Сингл на Осеннее Равноденствие

Михаил БОДЕ

Стихотворения. Переводы.

* * *
из Т. Кэмпиона

Из кипарисов - тьма ночных кулис.
Росою тишина окроплена.
На милость сна заботы дня сдались.
Вкруг - ни души. В душе - тоска без дна.
Морфеевой волшбе наперекор,
Беспечный сон гоня, несу дозор.

Едва смыкаю веки, ибо слаб,
Как вижу карту ада наяву.
Для призраков она. Из их числа
Я сам - печалям обречен, живу.
Надежд высоких больше не тая,
Утратил с ними смысл бытия.

Тоска, уймись! К чему страданья впрок?
Когда я сброшу плоти бренной гнет,
То душу залучи в свой черный лог -
К десятку тысяч душ моя примкнет,
Чтоб утолить твою алчбу верней:
Ведь то, что хуже плоти, скрыто в ней.

#8

Очарование тифозных поездов.
Спокойствие почтовых голубей.
Акупунктура — точность блокпостов.
Твоя инициация: «Добей!»

Из тех, чьё сердце было как пирит,
Громада тел — нордический коралл.
Моя инициация: «Умри».
Жив дезертир, он смертью смерть попрал.

Презренней дезертира — подсадной.
Его инициация: «Смотри».
Из вседозволенности выбери одно —
Аннигиляцию завшивевшей зари.

#22

Солнце исчезло в клюве заката,
Красное бросив на крыше покатой.
Через кварталы сентябрьской гари
Он проступает — путь киновари.

Чисто и сухо в домах-табакерках
Перед потусторонней проверкой.
Чёрные лица, зелёные лица.
Волосы — змеи, очи — мокрицы.

Кровью людской, лошадиной и бычьей
Тысячекратно пропитан обычай.
Стрит равнодушия, рю профанад
Не замечают последний фонарь.

Лёгкое дело — выдумывать казни.
Чем откровенней, тем несуразней.
Каждый из нас сочиняет свой ад
С помощью личных химер и наяд.

Жизнь человека — солнечный зайчик.
Дальше — не хуже. Дальше — иначе.
Сцену в своём прихотливом аду
Из Антонена Арто украду.

#4

Отразился в стеклянной коре
Акробат из смешного картона.
Полуангел с гравюры Доре,
Обнимаясь с тигрицею, тонет.
Монохромная радуга здесь
Заклинает собравшихся по три.
Навернулись от мрачных чудес
Слезы пламени из-под диоптрий.
Чешуя вместо снега на нас
Ниспадает, и птицы, шипя,
Раздражают магический глаз,
Растворяются в синих степях.
Открывая пиявкою рот,
Проницают сугубо одну цель.
Вспоминая о леди Шалот,
Поднимаюсь сквозь годы к Рапунцель.

#37

Первых капель крупный крап
Сделал шкуру леопарда
Из песка, и шаткий трап
Наведён на дали бардо.
Сердце — синь, и небо — синь.
Между ними — дельтапланы.
Пароходик набасил
На мгновение тепла нам.
Затеряться в двух соснах —
Совершенное уменье.
Вечно ваш, брожу во снах
Между Лхасой и Тюменью.

Примечание: синь по-китайски — «сердце».

#7

По своим же следам исчезающим
Негатива ярчайшей линией
Ты скользишь. Но в глазах — бирюза ещё,
В сердце хрупком — огонь и лилия.

Пережди все свои ожидания.
Веспер, пой — уноси тепло с кости.
Это ты, да не ты. Видишь, здания
Будто встали с картонной плоскости.

Это ты, да не ты. И довольно стих
Голос автора пьесы кукольной.
Чтобы спичка сгорела вся, полностью,
Надо брать за конец обугленный.

Спичку — прочь: ты случайно спалил её,
Торопясь ненавистное выкурить.
И дразнящий огонь цвета лилии
Заполняет на вывесках литеры.

Мальдороровский кончился песенник.
Сердце сделалось склепом от сырости.
И глаза твои — цвета плесени.
Ты мне шепчешь: «Прощай!»

