Аттила – освободитель народов или бич божий

 

Этот грозный предводитель древнего кочевого народа гуннов, объединивший в середине V столетия под своей властью варварские племена от Рейна до Северного Причерноморья, прослыл во всемирной истории одним из самых знаменитых завоевателей. Со своим несметным войском он, по словам римского военачальника Марцеллина Комита, «почти всю Европу стер в пыль», за что и получил страшное прозвище – Бич Божий.

Большинство историков, не умаляя очевидных полководческих заслуг Аттилы, во все времена считали его прежде всего жестоким варваром, кровожадным чудовищем, язычником, который всю жизнь стремился сокрушить христианский мир. Именно так отзывался о нем остготский историк VI века Иордан в своем главном сочинении «О происхождении и деяниях готов»: «Был он мужем, рожденным на свет для потрясения народов, ужасом всех стран, который, неведомо по какому жребию, наводил на всех трепет, широко известный повсюду страшным о нем представлением». И только изредка, вопреки общему мнению, раздавались голоса тех, кто за чинимыми Аттилой грабежами и насилием попытался рассмотреть и другие его деяния, которые позволяют несколько изменить историческую оценку этого знаменитого завоевателя. Впервые такая попытка была сделана французским историком XIX века Огюстеном Тьерри, который заявил, что «имя Аттилы завоевало себе место в истории человеческих гениев рядом с именами Александра и Цезаря». Вообще, надо отметить, что среди великих завоевателей нет другой настолько противоречивой фигуры по оценке разных народов, как предводитель гуннов: если в Южной и Западной Европе он описан как изверг и враг человечества, то в Северной и Восточной – как справедливый правитель.

Определенную «реабилитацию» царя гуннов можно найти и в книге нашего современника, английского исследователя Уэсса Робертса с красноречивым названием «Секреты лидерства гунна Аттилы». В ней он с большой долей сарказма пишет об однобокой оценке личности своего героя: «Гунн Аттила – на первый взгляд не очень‑то подходящий и весьма сомнительный субъект, чтобы выставлять его в качестве лидера, причисленного к лику великих. На протяжении всей истории его изображали этаким варваром, омерзительным тиранишкой, безжалостно направлявшим свои орды поганить прекрасные мирные ландшафты, попирая всяческие принципы сбережения природных ресурсов (война – это логистика снабжения, а овцы и лошади сжирали все на своем пути, не проконсультировавшись с «Гринпис»), а после чего тут же переходить к мародерству и разграблению многочисленных городов и весей, населенных более цивилизованными гражданами европейских наций, пока еще не объединенных в Совет Европы. Злобный Аттила, напрочь лишенный репутации великого вождя, светоча цивилизации или сострадательного и умного царя, повсеместно используется для сатирических аллегорий и служит общепринятым эталоном качеств и черт, каковых с омерзением чураются в вождях любого века, племени и общественного движения». Между тем, заключает Уэсс Роберте, предводитель гуннов вовсе не был лишен таланта государственника и являлся несомненным лидером не только для своего народа, но и для тех племен, которых он объединил под своими знаменами силою оружия в гуннский союз.

Трудности в оценке масштабов и характера личности Аттилы в первую очередь связаны с малым количеством исторических материалов о нем. Вот что пишет об этом российский историк В. Д. Балакин: «Представление европейских народов о короле гуннов Аттиле основывается, главным образом, на легендах и преданиях и имеет мало общего с исторической личностью Аттилы. Исторический Аттила практически не известен нам, хотя о нем и дошло до наших дней больше свидетельств современников, чем о большинстве других исторических персонажей той эпохи. Сотворение мифа об Аттиле началось еще в древности, с успехом продолжилось в Средние века и, похоже, не завершилось по сей день, с той лишь разницей, что современное мифотворчество выступает в виде гипотез, с большей или меньшей основательностью претендующих на научность». Немало таких гипотез выдвигает француз Морис Бувье‑Ажан, известный специалист по социально‑экономической истории, опубликовавший целый ряд исторических книг, в частности, по античности и эпохе Меровингов и являющийся автором книги «Аттила. Бич Божий». В ней привычный образ кровожадного гунна наделен и многими другими, весьма полезными для правителя чертами: дипломатическим талантом, умением заключать союзы и «наводить мосты» в переговорах, простотой в обращении, добротой и гостеприимством. Под пером этого историка он даже приобретает некую романтическую окраску и, по словам Балакина, «выглядит не таким уж и страшным и, совершенно определенно, не столь плохим, как привыкли о нем думать. Если и Бич Божий, то бичующий по заслугам…».

