Начало освоения Запада первыми китайцами (1861–1871)

На пути к современности Цыси в лице великого князя Гуна располагала близким по духу человеком, искренним советником и надежным управляющим делами. Свои решения она формулировала с помощью этого великого князя, и он же затем воплощал их в жизнь. Желтой шелковой ширмы между ними практически не существовало.

Без такого человека за пределами тесной женской половины двора Цыси вряд ли удалось бы править с должной отдачей. Она демонстрировала великому князю свою высокую оценку его заслуг непревзойденными почестями. К тому же, что самое главное, она освободила его от необходимости простираться ниц перед ней. Императорским указом, изданным от имени сына сразу после ее фактического прихода к власти, отдельной статьей великому князю Гуну, а также великому князю Цюню и еще троим дядьям малолетнего императора предоставлялась привилегия во время будничных совещаний не вставать на колени и не исполнять ритуал коутоу. Великому князю Гуну при этом повезло больше всех, так как он виделся с Цыси каждый божий день. В конечном счете ее как-то осенило, что ей следует отменить такую привилегию. Она осознала, что без строгого следования этикету великий князь Гун вел себя с ней чересчур расслабленно и обходился покровительственно, приравнивая ее ко всем остальным женщинам, тем более она была еще молода – не больше тридцати лет от роду. Его поведение какое-то время раздражало и злило ее, пока однажды в 1865 году ее терпение не лопнуло и она в великом волнении не выставила его за дверь. И тут же от руки написала указ, обвинив его в «чрезмерном завышении самомнения», в том, что он «ходит гоголем и держится высокомерно», а также просто «возомнил о себе невесть что». То был один из немногих указов, написанный Цыси ее собственной рукой. К тому времени она еще не отточила свой почерк, а составленный ею текст грешил многочисленными ошибками в использовании слов. То, что она отбросила всякую осторожность и обнажила свои слабые стороны (отсутствие системного образования, значившего так много для представителей знати), служит показателем степени ее возмущения.

Как это часто бывает между людьми, связанными неразрывными узами, вслед за бурей размолвки наступило затишье примирения. Роль посредников сыграли сановники. Цыси успокоилась. Великий князь Гун принес извинения, простершись у ее ног (остававшихся по другую сторону желтой шелковой ширмы), рыдая и обещая вести себя в рамках придворных приличий. Добившись своей цели, Цыси отменила предыдущий указ и восстановила великого князя Гуна во всем его прежнем величии. Однако она окончательно лишила его звания высшего советника, хотя продолжала использовать в данном качестве. К тому же потребовала от него, чтобы он вел себя почтительно при дворе и покончил с высокомерием. С этого момента смирившийся великий князь Гун взял себя в руки и в ее присутствии вставал на колени для исполнения ритуала коутоу. Данный эпизод послужил предупреждением остальным вельможам из окружения Цыси об опасности проявления покровительственного отношения к ней. Она доказала свое превосходство. Все они теперь должны были простираться перед ней.

Ее деловые отношения с великим князем Гуном оставались самыми тесными. Получается так, что они становились еще теснее, ведь «товарищами по борьбе» обоих заставило стать сопротивление их усилиям по выводу империи на современные рельсы развития со стороны реакционной части двора.

Один из показательных примеров связан с формированием первого современного образовательного учреждения под названием Тунвэньгуань – школы иностранных языков. Ее открыли в 1862 году, то есть вскоре после наступления эры правления Цыси, чтобы готовить переводчиков. В то время особого недовольства она не вызывала. В конце-то концов, властям Китая надо было налаживать отношения с иностранцами. Эта школа располагалась в живописном особняке, где на занятия учеников созывал колокол с башни, стоящей среди финиковых пальм, а также зарослей сирени и голоцветкового жасмина. Когда в 1865 году по совету великого князя Гуна Цыси приняла решение о преобразовании ее в полноценное высшее учебное заведение с преподаванием научных предметов, оппозиция пришла в ярость. На протяжении 2 тысяч лет единственным достойным для изучения предметом считалась только классическая литература. Цыси отстаивала свое решение предназначением этого учебного заведения «по заимствованию европейских методов ради подтверждения правильности китайских представлений», а «не замены учений наших священных мудрецов». Однако успокоить чиновников, поднявшихся до своих нынешних постов через усвоение конфуцианской классики, у нее не получилось, и они обвинили руководство внешнеполитического ведомства и великого князя Гуна в «прислуживании заморским бесам». На стенах города появились оскорбительные для великого князя надписи.