Да и ты — прости…

#5

Твои заклинанья нестойки
Среди городских децибел.
Нет! Чтобы участвовать в стройке,
Найди индустрию в себе.

Пусть сердце вбивает сваи
Под вещим кровавым дождём.
Сараи с бараками свалим
И вечный завод возведём.

В цехах загорается дело.
Шкивы отрешенно скрипят.
Да где же ослабшее тело?
Бетон и железо до пят.

По главной дороге — гортани
Несутся слова, грохоча.
А лёгкие стали гробами
Из красного кирпича.

Уснул. Головой — на руки.
Но в домнах огонь не потух.
Во сне черепной науки
Даёт индустрия продукт.

#45

У липы клейкие листочки по весне,
Как марки на посланье Персефоне.
Как из провалов в памяти сифонит!
Меж валунов сверкнёт разбитое пенсне…

Воздушно-капельным путем был сотворён
И передан ему чудесный образ
Но преломился свет, и чёрной коброй
С изнанки образ развернулся. Право, Рём,

Давай прищуримся и разглядим тот свет,
Где найден правый путь во тьме долины,
А декабристы будят Куданини.
Давай попробуем. Ты будешь — Тот, я — Сет.

 

 

***

 

I
aside the vortex of rye there come the shadows dark-blue,
on merging with tranquility at its height
in the shivery dimension of soft guesses
in crooked lines of none’s future, inspired by my resistance,
I saw the true radiance of setting an ambush
for what doesn’t exist, and seems to be implied
enter the obscurity
it had occurred to me
before I dared to smooth out my wrinkled heartworks,
throughout being in a fog and a little while longer
I was standing close to little crumbling me
who walked up the red staircase of no ascending regardless
the apple trees stood tall, hiding in intricate sunshine,
with their after-downpour-capacity of raining
shadows passing by, giants swinging on the pendulums
enter the obscurity

II
none knows, that the core of joy is broken, except of him
who makes thin and thick lines when writing with that very joy
in the midway of this our urban play,
I found you in a gloomy state of mind
and whispered you about a path of glory and insanity
now that the balance of your belonging was upset,
your awareness will be running low, until weird things are done
spit out a key, and walk down your lunacy till the end
with sugarcane whisper going round in your head
under the coffee skin of windy squares
under the railroad bridges and their Templars clad in rags
there should be the point of completeness
the sound of night trains resembles an iron dog's barking
right at the border of no man's land, occupied by Bacchic electricity
consider the colors changing as on your breath
mechanical stars shift the heaven briar behind your eyes
the secret flames of August grass exhaling, and moonlight guillotine is broken,
and the chameleon grievance, it's blowing up your head to make you look upwards
to stare at me in my invisibility, waving my hand to you, holding the basket of lustberries
don't cry for pain caravans being recalled from your vision
don't cry for outcome
don't cry for awakening or purity
do something weirder than I've done
are you moving still?
I am you, and I am moving

 

#17

Город полон промышленных комплексов.
А либидо его и мортидо
В ритме танго — Рабочий с Колхозницей —
Гроздья гнева давили. А с виду...
Ветерок транспаранты полощет.
Октябрят марширует отряд,
Чтобы в чахлой окраинной роще
Совершить погребальный обряд.
В мрачных бойлерных годами кипела,
Шла на убыль живая вода.
Хор заводов ревел а-капелла,
Рдяных туч созывая стада.
Пионеры спускались в подвалы
С песней «Сатори на снегу».
Но единственный вышел, устало
Спотыкаясь на каждом шагу.
Город — подвиг, завет, элефтерия,
Сок грейпфрутовый под DXM.
От Империи — лишь пух и перья.
От сражений — BDSM.
Город, вспомни, как был ты героем!
Только мысли по МКАДу кругами…
Все равно тебе правду откроем,
Пусть нелепыми, но станем богами.

 

 

* * *

 

Не бойтесь, братья и сестры,

Черные дирижабли зависли высоко-высоко,

Чтобы наконец-то покрасить небо.

Недаром триста лет назад его закрыли

На реконструкцию.

Это сбылось пророчество

Дэвида Тибета,

Это было нам обещано.

Мы заслужили.

Покрасят — и улетят.

Только подумайте — нам откроют ход на небо.