Так кем же на самом деле был этот грозный завоеватель: Бичом Божьим или мудрым и справедливым вождем, при котором гуннский союз достиг наивысшего могущества? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть личность и деяния предводителя гуннов в контексте исторических событий Древнего мира и раннего Средневековья, формирования и развития союза гуннских племен. Ведь, как справедливо писал В. Д. Балакин, «…Аттила был сыном своего народа (не самого смирного) и своего времени (не самого благостного). Каков народ, таков и вождь». Поэтому стоит, прежде всего, выяснить историю происхождения гуннов, особенности их жизни и быта, как и зачем они оказались на территории Западной Европы.

 

«Их образ пугал своей чернотой»

 

История гуннов, одного из древнейших народов мира, до сих пор полна тайн. Сведения о них, содержащиеся в сочинениях древних историков, мало напоминают точные исторические факты – они скорее похожи на мифы. Один из современных исследователей проблемы их происхождения, немецкий историк Г. В. Хауссиг, считает, что изучение ее надо «начинать с известного сообщения Аммиана Марцеллина в " Римской истории ", в котором римский историк указывал на то, что гунны пришли с севера, от океана. А еще он называл их диковинными существами монголоидного типа, от которых воняло прогорклым маслом, отвратительно грязными и грубыми, убивавшими ради удовольствия убивать и поджигавшими ради удовольствия поджигать. Они мало говорили, но испускали гортанные крики, похожие на " хиунг, хианг, хун ". В комментарии к «Апокалипсису» Андрея Кесарийского гуннов называли гипербореями [21], а готский летописец Иордан так описывал страшный вид этих людей, внушающий всем величайший ужас: «…их образ пугал своей чернотой, походя не на лицо, а, если можно так сказать, на безобразный комок с дырами вместо глаз. Их свирепая наружность выдавала жестокость духа…».

Если же обратиться к серьезным научным исследованиям, то в них излагается четыре версии происхождения гуннов. Согласно трем из них они считаются племенем народов Центральной Азии. Сторонники же четвертой версии утверждают, что «гунны» – собирательное понятие, под которым выступают народы разного происхождения, в том числе и славяне. Подтверждение этой гипотезы может обернуться уникальным научным открытием, ибо в случае признания ее верной история восточных славян может стать на целое тысячелетие старше, а возникновение первого славянского государства может быть датировано намного раньше Киевской Руси.

Первым ученым, занявшимся тщательным исследованием проблемы происхождения гуннов, был французский географ XVIII века Дегинь. В своей монографии по истории гуннов, тюрков и монголов он высказал предположение о тождестве кочевого племени сюнну, или хунну, прародина которого находилась в степях Центральной Азии, с теми гуннами, которые в IV веке пришли в Европу. Впоследствии гипотеза об их азиатском происхождении превратилась в безоговорочное утверждение в трудах таких западных историков, как Э. Гиббон, Ф. Хирт, X. Вамбери и Де Гроот, а также некоторых российских ученых. Они представляли вторжение гуннов в Европу как губительное нашествие кочевников с низким уровнем культуры, которые не принесли покоренным народам ничего, кроме смерти и разрушений.