Одной из причин негодования реакционеры называли то, что в этом учебном заведении «учителями» должны были служить иностранцы. По традиции учителя в Китае считали самой почитаемой личностью, наставником на всю жизнь, который призван передавать ученику наряду со знаниями мудрость, и его полагалось уважать наравне с отцом. (Убийство учителя причислялось к отцеубийству, которое в одном ряду с изменой империи наказывалось смертью от тысячи порезов.) В честь усопших наставников императоры и великие князья в своих домах сооружали специальные алтари. Самым ярым противником по данному вопросу выступал пользовавшийся большим уважением монгольский ученый Ворен, назначенный наставником сына Цыси императора Тунчжи. Он написал Цыси послание, в котором утверждал, будто европейцам нельзя предоставлять такое высокое положение в обществе, ведь они считались врагами, «вторгшимися в пределы нашей страны, представляли угрозу существованию нашей династии, спалили наши дворцы и убивали наших людей». И он сделал такой вывод: «Сегодня мы раскрываем их тайны, чтобы победить в предстоящей войне. И как же им верить? Ведь они могут злонамеренно обхитрить нас через передачу ложных знаний».

Давая зарвавшимся раскольникам отпор в самых резких выражениях, в обращении с Вореном Цыси проявляла мягкость, то есть просто предлагала ему подыскать китайских  учителей для преподавания научных предметов. Тут монгольский наставник оказался в затруднительном положении и был вынужден признаться в том, что ему некого предложить. Цыси попросила его продолжить поиски подходящих кандидатур и не стесняться, если у него появятся предложения по поводу решения проблем их страны. Наставник, выбранный для обучения императора за свои глубокие знания конфуцианских устоев, свято верил в справедливость собственных доводов, но чувствовал беспомощность и смятение, столкнувшись с действительностью. Однажды он разрыдался прямо во время занятия с девятилетним императором, и тот, никогда не видевший пожилого учителя плачущим, испугался и пришел в замешательство. Спустя несколько дней наставник упал в обморок, когда пытался взобраться на коня. Сославшись на недомогание, он попросил об отставке. Цыси отказалась принять его отставку, но предоставила ему бессрочный отпуск по болезни. Ворен оставил после себя при дворе многочисленных сочувствующих, в числе которых можно назвать его коллегу главного наставника Вэна, тоже ненавидевшего Запад. Когда Старый летний дворец спалили дотла, Вэн плакал. Он назвал европейцев, занявших Пекин, «грязными скотами», «волками и шакалами». Невзирая на жесткое сопротивление ее политике, Цыси продолжила свое дело и назначила руководителем школы высокопоставленного чиновника по имени Сюй Цишэ. Она заявила, что учитель Сюй пользуется «большим авторитетом» и служит «положительным примером» для учеников. Достоинством Сюй в глазах вдовствующей императрицы была его книга, представлявшая собой первое всеобъемлющее описание мира, составленное китайцем. Сюй никогда не покидал пределы Поднебесной, но осилить такой сложный труд ему помог американский миссионер Давид Абель, с которым он подружился во время работы на южном побережье в 1840-х годах. В своей книге Сюй расположил Китай в одном ряду с многочисленными странами, существующими на Земле, вступив в противоречие с установкой на то, что Поднебесная называлась Срединным царством и центром мира. Можно предположить, что больше других стран его восхищали Соединенные Штаты Америки, а о Джордже Вашингтоне он сказал: «Ах, какой герой!» Сюй написал, что после победоносных войн Вашингтона на обширной территории, когда народ захотел видеть его монархом, он «не взошел на престол, чтобы передать его потомкам. Вместо этого он создал такую систему, когда личность может встать во главе государства в результате всенародного волеизъявления». «Вашингтон был незаурядным человеком!» – воскликнул он[20]. Самое большое впечатление на Сюя произвел тот факт, что в США «отсутствует монархия и дворянское сословие… В этом совершенно новом государстве общественными делами занимается сам народ. Просто поразительно!» Для Сюя американцы ближе других народов подошли к идеалу Конфуция, сформулированному так: «Все под Небесами служит народу» (тянь ся вэй гун). В США он видел страну, больше всего похожую на Китай Трех великих древних династий, каким он 4 тысячи лет назад был при императорах Шунь, Яо и Юй. Китайцы верили, что при этих императорах их страна была процветающим и благополучным государством, где императоров избирали на престол за их достоинства и жили они как все их подданные. На самом деле эти династии не существовали. Их придумали. Но народ считал их настоящими, и многие китайцы, общавшиеся с европейцами, очень удивлялись тому, что легендарный древний уклад жизни Китая существовал где-то за океаном. Один китаец отмечал, что британская система права «полностью повторяла ту, что применяли во времена Трех великих древних династий».

