзники: «Обе стороны несли большие потери, но горели желанием победить. Страшная резня длилась сутки. Напор Аесиуса удержали не союзники хуннов, а их богатыри, которых много полегло на поле боя. К вечеру второго дня римские легионеры отступили. Весь мир убедился – тюрки непобедимы».

Так или иначе, но битва на Каталаунских полях стала одной из самых кровопролитных в истории войн. Согласно позднейшей легенде, после нее тени павших еще три дня продолжали сражаться между собой. А число погибших с обеих сторон было огромным. По данным Иордана, в битве в общей сложности погибло 165 тысяч человек. Другие ученые, в част ности известный русский историк и публицист XIX века М. М. Стасюлевич, доводят число потерь с обеих сторон до 300 тысяч человек. Однако обе эти цифры можно считать преувеличенными. С учетом разнородности участников сражения оно было названо «битвой народов». По единодушному мнению историков, она является одной из самых значительных битв мировой истории. Считается, что если бы в ней победил Аттила, то это могло бы привести к гибели остатков римской цивилизации и падению христианства в Западной Европе, а в конечном итоге – к господству азиатов в Европе. В частности, Бувье‑Ажан пишет, что «битва народов» ознаменовала собой столкновение двух миров – «римской цивилизации» и «варварства». Их противостояние выразилось и в уровне технического прогресса, и в противоборстве христианства и язычества, «вернее, разнородного смешения языческих верований и суеверий в сочетании с атеизмом». Французский историк дал очень емкое и образное определение этому событию, сказав, что «на Каталаунских полях сошлись Запад и Восток, город и степь, крестьянин и кочевник, дом и шатер, Меч Господень и Бич Божий». А еще он считает, что «это была борьба за независимость и свободу», в которой «различные варварские племена поднялись против захватчиков‑гуннов, чтобы сообща защитить землю Галлии».

Тем не менее, исход «битвы народов» по сей день вызывает у историков множество вопросов. Ответить на них очень непросто, так как не сохранилось никаких воспоминаний непосредственных ее участников, а все, что о ней известно, почерпнуто из произведений преимущественно римских авторов, содержащих их личные субъективные комментарии. Примерами того могут служить письма и поэмы Сидония Аполлинария и упомянутое уже здесь сочинение Иордана. Но больше всего отголосков этого сражения дошли до нас в легендах, одинаковых у самых разных народов и бережно сохранявшихся в течение многих столетий, которые мало что поясняют в расстановке сил и намерениях противников. В какой‑то мере это, возможно, удалось сделать Бувье‑Ажану в одной из глав своей книги об Аттиле, которая так и называется «Загадка Каталаунских полей». Первый вопрос, которым задается французский исследователь, звучит так: почему вестготы ушли с места битвы первыми. Поскольку угроза со стороны Аттилы еще не исчезла и битва могла возобновиться в любое время, не был ли их уход предательством по отношению к римлянам? Но, проанализировав события в Аквитании того времени, он пришел к выводу, что поведение вестготов, скорее всего, было обусловлено обстоятельствами, связанными с трагической смертью Теодориха. Молодой король вестготов Торисмунд поспешил вернуться на родину, опасаясь, что его младший брат Эврих, узнав о смерти отца, может захватить власть в стране. По мнению Бувье‑Ажана, он поклялся Аэцию, что вернется к нему, если в этом возникнет необходимость, и ушел со своими воинами по его просьбе ночью, не гася за собой огни.

Но почему же тогда покинул Каталаунские поля Аттила? Может быть, благодаря непогашенным вестготами огням – этой маленькой военной хитрости Аэция, – он не догадался об уходе вестготов и, опасаясь того, что его заметно поредевшая армия не выдержит следующего боя, решил отступить? Но французский историк сомневается в этом, считая, что численность гуннской армии и после сражения оставалась вдвое большей, чем у галло‑римлян. Он высказывает другие предположения о причине отступления гуннов: «Предположение первое: Аттила сохранял численное превосходство, и активное преследование его было чревато для Аэция определенным риском. Он отступал – и этого было довольно.

Второе предположение: Аттила был уверен, что Аэций не станет продолжать войну, так как, не получив от Валентиниана III дополнительных легионов, он мог преподнести отступление гуннов как победу и претендовать на триумфальную встречу в Италии.

Третье предположение: возобновление сражения привело бы к полному разгрому гуннов, от которого Аэций предпочел пока воздержаться, понимая, что Аттила не нападет. Аттила же осознал, что одного только героизма и численного превосходства недостаточно, чтобы выиграть войну. Он оценил преимущества техники и снаряжения римлян и опасался нового, еще более тяжелого поражения. Поэтому он решил вести себя как побежденный, демонстративно отступив, чтобы Аэций посчитал ненужным добивать поверженного врага, признавшего свое поражение.

Четвертое предположение: между Аттилой и Аэцием существовал сговор. Даже сойдясь на поле брани, они инстинктивно оставались сообщниками. Каждый мог стремиться победить другого, но никак не уничтожить. Раздел «мира» все еще был возможен, надо было только дождаться удобного момента и разыграть свои личные козыри. Аэций отпустил Аттилу, как сделал это еще раньше под Орлеаном. Аттила сделал бы то же самое, если бы повернулось колесо фортуны и побежденным оказался бы Аэций. Можно даже предположить, что посредничал не один только Констанций и связь между Аттилой и Аэцием поддерживалась регулярно, даже в самые напряженные периоды их взаимоотношений. Подобное и возможно, и невозможно. Возможно, что в 451 году так и случилось…

Была у Аттилы и еще одна причина уйти: он должен был сохранить доверие союзников. Если в сложившихся условиях Аттила и согласился сыграть для римлян и галло‑римлян роль побежденного, то гунны и их союзники вовсе не считали сражение проигранным. Бой был прерван, и хотя обе стороны понесли тяжелые потери, ничего еще не было решено».

Бувье‑Ажан категорически не согласен с теми учеными, которые считают, что отступление Аттилы от Константинополя, снятие им осады Парижа и «бессмысленное дезертирство» с Каталаунских полей служат «доказательством его нездорового непостоянства, неспособности завершить начатое дело, за которое уже дорого заплачено». В связи с этим он пишет: «Это предположение совершенно несостоятельно. Поступки Аттилы имеют под собой весомые основания. Штурм Парижа не решал стратегических задач, а отступление с Каталаунских полей, хотя и нанесло болезненный удар по его самолюбию, было продиктовано исключительно здравым смыслом. Продолжение битвы могло обойтись слишком дорого, разумнее было пересмотреть план кампании». По всей вероятности, гуннский завоеватель руководствовался при этом известным принципом: отступление не поражение, отойти еще не значит уйти.

Трудно судить, насколько справедливо то или иное умозаключение французского историка, так как ни одно из них не подкреплено историческими материалами. Однако о том, что после жестокой «битвы народов» Аттила вовсе не считал себя побежденным, а войну оконченной, можно судить хотя бы по тому, что сразу же по возвращении домой он стал готовиться к новому походу. Проанализировав расстановку сил на территории Западной Римской империи, он решил, что наиболее правильным будет сконцентрироваться на захвате Италии и зав<