Период борьбы с мятежниками, заговорщиками и японцами (1902–1908)

 

Один тогдашний чиновник, ханец по национальности, высказался в том плане, что радикальные преобразования Цыси несли «выгоду Китаю, но в значительной степени служили подрыву власти маньчжуров». Понятно, что многих маньчжуров беспокоило все происходящее вокруг. Только авторитет Цыси убеждал их вверить судьбу вдовствующей императрице. Сама она искала пути сохранения своей династии, в том числе через провозглашение ее собственного варианта конституционной монархии. Только вот в конечном-то счете именно исключительно маньчжурский престол оказался ее самым слабым местом. Притом что она предприняла неоднократные шаги по ликвидации разделения нации на маньчжуров и ханьцев, своей целью она ставила сохранение китайского престола за маньчжурами. Своим указом она отменила запрет на смешанные браки в 1902 году, но с оговоркой на то, что супруги императора все еще должны подбираться из числа маньчжурок (и монголок). Существовали признаки того, что ей все-таки придется подчиниться неизбежности отказа от одной-единственной национальности у престола, но на протяжении своей жизни она к этой черте не подошла.

Цыси четко осознавала себя маньчжуркой, тем более что маньчжуры составляли в Китае такое национальное меньшинство, что существовал постоянный риск подавления его со стороны многочисленных ханьцев. Своим придворным дамам, которые практически все были маньчжурками, она постоянно говорила: «Мы – маньчжуры». И пусть она не владела маньчжурским языком, этот пробел в своем воспитании возмещала беспрекословным следованием прочим внешним признакам принадлежности к данной национальности: при дворе неукоснительно соблюдались маньчжурские обычаи, все придворные без исключения носили маньчжурскую одежду и прически. Ее дипломаты, представленные главным образом ханьцами, просили разрешения поменять свои маньчжурские халаты на костюмы европейского кроя, но им в ответ поступил отказ. Об их желании избавиться от пресловутой косички даже речи не шло. У Цыси отсутствовало какое-либо предубеждение против ханьцев; на самом деле она беспримерным образом продвигала ханьских чиновников по службе, назначала их на ключевые посты в государстве, раньше предназначавшиеся маньчжурам. К тому же ханьцев совсем не обходили привилегиями, да и их уровень жизни ничем не отличался от уровня жизни маньчжуров. Просто она всеми силами хотела сохранить маньчжурский престол.

Именно по этой причине вдовствующая императрица сопротивлялась допущению ханьских государственных деятелей к своему двору на равных. Боцзюэ Ли Хунчжан при всех его единственных в своем роде отношениях с Цыси и заслугах перед империей не удостоился места в Верховном совете. И впрямь до 1907 года, когда Цыси наконец-то назначила в Верховный совет генерала Юань Шикая и наместника Чжан Чжидуна, там отсутствовали представители ханьской элиты. Несколько раз, в том числе весной 1898 года, когда начинала свои реформы, она подумывала о назначении наместника Чжан Чжидуна в Верховный совет, однако всегда воздерживалась от такого шага, так как боялась утратить престол в пользу этого беспримерно способного мужчины вообще. Своим упорным стремлением к сохранению престола за маньчжурами Цыси удалось подорвать веру в парламентскую монархию и предложить вместо нее народу республиканскую альтернативу.

Тут появился предводитель республиканского движения с оговорками Сунь Ятсен, последовательно выступавший за свержение Маньчжурской династии вооруженным путем. В 1895 году он предпринял безуспешную попытку вооруженного восстания, а в начале нового века организовал серию мятежей. По масштабу они получились весьма мелкими, но Цыси отнеслась к ним с предельной серьезностью. Она упрекала провинциальных руководителей за отсутствие достойной оценки того, что «от тления этих очагов может разгореться большой пожар», и слала им телеграмму за телеграммой с требованием «погасить их; не позволить их распространения».

