Кей готовит ужин на нашей маленькой печке

 

Одну из комнат мы отвели под кладовую, разложив продовольствие и запасное оборудование у стен. Во второй комнате устроили спальню. Стены завесили травяными матами и материей местного производства с ярким набивным узором. Это не только придало красочность жилью, но и преградило отчасти дорогу ветру, который так и свистел сквозь щели. Небольшой стол покрыли клеенкой, поставили на него желтый кувшин и бирюзового цвета таз. Это еще больше украсило неприглядное жилище. Центральная комната хижины — единственная, из которой дверь вела наружу, стала нашим основным местом пребывания. В углу, слева от крошечной железной печи, Кей развесила кастрюли и сковороды, расставила посуду. Этот уголок стал кухней. Там она готовила на печке либо на двух маленьких керосинках, привезенных с собой. В другом углу был устроен мой кабинет, а также «гостиная». Там находились пишущая машинка, книги, записи наблюдений и письма. Как и в спальне, стены были задрапированы матами и материей, здесь же висели карта мира и карта Конго.

 

Наша хижина в Кабаре

 

На следующий день, пока Кей продолжала приводить дом в порядок, я отправился в лес искать горилл. Утро было такое, что настроение мое сразу улучшилось. Воздух был прохладен и свеж, солнце искрилось в капельках росы, покрывавшей листву деревьев. Белые облака кутали гору Карисимби. Они скатывались вниз по откосам, как снежная лавина, затем подхваченные потоком воздуха, словно танцуя, опять взлетали к вершине. Я шел по холмистой местности, к северу, в сторону Бишитси. В лесу было очень тихо, только раздавались крики двуошейниковых нектарниц. Эти птицы, величиной со славку, порхали среди листвы, собирая нектар из цветов и ловя на лету насекомых, были похожи на блестящие, переливающиеся драгоценные камни. У самца спинка сине-зеленого цвета с металлическим отливом, на груди проходит широкая красная полоса, а бока желтые. Иногда попадались грушевидные гнезда нектарниц, свисающие с концов колеблющихся ветвей. Это хрупкие сооружения, свитые из травинок, с маленьким входным отверстием.

Когда поживешь в деревушках и городах, приобщившись к цивилизации, нелегко вернуться вновь на лоно дикой природы. Я чувствовал себя как заключенный, выпущенный на свободу после долгого пребывания в тюрьме, не знающий, что ему делать со своей свободой, куда деть свои силы. Живя среди людей, теряешь привычку двигаться бесшумно. Лес и его обитатели не сразу принимают тебя как своего, некоторое время остаешься пришельцем, чужаком, вторгнувшимся в лесные пределы. Возвращение к дикой природе — процесс постепенный, проходящий в основном подсознательно. Когда наши чувства наконец освобождаются от непрерывного шума и других посторонних раздражителей (неотъемлемых элементов нашей цивилизации) и, так сказать, очищаются в спокойствии гор, тогда звуки, запахи, зрительные впечатления от окружающей природы снова приобретают смысл и значение. Понемногу смелость и уверенность человека в себе, порожденные убеждением в том, что он в полной безопасности в окружающей его культурной обстановке, исчезают. И вот он — слабое, смиренное существо, пришедшее в лес не нарушать его покой и не подчинять его себе, а приветствовать лес как товарища и заявить о своем родстве с гориллами и нектарницами. Мне вспомнилась песня индейцев Навахо:

 

Гора, я стал частью тебя.

Травы, ели,

Я стал частью вас.

Утренние туманы,

Облака, собирающие влагу,

Я стал частью вас.

Солнце, плывущее над землей,

Я стал частью тебя.

Дикий лес, роса, цветочная пыльца,

Я стал частью вас… [6]

 

Ни в этот день, ни на следующий гориллы мне не встречались, хотя нередко попадались довольно свежие их гнезда. На третий день я захватил с собой Н'секенабо, сторожа заповедника. Это был огромный улыбчивый парень, чьи мускулистые руки не уступили бы по силе рукам гориллы. Путь наш пролегал сквозь густые заросли лобелий. Их обнаженные стволы, увенчанные пучком больших листьев, поднимались на шесть футов. Если повредить это растение, из него выделяется липкая белая жидкость, очень горькая на вкус. Когда эта жидкость попадает в глаза, она вызывает невыносимое жжение.