Когда книга Сюя впервые увидела свет в 1848 году при покойном тесте Цыси императоре Даогуане, чиновники устроили большой скандал. Они обвинили ее автора в «завышении статуса заморских варваров» и вылили на него ушаты грязи. Сюя Цишэ уволили со службы. Теперь в 1865 году его книга попалась на глаза Цыси, и вдовствующая императрица вернула чиновника из отставки, вызвала из уединения в его доме на реке Хуанхэ, а потом назначила на важный пост в министерстве иностранных дел. Назначение Сюя европейцы, жившие в Пекине, рассматривали в качестве очередного признака «наступления новой эры».

Последующие несколько лет Сюй Цишэ терпел постоянные оскорбления со стороны остальных чиновников. Он просил об отставке, ссылаясь на слабое здоровье, и в конце концов Цыси его отпустила. (Он умер в 1873 году.) После ухода Сюя по совету Роберта Харта руководить школой Тун-вэньгуань Цыси поставила американского миссионера Вильяма Александра Парсонса Мартина. Как иностранца китайские вельможи Мартина щадили, и гонений он избежал. Но для Цыси назначение европейца возглавлять китайское учебное заведение считалось поступком радикальным и предельно мужественным. Выбор на этого американца пал потому, что он познакомил китайцев с западными правовыми представлениями, будучи переводчиком труда Генри Уитона «Основы международного права» (Elements of International Law), вышедшего на китайском языке за счет субвенции в размере 500 лянов, предоставленных министерством иностранных дел с разрешения Цыси. Он служил на этом посту несколько десятков лет, подготовил многочисленных китайских дипломатов и знаменитых деятелей в других сферах государственной службы. Это учебное заведение европейского типа стало образцом для построения новой системы просвещения империи.

Стремясь раскрыть своему народу глаза на внешний мир, Цыси стала отправлять за море китайских путешественников. Весной 1866 года, когда Роберт Харт собирался домой в отпуск, великий князь Гун отобрал нескольких слушателей школы Тунвэньгуань для отправки их вместе с ним посетить Европу. Возглавить небольшую группу молодых людей должен был шестидесятитрехлетний маньчжур по имени Бин-чун. Щеголявший козлиной бородкой ученого, он стал, как гордо писал о себе, «первым персонажем, отправленным из Китая на Запад».

Бинчун служил сотрудником таможенной конторы. Для почетной задачи первопроходца его положение в обществе было невероятно низким, а возраст чересчур преклонным. Загвоздка состояла в том, что все, к кому обращались (чей чин был не выше, чем у Харта, чтобы составить его сопровождение), отказались от предложенного задания. Один только Бинчун сам на него напросился. Многие паникеры предупреждали его о том, что путешествие в зарубежные страны ничем не лучше, чем добровольное предложение себя в качестве добычи «тиграм и волкам в человеческом обличье», что его могут удержать в качестве заложника или просто изрубить на куски. Однако Бинчун отличался ненасытной любознательностью и совершенным отсутствием предубеждений. Он достаточно узнал о внешнем мире от своих европейских приятелей, одним из которых числился Мартин, чтобы считать жуткие рассказы о нем досужим вымыслом. В одном из стихотворений он рассказал, как с помощью книг, позаимствованных у иностранных друзей, ему удалось расширить свой кругозор и теперь он не хочет уподобляться печально знаменитой лягушке, что сидела на дне колодца и заявляла, будто небо – это всего лишь клочок синевы, который можно увидеть, подняв глаза.

