Темная пирамидальная вершина горы Микено и деревья, украшенные фестонами лишайников, придавали пейзажу какой-то фантастический вид

Однажды утром сторож заповедника Н'секенабо сопровождал меня в поисках группы. Заметив животных ярдах в пятидесяти впереди нас, я жестом показал ему спрятаться за деревом, а сам вспрыгнул на низкую ветвь. Как обычно, Младший неторопливо приблизился и в двадцати футах от меня влез на ствол упавшего дерева. Затем он двинулся по стволу странными, резкими, подскакивающими шагами. Тело у него было напряжено, локти вывернуты наружу, отчего руки его казались искривленными. Он горделиво выступал мелкими шажками, явно стараясь казаться большим и мощным. Я забавлялся, глядя на его проделки, и совсем забыл о стороже, а когда посмотрел вниз, то увидел, что Н'секенабо стоит подо мной, обеими руками сжимая мачете. Капли пота выступили у него на лбу, а губы стали серыми от страха. Я был восхищен его мужеством, тем, что Н'секенабо не покинул меня, несмотря на присутствие животного, которого он так боялся. Младший удалился с небрежным видом, оглянувшись через плечо, прежде чем поспешить за своей уходящей группой.

В некоторых случаях Младший, а иногда какая-нибудь другая горилла, подойдя футов на шестьдесят или еще ближе, трясли головой. Это был странный жест, казалось, означавший «я не имею враждебных намерений». Чтобы узнать, как поступят обезьяны, если повторить их жест, я дождался момента, когда Младший был в тридцати футах от меня и смотрел на меня очень внимательно, пока я перематывал пленку в аппарате. Когда я начал трясти головой, он медленно отвернулся, думая, вероятно, что его пристальный взгляд я принял за выражение угрозы. Когда же я в свою очередь уставился на него, он потряс головой. Мы проделывали это минут десять. Один раз, тряся головой, Младший расслабил мускулы нижней челюсти и зубы его застучали друг о друга.

Позже, когда я нечаянно встречался с гориллами на близком расстоянии, я тряс головой, чтобы успокоить их, и они, казалось, понимали мои мирные намерения.

Одной из моих задач было определение приблизительного возраста каждой гориллы, чтобы составить какое-то представление о том, как долго детеныши остаются со своими матерями и в каком возрасте обезьяны начинают размножаться. К счастью, перед поездкой в Африку я осмотрел горилл в нескольких зоопарках США и Европы. Сравнивая вес и размер горилл, живущих в неволе, чей возраст был приблизительно известен, с размером живущих на свободе, я вывел примерную шкалу возрастов. Годовалый детеныш весит от пятнадцати до двадцати фунтов, в два года — около тридцати пяти фунтов, в три года — около шестидесяти фунтов, в четыре — около восьмидесяти фунтов, а в пять лет — примерно сто двадцать фунтов. Животные старшего возраста весьма разнообразны по весу в зависимости от пола и индивидуальных особенностей.

В марте 1959 года Док и я увидели одного детеныша в тот день, когда он родился. У меня была возможность наблюдать за его развитием до августа 1960 года, то есть в течение семнадцати месяцев. Я следил также за ростом других детенышей в течение десяти — двенадцати месяцев. Все эти сведения дали мне возможность достаточно точно определять возраст горилл от новорожденного до трехлетки. В течение этого периода жизни молодые животные цепляются за своих матерей или держатся рядом с ними, и я называю их детенышами. В возрасте между тремя и шестью годами гориллы в большей степени, или даже совершенно, не зависят от матерей и самостоятельно ходят с группой. Их я называю подростками.

Сведения, полученные из зоопарков, указывают также на то, что до восьми или девяти лет самцы и самки примерно одного размера. В восемь или девять лет самцы начинают интенсивно расти, что продолжается года два или три. В результате этого совершенно взрослый самец весит приблизительно в два раза больше самки. В возрасте между девятью и десятью годами у самцов на спине появляются серебристые или седые волосы. Следовательно, самцам с черной спиной примерно от шести до десяти лет, а с серебристой спиной — свыше десяти лет. Таким самцам, как Большой Папаша, вожакам групп, по меньшей мере лет двенадцать. Возраст самок не может быть определен сколько-нибудь точно, и любую самку шести лет или старше я просто называю взрослой.