В тактике республиканцев большая роль принадлежала покушениям на жизнь сановников, и этот факт подтверждается подрывом поезда смертником в 1905 году. Два года спустя местный полицейский начальник в провинции Чжэцзян на востоке Китая некто Сюй Силинь практически в упор застрелил генерал-губернатора провинции маньчжура по имени Эньмин, прибывшего для инспекции полицейского училища. Эньмин считал Силиня близким по духу сторонником реформ, приблизил его к себе и поручил ему воспитание сотрудников правоохранительных органов. В соответствии с традиционным моральным кодексом Силинь должен был почитать своего благодетеля, а он вместо этого его убил только потому, что генерал-губернатор был маньчжуром. Находясь под арестом, Силинь заявил во время допроса, и его слова опубликовали в газетах, что свою цель он видит в том, чтобы «убивать всех маньчжуров до последнего». Убийцу обезглавили. Солдаты, преданные погибшему генерал-губернатору, в качестве жертвоприношения вырвали у него сердце, то есть выполнили древний, наводящий ужас обряд, служащий символом абсолютного отмщения. За десять лет до данного случая убийцу наместника Ма Синьи подвергли точно такому же истязанию.

Убийство генерал-губернатора Эньмина планировалось в рамках мятежа, одним из организаторов которого числилась женщина. В свое время эта революционерка по имени Цю Цзинь училась в Японии, а теперь учила девочек в китайской провинциальной школе. Она считалась красивым и утонченным человеком и одной из первых в Китае возглавила феминистское движение. Отвергая предписанные в ее стране правила поведения женщин, она открыто появлялась в обществе в мужском платье и носила с собой трость. Она начала издавать газету феминистской направленности и выступала с публичными речами, встречаемыми рукоплесканиями, «напоминающими сотни весенних гроз», как писали восхищавшиеся этой женщиной репортеры. Ее привлекало насилие, она попыталась изготавливать взрывные устройства для мятежников и при изготовлении одного из них получила увечье обеих рук. Цю Цзинь арестовали и прилюдно казнили – но сделали это до восхода солнца.

Если бы нечто подобное случилось всего лишь на несколько лет раньше, средний китаец и бровью не повел. Внесудебные расправы над взявшими в руки оружие мятежниками воспринимались народом как должное возмездие. Однако теперь представители прессы на эту казнь откликнулись валом осуждений властей. Газетчики разразились предположениями о том, что оружие, обнаруженное в доме Цю Цзинь, ей подкинули сыщики, а ее признание вины, ставшее достоянием публики, сфабриковали прокуроры. На страницах даже отличавшихся умеренностью газет появились заявления о полной невиновности бывшей учительницы и о том, что она стала жертвой мести со стороны представителей местных реакционных сил. Ей посвящали многочисленные хвалебные очерки, приписывали красивые стихи и вообще представляли героиней своего народа. В этом образе она и дошла в памяти народа до наших дней. Ее соратник, упомянутый выше полицейский начальник, тоже пользовался практически безграничным сочувствием газетчиков. В прессе задавался вопрос, как случилось, что у него вырезали сердце, ведь подобные зверские методы приведения приговора в исполнение находились вне закона, а пытки в ходе дознания запрещались. Сообщество газетчиков разминало мышцы и занималось формированием общественного мнения: они назвали и осудили чиновников, причастных к делу Цю Цзинь, и на них обрушилась ненависть читателей. Когда кого-то из них переводили в другие районы страны, местные власти отказывались принять их на службу. Уездный воевода, приговоривший Цю Цзинь к смертной казни, не вынес всеобщего осуждения и удавился.

С обретением влияния и доверия масс пресса превратилась в страшную силу, особенно с точки зрения надзора за деятельностью правительства. Цыси даже не пыталась ее обуздать, невзирая на откровенную настроенность этой прессы на свержение маньчжуров (в ней, например, не появилось ни слова сочувствия к застреленному маньчжуру генерал-губернатору). Тем не менее на насилие революционеров вдовствующая императрица ответила с крайней жестокостью. С получением подробного отчета о случае с Цю Цзинь, из которого безошибочно просматривалась ее роль как вожака мятежников, Цыси одобрила принятые меры и продолжила жестко подавлять любые попытки баламутить народ. Так она действовала до конца своих дней, и в газете «Нью-Йорк таймс» за 1908 год появилась такая реляция: «Опасаться крупных беспорядков в Китае не приходится. В этой стране спокойно как никогда с 1900 года». Но все-таки республиканские настроения никуда не уходили, и их носители ждали момента, когда вдовствующей императрицы не станет.