Отдельные ученые XIX века, относясь с безоговорочным доверием к сочинениям готских историков Кассиодора и Иордана, а также римского историка Аммиана Марцеллина, настаивали на монгольском происхождении гуннов. К их числу можно отнести X. Хоутса, П. Палласа, К. Неймана и М. Я. Бичурина (Иакинфа). Однако большинство историков, в том числе такие известные ученые, как Ю. Клапрот, В. Радлов, М. Аристов, В. Панов, П. Семенов, К. Услар, М. Коскинен и К. Риттер, отстаивали теорию тюркского или угро‑финского происхождения гуннов. И только в конце XIX века стараниями Ю. Венелина (Гуцы), И. Забелина, А. Вельтмана, Н. Костомарова и Д. Иловайского возникла теория славянского происхождения восточноевропейских гуннов. Однако в рамках этой теории каждый из ученых высказывал свои предположения. Так, Ю. Венелин считал отождествление хунну с гуннами ошибочным и относил к числу последних болгар, а И. Забелин не только указывал на то, что оно противоречит свидетельствам истории и географии, но и категорически отвергал описание «азиатской» внешности и обычаев гуннов, сделанное Аммианом Марцеллином с чужих слов. Еще более оригинальные предположения высказывал А. Вельтман. Проведя лингвистическое исследование, он породнил название «гунны» и… «киевляне», а гуннского вождя Аттилу назвал «всея Руси самодержцем», видя в нем основателя Киева – мифического Кия. Но наиболее убежденным сторонником теории славянства гуннов был Д. Иловайский. В отличие от официально принятой в науке того времени версии, он относил дату выхода гуннов на международную арену не к IV–VI векам, а к более раннему периоду – II веку до н. э. Кроме того, этот русский историк подробно проследил историю гуннов после распада их объединения и пришел к следующим выводам: «Источники ясно говорят, что одна часть гуннов осталась в придунайских землях, а другая отошла в причерноморские степи, откуда потом, объединившись со своими единомышленниками под именем болгар, завоевала Мизию [22]. Надо иметь в виду, что не все гунны поселились с Аттилой в Паннонии, значительная часть гунно‑болгар осталась в степях между Доном и Волгой. Одно из этих племен основало Болгарское царство на Волге и Каме. Кроме того, в Средней Азии могли еще существовать остатки славян – болгар и гуннов». Таким образом, Иловайский выдвинул гипотезу о тесной связи истории гуннов с историей раннего славянства.

Однако во второй половине XX века российский историк А. Н. Бернштам после многолетнего изучения источников так называемых «азиатских гуннов» не только опроверг предположение о едином этносе китайских хунну и восточноевропейских гуннов, но и признал, что какая‑то часть западных гуннов возникла непосредственно на европейском грунте. Это было подтверждено археологическими материалами. Но такие выводы шли вразрез с засильем идеологических установок, господствовавших в то время в советской науке. Из‑за этого книга Бернштама «Очерк истории гуннов», написанная в 1951 году, сразу же оказалась в библиотеках на полках «спецхрана». Такая же судьба постигла в 1972 году и печально известный роман украинского писателя И. Билыка «Меч Арея», в котором обосновывалось славянское происхождение гуннов. А в научном мире на долгие годы снова закрепили свои позиции сторонники версии о тюркском происхождении гуннов.

Среди современных исследований этой проблемы особое место занимают работы Л. Н. Гумилева. По мнению этого замечательного ученого, родовая держава хунну возникла еще в 209 г. до н. э. Вот что он пишет об этом народе: «Многие века они (племена сюнну, дальние предки татар) боролись против могучего государства (Китая). Это ведь от них возведена была Великая Китайская стена. Позже имя стало звучать как «хунну» и приводило в трепет императоров, вынужденных – что бывало крайне редко! – считать степных повелителей равными себе, владыкам Поднебесной. Природные потрясения и военно‑политические неудачи вынудили тюркоязычных хуннов оставить исконные места обитания. Этот толчок «спровоцировал» гуннское нашествие в Европу. Считается, что в это время произошло Великое переселение народов». Такого же мнения придерживается и Бувье‑Ажан, который описывает это событие так: «Началось массовое переселение на европейский запад. Гунны и аланы теснили остготов, которые сгоняли с места вестготов, те – других германцев, в числе которых были и франки».

Спор о происхождении гуннов продолжается и поныне. Как бы суммируя все версии ученых, французский историк пишет: «Многие исследователи утверждают, что гунны произошли от хионг‑ну – монголов из Маньчжурии и Северного Китая, от которых Поднебесная империя вынуждена была отгородиться Великой стеной. Другие, начисто отвергая эту идею, полагают, что гунны – это куан‑лун или хуан‑лун, монголы из района к северу от Тибета, к западу от хионг‑ну и к востоку от Памира. По другим версиям, гунны спустились с Алтайских гор, были сибиряками с берегов озера Байкал или оказывались маньчжурами, которые откололись от восточных маньчжур и ушли с берегов Японского моря в Монголию, где их лица претерпели определенные изменения… По одной из популярных гипотез происхождения гуннов родиной этого народа в незапамятные времена была Корея. Перенаселение могло привести к массовому исходу в разных направлениях – как на запад, в Маньчжурию, так и к северу от Тибета, вплоть до Памира». Бувье‑Ажан, так же как и многие другие исследователи, разделял гуннов на две основные группы: «Говорили даже о двух народах, имевших, должно быть, общие корни: белых гуннах, вышедших к берегам Каспийского моря, и черных, более смуглых, гуннах, занимавших западные склоны Уральских гор».