Внезапно впереди и чуть в стороне от нашего пути мы услышали пронзительный капризный визг. Такой же визг я слышал в зоопарке, когда у детеныша гориллы отняли любимую игрушку. Сделав знак Н'секенабо обождать, я пополз вперед и, спрятавшись за ствол дерева, заглянул в небольшую ложбину. Из зарослей вышла самка гориллы и медленно взобралась на пень; из угла ее рта небрежно, словно сигара, свисал стебель дикого сельдерея. Она села, взяв стебель обеими руками, сорвала зубами жесткую кожуру и съела сочную сердцевину. Затем появилась другая самка, за спину которой цеплялся маленький детеныш. Она схватила дикий сельдерей у самого корня, рывком вытащила его из земли, затем, отстранив одной рукой листву какого-то растения, села и принялась есть, роняя жесткую кожуру себе на колени.

Дикий сельдерей очень похож на своего культурного собрата, но, как я потом узнал, горький на вкус. Оказалось, что в районе Кабары это растение является вторым по важности пищевым продуктом горилл. Стараясь получше разглядеть других членов этой группы, я сделал несколько неосторожных движений. Меня заметила самка. Она издала короткий крик и скрылась в зарослях. Большой детеныш, весом около восьмидесяти фунтов, взобрался на покосившийся ствол дерева, внимательно посмотрел в мою сторону и быстро слез. Неожиданно в каких-нибудь ста футах от меня прошли семь животных. Вереницу замыкал крупный самец с серебристой спиной. Он на мгновение задержался и поглядел на меня из-за высокой травы; из нее виднелась только его макушка. Он отрывисто взревел несколько раз, что, очевидно, должно было служить предупреждением и мне и его группе, а затем исчез. С ним были три самки и четверо детенышей. Двое из них сидели, крепко уцепившись, на спинах самок.

На следующий день Кей и я видели горилл только издали. Но на третий день нам удалось подобраться близко к одной группе. Скорчившись на низкой развилке ветвей хагении и частично укрытый ее листвой, я прекрасно видел обезьян, видел, как они кормились и отдыхали среди высокого кустарника, даже не подозревая о моем присутствии. Один самец с серебристой спиной не спеша подошел к вернонии, древовидному кустарнику, схватил ствол растения примерно в шести футах от земли и одним рывком вырвал его, затем неторопливо оторвал ветку, расщепил ее зубами и стал жевать нежную сердцевину, словно ел кукурузный початок. Самка разлеглась на поваленном стволе дерева, сорвала верхушку растущей около нее вернонии и стала есть лиловые цветы, отрывая их по одному указательным и большим пальцами и отправляя в рот. Подросток взобрался на верхушку древовидного кустарника, уселся там на корточках и принялся раскачиваться. Потом он спустил ноги и повис на одной руке, медленно вращаясь.

Вдруг лесную тишину нарушил пронзительный вопль. Кормежка прекратилась, гориллы бросились в заросли, откуда раздался крик. Некоторые из них тоже закричали и начали возбужденно суетиться. Наконец, самец с серебристой спиной издал несколько грозных гортанных рыков. Наступила тишина. Позже, когда гориллы перебрались через гребень и скрылись из виду, я осмотрел местность и понял причину их волнения. Видимо, одна из горилл провалилась в пещеру, футов пяти глубиной. Несколько дней спустя вооруженный ручным фонариком, я забрался в эту пещеру и обнаружил, что до меня здесь уже побывали любопытные посетители. По крайней мере три гориллы проникли в нее сквозь большой лаз, закрытый висящими лианами. Они пробрались примерно футов на сто в глубину этой темной и сырой пещеры. В ее боковом зале было неподвижное, как бы застывшее озерцо. Только непрерывный звук капель, падающих неизвестно откуда, нарушал царившую здесь мертвую тишину.

Группа I, как я назвал первое встреченное здесь стадо горилл, была отнюдь не единственной, бродившей в это время вокруг Бишитси (см. таблицу 1). 22 августа было слышно, как примерно в ста ярдах от группы наблюдаемых мною животных бьет себя в грудь какой-то самец. На другое утро осмотр леса показал, что не менее трех групп устраивали свой ночлег поблизости одна от другой. Одна из групп была большая, как потом удалось сосчитать, состояла из девятнадцати животных. В третьей группе было только пять горилл — самец, две самки и два детеныша. Все три группы (I, II и III) оставались в этой части леса в течение пяти дней. Один раз группы II и III объединились на короткий срок — они провели вместе одну ночь. Дважды группы I и II спали на расстоянии каких-нибудь пятидесяти ярдов друг от друга. Но у меня не было еще достаточно опыта, чтобы проследить движение всех групп в этом лабиринте тропинок, и подробности их встреч остались для меня неясными.