Бинчун объехал 11 стран, посетил города и дворцы, музеи и оперные театры, заводы и верфи, больницы и зоопарки, а также познакомился с народом от монархов до простых мужчин и женщин. Королева Виктория осветила свою аудиенцию с ним в дневниковой записи от 6 июня 1866 года: «Принимала китайских посланников, прибывших к нам без верительных грамот. Главой делегации представился мандарин первого разряда. Они выглядели совсем как деревянные раскрашенные болванчики, известные всем». Бинчун, чей статус для этой встречи значительно завысили, написал в своем дневнике о том, что королева Виктория спросила его, что он думает о Британии, и он ответил: «Здания и утварь построены и изготовлены весьма изобретательно и выглядят добротнее, чем в Китае. Что же касается ведения государственных дел, у вас очень много достоинств». В ответ королева Виктория выразила надежду, что его путешествие послужит укреплению мирных отношений между двумя странами.

На балу, устроенном принцем Уэльским, Бинчуна глубоко поразили танцы, в Китае не существовавшие вообще, которые он описал достаточно подробно, но с явной скукой. На вопрос принца Уэльского о его впечатлении от Лондона он честно признался, что, как первый китайский посланник, отправленный за рубеж, он получил прекрасный шанс узнать о существовании за океаном такого великолепия.

Его восхищали освещенные по ночам города, потрясли поезда, на которых он совершил 42 поездки. «Ощущение такое, будто летишь по воздуху», – написал он. Домой он привез действующую модель поезда. Бинчун отметил, что с помощью машин можно облегчить жизнь народа. В Голландии, познакомившись с применением водяных насосов для повышения плодородия полей, он отметил: «Если бы их использовали на землях селян в Китае, нам больше не пришлось бы беспокоиться о засухе или заболачивании». Ему понравилась европейская политическая система, и он с восхищением написал о своем посещении палат парламента в Лондоне. «Я вошел в огромный зал парламента с грандиозным высоким сводом, повергший меня в трепет. Здесь 600 депутатов, избранных во всех уголках страны, собрались для обсуждения общественных дел. (Они свободно спорят по поводу расходящихся взглядов, причем все решения принимаются и воплощаются в жизнь только при достижении всеобщего согласия. Ни монарх, ни премьер-министр не могут навязать свою волю при принятии решений.)»

Этот пытливый человек умел удивляться всему, что видел, – даже фейерверку, который изначально изобрели у него на родине. Но если в Китае шутихи по-прежнему взрывали на земле, здесь их выстреливали в небо, где они рассыпались каскадом восхитительных огней. Даже свои оговорки он предвосхищал фразой: «На Западе тщательно следят за чистотой, и их ванные с туалетами вымываются безупречно. Только вот дело в том, что, прочитав газеты и журналы, они бросают их в испражнения, а иногда используют для подтирания зада. Похоже, они не берегут и не ценят предметы с нанесенными на них текстами». Это произвело на него столь сильное впечатление потому, что уважение к написанному слову было предусмотрено конфуцианским учением.

Поразили Бинчуна европейские женщины, и прежде всего тот факт, что они пользуются правом вращаться среди мужчин, даже танцевать с ними, нарядившись в роскошные одежды. Такого рода отношения между представителями противоположного пола явно пришлись ему по душе. Особое впечатление на него произвело то, как европейские мужчины обращаются со своими женщинами. На борту парохода он обратил внимание на то, что «женщины прогуливались по палубе под руку с мужчинами или отдыхали в ротанговых креслах, а их мужья ждали их в позе слуг». В Китае все было совсем наоборот, но в Европе это выглядело как своего рода проявление семейной близости, что ему понравилось. Он обратил особое внимание на то, что женщины в Европе пользуются правом короноваться монархами наравне с мужчинами, и одним из достойных примеров он назвал королеву Викторию. Об этой королеве Бинчун с восторгом написал: «Ей исполнилось восемнадцать лет, когда она унаследовала престол, и все подданные страны воспевают ее мудрость».

Дневник Бинчуна с его посвященными Западу восторженными преувеличениями доставили великому князю Гуну, как только делегация вернулась в Китай. Великий князь сделал с него копию и передал ее Цыси. Вдовствующей императрице предложили прочитать заметки первого очевидца о внешнем мире, составленные одним из ее чиновников, и они должны были произвести на нее глубокое впечатление. Прежде всего, не могла не привлечь ее внимания информация об обращении с женщинами на Западе. В то время как европейские женщины могли становиться полноправными монархами, Цыси приходилось править, прячась за троном своего сына. Ей разрешалось принимать собственных чиновников, находясь за ширмой, но даже спрятавшейся за ширмой запрещалось принимать послов иностранных государств, напрашивающихся на аудиенцию для вручения верительных грамот. Когда она поинтересовалась мнением вельмож по этому вопросу, их ответ прозвучал непреклонно и единодушно: никаких аудиенций представлять нельзя до наступления совершеннолетия императора; послам придется подождать до его официального возложения на себя властных полномочий. О ее полномочиях на осуществление приема послов речи даже не шло, практически все чиновники о такой возможности даже не упоминали. Так что Цыси просто не могла не питать расположения к сложившимся на Западе государственным устоям.