Неудобства — потерпим.

Проявим сознательность.

Крепитесь!

Нет, сын мой,

Ты ошибаешься,

Они просто красят небо,

Нет у них злого умысла.

Чем еще объяснить

Суровую красоту заката,

Едкий химический запах,

Резь в глазах,

Учащенное сердцебиение,

Ваши восторженные хрипы,

Агонию восторга,

Вечный покой.

 

 

НИКИТА ПОДВАЛЬНЫЙ

 

Колыбельные для кошки Ш

 

1

Убаюкало в метро, било об огнетушитель -

вот и выронил перо белоперый небожитель.

Запалило ветхих дел травостой

искрой той.

Вороника под скулу - под уклон смурному году

от угла катись к углу, лей отраву по вагону,

тех, кто жизнь мою смешал, - окропи,

отрави.

В дальнем вынырнуть костре, на плече твоем признаться.

Смотришь сойкой по стреле, носишь воду через насыпь,

на рукав снежинки смирные шьешь -

меня ждешь.

 

2

Ты пойдешь одна на погасший вест

по боку бахчи, по рассаде тучной,

по ограде за противовес –

на фонарь на поводке летучий.

Ты увидишь самое чудо у земли,

у воды, у мяты перечного лона

прыгала плотва, и караул несли

вязы в рукавицах у разлома.

Ночью непролазней шлема звонаря

ты уронишь ей огнями к ожерелью,

каплями асфальта с фонаря –

полторы слезы в оранжерею.

Ты захочешь соком огуречных жил

облизать пыльцу пырейным метлам,

на небо лететь жуком большим,

на небе тонуть оболочкой мертвой.

 

3

Не зацелятся ловцы

наготове в ямах сонных.

До короткой полосы

не дотянет ультрасоник,

чуждой тучи пух и перь

к леса волосью.

Ярого напалма пей

полусферу всю.

Крепче воли уговор

руки в атлас окоряли.

Чистый полог для того,

чья звезда на окуляре,

кто цитроном гесперид

скинет шкурку ту.

Пирс над небом без перил,

где тебя я жду

 

 

Улитки

           сурги и лурги – сторонники сдержанных мер

 

Зацепились зубцы в зубцы,

ларь кружением украшая.

Укусила зеленый сыр

чернозубая пасть большая,

и обломка ведет альбедо

по орбите на покрова.

И Арнольд вопиет Альберта,

выгнув шею из рукава:

Рог с альпийскою пеною,

нержавейка кишок в гобое –

напили ему песнь мою:

я – твоя половинка в Боге,

солнце мина, асфальта рана,

даль ясна ледяным окном.

Собирайся, моя отрада,

Выходи – говорит Арнольд

Никакой не вернут сигнал

справа ветоши краснополой:

ни тычка в барабан зерна,

ни полбулочки ноты полой,

потому что в долбленье гумен

неподвижное укрывал

рубероид, и в Боге умер

житель правого рукава

 

 

***

 

Ночь полгода, когда проколола пургу

неземное родившая целла костра.

И курили нефтяники с теми в кругу,

кому доверху Бог наливал концентрат.

Полукругом поверенных стали, смотря,

как укутался зверь на коленях покоя,

мухоморного хлеба крутился снаряд,

были в небе китов поединки и копья.

Им в слоновое мясо втыкать топоры,

с тихим миром втроем столовать на холме.

Из горбатого войлока в облако прыг

в метеорного никеля палочках мех

И прощаются теплые хаски при них.

Их в отравленный пояс уходят байдарки

их на верхнем рубце коновязи ремни

их дыра мерзлоты принимает подарки

 

 

Запасной дом

 

Две стрелы ледяного глазка наведу

в полдороге до странного места.

Вечный дом запасной полоскал на ветру

треугольный флажок у разъезда,

хворый бивень валежной ветлы на корню

в парке скармливали огню.

Там кольцо доставали из карпова рта

рыболовы на истринской чаре.

И вошедшего под ледяные врата

невесомое тело качали

оперенные снегом рога камыша

и грибы в животе голыша.

Там зима неутешная ныла в сонор,

с верхней полки запасы приела.

