Из серии «последний день зимы»

 

* * *

 

Мне свинцом чернобоким присыплется пол.

Мне начетом кандальным потоптана речь.

Мне тяжелая осень качает цепом,

и летит золотая антоновка с плеч.

 

Эту весть рупора обнесут: обновись,

атмосферы другой нагнетут ветнтиля,

между сосен восстав из ячейки на свист,

и тогда ошибусь - обниму не тебя

 

У своей глубины надувает сифон

на боку сточашуйном отобранный лещ.

Мне тяжелая осень качает цепом,

и летит золотая антоновка с плеч.

 

Не тужи, не противься, не помни о ней,

обессоленной течью с листа опоён.

древоеды калачиками у корней

обезглавили люльку во мраке моем.

 

 

Черемичная

 

Позвоночники сосен, лишайничья сыпь

по песчаной горе, и от прошлой лисы

черепком на ступеньке таится охота.

И буксует ездок за рогами «восхода».

 

Камуфляжного ранца нутро оголив,

человек в химзащите заходит в отлив,

после пол-оборота дневного овала

пробедуют в сети камбала и навага.

 

И нисходят лучи. К оспяному клейму

то знаменье на плечи ложится ему.

И оранжевый мячик, ветвями прожилист,

за спиной на молочное море пружинит.

 

 

Катуй-ратуй

 

Будут в вершах радуга и тина,

космы льна и пудра мукомолья,

траурные ласточки в окне.

Краем, до которого идти нам,

между всеми крючьями поморья

дай мне руку, не оставь в огне

 

От огня, от разума, от слова,

от засечки той, где утро жалит –

в зубе мыса режется рубин –

в море заходили раза оба.

Море ничего не отражает.

руку дай мне руку обруби

 

Нет тебя – всю дочиста потратил,

самой дальней скатертью обулся,

праздника последнего поел.

В междулетье, на почтовом тракте,

засуха примеривает бусы

мертвых землероек в колее.

 

 

Неведомый лес

 

Поглядит-пригвоздит посредине без слов,

и сольешься – коленки камней параличны.

Камышиные ружья дежурят в заслон

и сутулятся на воду на пограничье,

будешь век выцветать на рогатинах мокрых,

будут вязовых комелей дупла кривы,

земляные смотрители дышат в намордник,

подо мхом надувают большие грибы.

Самоцветы иголками по сапогам,

аскорбинка во фляге в петлю поясную,

мухоморам пинки раздаешь по слогам,

комариную лижешь тропу подвесную.

Лоскутом оботрешь кровососов на шее,

в ежевичной петле от подсечки ловца

упадешь валуном, положив подношенье,

где неведомый лес поднимает глаза.

 

 

Подарки

 

Тут пернатая бухта поднимет галдеж,

замелькает наживка над пастью развалин,

забелеет косынка, и тот, кого ждешь,

из дороги поднимется, неузнаваем.

Он подарит тебе грузовик и юлу,

всей беды календарь разметет постранично,

простоишь – ничего не ответишь ему,

под кургузую куртку забьешься, синичка,

и мозаика склейся из тех половин

в деревянное кружево с глазом сомовьим,

и светитесь подарки, и счастье плыви

над ветвями солдат и над северным морем

 

Это арктика плачет крупой вдалеке.

Это полюсу тучи находится пара.

Это солнышко пленника на поводке

возвращает, куда гребешок закопало

 

 

ИЗ СЕРИИ «ПРОТУБЕРАНЕЦ»

 

* * *

 

Тем, чьи глаза короны горячей,

капканом дымным ног не уязвить,

кустарником глазных не ранить гнезд.

Старался, где тепло, черпал ручей,

к челу тянулся проволоки свить –

и только я протуберанец нес.

 

За всех один в динамик нарычал.

Один войду в парадный городок,

фундамент на поверку ковырну.

Не за тебя ли – грудью на рычаг –

последний замолчал радиодот,

сонату проиграли, как войну?

 

Кинь горсточку запалов низовых,

оговори, чтоб не стряхнули чар,

чтоб грызли – по сусекам побирались.

