Корабль по прозванью «Черная Звезда»

 

Йоханна встретила гостей на пороге. Фогт с пошлинником наперебой пустились объяснять, кто к ней пожаловал. Нильс‑Мартин протиснулся между ними, желая обнять и расцеловать сестру, но Йоханна уклонилась от его объятий и поздоровалась с каждым за руку, как оно и принято. Помедлив, подала она руку и чернокожему, который положил мешок наземь и водворил птицу в золоченую клетку.

Она накрыла в горнице стол и сварила кофе. Незнакомка скинула плащ и осторожно опустилась на стул, обтерев его сперва носовым платком. Йоханну это покоробило, и все же она поставила перед гостьей самую красивую чашку. Нильс‑Мартин между тем бродил по дому, разглядывая знакомые вещи – вытертый голубой коврик, часы с расписным циферблатом, по которому раскатывали на коньках дети, – а господа Хокбиен ходили за ним по пятам. «Прелестно!» – нахваливал старший. «Прелестно!» – вторил ему племянник. У них были совершенно одинаковые голоса, а слова они проговаривали со скрежетом, будто по гортани у них кто‑то водил напилком.

Но вот Йоханна пригласила гостей к столу. Сама она села рядом с незнакомкой и сложила руки на коленях. Вид у нее был скорее потерянный, нежели радостный. Одно ее утешало – что Майя‑Стина сейчас у пастора. Впрочем, никто из собравшихся и не поминал о том, как Нильс‑Мартин дал тягу с Острова и каким манером он опозорил свою семью. Все это поросло быльем. За столом сидел господин в летах, с тронутыми сединою рыжеватыми волосами и густыми бакенами, в отменно сшитом сюртуке, плотно облегавшем широкую грудь. Он рассказывал о своих странствиях. Пошлинник позевывал, фогт кивал головой. Чернокожий слуга отвернулся к окну, а гостья уставила глаза в чашку, – похоже, она слышала все это не в первый раз. Йоханне было стыдно за брата – зачем он бахвалится? Но не могла же она взять его и оборвать.

В каких только краях не доводилось бывать Нильсу‑Мартину! Дважды он терпел крушение, однажды их шлюпку носило по морю восемь дней, все его товарищи поумирали от жажды и голода, так он их всех в море и схоронил. Самого Нильса‑Мартина подобрало торговое судно. Капитан судна стал ему за отца и обучил кораблевождению, и Нильс‑Мартин смог впоследствии наняться шкипером, а там и капитаном. Вдобавок, умирая, приемный отец завещал ему небольшое состояние, и он купил на паях корабль. На корабле этом он ходил в дальние страны, принимая самый разный груз – пряности, о коих здесь, на Острове, и не слыхивали, медную руду, оружие, лес. Однако, в отличие от многих, он не брал на борт чернокожих невольников. Не потому, что это ему претило. Это было выгодно, но слишком рискованно, да и хлопотно плыть с живым грузом, – то ли дело товар, что спокойно полеживает себе в ящиках.

Однажды он шел на барке «Ариадна» и им повстречался корабль, который кружило на одном месте, хотя с виду мачты и снасти на нем были целехоньки. Нильс‑Мартин велел спустить шлюпку. Взойдя на корабль, он не обнаружил там ни единой живой души: палуба была завалена трупами и из трюма несло мертвечиной. Среди мертвецов были и белые, и чернокожие, у одних была рассечена голова, у других вспорот живот, но большинство, судя по всему, умерли не от ран, – эти лежали с разверстыми ртами, вокруг которых запеклась кровь, кожу их наполовину уже проели черви.

Нильс‑Мартин сошел на нижнюю палубу и заглянул в каюту, которая, видно, принадлежала капитану. Едва он переступил порог, как на него налетела большая костлявая птица, она била его по голове зелеными крыльями и истошно выкрикивала что‑то вроде: «Кахва ти! Кахва ти!» Нильс‑Мартин отогнал ее и шагнул к столу, где нашел корабельный дневник, из коего явствовало, что корабль назывался «Черная звезда», а шел он из южных морей с партией невольников. Последняя запись была сделана шкипером, тот описывал, как с помощью боцмана и камбузного мальчишки невольники вырвались из трюма. Капитану, стоявшему на палубе, топором разрубили голову. Шкипер и еще трое из команды заперлись в капитанской каюте, но за дверью уже раздаются крики, и они опасаются за свою жизнь.