Отбиваясь от республиканцев одной рукой, Цыси второй рукой боролась с Диким Лисом Каном. Провалив заговор с целью ее убийства в 1898 году, Кан бежал в Японию. Пойдя на уступки настойчивым требованиям со стороны цинского правительства, и прежде всего наместника Чжан Чжидуна, которого японцы готовили для себя, власти в Токио очень скоро попросили Дикого Лиса уехать куда-нибудь еще. Причем этого персонажа японцы совсем одного на произвол судьбы не оставили. Из Японии Кан Ювэй отправился путешествовать по миру в сопровождении сотрудника японской разведки по имени Наканиси Сигетаро, владевшего китайским языком, который он выучил в школе разведчиков Японии, где готовили специалистов по Китаю. Он взял на себя обязанности переводчика и телохранителя Кана, а также поддерживал связь с Токио. В Японии Кан Ювэй оставил своего ученика и соратника Лян Цичао, который выполнял там поручения своего наставника. За океаном Кан продолжил заниматься восстановлением императора Гуансюя на китайском престоле. Как раз этого добивались и в Японии, так как для них проще всего было контролировать Китай через него. Таким образом, Дикий Лис действовал с оглядкой на Японию, если только полностью не представлял интересы этой страны.

Теперь Дикий Лис Кан организовывал постоянные попытки покушения на жизнь Цыси, и группы наемных убийц потянулись через море из Японии в Пекин. Одного из заговорщиков звали Шэнь Цзинь, и его наняли для совершения покушения на вдовствующую императрицу в 1900 году вместе с шайкой пиратов. Но тогда его предприятие полностью провалилось, и он пустился в бега. В 1903 году Шэнь Цзинь прибыл в столицу Китая, чтобы попытаться снова, для чего завел друзей среди полицейских чинов и влиятельных евнухов. Известия о готовящемся покушении дошли до сторонников Цыси, и Шэнь Цзиня схватили.

В опубликованном указе его обвинили в причастности к вооруженному мятежу и приговорили к немедленной казни. Так как день рождения императора Гуансюя наступал меньше чем через месяц, а цинским обычаем предписывалось, чтобы за месяц до дня рождения императора никаких публичных казней не проводилось, то в данном указе упоминалось приведение смертного приговора в тюрьме министерства наказаний через побитие палками бастинадо. Такой средневековый метод казни, которым предусматривалось избиение приговоренного преступника до смерти, обычно предназначался для проштрафившихся евнухов за толстыми воротами и стенами Запретного города. И в государственных тюрьмах отсутствовало необходимое имущество или опытные палачи. Длинные деревянные шесты надо было специально подготовить, и неопытным палачам потребовалось длительное время, чтобы выбить жизнь из Шэнь Цзиня – мужчины крупного и крепкого телосложения. Об этом трагическом факте стало известно газетчикам, а ужасные подробности вызвали возмущение у читателей, особенно у европейцев. Автор заметки в выходившей на английском языке газете «Вестник Северного Китая» назвал эту казнь «чудовищным извращением даже для китайского правосудия» и прямо осудил Цыси: «Только она, чье слово служит законом, могла осмелиться на такое преступление». Дипломаты британского посольства бойкотировали прием, устроенный вдовствующей императрицей той осенью[51].

Цыси издала указ о наказании Шэнь Цзиня, не задумываясь о последствиях, можно сказать, просто по привычке, сложившейся за многие годы, когда приходилось наказывать евнухов. Теперь она признала, что такое жестокое наказание в современные времена применять нельзя, и она исправила свою ошибку. Положениями подвергнутого реформе права теперь в Китае запрещалось применение палок бастинадо, и вдовствующая императрица принародно заявила о своем отвращении (тунхэн) к пыткам, в том числе побоям палками. На следующий год в июне 1904 года она амнистировала всех узников, осужденных за участие в заговоре Дикого Лиса Кана 1898-го и военного мятежа 1900 года. Узников тюрем выпустили на свободу, а ссыльным разрешили вернуться домой. Число политических преступников сократили до трех человек. Все они находились в бегах: Дикий Лис Кан, Лян Цичао и Сунь Ятсен. Поговаривали по поводу помилования Лян Цичао.

 

Вдовствующая императрица приняла меры по усилению своей охраны, а за местами, часто посещаемыми евнухами, установили тщательное наблюдение. В ноябре 1904 года Дикий Лис Кан отправил из Японии в Китай группу высококвалифицированных наемных убийц, в состав которой входил подрывник Ло. (Он к тому же владел ремеслом гипноза, который, можно предположить, тоже собирался применить.) Их план состоял в минировании мест, часто посещаемых Цыси, а в идеальном варианте – паровозика, на котором она ездила из Запретного города в Летний дворец и обратно. Так как единственным человеком на этом поезде, нанятым из числа работников, живших за пределами дворца, числился машинист паровоза, они попытались пристроить на это место своего подрывника. Но пока Ло совершенствовал свой фугас, для чего требовалось посещение Японии, в июле 1905 года его схватили на побережье и прямо на месте казнили. Это происшествие удалось скрыть от общественности. Цыси узнала об уничтожении без лишнего шума диверсанта, готовившего покушение на ее жизнь, и это было легче сделать в провинциях, где газетчики пользовались меньшей свободой для ведения расследований, чем в столице. Дикий Лис помог ей скрыть данный факт, так как он сам не хотел огласки готовившегося им покушения.