Я просыпаюсь раньше часовых.

Мне голос из горячего ключа

сказал, что я один – протуберанец.

 

 

Зимняя

 

Коровка божья в зиму притечет,

внесет под ноги самобранку ту.

Недвижных проверяют на тычок,

на зеркальце морозное ко рту.

По финской полосе, в полуцепи,

обняв ружье, отлиться в раме лет

идут, кого закат не усыпил,

и вскоре узнают, что рая нет.

Их глубоки следы через январь.

Их кроличьи ушанки начеку.

А Он следит вполобраза едва

и отрывает ноги по щелчку.

Об алый снег запнулся краевой,

была душа – бежала из ремней.

Был белотканых снайперов Его

все выше хор, и просека прямей,

карельский лес, обрубками суча,

безудержную музыку родит.

О Господи сейчас сейчас сейчас

щекочется букашка на груди

 

Да ты пребудешь в ауте конца

в полете мерзлоты у края недр

где не найдут свои, и конденсат

не сядет на стекло, и рая нет

 

 

ИЗ СЕРИИ «ЛИНЬ»

 

* * *

 

Когда не вынесли верхом

из ожерелья тонн и миль,

когда ушли, забили вход

и запечатали: аминь,

и не руками сплетено

рукомесло на тот товар,

ты в саркофаге ледяном –

пришла пора – вставай.

 

Когда окалина во рту

освободила спелый серп,

и, отковав себе орду,

посланник море пересек

и вышел чёрным из пурги

по искряным макушкам свай;

когда растоптанный погиб

твой мир – а ты вставай.

 

Тебе тяжёлому теплеть

ничком среди ангарных юрт,

когда земля возденет плеть,

когда они тебя убьют,

косого солнца скорый диск

нездешней медью затлевай!

Из-под репейника родись,

из-под земли – вставай.

 

 

* * *

 

У четырех чугунных конских морд

топить себя, и колосник подогнан.

Где тауэрским хером ломит мост

и плавает подобное в подобном,

ты за щекою холода толки,

в кругу ветвей царапай темно-русых,

натешься вдоволь, принимай таким –

с Невой в слезах и небом в сухогрузах!

Я по трубе шатался у земли,

я танец шил, не попадая в отступ,

но встретил – и пропеллер завели,

увидел – и с лица сорвали воздух!

 

мы будем жить – пускай на сердце улей,

пускай ладонь залипла у винта.

Такая радость! – если бы не умер,

когда тебя в торосах увидал.

 

 

Некробус

 

И спутник в первой трети близ зари

волок прилив, упорствуя натяжно.

И папоротник каменный царил,

ничья планета шевелилась тяжко,

 

она сыграла охрою и смолью

на раковины ратном серебре.

Она такое вызвала из моря –

мы родились не равными себе.

 

Явились: сизый, крапчатый, каюрый –

все седоки на радуге рессор –

и в две руки прозрачных воздух юный

пошли кроить на новое лицо.

 

Нас не узнать. И спутник не продаст.

Шкала не съест, не рассекретит пропасть.

Напрасно кружит, зыркает про нас,

крылами шелестит пустой некробус,

 

мы телескопа затаим хрусталик

из головы хвоща, как споры мин.

Ничья планета держит полустанок,

с которого садятся в скорый мир.

 

 

ИЗ СЕРИИ «СЕМЕНА ЗГИ»

 

Зга

 

Где на полу зола

обломлен ключ в замке

кому рубить салат,

делиться хлебом с кем?

камин калится зря – ни пузыря на стол

где твой горит цветок.

 

От кошевых канистр

голубобоких льдин

не повредив границ

следов не наследив,

в ошеломленный мир иду на ринг и торг

где твой горит цветок.

 

Мне фонарем мигать

на черноту и неть

где не валили гать

где не искали нефть,

где благодатный край вязал ветра винтом

  где твой горит цветок.