Итак, после знакомства с дневниками Бинчуна она решила повысить его по службе во внешнеполитическом ведомстве и назначить «директором департамента европейских исследований» при школе Тунвэньгуань в начале 1867 года, когда эту школу возглавлял страстный поклонник Джорджа Вашингтона Сюй Цишэ. Во главе школы появились две родственных души, и Сюй передал Бинчуну экземпляр своей мировой географии, чтобы проложить маршрут его путешествия, во время которого ученый маньчжур подтвердил абсолютную правоту Сюя, отрицавшего утверждение о том, что Китай служит центром мира! Сюй Цишэ написал предисловие к дневнику Бинчуна, когда его решили издать по соизволению Цыси.

Точно так же, как и Сюй Цишэ, Бинчун подвергся яростным нападкам со стороны реакционных сановников. Знатный наставник Вэн упомянул его в своем дневнике с ненавистью и презрением, назвав «добровольным рабом заморских чертей» и ужаснувшись, как тот мог «называть вождей племен варваров монархами?». Неясно, сыграли ли страдания Бин-чуна, перенесенные им за собственный широкий кругозор, какую-то роль в подрыве его здоровья и смерти в 1871 году.

Цыси постоянно выступала за отправку китайских послов в западные страны. Только вот отыскать подходящих людей никак не получалось, потому что никто из чиновников не говорил на иностранных языках и ничего не знал о зарубежных странах. В 1867 году американский посол в Пекине Эн-сон Берлингейм покидал свой пост и отправлялся домой. Великий князь Гун выступил с предложением, чтобы Берлингейма назначили полномочным послом Китая в Европе и Америке. В своем представлении кандидата Цыси великий князь Гун назвал Берлингейма человеком «честным и покладистым», который «всей душой болеет за интересы Китая», и сказал, что Энсон «всегда готов помочь китайцам в решении их проблем». Ему можно верить точно так же, как англичанину Роберту Харту, с которым «у нас никогда не возникало преград в общении». Америку, добавил великий князь, к тому же можно назвать «самой спокойной и мирной» страной среди держав, когда дело касается Китая. Продемонстрировав богатую творческую фантазию, Цыси одобрила такое предложение сразу же и назначила Берлингейма первым послом на Западе, снабдив его официальными верительными грамотами и печатями. Перед Берлингеймом поставили задачу по представлению нового Китая на мировой арене и разъяснению новой внешней политики его властей. Он должен был «пресекать поползновения и останавливать любые намерения, представляющиеся вредными для Пекина, и поддерживать все для него выгодное». К нему приставлялись два молодых китайских заместителя – Чжи-ган и Сунь Цзягу. Им предстояло находиться в курсе всех дел. Важнейшие решения следовало согласовывать с Пекином. Для обозначения причастности англичан и французов от их государств в миссию Берлингейма пригласили по одному секретарю.

Китайские реакционеры негодовали. В своем дневнике главный наставник Ван презрительно называл Берлингейма «главарем заморских варваров [ицю]». На землячество иностранцев такое предложение произвело большое впечатление – «единственное в своем роде и неожиданное», – так писал автор заметки в газете на английском языке «Вестник Северного Китая». Сотрудники редакции этой газеты не могли поверить, что «китайский рассудок» оказался способным на такой одухотворенный почин, и приписывали ее в заслуги «мистера Харта с его умом». На самом же деле Харту сообщили обо всем после того, как решение состоялось, и, хотя он выразил свою поддержку, его последующие замечания звучали прохладно и без особой веры в успех, а то и вовсе с критическими нотками. Возможно, что он, о ком думали как о «мистере Китае», чувствовал себя несколько уязвленным.