Там душистая спит на подушке со мной

одноглазая кошка ниебла,

алой шерсти клубок тормошит заводной,

из угла наблюдая за мной.

 

 

Черемичная

 

Позвоночники сосен, лишайничья сыпь

по песчаной горе, и от прошлой лисы

черепком на ступеньке таится охота.

И буксует ездок за рогами «восхода».

 

Камуфляжного ранца нутро оголив,

человек в химзащите заходит в отлив,

после пол-оборота дневного овала

пробедуют в сети камбала и навага.

 

И нисходят лучи. К оспяному клейму

то знаменье на плечи ложится ему.

И оранжевый мячик, ветвями прожилист,

за спиной на молочное море пружинит.

 

 

Катуй-ратуй

 

Будут в вершах радуга и тина,

космы льна и пудра мукомолья,

траурные ласточки в окне.

Краем, до которого идти нам,

между всеми крючьями поморья

дай мне руку, не оставь в огне

 

От огня, от разума, от слова,

от засечки той, где утро жалит –

в зубе мыса режется рубин –

в море заходили раза оба.

Море ничего не отражает.

руку дай мне руку обруби

 

Нет тебя – всю дочиста потратил,

самой дальней скатертью обулся,

праздника последнего поел.

В междулетье, на почтовом тракте,

засуха примеривает бусы

мертвых землероек в колее.

 

 

Неведомый лес

 

Поглядит-пригвоздит посредине без слов,

и сольешься – коленки камней параличны.

Камышиные ружья дежурят в заслон

и сутулятся на воду на пограничье,

будешь век выцветать на рогатинах мокрых,

будут вязовых комелей дупла кривы,

земляные смотрители дышат в намордник,

подо мхом надувают большие грибы.

Самоцветы иголками по сапогам,

аскорбинка во фляге в петлю поясную,

мухоморам пинки раздаешь по слогам,

комариную лижешь тропу подвесную.

Лоскутом оботрешь кровососов на шее,

в ежевичной петле от подсечки ловца

упадешь валуном, положив подношенье,

где неведомый лес поднимает глаза.

 

 

Подарки

 

Тут пернатая бухта поднимет галдеж,

замелькает наживка над пастью развалин,

забелеет косынка, и тот, кого ждешь,

из дороги поднимется, неузнаваем.

Он подарит тебе грузовик и юлу,

всей беды календарь разметет постранично,

простоишь – ничего не ответишь ему,

под кургузую куртку забьешься, синичка,

и мозаика склейся из тех половин

в деревянное кружево с глазом сомовьим,

и светитесь подарки, и счастье плыви

над ветвями солдат и над северным морем

 

Это арктика плачет крупой вдалеке.

Это полюсу тучи находится пара.

Это солнышко пленника на поводке

возвращает, куда гребешок закопало

 

 

ИЗ СЕРИИ «ПРОТУБЕРАНЕЦ»

 

* * *

 

Тем, чьи глаза короны горячей,

капканом дымным ног не уязвить,

кустарником глазных не ранить гнезд.

Старался, где тепло, черпал ручей,

к челу тянулся проволоки свить –

и только я протуберанец нес.

 

За всех один в динамик нарычал.

Один войду в парадный городок,

фундамент на поверку ковырну.

Не за тебя ли – грудью на рычаг –

последний замолчал радиодот,

сонату проиграли, как войну?

 

Кинь горсточку запалов низовых,

оговори, чтоб не стряхнули чар,

чтоб грызли – по сусекам побирались.

Я просыпаюсь раньше часовых.

Мне голос из горячего ключа

сказал, что я один – протуберанец.

 

 

Зимняя

 

Коровка божья в зиму притечет,

внесет под ноги самобранку ту.

Недвижных проверяют на тычок,

на зеркальце морозное ко рту.

По финской полосе, в полуцепи,

обняв ружье, отлиться в раме лет

идут, кого закат не усыпил,

и вскоре узнают, что рая нет.

Их глубоки следы через январь.

Их кроличьи ушанки начеку.

А Он следит вполобраза едва

и отрывает ноги по щелчку.

Об алый снег запнулся краевой,

была душа – бежала из ремней.