 

 

Марш Памирских Хатифнаттов

 

Мы шли метлой терновой

прессованным векам,

когда звезда Чернобыль

не грела ни фига,

когда землей безумия

забылся Стиксов плес –

мы шли, ее связуя

в лучи из-под колес.

Струна того не тешит

и пуля не берет,

земля того не держит,

кто выжил поперек,

кто курткой оборачивал

глухое: подорву.

Кто уходил прозрачным

отрядом под траву.

Над Кемью и Кубанью

под плетью похвалы

терпи ее губами,

кури звезду-полынь,

космическому холоду

ладонью пригорай,

летальному исходу

в обетованный край.   

 

 

Семена Зги

     

…возвернулось в сустав незалеченной хворью,

расплясалось – поди разбери письмена

незамеченной искрой упало под хвою,

расплевало смертельные семена.

Я вернусь – по ноздрям пограничное зелье,

мегаполис сочится в подвалах радоном

обживай благодарное нечерноземье,

береги этот дом.

…я гостинцев несу – открывай, дорогая,

волчий порох и хлеб – узелок не просыпь

человеческой солью кровавый рогалик,

судорогу в горстях, в рюкзаке образцы.

Все соратники тут, батарея поллитра,

во хрену и укропе ножом шевеля,

поднимаю за то

   …но сгорела калитка,

ты не видишь меня.

ни беда не свербит ни награда не сверит

по волнам через вересковый кагор

сквозь мохнатые хоботы сосен на свет

я срываю чеку и всплываю, как город,

я всплываю отстроенной Астаной

где бывалый без весточки сгинет лазутчик

тихим клювом хрусталику – не остановишь –

прорастает в глазу.

 

 

* * *

     

  Баллистика круче любых наук

        О. Болдырев

 

Мы в саван парашютный пеленали

прощальную, бедовую посылку

на головы несчастным под Тобой.

И трапы расступались перед нами,

и летчики в отравленных косынках

по трапу поднимались на убой.

 

Нам вслед махало на далеких сопках,

на пьяных мачтах эльмово каление,

труба трубила: в горних посели.

Нам - пленным - ела черные колени,

купала пятки молочайным соком

живая кислота из-под земли.

 

За лепестками топливного жара

тот берег для небесного колумба

в разрыве туч дай видеть хоть разок!

Синицей и соломинкой держала -

меня в ладони берегла скорлупка,

турбины пили облачный рассол,

 

где дикой вишней копоть оклубила

косой хребет разрушенного дома,

меня обнимет мертвая земля -

неси меня, крылатая кабина,

на белые клыки аэродрома

и дыма кружевные вензеля.

 

 

Мой Гамельн

 

И перебесятся маховики

на масле теплые в своей вендетте.

Когда уздечки будут велики

и Ты решишь, что больше не свидетель,

 

глаза заделаю балетным тюлем,

всю кожу - стрелками колючих люстр.

Все девять этажей панельных тюрем

сквозь долгостройки к чорту провалюсь!

 

Все пропадут молекулы и мили,

в сухом остатке пепел из меня.

Пускай убогий шарик катит в мире,

в утробе трахаются дизеля,

 

на сочных просеках земля бушует,

гудят коричневые жилы вольт.

Кто обо мне потерянном пошутит,

когда не веруя сгнию живой?

 

И свой кусок, что ненасытно зыркал,

весь зябкий мир - лоскутный - приживал,

тяну с собой за целой сушей зыбкой,

за целым небом, едущим по швам!

 

 

* * *

     

Хватит всем на спящие дни

кислого к постели питья.

За ухо меня ущипни –

правое плечо – аэродром для Тебя.

 

Видишь – провода оборвало,

лампочку холодную с плеч свинтили,

именной в пути аэрофлот

жжет морзянку на ночной светильник.

 

Колокольный не дают салют –

затекло, угрелось – окоснело,

ущипни, а то просплю –

бусы клюквы под подушку снега.

 

…это я под снегом веду войска,

сам – лесничий, сам – Сусанин,

целый мир – к виску от виска –

натяженье между полюсами.

 

 

Второе крымское

Б.К.