Однажды утром я нашел след одинокой гориллы, ведущий в сторону от четвертой группы. Через час у отвесных скал каньона Каньямагуфа я догнал Чужака. Он заревел и скрылся в подлеске, с треском прокладывая себе дорогу. Спал он один в течение двух ночей, устроив на земле гнездо из ветвей. Затем, к моему удивлению, Чужак пересек свежий след своей группы, очевидно, последовал за ней и вновь присоединился к остальным животным, проведя два дня в одиночестве. Многие, посетившие страну горилл, наталкивались на одиноких самцов, ведущих уединенный образ жизни в лесу. Наиболее широко было распространено предположение, что это жалкие, слабые животные, изгнанные из группы более молодыми и сильными соперниками. Или же, как сказал антрополог Кун в 1962 году: «Молодежь изгоняется из семейного стада примерно в период полового созревания и не потому, что они до этого не могли прокормиться самостоятельно, а потому, что в это время начали вызывать ревность у своих родителей, на манер хорошо известного комплекса Эдипа». Поведение Чужака дало мне первый намек на то, что вышесказанные предположения, как и многие другие идеи относительно горилл, были совершенно неправильны.

Девятого сентября, идя по следу одинокой гориллы поблизости от группы IV, я вновь встретил Чужака, спускающегося по другой тропинке. Он резко повернулся и побежал от меня, двигаясь немного боком и отвернув лицо в сторону, чтобы его не хлестали ветви кустарника. Очевидно, страсть к бродяжничеству опять овладела его свободолюбивой душой. Другой след вел в ущелье, но я по нему не пошел. Позже, в тот же день, немного выше по краю ущелья, пока я спокойно наблюдал за группой IV, из зарослей, футах в тридцати от меня, неожиданно высунулась голова незнакомого самца с серебристой спиной. Он увидел меня и от полнейшего изумления разинул рот, потом опомнился и с диким ревом нырнул за край каньона. Минут через десять, видимо набравшись храбрости, самец с решительным видом прошел мимо меня и присоединился к группе. Он уселся рядом с Большим Папашей, Ди Джи и Рваным Носом, которые отдыхали вместе. Его появление не вызвало у них ни малейшей реакции. «Пришелец», как я его назвал, был молодым животным, размерами несколько поменьше Рваного Носа. Группа, очевидно, ему понравилась, так как он оставался ее членом по крайней мере одиннадцать месяцев. Полное равнодушие, с которым группа приняла Пришельца, было поразительно. Я решил, что, возможно, он ранее был членом этой группы, прежде чем удалился и некоторое время вёл одинокую жизнь. Его поведение подтвердило мои предыдущие наблюдения за Чужаком, показав, что во всяком случае в этом стаде самцы могли приходить и уходить по своему желанию.

До сих пор я наблюдал горилл в разное время дня, когда они отдыхали и передвигались, играли и кормились, но я никогда еще не видел, как они укладываются на ночь или как они поднимаются утром из своих гнезд.

Небо выглядело темным и зловещим, когда однажды после полудня я покинул Кабару с вьюком на спине, готовясь провести ночь с четвертой группой, бродившей в это время взад и вперед по довольно открытому склону высоко на горе Микено. Группа перешла через одно из ущелий, радиально расходившихся от вершины горы. Стены его были глубоко изрезаны и очень скользки. Лишь на немногих скалистых выступах кустарник находил себе ненадежную опору. До сего времени гориллы еще ни разу не ходили тропами, которые были бы мне не по силам, но когда я стоял, прижавшись к влажной каменной стене, цепляясь за хрупкие стебли и одновременно нащупывая опору для ноги в каменной нише, мне пришлось сознаться, что обезьяны более ловки, чем я. Правда, иногда и гориллы могут поскользнуться и упасть. Однажды я шел по следу животного вдоль другого ущелья. Следы обрывались на голом откосе скалы, который ранее покрывал мох. Очевидно, горилла ступила на скалу, мох под ней подался, и животное свалилось футов на двадцать вниз, отчаянно цепляясь за стену каньона. Видимо, падение не причинило ей серьезного вреда, так как ее следы продолжались от подножия утеса.

Пересекая каньон, я задержался, время близилось уже к пяти часам, когда по треску кустов я обнаружил присутствие обезьян футах в сорока впереди меня. Большинство из них сидело молча, выглядели они вялыми и сонными, но некоторые все еще время от времени что-то жевали. Мне очень хотелось понаблюдать за гориллами так, чтобы они не знали о моем присутствии, и я спрятался за толстым стволом дерева. Четверо детенышей в возрасте от года до двух резвились на стволе наклонно растущего дерева, то бегая вверх и вниз цепочкой, друг за другом, то съезжая вниз на задах или животах по покрытому мхом стволу. Пузатая самка подошла к дереву и, скрестив руки, оперлась на него, молча глядя на малышей. Ее взгляд, очевидно, сказал им «пора ложиться спать», так как юнцы покорно прекратили свою игру. Один из детенышей спустился со ствола, протиснулся под руками самки и вылез у нее между ног, другой взобрался ей на голову и прогалопировал у нее по спине, прежде чем соскользнул ногами вперед по ее заду на землю, а третий разбежался, прыгнул и, молотя в воздухе руками и ногами, шлепнулся на спину самки. Только четвертый малыш степенно последовал за ней на ночлег.