Участники миссии Берлингейма объехали Америку и Европу, и, где бы они ни появлялись, везде привлекали к себе огромное внимание. Их принимали главы всех государств, которые они посещали. Среди них стоит упомянуть президента США Эндрю Джонсона; королеву Британии Викторию; императора Франции Наполеона III; Бисмарка в Пруссии и царя России Александра II. Королева Виктория 20 ноября 1868 года оставила в своем дневнике такую запись: «Принять китайского посла, первого за все время у нас здесь в гостях. Только вот им оказался американец в европейском платье мистер Берлингейм [sic]. Его коллеги тем не менее два настоящих китайца, два секретаря – англичанин и француз».

Цыси не могла подобрать более подходящего представителя, чем Энсон Берлингейм. Он родился в Нью-Берлине, штат Нью-Йорк, в 1820 году. Президент Авраам Линкольн в 1861 году назначил Берлингейма своим первым послом в Китае. Беспристрастный, наделенный мягкими манерами человек, Берлингейм слыл сторонником равенства наций и никогда не смотрел на китайцев свысока. Он будет очень убедительно представлять Китай перед западной аудиторией.

На него уже обратили внимание как на человека, обладавшего ораторскими способностями. После школы права Гарвардского университета он поступил в качестве сенатора в Законодательное собрание Массачусетса, а потом перешел в конгресс Вашингтона, округ Колумбия. Там в 1856 году он выступил с яркой речью, в которой в пух и прах разнес пламенного защитника рабства конгрессмена Престона Брукса, жестоко избившего деревянной тростью сторонника отмены этого самого рабства сенатора Чарльза Самнера. П. Брукс вызвал Берлингейма на дуэль. Тот вызов принял, выбрал ружье в качестве дуэльного оружия, а местом поединка назвал Козий остров, расположенный чуть выше Ниагарского водопада. Эта дуэль не состоялась только потому, что Брукс не принял предложенных Берлингеймом условий.

В Пекине Берлингейм проявил большую смекалку и заставил представителей западных стран прибегнуть к «политике сотрудничества», а также перейти от политики силы к открытой дипломатии. На протяжении всей поездки его страстные речи в пользу Китая можно себе представить по следующему обращению к «жителям Нью-Йорка», высказанному 23 июня 1868 года. Вот как он представил свое посольство: Китай «теперь сам ищет встречи с Западом… и сегодня вечером он прислал вам своих представителей. он пришел, чтобы познакомиться с вами.». Под громкие приветствия присутствующих Берлингейм рассказал своей аудитории о достижениях правительства Цыси, а также о грандиозности этих достижений: «Я утверждаю, что на нашей Земле не найдется точки, где наблюдается более значительный прогресс, достигнутый за последние годы, как в империи Китая. [Одобрительные возгласы.] Китайцы нарастили объемы торгового оборота, провели реформу своей системы государственных доходов, занимаются совершенствованием военных и военно-морских организаций, построили или открыли великую школу, где преподают современные науки и иностранные языки. [Одобрительные возгласы.] Они сделали это в самых неблагоприятных условиях. Они сделали это после великой войны, продолжавшейся тринадцать лет, войны, из которой они вышли без какой-либо государственной задолженности. [Продолжительные непрекращающиеся аплодисменты и смех.] Вы должны помнить о сложившейся плотности населения Китая. Вы должны помнить, как сложно внедрять радикальные изменения в такой стране, как Китай. С внедрением ваших собственных паровых машин работы лишились сто тысяч оказавшихся лишними человек. Привлечение нескольких сотен иностранцев на государственную службу послужило, понятное дело, причиной озлобления патриархальных местных наемных работников. Учреждению новой школы яростно сопротивлялась партия, возглавляемая одним из величайших деятелей империи. Тем не менее наперекор всем трудностям, невзирая на все вышеперечисленное, нынешнее просвещенное правительство Китая упорно продвигается по пути прогресса. [Одобрительные возгласы.]»

Объем торговли, сообщил А. Берлингейм своим слушателям, «только на протяжении моего собственного пребывания в Китае увеличился с 82 до 300 миллионов долларов США (больше 4,5 миллиарда долларов в сегодняшней валюте). Все эти изменения, напоминал Берлингейм политикам и общественности, на самом деле производят еще большее впечатление, так как касаются «трети рода человеческого». Возражая сторонникам «принуждения китайцев» к стремительной индустриализации, он обратил внимание на то, что такое предложение «родилось в силу их собственных интересов и по их собственной прихоти». Он осудил тех, кто «говорит вам, что нынешнюю династию необходимо свергнуть и что всю структуру китайской цивилизации следует опрокинуть…».