 

…так я вырвался – дверь без замка отворяй,

где по веникам вялятся лавр и донник,

где с камнями во рту рукоплещет прибой.

День рождения – в пене юбка твоя,

весь в сетях до бровей твой закопанный домик,

кольца рыбного запаха в миске рябой.

 

Ты – когда окружило, зазвало на мель,

корабельным червем ослабело ребро,

сжег свой короб в десант напросившийся груздь –

ты была ожерельем, ножом на ремень,

змейкой-вязью на черное серебро,

амулетом на грудь.

 

…Мой обдолбанный город недолго тужил.

Там по мне – где меня не нашли не упрятали –

арматурины точит Казанский вокзал.

 

В полуночной, самшитовой, нашей тиши

освещай мне дорогу горячими пятками,

колокольчиком на волосах.

 

 

ИЗ СЕРИИ «ВЕРИТЬ НЕЛЬЗЯ»

 

Бражник

 

Как пела и плясала в оконной кривизне

праздничная бабочка – кали-юга,

как меня качало во сне

черное солнышко и гладила Юлька.

В яви со стыдом стакан шуту,

беглый колосок дневному нимбу

выйду в море с шерстью во рту,

Сцилла и Харибда меня обнимут.

Что стенает в белой мгле

мается чем о чем молит

грянет в уши, воду поколеблет,

гильза покатится, бражник взмоет.

 

* * *

из популярных - нерабочих- гипотез

 

– Мой рогатый луч – серебряный кончик

дергал за рукав, звал в колокольчик.

Руки, будто хлеб, преломили ствол.

Я собрал манатки и вышел вон.

Яблоки-подарки из подола

разбежались крысами из-под дома.

Дальше без меня гони стада,

в кулаке держи золотой стандарт.

На большую ночь, на кромешный морок

чую – выкликает набатный молот

алые крыла надмирных войск.

Убегу Тебя яко тает воск.

 

 

* * *

     

– Все перья холода сотру,

махну в оконное желе

гляди, как тикает сатурн,

идут орбиты в тишине

моих дверей заклинен код,

разбита лампочка – пускай!

бери пальто один ступай...

Беги – автобус ждет! крыла

голландец отпер кораблю

я не откину покрывал,

не обниму не окормлю

на тот квадрат и мрак и мор,

где ты устал и умер ниц

где вот твой угол – ужаснись

...Наклеит контуры свеча

повесит зуммеры сверчок

падет половник, грянет час

и перигей пересечет,

твой урожай – серпом слепым,

косыми каплями с копья.

все краски смерти для тебя

 

 

К Перигею

 

...ему господин кажет с неба кулак,

а ему все смешно – в кулаке кокаин...

                 БГ

 

Бескровной травою над нишей ко льду

склонись, до витрин побелей.

Декабрьский маятник в нижнем ходу,

автобус в шоссейной петле.

Воистину горький, ложись-почивай,

под снег без оберток без сил,

и ночи не длилась твоя бечева,

Ока оковала буксир.

Отчаянный, ты ли не ныл под звонком,

к бедру батареи не зяб,

не ты ли расчислил – на пальцах – закон,

провидел, что верить нельзя!

 

для двадцать второго – из фляги отлей,

пшена из пакета отсыпь,

удавленный город в шоссейной петле,

как баржу, бери под уздцы.

 

 

Колыбельная

 

Там над иргой и Волгой над

тебе приходит сон –

мохнатый махаон окна

на золотой висок,

пусть курят горькую вовне

и чиркают кремень –

не слушай, поднимись ко мне,

иди ко мне.

 

Где ночь сыра и месяц желт –

их стрекоту веля,

цикадный водит дирижер

былинкой ковыля,

нам белым носом тычется

на цыпочках баюн.

Не шелохнешься – ты свеча

на рукопись мою.

 

Чей тихий свет коснется лба,

чья флейта даст отбой?

Когда на всех один табак,

на мир – один огонь:

над тигельком степи гореть –

над окнами кадить...

 

Придвинься ближе, спи скорей,

нам рано уходить.