 

Гибель подрывника Ло заметно сказалась на сроках реализации планов Дикого Лиса. Однако остатки его группы продолжили выполнение поставленной задачи под руководством его старого друга и телохранителя по совместительству Тэцзюня. Летом 1906 года Тэцзюня с одним соратником-заговорщиком арестовали. Он сразу же признался в том, что находился в Пекине по приказу Кана, чтобы совершить покушение на жизнь Цыси. Парочку преступников не стали отправлять в министерство наказаний, как требовалось согласно норме судебного производства. Тогда сведения о них стали бы достоянием публики, тем более представителей прессы. Их поместили в казарму гарнизона генерала Юань Шикая в Тяньцзине, где преступников можно было отдать под суд военного трибунала подальше от глаз представителей общественности. Цыси боялась того, что в случае публичного рассмотрения их дела преступники просто начнут оправдывать себя тем, что они действовали по поручению своего императора.

В Тяньцзине этих двух арестантов препроводили в разные казармы. По сообщению очевидца, в кандалы их не заковывали и не пытали. В заточении с ними обращались как с высокопоставленными лицами, камеры украсили глазетом, а узников снабжали роскошными блюдами. Тэцзюнь, прекрасно выглядевший мужчина за сорок, носил одежду по европейской моде: белый костюм с белой шляпой в тон. В летнюю жару он изнемогал от зноя, и руководство гарнизона пригласило портного, который за ночь изготовил для Тэцзюня смену одежды. Дежурный офицер спросил его, какого качества материал тот предпочел бы для верхней одежды. Узник назвал сорт дорогого шелка, лицевая сторона которого была черной и блестящей, а оборотная – коричневой и матовой.

Китайцы придерживались традиции к людям перед казнью проявлять особое благосклонное отношение. Накануне казни им обычно предлагалось щедрое угощение. На плахе, как отмечал Альгернон Фриман-Митфорд (дед сестер Митфорд), когда сам жил в Пекине: «Китайские чиновники, каждый в отдельности и все вместе, проявляли чудеса доброты к приговоренным на смерть людям. Они давали им покурить из своих трубок, чай и вино; даже окаянного убийцу, сопротивляющегося конвоирам и пытающегося драться с ними, несмотря на все провокации, терпеливо уговаривали «успокойся, угомонись же, наконец»… Особенно меня поражала предельная терпимость к уголовникам со стороны конвоиров». Тэцзюнь прекрасно знал, что такое доброе отношение к нему означало скорую казнь. Но он продолжал балагурить и шутить, скрывая любые признаки предчувствия беды. Приговор на смертную казнь поступил 1 сентября в виде зашифрованной телеграммы от генерала Юань Шикая, который уехал в Пекин сразу после допроса своих узников. По телеграфу передали начальнику гарнизона приказ казнить задержанного и через час доложить об исполнении опять же по телеграфу. В случае с Тэцзюнем председатель трибунала показал осужденному телеграмму и предложил выбрать способ прощания с жизнью. Тэцзюнь попросил яд и погиб в муках. Его похоронили неподалеку в общей безымянной могиле для казненных преступников. В казармах объявили, чтобы на все вопросы их обитатели отвечали по поводу его смерти, будто он скончался из-за внезапно развившейся болезни.

По иронии судьбы в тот же самый день Цыси объявила о своем намерении учредить в Китае конституционную монархию. Генерал Юань Шикай отправился в Пекин помогать в составлении соответствующего манифеста, и за его приказом казнить заговорщиков последовало несколько аудиенций у вдовствующей императрицы. Сомнений в том, что именно Цыси дала ему полномочия на смертный приговор, практически не остается.