Дочитывая эту запись, Нильс‑Мартин услышал шорох. Обернувшись, он увидел в углу какое‑то скорченное существо. Это был тощий, как скелет, чернокожий, который глядел на него, дико вращая глазами. Нильс‑Мартин не без опаски к нему приблизился. Убедившись, что тот безоружен и немощен, – где уж ему занести топор! – он выволок его на палубу и приказал, чтобы его переправили на «Ариадну» и заковали по рукам и ногам. Чужой корабль тем временем очистили от трупов, и шкипер Нильса‑Мартина вместе с несколькими матросами начал выводить его «Ариадне» в кильватер, что было делом нелегким, ведь паруса на поверку оказались драными, а руль – сорван. По счастью, на море была легкая зыбь, и «Ариадна» быстро его подчалила.

Вернувшись на «Ариадну», Нильс‑Мартин распорядился привести к нему закованного раба. Оба они могли с грехом пополам изъясняться на языке, бытующем средь моряцкого люда, и за несколько дней Нильсу‑Мартину удалось по частям восстановить события, разыгравшиеся на захваченном корабле. В числе прочих невольников был сын вождя, который исходил не только свои владения, но и побывал далеко за их пределами и потому хорошо знал, каковы белые люди по складу своего ума. Он открылся камбузному мальчишке, носившему еду в трюм, и сумел втереться к нему в доверие. Тот и расскажи, что чуть не всей команде, включая и боцмана, обрыдло плаванье под началом скорого на расправу, жестокого капитана и они ждут лишь удобного случая, чтобы поднять на корабле бунт.

Боцман припас топоры и ножи. И вот как‑то ночью в трюм сбросили трап, и невольники выбрались наверх. Похватав оружие, они разбежались по кораблю и поубивали всех белых. Не помня себя от ярости, они уже не различали, кто им враг, а кто – друг, и закололи даже боцмана и камбузного мальчишку.

Под конец вломились в каюту, где укрывался шкипер с горсткой матросов. Сын вождя приказал шкиперу доставить их к родным берегам и для устрашения отрезал ему оба уха. Но, очутившись на палубе, шкипер бросился за борт, и на корабле не осталось никого, кто мог бы стать у руля. Много дней «Черную звезду» носило в открытом море. Это было крепкое, остойчивое судно, оттого оно и не погибло, хотя его изрядно валяли волны и ветер. Они плыли и плыли, а земли было не видать. Провиант и пресная вода вышли. Море их почти не кормило.

Трупы белых людей лежали кучей на палубе. Первое время невольники безбоязненно подходили к поверженным врагам и пинали их. Но белые люди жестоко за себя отомстили. Все, кто пинал мертвецов или даже прикасался к ним, заразились смертной болезнью. У них шла горлом кровь и желудок не принимал пищу, хотя последнее не имело значения, поскольку есть стало нечего. Но более всего людей изводили злые прыщики, что высыпали по всему телу и, разбухая, превращались в молочнистые чирья. Кто уполз обратно в трюм, кто остался умирать на палубе: черные тела в белых чирьях, походивших на виноградные гроздья, усеяли весь корабль. Выжил один‑единственный человек, – он сидит сейчас в горнице у Йоханны, – не считая птицы, которую почему‑то никто не додумался убить и съесть. Этих двоих повальная смерть пощадила.

Вот что поведал Нильсу‑Мартину чернокожий пленник. Зачинщиком, по его словам, был не кто иной, как сын вождя, он говорил о нем с неукротимой ненавистью, из чего Нильс‑Мартин заключил, что сам чернокожий ни сном ни духом не причастен к бунту. Поэтому он велел снять с него кандалы и сделал своим слугой, решив, что тот будет отзываться на имя Руфус. По своей доброте он пожалел чернокожего и ни разу в том не раскаялся. Руфус оказался смышленым малым, к тому же он был рослым и сильным.

Благодаря Нильсу‑Мартину Руфус избежал многих передряг, в том числе и дознания. Когда Нильс‑Мартин привел «Черную звезду» в гавань, корабельный дневник покоился на дне его сундучка. Властям он сообщил, что корабль они захватили порожним, видно, всех, кто был на борту, унесла повальная смерть, и ему без проволочек выплатили наградные.

Эта история – про попугая и чернокожего слугу по имени Руфус, но она имеет к Нильсу‑Мартину прямое касательство, хотя бы потому, что из этого плавания он вернулся с туго набитой мошной. Он надумал осесть в городке, где прошло его детство, и употребить во благо своим землякам сколоченное состояние и набранный за долгие годы опыт.

«Деньги – что люди, их так и тянет друг к дружке, – хохотнул Нильс‑Мартин, разом хлопнув по плечу обоих господ Хокбиен. – Деньги тоже хотят плодиться и размножаться». Господа Хокбиен, что сидели по правую его и левую руку, скривились в улыбке, да так и застыли, будто ее припечатали к их бледным лицам.