Во второй половине августа, по мере того как велись наблюдения за гориллами, я постепенно приобретал все больше навыков в этом деле. Препятствия возникают при наблюдении за любыми животными, и, пока эти трудности не преодолеешь, изучать животных по-настоящему невозможно. Обычно поиски группы начинались с того места, где я видел ее накануне. Я осторожно пробирался по следу горилл сквозь примятую растительность, никогда не зная наверняка, ушли ли животные на сто ярдов, на милю вперед или, может быть, описав круг, находятся где-то позади меня. По следам всегда можно было узнать что-то интересное; изучение их доставляло мне почти столько же удовольствия, сколько и сами обезьяны. Бессознательно я начинал подражать неторопливым движениям горилл.

 

Таблица I. Состав групп горилл в районе Кабары

 

Кормясь, обезьяны разбредаются в разные стороны, оставляя за собой многочисленные следы — огрызки сельдерея и другие остатки пищи. Перебираясь на другое место, гориллы идут гуськом или по двое, а временами отдыхают все вместе на каком-нибудь открытом склоне. Иногда особый запах, похожий на запах скотного двора, наполнял воздух. Тогда я знал, что где-то неподалеку животные провели ночь. Гнезда и вся земля вокруг них были усеяны кучами навоза, сотни маленьких коричневых мушек вились вокруг него, откладывая крошечные белые яички. Бывало, я тратил с полчаса, пока не находил все гнезда этой группы, так как обезьяны, случается, спят на расстоянии шестидесяти футов и даже дальше друг от друга. По размерам экскрементов можно было установить, в каком гнезде спал самец с серебристой спиной, в каком подростки. Если кучки навоза среднего и маленького размера были рядышком, это значило, что в этом гнезде спала самка с детенышами.

Иногда я чувствовал, что где-то неподалеку, в зарослях, находились гориллы, но они не выдавали своего присутствия ни единым звуком. И самой волнующей, напряженной частью выслеживания было найти их, обнаружить их совсем рядом. Всегда можно ожидать, что косматая голова вдруг появится над зарослями или что на меня нападет самец, если я нечаянно подойду слишком близко. Я осторожно пробирался на два-три шага вперед, останавливался, напряженно вслушиваясь, не хрустнет ли где ветка, не раздастся ли бурчание в желудке животного; взбирался на низкие ветки или стволы упавших деревьев, всматриваясь, не покажется ли где-нибудь в траве черная фигура. Временами я замирал в полной неподвижности и нервы мои были так напряжены, что шелест крыльев нектарницы заставлял меня невольно вздрагивать всем телом.

Часто я узнавал о близости горилл лишь потому, что качнулась лобелия или шевельнулась ветка, задетая проходившим животным. Тогда надо было выбирать — либо спрятаться и наблюдать за гориллами, не выдавая своего присутствия, либо оставаться на виду в надежде, что с течением времени животные ко мне привыкнут. Первый метод имел свои преимущества, так как мое невидимое присутствие никак не влияло на поведение животных. В то же время если слишком хорошо спрятаться, лишаешь себя многих ценных наблюдений, а если стараться получше разглядеть животных, невольно себя выдаешь. Тогда гориллы начинают волноваться. Я выбрал второй метод, то есть подходил к ним медленно, так, чтобы они меня хорошо видели, взбирался на пень или на ветку, устраиваясь поудобнее, и притворялся, что не обращаю на них внимания. Выбрав удобное для наблюдения место, я мог их видеть сквозь заросли, и они могли приглядывать за мной.

Животные куда наблюдательнее, чем люди, и гораздо лучше нас понимают смысл движений. Я был уверен, что, если спокойно двигаться вблизи горилл, явно не проявляя враждебных намерений по отношению к ним, они скоро поймут, что мое присутствие не представляет опасности. Человеку совсем не легко отказаться от свойственной ему самоуверенности и агрессивности при встречах с животными, не легко подходить к ним с чувством, что они нисколько не хуже его.