Большой Папаша сгорбившись сидел у куста, неподвижный, как некое сверхъестественное существо, изваянное из гранита наподобие человека. Он протянул правую руку и, согнув ветвь, подпихнул ее под левую ногу. В течение пяти минут он неторопливо сгибал все ветки, находившиеся в пределах досягаемости, уминая их без всякой системы и последовательности, медленно поворачиваясь, пока не создал вокруг своего тела край гнезда. После этого он улегся на брюхо, подобрав под себя руки и ноги, подставив массивную спину начавшемуся мелкому дождю. Как только Большой Папаша начал сооружение гнезда, еще несколько животных стали делать то же самое. Пока одна из самок была занята устройством места ночлега, ее детеныш, лет двух, взобрался на развилку ветвей небольшого деревца, футов на семь от земли. Детеныш схватил ветку одной рукой и притягивал ее к себе, пока она не сломалась. Он засунул ветку в развилку и наступил на нее, потом сломал еще несколько веток, накладывая и прижимая их одна на другую. Через десять минут такой работы была готова грубая платформа. Детеныш еще минут десять сидел на ней и посматривал по сторонам, прежде чем спуститься вниз и прижаться к матери в ее гнезде. Почти до трех лет юнцы редко спят отдельно, но строить гнезда для практики они начинают уже с пятнадцатимесячного возраста.

В половине шестого все движение среди горилл прекратилось и темные фигуры спящих обезьян слились с окружающими их тенями. Дерн у подножия дерева, за которым я стоял, был сухим. Наклоненный ствол защищал его от дождя. Я осторожно расчистил место на земле и постелил брезент, а на него — спальный мешок. Раздевшись и забравшись в теплый спальный мешок, я съел коробку сардин и несколько галет, а потом лежал и слушал, как дождь шелестит в листьях, глядя вверх на проплывающие ночные тучи и на тихо качающийся, свисающий с дерева мох, похожий на бороду.

Было четверть шестого часа утра. Горы лежали темные и молчаливые. На горизонте виднелась слабая полоска света. Я взобрался на дерево и скорчился на суку, дрожа от утренней прохлады. Гориллы все еще спали, лежа в своих гнездах на боку или на животе. Только к семи часам, когда утреннее солнце уже поднялось над дальним гребнем горы, две самки вылезли из гнезд и начали медленно бродить вокруг. Очевидно, Большой Папаша был разбужен этим движением. Он сел, щурясь, огляделся вокруг, а затем начал кормиться. Вскоре все уже активно разыскивали пищу, ворча, похрюкивая и удовлетворенно рыгая. Ди Джи взобрался на дерево на высоту десяти футов и уселся там подремать. Через некоторое время он взялся руками за ветку и свесил ноги. Но ветка медленно надломилась под его тяжестью, и Ди Джи очутился внизу, сидя среди зарослей. Чужак, заметив меня, издал отрывистое ворчание, на которое немедленно ответили два других самца. Гориллы, продолжая поиски пищи, неторопливо скрылись из виду.

Обычно гориллы укладывались на ночь в сумерки и, проспав около тринадцати часов, начинали подниматься утром в течение первого часа после восхода солнца. Ночью они безмолвны, слышно только бурчание в животах или звук испускаемых газов. Я никогда не слышал, чтобы гориллы храпели. Самец, когда он чем-то встревожен, иногда ночью бьет себя в грудь. Однажды под вечер я набрел на группу IV после того, как несколько животных уже улеглись спать. Под покровом темноты я подкрался ближе и подполз под полог лиан, у комля поваленного дерева, стараясь найти защиту от дождя, который шел, как обычно.

Издалека, с вершины холма, донесся слабый звук ударов в грудь. Возможно, их издавал одинокий самец. Чужак ответил ему подобным же образом, и с этого момента всю ночь, через различные интервалы, над ущельями раздавалось эхо: «пок-пок-пок». Мне было очень неудобно в ту ночь, так как земля была сырая и жесткая. Однажды я, вздрогнув, проснулся. Мне снилось, что стадо буйволов бежало, топоча ногами, на мое распростертое тело, а один раз мне почудилось, что я услышал рядом с собой бурчание в чьем-то животе. Около пяти часов утра я встал, разминая затекшие руки и ноги. Ожидая рассвета, я заметил темную массу среди растительности, футах в сорока от себя. Это была крепко спящая самка гориллы. Я бесшумно отступил на безопасное расстояние.

Живя среди необъятных гор, вдали от треволнений внешнего мира, испытываешь какое-то особое чувство удовлетворения, чувствуешь себя свободным телом и душой. Здесь ты сам хозяин своей судьбы, У меня была моя работа, и я старался выполнить ее как можно лучше. Каждое утро я отправлялся в горы, всеми чувствами воспринимая лесные приметы, разыскивая обезьян, ставших частью моей жизни. Но моя работа никогда не превращалась в скучную рутину, так как каждый день приносил с собой новые впечатления.