Сообщение о казни Тэцзюня появилось всего лишь в одной газете и привлекло совсем мало внимания. Как и в случае с подрывником, собственный хозяин Тэцзюня Дикий Лис Кан пожелал сохранить все дело в тайне точно так же, как и генерал Юань Шикай с Цыси. Разница заключалась в том, что Тэцзюнь предпочел самостоятельно свести счеты с жизнью. Его покладистость объясняется тем, что он фактически пересмотрел свои воззрения на порученное ему преступление. В письме Кану, отправленном еще до его ареста, он попросил Дикого Лиса не заставлять его выполнять порученное задание. Он написал, что от покушения следует отказаться и вместо этого оказать помощь Цыси в проведении ее реформ. За день до своего задержания он написал друзьям следующее: «Не предпринимайте никаких действий… впредь используйте мирные средства…» Однако отсрочки для приведения приговора в исполнение ему не предоставили. Возможно, он не согласился на сотрудничество с властями и отказался предать остальных заговорщиков? Или, быть может, Цыси не пожелала рисковать?

Хотя она не страдала излишней подозрительностью. Путь, которым она следовала между дворцами, оставался прежним. Одним снежным днем, когда Цыси несли в паланкине из Летнего дворца в Запретный город, один из носильщиков поскользнулся и уронил вдовствующую императрицу на землю. Осведомленное о слухах по поводу готовящегося покушения, ее окружение погрузилось в панику, испугавшись, что настал решающий момент некоего коварного заговора. «Посмотрите, жива ли она», – закричали напуганные придворные дамы, и ее фрейлина Дэлин бросилась к носилкам. Она нашла Цыси «сидящей в паланкине и спокойно отдававшей распоряжения главному евнуху не наказывать виновного в происшествии носильщика, ведь его не в чем было упрекнуть, так как камни мостовой намокли и идти по ним было чрезвычайно скользко[52]. Свидетельств того, что Цыси когда-нибудь наказывала кого бы то ни было по подозрению в причастности к заговору с целью покушения на ее жизнь, отыскать не удалось.

 

Самое большое недоверие Цыси питала к Японии, где прижились ее враги-заговорщики. Ее страхи усилились после 1905 года, когда Япония вышла победительницей в войне с Россией.

Во время «боксерского восстания» русские в 1900 году оккупировали часть территории Маньчжурии под тем предлогом, что чернь позволила себе нападения на русских людей, живших там. По словам русского политика и дипломата графа С.Ю. Витте, «однажды, когда известия о восстании ихэтуаней поступили к нам в столицу, военный министр А.Н. Куропаткин зашел ко мне в кабинет в Министерстве финансов пообщаться. Он светился от удовольствия». И Алексей Николаевич в беседе напрямик сказал графу: «Я очень рад. Теперь у нас появится оправдание для захвата Маньчжурии». После подписания «Боксерского протокола» иностранные войска вывели из Китая, но русские отказались покинуть Маньчжурию, которую граф С.Ю. Витте назвал «коварной». Японцы сами давно зарились на эту территорию и пошли за нее войной на Россию. Во время этой войны, которая велась на китайской земле двумя зарубежными державами, Цыси объявила Китай нейтральной стороной. Такая позиция выглядела оскорбительной, но альтернативы у нее не было. Она молилась за минимальный ущерб ее империи в своей частной молельне, куда ходила по потайной лестнице, находящейся за ее кроватью. Когда японцы победили в этой войне, у многих китайцев возникло чувство гордости, как будто это они одержали верх, а не войска Японии. «Небольшое» азиатское государство нанесло поражение крупной европейской державе и опровергло предположение о европейском преимуществе над азиатами и о том, что белая раса превосходит желтую. Японию превозносили до невиданных высот. Но для Цыси японская победа только усилила угрозу того, что, убедившись в своей надежности и мощи, японцы в скором времени обратят свой хищный взор на Китай. Такое ощущение приближающейся опасности послужило для нее новым стимулом для преобразования своего государства в конституционную монархию, и окончательное решение у вдовствующей императрицы созрело как раз после японского военного триумфа 1905 года. Она надеялась на то, что население Поднебесной проявит больше патриотизма в качестве граждан.