Что же касается уклада жизни и обычаев гуннов, то самые подробные сведения о них содержатся в сочинениях того же Аммиана Марцеллина, Иордана и Приска Панийского. Но можно ли им полностью доверять, или же, как и в случае с происхождением гуннов, в них немало неточностей и художественного вымысла? Возьмем, к примеру, хотя бы такое пространное описание Марцеллина: «Гунны превосходят в дикости и варварстве все, что только можно себе представить о варварстве и дикости. Они наносят глубокие порезы на щеки своих детей с самого их рождения так, чтобы волосы бороды торчали из шрама. (…) Их кряжистые тела с огромными руками и чрезмерно большой головой придают им чудовищный вид… Эти существа в человеческом обличии пребывают в животном состоянии. Их жизнь столь примитивна, что они не знают ни огня, ни приправ, питаясь кореньями диких растений и сырым мясом, которое согревают, подложив между собственными ягодицами и спиной коня. Они не умеют обращаться с плугом (…) и не чувствуют себя в безопасности, находясь под крышей. Они скитаются по горам и лесам, постоянно меняя жилища или, скорее, вовсе их не имея; они с самого детства подвержены всем напастям – холоду, голоду, жажде. Их стада следуют за ними, животные тащат кибитки, где укрываются их семьи: там их женщины прядут и шьют, принимают мужей, рожают и растят детей, пока те не возмужают. (…) Их одежда состоит из длинной льняной рубахи и куртки из шкурок диких крыс, сшитых вместе; рубахи грязные, преют на их телах; они переменяют их, только когда разлезается ткань. Колпак или шапка и козьи шкуры, обернутые вокруг их волосатых ног, довершают их одеяние. Их обувь сшита так грубо, что они ходят с трудом и не могут драться в пешем строю; они как будто припаяны к своим уродливым, но неутомимым и быстрым, как молния, конькам. Верхом на коне они проводят всю свою жизнь, держат совет, ведут обмен, пьют и едят и даже спят, склонившись на шею своего скакуна… Их язык туманен, исполнен метафор. У них нет религии, по крайней мере, они не исповедуют никакого культа; их единственная страсть – это золото».

Анализ исторических источников показал, что в текстах Марцеллина правдивые сведения чередуются со слухами и домыслами. Так, большинство исследователей подтверждают существование у гуннов обычая нанесения шрамов. В частности, вот что пишет по этому поводу Бувье‑Ажан: «Нанесение шрамов на лицо практиковалось всеми гуннскими воинами, чтобы запугать противника, а главным образом мирных поселян, подвергавшихся набегам. Часто довольствовались глубоким порезом, оставлявшим уродливый шрам, чем страшнее, тем лучше, но иногда прибегали к более сложной операции: щеку разрезали, а затем сшивали так, чтобы щетина могла прорастать изнутри шрама. Таким образом, война и грабеж были источниками существования гуннов, а запугивание врага являлось осмысленной тактикой, элементами которой становились искусственные шрамы, шлемы с рогами, нарочито варварское одеяние из шкур животных, грубо выделанной кожи и тканей кричащих расцветок. Неизменным атрибутом гуннов была ужасающая вонь, исходившая от них».

Древние хроники так же, как и Марцеллин, сообщают о гуннах следующее: «…они не имеют домов и не обрабатывают земли, а живут в шатрах, уважают старших и в установленное время года собираются, чтобы упорядочивать свои дела». У большинства историков не вызывает сомнения и утверждение об отсутствии у гуннов религии, хотя есть и иные мнения на этот счет. Так, современный российский историк Рафаэль Безертдинов пишет: «Хунны поклонялись Великому духу неба Тэнгри. Они признавали и обожествляли пять стихий, воплощенных в пяти личностях. Это земля, металл, воздух, огонь и вода. Их воплощениями были пять цветов: желтый, синий, красный, белый и черный. Это отразилось и на хуннской музыке, представлявшей собой пентатонику. Сохранению воинской доблести, даже в безнадежном положении, помогала им религия, так тэнгрианство учило не бояться смерти в бою». Интересное заключение по поводу религиозности гуннов делает на примере Аттилы и Бувье‑Ажан: «Аттила, его военачальники и воины не веровали – ни в Бога, ни в черта. Они не понимали смысла ни язычества, ни христианства, ни какой‑либо другой религии, с которой им приходилось сталкиваться. Однако это не мешало им верить в божественные добродетели выдающихся людей или колдунов, равно как и быть очень суеверными, гадать на огне, костях или внутренностях. Но ни Бог, ни боги, ни ангелы с Сатаной не играли для них какой‑либо значимой роли. Аттила не возражал, чтобы другие народы имели своего Бога или своих богов, но считал, что их божества существуют для них и только для них, у гуннов же богов нет».