Деятельность Берлингейма существенно выходила за рамки простого приведения доводов по поводу Китая. От имени руководства этой страны он в 1868 году подписал «равноправный договор», кардинально отличавшийся от «неравноправных» соглашений, заключенных между Китаем и западными союзниками после Опиумной войны. Его положениями особо оговаривалась защита китайских иммигрантов в Америке через предоставление им статуса, «распространяющегося на граждан или субъекта из наиболее предпочтительной страны», а также активная попытка предотвращения торговли рабской рабочей силой от Китая до Южной Америки, не изжитой еще до конца в то время[21]. В статье объемом 6 тысяч слов друг Берлингейма и его поклонник Марк Твен живо описал разницу в жизни китайцев в Америке после подписания этого договора: «Он позволяет мне с бесконечным удовлетворением обратить особое внимание на данный консульский раздел и подумать о вопле, который должны издать повара, железнодорожные сортировщики и мастера по мощению булыжником в Калифорнии, прочитав его. Они больше никогда уже не смогут китайцев безнаказанно бить, стрелять и травить собаками». Марк Твен отмечает, что до заключения данного договора китайцы не пользовались никакой правовой защитой: «Я наблюдал, как китайцев оскорбляют и издеваются над ними всеми возможными грубыми, малодушными путями, доступными фантазии выродившейся натуры, но мне ни разу не пришлось наблюдать, как полисмен вмешивается в такое дело, мне не пришлось стать свидетелем возмещения в суде ущерба, нанесенного китайцу такого рода неправомерными действиями». Теперь китайцы получили доступ к избирательному праву, и полисмены не могут больше равнодушно проходить мимо них. М. Твен с восторгом писал: «Одним взмахом пера все уродливые, человеконенавистнические и противоречащие конституции США законы, принятые в Калифорнии против китайцев, прекратили свое существование, и тут же «обнаружились» (говоря по порядку) 20 тысяч потенциальных избирателей и должностных лиц Гонконга и Сучжоу!» В Пекине «Договор Берлингейма» ратифицировали на следующий год.

Заместитель Берлингейма Чжиган восхищался присущими этому человеку «открытостью, пониманием, честностью» и умением «с редкой преданностью» работать на страну, которую теперь представлял за рубежом. Когда дела шли не так гладко, как ему хотелось бы, Берлингейм погружался в «безутешное отчаяние и расстройство». В России, граничащей с Китаем на протяжении тысяч километров и грозящей потенциальными бедами, он почувствовал особенно большую ответственность за порученное ему дело. Умственное и физическое истощение (ведь в пути он находился на протяжении двух лет) сыграло свою пагубную роль, и холодной русской зимой Берлингейм слег на следующий день после аудиенции у царя. Он скончался в Санкт-Петербурге вскоре после наступления 1870 года. Цыси держали в курсе хода его турне, и она не скупилась на почести и награды для него. Перед назначением Чжигана на его место она особо отмечала «чрезвычайную важность» того, чтобы миссия Берлингейма не заглохла.

Накануне отправления из Пекина в начале 1868 года Чжигана вызвали на аудиенцию к вдовствующей императрице, находившейся за желтой шелковой ширмой. В это время император Тунчжи, которому исполнилось одиннадцать лет, восседал на троне перед ширмой. Чжиган опустился на колени, как только переступил порог, и, снимая свою шапку мандарина и кладя ее слева от себя пером в сторону трона, как это требовалось по этикету, произнес положенное приветствие императору на маньчжурском языке (сам он был маньчжуром), а потом коснулся головой пола. Затем он выпрямился, водрузил шапку на место, поднялся, прошел вперед и вправо к подушке поближе к трону, где снова опустился на колени, и стал дожидаться вопросов Цыси. Цыси принялась расспрашивать его о маршруте путешествия, к которому Чжи-ган приложил список стран, по которым и через которые он проехал. Сразу стало понятно, что она прекрасно представляет себе географию мира и неплохо осведомлена о европейских обычаях: она приказала Чжигану взять с собой сопровождающих лиц, чтобы они наблюдали за манерами европейцев. «Следи за тем, чтобы иностранцы не дурачили их и не выставляли на смех». Демонстрируя совершенное представление о гонениях, которым ее дипломаты подвергаются на родине, она сказала Чжигану: «Как работникам в области внешней политики, вам следует готовиться к тому, чтобы терпеливо сносить все колкие замечания, которыми люди будут вас донимать». На это молодой человек ответил: «Даже великий князь Гун подвергается подобным нападкам, но он не уклоняется от своей службы. Мы же, как маленькие люди, можем только добросовестно трудиться на нашем поприще».