Ее дурные предчувствия по поводу Японии выглядели вполне обоснованными. Японцы без промедления предприняли серию дипломатических шагов, чтобы заручиться молчаливым согласием мировых держав в отношении их замыслов в Китае, а также заключили сделки с британцами, французами и даже с русскими. Японские дипломаты активизировали свою пропагандистскую деятельность в среде китайских чиновников, а также владельцев и издателей газет, навязывая им концепцию объединения двух азиатских стран – Японии и Китая – в полноценный «союз». Многие китайцы воспринимали такое предложение благосклонно даже притом, что главенство в таком союзе принадлежало бы Японии, если не по форме, то по существу. Посетившие Японию китайцы находились под глубоким впечатлением от увиденного там: «японская ухоженность улиц, благополучие народа, честность купцов и соблюдение норм морали обычным человеком». К тому же европейские дипломаты прекрасно знали о том, что японцы ежегодно тратят на поиск среди китайцев полезных людей от 6 до 8 миллионов немецких марок, преследуя «высшую свою цель по продвижению идеи переезда императора Японии в Пекин», хотя бы условного. Японцы самонадеянно задавались риторическим вопросом: «Почему 50 миллионов японцев не могут сделать [с китайцами] того, что получилось у 8 миллионов маньчжуров?»

Цыси не собиралась уступать Токио господство над своей империей. Не питала она и иллюзий по поводу того, что при японском господстве в Китае станет лучше. В Корее, находившейся под «протекторатом» Японии после поражения Китая в 1894–1895 годах, японцы установили жестокое управление. В то время, когда китайские газетчики пользовались неограниченной свободой слова, корейская пресса подвергалась строгой цензуре, искоренявшей любые намеки на антияпонские настроения. Искреннего редактора Ян Ги Така, работавшего в принадлежащей британцам редакции газеты на корейском языке, арестовали и поместили в тюремную камеру, «настолько переполненную узниками, что он не мог даже прилечь, а потолок был слишком низким, чтобы как следует распрямиться». Через считаные недели он так похудел, что стал похожим на скелет. Британский генеральный консул в Корее Генри Кокбёрн, увидев его, испытал настоящий шок и отправился выразить свой протест одному высокопоставленному японскому чиновнику. Этот чиновник сохранил полное спокойствие и сказал

Г. Кокбёрну, что если он «будет настаивать на обсуждении такого мелкого, постороннего вопроса, то придется сделать вывод о том, что [им] движет враждебное желание возвести препятствия на японском пути». Возмущенный данным происшествием и потрясенный тем, что англичане игнорируют жестокость японского правления, Г. Кокбёрн подал в отставку и закончил свою многообещающую карьеру дипломата.

Цыси воздерживалась от бессознательного предпочтения желтых японцев в ущерб белым европейцам. К цвету кожи народов она относилась спокойно, а расовые предрассудки ее не занимали. Среди ее заморских друзей можно было назвать американок Сару Конгер и Катарину Карл, американскую китаянку-полукровку Луизу Пирсон, а также жену японского посла Утиду Косаи.

При всей настороженности вдовствующей императрицы в отношении Японии она не бросилась в объятия какой-либо другой державы, как этого вполне можно было ожидать. Ее правительство отказалось от услуг любых заморских советников при престоле, хотя в министерствах и провинциях служило немало японских и западных специалистов. В 1906 году немецкий кайзер Вильгельм II через убывающего на родину китайского посла передал ей послание с предложением о формировании «Entente Cordiale (сердечного согласия – партнерских отношений между странами), которое послужит гарантом неприкосновенности наиболее важных территорий Китая» в случае японского вторжения. Цыси на это предложение промолчала. Испытав на себе вероломство русских, она не питала ни малейших иллюзий по поводу подобных гарантий. К кайзеру она тоже не испытывала доверия, ведь именно он, в конце-то концов, направлял притязания Запада к ее империи. Выражение озабоченности кайзера само по себе представлялось ей оскорбительным, так как именно он назвал японско-китайский союз «желтой угрозой». В скором времени Вильгельм II заявит журналисту «Нью-Йорк таймс» следующее: «Контроль Китая со стороны Японии сам по себе… представляется остро и открыто враждебным цивилизации белого человека. Он грозит самыми большими несчастьями. Будущее человечества принадлежит белой расе; оно не может принадлежать народам с желтым, черным или оливковым цветом кожи. Оно принадлежит человеку со светлыми волосами…»[53]