Ряд фактов, сообщаемых римским историком, трактуется сегодня учеными совершенно иначе. В частности, они считают преувеличением слова Марцеллина о том, что гунны не знали огня и питались сырым мясом. Ведь эти кочевники были скотоводами и вполне могли питаться вареным мясом, кониной и бараниной. Что же касается сырого или «прелого мяса», которое они клали под свои бедра, сидя на лошади, то Марцеллин, по‑видимому, не знал, что таким способом кочевые племена лечили спины коней, натертые седлом. Таким же преувеличением является и утверждение по поводу грубости обуви гуннов, из‑за которой они якобы не могут ходить пешком. Вот что пишет об этом Бувье‑Ажан: «При более тщательном изучении описания гуннов, оставленного Аммианом Марцеллином, можно обратить внимание на важные детали снаряжения. «Козлиные кожи, обмотанные вокруг их волосатых ног», столь удивившие римского всадника, не что иное, как те самые примитивные стремена. Обувь гуннов показалась ему «бесформенной и безразмерной», но это лишь означало, что она не предназначалась для боя в пешем строю, а образовывала защитный и усиливающий элемент стремян, который всегда можно было быстро и легко подогнать по ноге».

Трудно согласиться и с категоричным утверждением римского историка о примитивности жизни гуннов. Его соотечественник, византийский историк Приск Панийский, побывавший в 449 году (по данным А. Н. Бернштама – в 448 году) с посольством во дворце Аттилы, оставил такое описание столицы Гуннской империи: «Переправившись через громадные реки, …мы достигли селения, в котором стоял король Аттила; это селение… было подобно обширнейшему городу; деревянные стены его, как мы заметили, были сделаны из блестящих досок, соединение между которыми было на вид так крепко, что едва‑едва удавалось заметить – и то при старании – стык между ними. Видны были и триклии (столовые древнеримского дома), протянувшиеся на значительное пространство, и портики, раскинутые во всей красоте. Площадь двора опоясывалась громадной оградой: ее величина сама свидетельствовала о дворце. Это и было жилище короля Аттилы, державшего (в своей власти) весь варварский мир; подобное обиталище предпочитал он завоеванным городам». Далее Приск сообщал о том, что «после царского самый отличный был дом Онигисия [23], также с деревянной оградой; но он не был украшен башнями, как двор Аттилы». По другим свидетельствам можно установить, что дворцы Аттилы, королевы‑императрицы Керки и супруги его приближенного Онегеза были отделаны полированными деревянными панно, украшены рельефными резными картинами, скульптурами и живописью, выстланы дорогими коврами и меблированы диванами с подушками. Металлическая посуда была дорогой, блюда – восхитительными, а вина – превосходными. Из этого следует, что гунны вовсе не были крайне примитивными варварами. Они умели строить и украшать жилища не хуже своих цивилизованных соседей – римлян и греков. Конечно, такие дворцовые постройки и предметы роскоши имели лишь сам предводитель гуннов, его дети и знатные лица, но возводились они в разных местах Гуннской империи – в столицах владений акациров и других народов, «занимающих лежащую при Понте землю скифскую».