Йоханна сгорала со стыда. Она с облегчением вздохнула, когда Нильс‑Мартин сказал, что пора и честь знать. Он принял любезное предложение фогта предоставить кров ему и его спутникам. Птица с клеткой пусть останется на Горе. Это – подарок, и не единственный. Нареченная, которая за все это время не проронила и словечка, со стуком отодвинула свою чашку, встала и закуталась в плащ. Йоханна проводила гостей до порога и простилась с ними, как принято. Едва они двинулись под Гору, она тронула Нильса‑Мартина за рукав. «Ну‑ну, – произнес он, торопливо похлопав ее по руке. – Когда все это было, Йоханна, я с тех пор много чего повидал, даже горы, которые извергают огонь.

Только вблизи они совсем не такие, как издали. Впрочем, вся жизнь состоит из разочарований. Потому и приходится без конца затевать что‑то новое». Глаза его уже устремились на берег, он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Но Йоханна так просто отпустить его не могла.

«Нильс‑Мартин! – взмолилась она. До чего же мучительно и тяжело ей было говорить об этом! – Ты не забыл, что, уезжая с Острова, кое‑что оставил?»

Он с недоумением взглянул на нее. Потом в глазах его что‑то промелькнуло. «Ах да, дети… Но ведь они, надо полагать, давно уже вышли из пеленок. Они что, так все на Острове и живут? Занятно! Ладно, я их не обделю». И не успела Йоханна вымолвить слово, как он отдернул руку – и был таков.

Покашливая, Йоханна вернулась в дом. Она рассеянно погладила кошку, которая пряталась от чужих в кладовой. Птица в клетке тоже закашлялась. «Бедняга, верно, тебя простудили», – сказала Йоханна. Прежде чем убирать со стола, она достала из шкафчика грудные капли, накапала в скляночку с водой и поставила перед птицей.

 

Глава четырнадцатая

Трое детей обретают отца

 

Итак, Нильс‑Мартин воротился на Остров. Своим приездом он перебудоражил весь городок, но, как выяснилось, зла на него никто не держал. Элле уплыла в чужие края, Фёркарлова Лисбет перебралась на материк, да и остальные зазнобы давным‑давно повыходили замуж. Трое детей Нильса‑Мартина, нежданно‑негаданно обретя отца, пребывают в некотором замешательстве. Ну да какой из него отец! Он сидит в горнице у Нильса‑Анерса и пьет с ним водку, время от времени нагибается и рассеянно треплет по щечке одну из маленьких толстеньких девочек, что карабкаются к нему на колени. «Мелко плаваешь, – говорит он, озирая горницу. – Если фогт выхлопочет позволение, я вложу деньги и откроем трактир. Дела надо ставить на широкую ногу». У Нильса‑Анерса загораются глаза, он вскакивает, опрокидывая лари и кадушки. Еще бы он не был согласен!

С Нильсом‑Олавом столковаться труднее. У Нильса‑Олава есть собственные соображения, да вот беда – он не может их выложить. Он таращит глаза, от натуги на лбу у него набухают шишки, подбородок ходит ходуном. А слова с языка нейдут.

«Ладно, мы и тебя пристроим», – обещает Нильс‑Мартин. Подмигнув Малене, он исчезает за дверью. Ему недосуг.

Майя‑Стина покамест живет в пасторовой усадьбе и ведет там хозяйство. Нильс‑Мартин наведывается к ней в сопровождении господ Хокбиен. Он приносит подарки: матово‑синий шелк на платье и браслет с синими и зелеными камешками. Майя‑Стина благодарит – вежливо, но сухо. Ей не понравилось, что он ущипнул ее за щеку и спросил, не подумывает ли она о замужестве, – это его совсем не касается. Впрочем, Нильс‑Мартин не особенно пристает к ней с расспросами, – бабьи дела его мало интересуют. Потому, верно, ей и не приходит на память, что она должна передать ему чей‑то поклон.

Пастор не знает, как держаться с гостем. Будучи наслышан о его похождениях, он напускает на себя строгость, даже суровость. Но Нильс‑Мартин ведет себя так, словно он дома. Выбирает самый удобный стул, усаживает рядом господ Хокбиен и приглашает сесть пастора. «Дом порядком обветшал, – говорит он, оглядываясь. – Да и церковь тоже. Но это обождет. Сперва надо наладить дело, которое бы приносило доход, а там будет видно. Я не к тому, что церковь не приносит доходов. Я же бывал в других странах. Но там и мерки другие». Господа Хокбиен важно кивают.