Молчание Цыси смутило и обозлило кайзера: «Вот уже прошел год. Но ничего сделано не было. Пора начинать работать незамедлительно! Без малейшего промедления! Поторопитесь! Я объяснил им все год назад. Похоже, время для них – совсем не деньги». И еще: «Китайцы медлят. Они все откладывают на потом, а потом опять откладывают до лучших времен.» Немецкий кайзер попытался привлечь американцев к воплощению в жизнь его плана, а в Америке Цыси видела единственную страну мира, на которую еще можно было возлагать пусть даже небольшие надежды. В конце 1907 года до нее дошло два ободряющих известия. Американцы возвращали остающуюся часть «боксерской контрибуции» и направляли в зону Тихого океана свой крупный флот. Видя подтверждение дружественного отношения США к Китаю и явные намерения Вашингтона обуздать Токио в его притязаниях, Цыси приняла решение отправить в Америку своего эмиссара для изучения возможностей налаживания более тесных связей, а также передать благодарность за возврат причитавшейся контрибуции. Этому эмиссару потом предстояло посетить Германию и другие европейские страны. Однако с возвращением контрибуции произошла заминка, и отправку эмиссара отложили на год. Тот факт, что Цыси воздержалась от указаний своему послу в Вашингтоне обсудить предложенный кайзером Entente, а также отправки специального эмиссара с таким же самым заданием, служит основанием для предположения, что вдовствующая императрица не видела в нем практического смысла. Американцы не стали бы воевать с японцами на стороне Китая; скорее они пожертвовали бы интересами ее империи ради своей собственной корысти. На самом деле прошло совсем немного времени, и американцы тоже заключили с японцами сделку – соглашение Рута – Такахиры, по условиям которого американцы уступили японцам господство в Южной Маньчжурии в обмен на согласие Токио на оккупацию США Гавайев и Филиппин[54].

Летом 1907 года японцы полностью аннексировали Корею. Корейского короля принудили к отречению от престола в пользу своего сына: он не проявлял должного послушания своему японскому «советнику», в роли которого выступал не кто иной, как бывший премьер-министр Японии Ито Хиробуми. Новым договором между Кореей и Японией предусматривалось назначение Ито Хиробуми генеральным резидентом, без согласования с которым корейский король не имел права принимать какие-либо решения. Два года спустя корейский националист совершил покушение на Ито, и автор заметки в газете «Нью-Йорк таймс» после его гибели объяснил это убийство тем, что «он заслужил ненависть местного населения жестоким стилем правления». Теперь своим возведением в должность фактического правителя Кореи Ито только напомнил Цыси о том, что в 1898 году этот «влиятельнейший деятель, обеспечивший достижение Японией статуса мировой державы», вплотную приближался к установлению полного контроля над императором Гуансюем и что Китаю грозила участь Кореи. К тому же теперь, когда Корея фактически стала территорией Японии, японцы вышли на границу с Китаем, и их армия могла спокойно ее перейти по первому приказу своего командования.

В сложившейся ситуации Цыси приняла решительные меры по освобождению своего двора от потенциальных японских лазутчиков. Своей главной целью вдовствующая императрица выбрала армейского офицера по имени Цэнь Чуньсюань, сопровождавшего двор во время его бегства в 1900 году из Пекина. Цыси была признательна ему и всегда с радостью его принимала. Позже всплыл, однако, тот факт, что Цэнь Чуньсюань, армия которого находилась далеко от столицы, поспешил на помощь двору вопреки приказу своего начальника; и что поступил он так по распоряжению Дикого Лиса Кана, с которым поддерживал тайную связь, чтобы обеспечить охрану императора Гуансюя. Она к тому же узнала, что Цэнь Чуньсюань в Шанхае встречался с соратником Кана Лян Цичао, который специально приезжал туда из Японии. Участие в этой тайной встрече планировал принять сам Кан. Цыси предоставила Цэнь Чуньсюаню «отпуск по состоянию здоровья». Вдобавок она перевела его близкого приятеля, члена Верховного совета Линь Шаоняня из Пекина губернатором в провинцию Хэнань. Находясь в Шанхае в «отпуске по состоянию здоровья», Цэнь Чуньсю-ань продолжил встречаться с японскими политиками, в том числе с будущим премьер-министром Японии Инукаи Цуе-си, возглавлявшим свою страну по время вторжения в Маньчжурию в 1931 году, а пока числившимся наиболее активным сторонником Дикого Лиса Кана и Сунь Ятсена.

Цыси провела реорганизацию Верховного совета и назначила трех новых советников, которые, как она считала, не станут японскими подпевалами. Одним из них был генерал Юань Шикай, которого Цыси назначила возглавлять внешнеполитическое ведомство даже притом, что иностранцы считали его «наименее подходящим для такой службы представителем китайской знати». Этот генерал считался большим поклонником Японии, и он распорядился, чтобы все новые чиновники, поступавшие в его подчинение, перед назначением на должности три месяца проводили в поездке по этой стране. При этом он к тому же проявлял твердость и коварство в отношениях с японцами, а также давно и пристально следил за их честолюбивыми поползновениями против Китая. Таким образом, он очень раздражал власти в Токио, а Дикий Лис Кан объявил его вторым по важности объектом для покушения после Цыси[55].