Случайное движение может насторожить горилл, привести их в состояние беспокойства. Например, я убежден, что, если человек возьмет с собой оружие, этого уже достаточно, чтобы придать его поведению бессознательную агрессивность, дать ему чувство превосходства, которое животное немедленно ощутит. Я рассуждал так: при столкновении с гориллой лицом к лицу, она скорее нападет на меня, если при мне будет оружие, чем когда я проявлю беспокойство и неуверенность. У людей и у некоторых животных, например у собак, макак резусов, горилл, упорный взгляд является своеобразной формой угрозы. Наблюдая за гориллами даже с некоторого расстояния, я старался не глядеть на них слишком долго и упорно, время от времени отворачивался, чтобы животные не пришли в беспокойство. Обезьяны считали угрозой наведенный на них длительное время фотоаппарат или бинокль, поэтому я пользовался ими только изредка.

Как и следовало ожидать, присутствие двух людей раздражало и возбуждало горилл больше, чем присутствие одного человека. Поэтому Кей обычно оставалась дома, а сторож заповедника, который иногда меня сопровождал, прятался, пока я вел наблюдения за обезьянами. Когда животные исчезали из виду, лучше было не ходить за ними, так как преследование легко могло их возбудить и увеличить возможность нападения на меня. Вообще я все время пытался поставить себя на место гориллы и представить, что именно мне бы не понравилось, если бы вдруг незнакомое и потенциально опасное существо приблизилось ко мне. За месяцы, проведенные с гориллами, ни одна из них на меня не напала.

Установить взаимопонимание с гориллами было сравнительно легко потому, что их чувства сходны с чувствами людей, но, разумеется, не горожанина, оглушенного непрерывными шумами, не способного реагировать на тончайшие изменения окружающей среды, а человека, привыкшего к дикой природе.

У горилл, как и у людей, самое развитое чувство — зрение. Обезьяны очень быстро замечают малейшее движение, и часто они уже внимательно следили за моим приближением, когда я еще не знал, что животное неподалеку. Слух у горилл тоже хорошо развит, но они реагируют только на незнакомые звуки, например на человеческий голос или вообще на что-то необычное. Когда группа с шумом кормилась, я мог подходить к ним довольно неосторожно, но отдыхающие обезьяны все настораживались, услышав треск ветки, сломавшейся под ногой. Обоняние у горилл, видимо, слабо развито. Даже когда я подходил к ним на расстояние в пятьдесят футов с наветренной стороны, они редко реагировали на это. Тем не менее дважды, когда я сильно вспотел, гориллы почуяли меня. Но, как сказала Кей, для этого не требуется тонкого обоняния.

Было несколько случаев, когда отдыхающие животные начинали беспокоиться, хотя я наблюдал за ними с некоторого расстояния. Я был с подветренной стороны, не производил ни малейшего шума, и гориллы явно не могли меня видеть. И все-таки они почувствовали, что что-то не так. Возможно, это была реакция на подпороговый раздражитель, слишком неясный, чтобы воспринять его сознательно. А может быть, какие-то другие чувства предупредили их о возможной опасности. Подобное случалось и со мной во время странствований по лесу. Внезапно возникала уверенность в том, что гориллы где-то рядом, хотя я их не видел, не слышал и не чувствовал их запаха. Обычно я был прав. Безусловно, большинство естествоиспытателей переживали подобные ощущения.

В последний день августа, в то время когда Н'секенабо и я пробирались по усеянному валунами дну каньона Канья-магуфа, оглушающий рев наполнил ущелье и, отдаваясь от стены к стене, покатился с горы, грохоча, как лавина. Мы вздрогнули и пригнулись, а взглянув вверх, увидели самца с серебристой спиной, окруженного своей группой, стоявшего неподвижно на краю каньона и глядевшего вниз, на нас. Тихо, стараясь по возможности его не раздражать, мы начали отступать под бдительным взглядом самца, чувствуя себя детьми, пойманными в тот миг, когда мы так бесцеремонно вторглись в чужие владения.

Взобравшись на противоположный склон каньона, я смог хорошо рассмотреть горилл и с восторгом убедился, что это были мои старые знакомые — четвертая группа. За полгода до этого, в марте, Док и я наблюдали группу в течение нескольких часов. Весь сентябрь, почти ежедневно, я разыскивал животных (группу IV), наблюдал за ними, любуясь их проделками и тревожась их тревогами. Все члены группы стали для меня определенными индивидами, которых я узнавал и дал имена. Ни одна другая группа не доставила мне столько материала для наблюдений и не завладела настолько моей симпатией, как эта.