Чжиган относился к категории прилежных чиновников, и дневник его путешествия очень сильно отличается от дневника предыдущего главы делегации Бинчуна. Вместо предельно поверхностного восторга по поводу Запада он излагал факты с позиции стороннего наблюдателя. Он считал, что кое-что из европейской действительности для Китая не подходит. Посмертное вскрытие трупов, например, приводило его в ужас, хотя он признавал, что эта процедура служила благой цели. Он считал, что дети усопших в душе вполне могли противиться тому, чтобы тела их престарелых родственников резали врачи. Среди прочего он не одобрял погоню за удовольствиями, когда мужчины и женщины делали это вместе, например во время танцев, игры на пляже, плавания в море, катания на льду и посещения театра. Китайцы, утверждал он, ценят чувство, а европейцы – чувственность. Он питал отвращение к христианству, которое считал полезной, но лицемерной догмой: «На Западе проповедуют «любовь к Богу» и «любовь к человеку» и внешне вроде бы верят в это. И все равно они развязывают войны с помощью своих канонерок и пушек, чтобы завоевать народы силой оружия, а также навязывают опиум, то есть яд пострашнее чумы, китайцам. И все это – ради наживы». «Создается такое впечатление, будто любовь к Богу у них не такая настоящая, как любовь к наживе», – написал он.

И все-таки Чжиган к тому же написал, что в Лондонском музее мадам Тюссо он никак не ожидал увидеть восковую фигуру наместника Линя в натуральный рост, прославившегося борьбой с опиекурением, а когда он приказал уничтожить товарные запасы зелья, британцы начали «опиумную войну». Здесь статую Линя с его ближайшими сподвижниками одели в роскошные халаты и поставили в величественной позе в Галерее славы Лондона. Фигуры для Музея мадам Тюссо заказали у кантонского скульптора и доставили на Британские острова за огромные деньги. Так что совсем не факт, будто английские христиане руководствовались исключительно «любовью к наживе» или выступали за ничем не ограниченную торговлю опиумом. Среди прочих благоприятных впечатлений можно назвать учтивость и радушие королей и королев, принимавших китайскую миссию в высших сферах, а также приветливость и доброжелательность со стороны прохожих, гуляющих по парковым дорожкам, в обычной жизни. Во время посещения склепа Джорджа Вашингтона Чжигана поразила его простота, и он воздал должное этому «великому человеку». Став свидетелем скандала с подтасовкой голосов во Франции, он глубоко задумался над тем, что выборы используются безнравственными проходимцами ради собственной выгоды. Тем не менее Чжиган показал, что западная политическая система в целом пришлась ему по душе. Он описал, как функционирует американский конгресс, и оставил следующее замечание: «При такой системе появляется возможность выражения желаний народа на самом высоком уровне, и поэтому управление обществом можно назвать справедливым». Из всех стран, что посетил, в США он увидел наиболее искреннее стремление руководства государства к дружбе с Китаем, тем более что с их громадной территорией и богатейшими запасами полезных ископаемых требовать что-то от китайцев никаких причин не обнаруживалось. К Франции он отнесся неодобрительно из-за обложения народа этой страны тяжким бременем налогов, поступления от которых шли на содержание крупной армии для ведения заморских войн. Этот молодой чиновник осознавал необходимость индустриализации. Относительно подробно описывая научные открытия и современные предприятия, он с особой надеждой высказывался по поводу телеграфа, который считал средством связи, не нарушающим природной среды, как прочие проекты (необходимое оборудование практически никто не видел), и способным существовать в гармонии с природой. В общем и целом, сделал вывод этот мандарин, «если мы сможем сделать то, что делают они, тогда, безусловно, можем стать богаче и сильнее!».

Чжиган со своими китайскими попутчиками вернулся в Китай к концу 1870 года, без малого за три года объехав одиннадцать стран. Их дневники и доклады представили Цыси для ознакомления. Только вот никаких практических мероприятий не последовало, несмотря на громадный объем доб