Вторым новым великим советником был наместник Чжан Чжидун, тоже восхищавшийся достижениями Японии. Несмотря на заигрывание с Токио в 1900 году, Цыси верила в его преданность делу независимого Китая и его сильный характер, из-за которого он не мог служить чьей-то марионеткой. Его неподкупность к тому же служила гарантией того, что он не позволит себе опуститься до взяток.

Третьим новым верховным советником назначили сына давнего соратника вдовствующей императрицы великого князя Цюня Цзайфэна. На самом деле Цыси сватала его в качестве своего преемника. Когда в соответствии с «Боксерским протоколом» потребовалось, чтобы китайского великого князя прислали к немецкому двору приносить извинения за убийство барона фон Кеттелера, для выполнения данной миссии выбрали восемнадцатилетнего Цзайфэна. Он справился со сложной задачей неплохо и проявил большое достоинство, когда передавал извинения Китая, отвергнув требование Берлина от него и его свиты выполнить ритуал коутоу перед кайзером. Такое требование в Берлине позже отозвали. После его возвращения в Пекин Цыси устроила его брак с дочерью Жунлу, считавшегося одним из ближайших соратников вдовствующей императрицы[56]. Она предоставила Цзайфэну максимальные возможности для участия во внешней политике Поднебесной, каждый раз отправляла его представлять свое правительство на публичных мероприятиях с участием иностранцев. Он знал дипломатический корпус и миссионеров лучше подавляющего большинства китайцев. Иностранцам Цзайфэн нравился, он легко находил с ними общий язык. Цыси ему доверяла и считала надежным мандарином, который никогда не пойдет на сотрудничество с японцами. И он ее не подвел. Впоследствии, когда Цыси скончалась и его сын Пуи стал императором, Цзайфэн пришел к власти в качестве регента, он устоял перед всеми подходами японцев[57]. После восхождения его сына на престол японского марионеточного государства в Маньчжурии под названием Маньчжоу-Го Цзайфэн навестил его всего лишь раз за все 14 лет существования Маньчжоу-Го. Он провел там один месяц и держался подальше от политики. (Цзайфэн умер в 1951 году.)

 

* * *

 

Одним из ключевых агентов Японии при дворе китайского императора считался великий князь Су, относившийся к потомкам правящей семьи Айсин-Гёро. В то время ему было под сорок лет, и он числился самым прояпонски настроенным представителем знати, а также сторонником императора Гуансюя. В своем поместье он открыл школу для собственных дочерей и остальных женщин родственников, а занятия с ними проводил японец. Так как этот великий князь зарекомендовал себя человеком талантливым, располагавшим широким кругозором, Цыси назначила его начальником полиции. Советником при управлении полиции служил японец Кавасима Нанива, который продемонстрировал достойную сноровку в организации поддержания правопорядка в столице на протяжении оккупации ее иноземными войсками после подавления «боксерского восстания». Двое этих мужчин крепко сдружились, и Кавасима взял в свою семью одну из дочерей великого князя Су. Эта девочка выросла в Японии, а во время вторжения на территорию Китая в годы Второй мировой войны она проявила себя как блистательный сотрудник японской разведки, за что удостоилась прозвища Сокровище Востока. После той войны ее казнили по обвинению в измене.

Великий князь фанатично служил японскому делу порабощения Китая, и это его дело с не меньшим рвением продолжит дочь. В тот момент, однако, он затаился. В 1903 году Цыси предупредили о его истиной натуре. Разоблачение устроил придворный художник Цин Гуань (сегодня среди национальных сокровищ числятся его панорамное изображение Летнего дворца и свадьбы императора Гуансюя). Страстно преданный Цыси, этот художник проявил чудеса изобретательности при поимке наемного убийцы Шэнь Цзиня. Потом он написал Цыси тайное донесение, в котором сообщил ей о том, что арест заговорщика удался только потому, что в это дело не посвятили никого из окружения великого князя Су. Цыси призвала великого князя к ответу, а тот в свое оправдание лишь мямлил что-то невразумительное. Она сместила его с должности начальника полиции под тем предлогом, что обязанности стали ему в тягост