Втроем они провожают Майю‑Стину к Йоханне. Нильс‑Мартин бодро идет впереди. Он собой доволен. Он печется о ближних и ничего не упускает из виду. «Вы – прелестная девушка, – говорит Майе‑Стине господин Хокбиен‑старший. – Я бы с удовольствием снял с вас копию». «Именно что копию», – подхватывает господин Хокбиен‑младший, придвигаясь к Майе‑Стине так близко, что руки их соприкасаются.

Стоя в дверях, Майя‑Стина смотрит, как они спускаются под Гору. У господ Хокбиен поступь размеренная, точно внутри у них по пружинке. А вот у Нильса‑Мартина походка неровная – то придержит шаг, то удвоит. Но даже когда спешит, ногу ставит тяжело, грузно.

Я отчетливо вижу Нильса‑Мартина. Крепко сбит, с властными замашками, притом непоседлив. Ладони у него широкие, пальцы с тылу поросли чалым волосом, из ушей торчат наружу седые кисточки. Глаза небольшие, темные, взгляд цепкий. Выскажет свое суждение, увидит, что убедил человека, и уже остыл, и перекинулся на другое. И все‑то он высматривает новые лица, все ищет, кого бы ему еще сговорить. При виде его на ум приходит пчелиный улей. Он окончательно бросил якорь, он станет подрядчиком, указывать да распоряжаться – как раз по нему. С материка на Остров отплывает лодка, в лодке – мастеровой люд. Небо затянуто рваными серыми облаками, в разрывы проглядывает солнце, бросая на воду розовато‑золотистые блики.

Вот мастеровые выгрузились на берег. А вот они уже поставили Нильсу‑Мартину дом – большой дом под черепичной крышей, на каменном основании, с погребом и пристройкой. Фрёкен Изелине, его нареченной, отведена отдельная комнатка. Она редко показывается в городке, но слухов о ней ходит немало. Жена фогта, у которой фрёкен Изелина жила попервости, своими глазами видела ее ларец: в крышку вделано зеркальце, и набит он жемчугами и рубинами. А у самой фрёкен тело как у змеи, каждый божий день она укладывается на ковер и давай извиваться. То свернется кольцом, то пройдется на руках, вскинув над головою ноги. Словом, такое вытворяет, что не знаешь, куда и глаза девать. Жена фогта фрёкен Изелину не жалует, хотя на людях та держится пристойно и скромно, кутается в свой длинный плащ и все больше помалкивает. Мариус уверен, что фрёкен Изелина – знатная дама, которую похитили морские разбойники, а дед спас: он взял на абордаж их корабль и отрубил капитану голову. Ну а многие склоняются к тому, что Нильс‑Мартин подобрал эту самую фрёкен в столице, и камешки свои она заработала, раскорячивая ноги перед важными господами. И никакая она ему не нареченная, а просто‑напросто полюбовница.

В боковой пристройке нового дома обосновались господа Хокбиен. Они теперь ведают долговой шкатулкой, которая порядком прискучила пошлиннику, и с величайшей аккуратностью учитывают приход и расход. Деньги они дают в рост. Больше сроку, больше и росту. А кто не в состоянии расплатиться, у того идут с торгов дом или лодка. Господа Хокбиен и тут предлагают свои услуги. Все упорядочено и соответствует букве закона.

Нильс‑Мартин забирает на Острове силу. Он в чести даже у тех, кто разорился. Ведь работы хватает всем, хоть гнуть спину на чужих и несвычно. Остров гудит, как пчелиный улей. Перекапывают дюны, обкладывают их дерном. Ближе к морю высаживают волоснец и осоку, чтобы удержать песок. А на самом берегу хлопочут скупщики, нанятые Нильсом‑Мартином, они обмывают сделки и сулят хорошо заплатить тем, кто возьмется перебрать рыбу, чтобы не теряя времени отправить ее на материк.

Однако Нильсу‑Мартину кажется, что дела подвигаются слишком медленно. Он созывает рыбаков у себя в новом доме. Руфус подает на стол водку и пшеничный хлеб. Подталкивая друг дружку под локоть, рыбаки неторопливо рассаживаются. Они не привыкли к этакой спешке. Но, может статься, Нильс‑Мартин говорит путное: заманчиво построить мол возле Западной бухты, да и на больших новых лодках можно уходить подальше, туда, где водится много рыбы. Они продолжают толковать об этом и в трактире у Нильса‑Анерса.

Нильса‑Олава среди них нет. Он сидит в кузнице и предается мечтам о лодке, что ходит под водой и по воздуху.

 

Глава пятнадцатая