Немало противоречий и неясностей можно обнаружить и в трактовке учеными основных исторических событий, связанных с созданием родовой гуннской державы. Как уже упоминалось, Л. Н. Гумилев датирует ее возникновение 209 г. до н. э., в то время как большинство историков относит его к III веку до н. э. Вот как описывает это событие современный российский историк И. А. Стучевский, сторонник тюркского происхождения гуннов: «В III в. до н. э. на территории Монголии и Южного Забайкалья возник военный союз хунну, ядро которого составили 24 племени. Хунну, или " сюнну ", что означает "злые рабы", совершали отныне систематические набеги на границы Китая. Особенно усилилось могущество хунну во II в. до н. э., в годы правления " великого вождя" Модэ (206–174 гг.). В 200 г. до н. э. Модэ нанес поражение китайцам и обложил их данью. Однако с конца II в. до н. э. началась для хунну полоса неудач, что и привело к движению хунну на Запад. В 55 г. до н. э. их племенной союз распался; выделились группы северных и южных гуннов, причем северные во главе с Чжи‑Чжи откочевали на Запад. Вскоре они перевалили через горы Тянь‑Шань и утвердили свое господство в степях современного Восточного Казахстана. В этих местах ранее жили ираноязычные аланы. Поэтому появление здесь гуннов привело к новым перемещениям племен. Часть аланов смешалась с гуннами, а часть ушла на запад, в низовья Волги и Дона. В 36 г. н. э. власть гуннов в Восточном Казахстане в ходе борьбы с соседями была сломлена. Некоторые племена ушли через Афганистан в Индию, а основная масса гуннов переместилась на запад, в район обитания аланов и угорских племен. Здесь, на большом пространстве в степях между низовьями Дона, Волги и Аральским морем, гунны, угры и аланы в течение трех веков кочевали, вступая в политические отношения, как мирные, так и военные, с великими державами древности – Ираном и Римской империей».

В течение этих трех веков на огромной евразийской территории то набухало, то растекалось, то клокотало это вселенское варево, в котором смешивались, погибали и возрождались народы, пока однажды котел не взорвался и полчища ненасытных кочевников не ринулись сплошным потоком на европейские земли. Начало этому нашествию было положено в 375 году, когда гунны под предводительством Баламбера (Баламира) разгромили остготское «королевство» Эрманариха и создали, по словам И. А. Стучевского, «новый огромный гуннский союз, распространивший свою власть на территории от Карпат до Кавказа и подчинивший себе многие местные племенные группы и народности». Постепенно они проникали все дальше на запад, а когда в 395 году умер римский император Феодосий I, началось их наступление на Восточную Римскую империю. Оно было организовано в двух направлениях: через Кавказ на Анатолию и через Днепр на Балканы. В том году гунны даже дошли до стен Константинополя и совершили набег на Закавказье и Месопотамию. Так они одним махом захватили всю территорию до самого Дуная. Именно у этой реки теперь стали селиться их главные вожди. Но, по мнению Бувье‑Ажана, каким бы ни было влияние Баламира, гунны при нем не представляли собой единого народа. После его смерти в 400 году к власти пришел его сын Улдуз, который в 409 году продолжил наступление на Византию. Натиск гуннов был столь велик, что византийскому императору пришлось просить Улдуза о перемирии.

В отличие от отца, сменивший его на троне сын Манчуг (Мундзук) сосредоточил свое внимание не столько на завоевательных походах, сколько на объединении под своей властью всех тюркских племен и народов. Такая политика способствовала усилению гуннского союза и подготовила почву для новых набегов на римские земли, которые особенно участились во время правления брата Манчуга – царя Рутилы (Руа, Руиса, Роаса). При нем, по мнению И. А. Стучевского, «от неорганизованных грабительских набегов гунны переходят к крупным завоевательным предприятиям». Благодаря этому, Ругиле удалось захватить богатые римские придунайские провинции. Центром гуннской державы становится Паннония (территория современной Венгрии), а новый восточноримский император Феодосий II обязуется ежегодно платить царю гуннов 350 фунтов золота. Характеризуя гуннское общество того времени, историк пишет: «Успешные войны с римлянами обогащали гуннскую знать. Она живет теперь в роскоши, владеет большим количеством скота, рабов. Деревянные дома знати украшаются внутри коврами и цветными шерстяными тканями. Знатных гуннов, приближенных царя, его вассалов, вождей племен обслуживает многочисленная челядь; обед им подают на золотых и серебряных блюдах. Как все это отличается от того примитивного образа жизни кочевников, о котором столь ярко поведал Аммиан Марцеллин! Впрочем, и в IV в. н. э., и в более древние эпохи гуннское общество не было однородным». Вот как характеризовал это общество Бувье‑Ажан: «С большой долей уверенности можно утверждать, что гуннский народ или народы были разделены на племена, под этим следует понимать родственные сообщества, которые, в свою очередь, делились на хорошо различимые группы и имели примитивную организацию, лишенную единообразия. К основным группам относятся урало‑каспийская, степная, русско‑украинско‑польская и западно‑дунайская. Однако такое определение довольно условно, поскольку племена и родоплеменные сообщества, в теории образующие эти группы, существенно отличались друг от друга… Сколь ни удивительно, однако и социальная иерархия гуннов была предельно упрощенной, примитивной. Несмотря на то, что на дальних восточных, прикаспийских и приазовских землях рабство существовало, гуннские сообщества не могут считаться классическими рабовладельческими. Впрочем, гунны редко брали в плен, предпочитая грабить и убивать, и хотя они могли облагать побежденных данью, это не было собственно рабством. Сами гунны были исключительно свободными людьми и гордились этим. Существовала только военная иерархия, причем постоянно, а не только на время походов – того требовала необходимость нападать и обороняться. Этот военный характер сохранялся даже в дунайских и придунайских районах, несмотря на сравнительно многочисленную гражданскую администрацию. " Суверенные вожди" являлись главнокомандующими, министры были одновременно и военачальниками, вожди племенных союзов возглавляли войска, а их командиры сочетали военные функции с гражданскими».

В 434 году после смерти Ругилы власть в Гуннской империи перешла к его племянникам, сыновьям Манчуга – Аттиле и Бледе. Вместе они правили по разным данным от 10 до 12 лет, пока Бледа внезапно не умер. К обстоятельствам его смерти мы еще вернемся. А пока стоит лишь отметить, что Бледа в этом тандеме был слабым звеном, не способным к управлению государством. Фактическим правителем, при котором гуннский союз племен достиг своего наивысшего могущества, стал Аттила.

 

Наследник гуннской империи

 

Жизненный путь Аттилы – уравнение со многими неизвестными. Взять хотя бы его происхождение. Известно, что он являлся потомком древнего знатного тюркского рода Турды [24], а его отцом был гуннский вождь Манчуг (Муздук), но вот когда и где появился будущий великий завоеватель на свет, можно только догадываться. Чаще всего историки определяли его возраст приблизительно, на основании свидетельств одного из очевидцев – римского историка Приска Панийского. В 448 году он описал Аттилу как человека по внешнему виду низкорослого, «с широкой грудью, с крупной головой и маленькими глазами, с редкой бородой, тронутой сединою». Его старший сын, которого он послал в том же году править среди акацаров, был еще в том юном возрасте, когда не мог обходиться без опекуна – военачальника Онегесия. Все это позволило историкам предположить, что Аттила родился приблизительно в 406 году. Но согласно предположению француза М. Бувье‑Ажана, он появился на свет в начале 395 года. Однако прямых доказательств этому нет, и дату можно считать предположительной.

Имя будущего правителя гуннов говорит о том, что он был родом из тюрков Итиля (Итиль, Атилл). В переводе с тюркского языка оно могло означать «отец‑всадник». Но есть еще одна версия, «национальная», согласно которой имя Аттила – готского или гепидского происхождения и означает «батюшка».

Отсутствуют какие‑либо достоверные сведения и о детских и юношеских годах грозного правителя. Известно лишь, что он рано потерял отца [25] и воспитывался своим дядей Ругилой. Бувье‑Ажан, попытавшийся в своей книге о завоевателе более подробно воссоздать события тех лет, пишет: «Детство Аттилы сильно отличалось от детских лет его отца и дядьев. Те были настоящими кочевниками и появились на свет в кибитках или наспех поставленных шатрах, а не в деревянных теремах. Большая часть конников скакала далеко впереди тяжелых повозок, на которых ехали женщины и дети вместе с добычей и запасами еды – довольно небольшими, поскольку они постоянно пополнялись за счет грабежа. Обоз охранялся с флангов и с тыла, а самые резвые всадники сновали между выдвинувшимся вперед войском и обозом. Все вместе собирались в момент трудных переправ через реки, для чего приходилось сооружать деревянные мосты и плоты, а некоторые повозки становились амфибиями.

Аттила родился во время необычно продолжительной остановки. Конечно, он часто покидал «дворец» и трясся в кибитке, но всегда возвращался домой. Вместе со сверстниками он осваивает борьбу, искусство владения оружием, особенно кинжалом, и стрельбу из лука. Слишком рано он начинает ездить верхом и приобретает характерную черту всех гуннов – кривые ноги. Вопреки легенде, его щеки не покрывали искусственные шрамы: ни один из лично видевших его современников не засвидетельствовал этого, а Проспер Аквитанский вспоминал о безмятежном выражении его лица…

Юный Аттила вел жизнь варварского принца со всеми присущими ей парадоксами. Вероятно, уже в детстве он освоил азы латыни, и вполне возможно, что в период нормализации отношений между Римом и его отцом ему давал уроки учитель латинского языка, живший во дворце».

Правда, юный принц недолго оставался в варварском мире. По сведениям современников, молодые годы он якобы прожил в Италии в качестве заложника, где и приобрел неоценимый опыт, пригодившийся ему позднее во время его многочисленных кровопролитных походов в Европу. Вот как описывает обстоятельства этого «заложничества» Бувье‑Ажан: «Роас предложил наставнику императора [26] и военачальнику Стилихону направить к нему знатного римлянина, способного на месте оценить его политику и возможности честного партнерства. Стилихон согласился и отозвал от двора вестготского короля Атанариха… юного аристократа Аэция и направил его в окружение Роаса. В 405 году, к моменту прибытия, этому весьма даровитому юноше было пятнадцать или шестнадцать лет. Он понравился Роасу, и Роас ему также пришелся по душе. Аэций познакомился с десятилетним Аттилой, который взрослел гораздо быстрее, чем рос. Юноша и ребенок прониклись друг к другу взаимной симпатией. Аэций вызвал некоего образованного уроженца Паннонии, который не только преумножил знания Аттилы в области латыни, но и приобщил его к изучению греческого».

В 408 году, по словам того же Бувье‑Ажана, Роас в ответ предложил Гонорию «в залог дружбы принять при императорском дворе одного из членов своей семьи. Этим представителем королевской семьи и стал 13‑летний Аттила. Далее французский исследователь поясняет: «Часто Аттилу и Аэция называют заложниками, соответственно, Гонория и Роаса. Однако в данном случае смысл этого слова несколько иной.

В обычном понимании заложник – это пленник, которого удерживают, заставляя его близких выполнять те или иные условия. Жизнь его находится под постоянной угрозой в течение всего времени, пока идет торг между сторонами… К Аэцию и Аттиле это никоим образом не относилось. Они были так называемыми " почетными заложниками ", то есть своеобразным залогом дружбы».

Итак, Аттила – при дворе Гонория. Жизнь, которую он видит вокруг теперь, так не похожа на жизнь кочевья: роскошь, пороки, интриги. И, как и следовало ожидать, обладавший острым умом юный кочевник сумел приспособиться к окружавшей его среде хотя бы в силу необходимости. Бувье‑Ажан пишет: «Он одевается на римский манер, заводит друзей, говорит на примитивной, но правильной латыни, занимается греческим. Аттила наблюдает и оценивает общество империи времен упадка, легко усваивает историю Рима и Византии, постигает все надежды и страхи империи в отношении варваров. Он узнает, в чем сила империи и в чем ее слабость. Оставаясь для придворных тайной за семью печатями, он разберется в их устремлениях, менталитете, сомнениях, ожиданиях, тайном соперничестве в борьбе за власть. Из контактов двух императоров и двух дворов и тех поездок в Константинополь, которые он мог совершить, Аттила уяснил, что некоторая «римская» солидарность еще существует, но в политике и нравах правящих кругов господствует восточное влияние».

Будущий повелитель гуннов знал о многом, что могло помочь ему в возможной борьбе с Римской империей. Познакомился с влиятельными людьми, начиная с самого Гонория и заканчивая его министрами и фаворитами, полководцами и дипломатами. Возможно, именно это помогло ему развить собственное врожденное чутье дипломата, о котором говорили все его биографы.

Роас призвал племянника, чтобы приобщить его к управлению страной. У него был старший брат Аттилы – Бледа, человек туповатый и к тому же пьяница. Однако это не мешало дяде нежно его любить. Нет подтверждений ни достаточно распространенному мнению о недоверии в отношениях между племянником и дядей, ни будто бы проявленному Аттилой нетерпению заполучить власть…

Вот что пишет об этом периоде в жизни Аттилы Бувье‑Ажан: «Роас поручает ему ведение пропаганды, т. е. внушение другим гуннским вождям мысли, что он, Роас, – самый главный. Следовало уважать их " независимость ", но при этом убедить их признать Роаса и его преемников – а значит, и самого Аттилу – верховным вождем, кем‑то вроде императора. То маня пряником, то грозя кнутом, рассыпая подарки вперемежку с угрозами, понимая, что, работая на Роаса, он работает на самого себя, Аттила блестяще справляется с поручением».

После смерти дяди, короля Ругилы‑Роаса, Аттила унаследовал власть в огромной империи гуннов вместе со своим братом Бледой.

Надо сказать, что совместное правление в те времена было нередким. При этом функции соправителей