Был белотканых снайперов Его

все выше хор, и просека прямей,

карельский лес, обрубками суча,

безудержную музыку родит.

О Господи сейчас сейчас сейчас

щекочется букашка на груди

 

Да ты пребудешь в ауте конца

в полете мерзлоты у края недр

где не найдут свои, и конденсат

не сядет на стекло, и рая нет

 

 

ИЗ СЕРИИ «ЛИНЬ»

 

* * *

 

Когда не вынесли верхом

из ожерелья тонн и миль,

когда ушли, забили вход

и запечатали: аминь,

и не руками сплетено

рукомесло на тот товар,

ты в саркофаге ледяном –

пришла пора – вставай.

 

Когда окалина во рту

освободила спелый серп,

и, отковав себе орду,

посланник море пересек

и вышел чёрным из пурги

по искряным макушкам свай;

когда растоптанный погиб

твой мир – а ты вставай.

 

Тебе тяжёлому теплеть

ничком среди ангарных юрт,

когда земля возденет плеть,

когда они тебя убьют,

косого солнца скорый диск

нездешней медью затлевай!

Из-под репейника родись,

из-под земли – вставай.

 

 

* * *

 

У четырех чугунных конских морд

топить себя, и колосник подогнан.

Где тауэрским хером ломит мост

и плавает подобное в подобном,

ты за щекою холода толки,

в кругу ветвей царапай темно-русых,

натешься вдоволь, принимай таким –

с Невой в слезах и небом в сухогрузах!

Я по трубе шатался у земли,

я танец шил, не попадая в отступ,

но встретил – и пропеллер завели,

увидел – и с лица сорвали воздух!

 

мы будем жить – пускай на сердце улей,

пускай ладонь залипла у винта.

Такая радость! – если бы не умер,

когда тебя в торосах увидал.

 

 

Некробус

 

И спутник в первой трети близ зари

волок прилив, упорствуя натяжно.

И папоротник каменный царил,

ничья планета шевелилась тяжко,

 

она сыграла охрою и смолью

на раковины ратном серебре.

Она такое вызвала из моря –

мы родились не равными себе.

 

Явились: сизый, крапчатый, каюрый –

все седоки на радуге рессор –

и в две руки прозрачных воздух юный

пошли кроить на новое лицо.

 

Нас не узнать. И спутник не продаст.

Шкала не съест, не рассекретит пропасть.

Напрасно кружит, зыркает про нас,

крылами шелестит пустой некробус,

 

мы телескопа затаим хрусталик

из головы хвоща, как споры мин.

Ничья планета держит полустанок,

с которого садятся в скорый мир.

 

 

ИЗ СЕРИИ «СЕМЕНА ЗГИ»

 

Зга

 

Где на полу зола

обломлен ключ в замке

кому рубить салат,

делиться хлебом с кем?

камин калится зря – ни пузыря на стол

где твой горит цветок.

 

От кошевых канистр

голубобоких льдин

не повредив границ

следов не наследив,

в ошеломленный мир иду на ринг и торг

где твой горит цветок.

 

Мне фонарем мигать

на черноту и неть

где не валили гать

где не искали нефть,

где благодатный край вязал ветра винтом

  где твой горит цветок.

 

 

Марш Памирских Хатифнаттов

 

Мы шли метлой терновой

прессованным векам,

когда звезда Чернобыль

не грела ни фига,

когда землей безумия

забылся Стиксов плес –

мы шли, ее связуя

в лучи из-под колес.

Струна того не тешит

и пуля не берет,

земля того не держит,

кто выжил поперек,

кто курткой оборачивал

глухое: подорву.

Кто уходил прозрачным

отрядом под траву.

Над Кемью и Кубанью

под плетью похвалы

терпи ее губами,

кури звезду-полынь,

космическому холоду

ладонью пригорай,

летальному исходу

в обетованный край.   

 

 

Семена Зги

     

…возвернулось в сустав незалеченной хворью,

расплясалось – поди разбери письмена

незамеченной искрой упало под хвою,

расплевало смертельные семена.

Я вернусь – по ноздрям пограничное зелье,

мегаполис сочится в подвалах радоном

обживай благодарное нечерноземье,

береги этот дом.

…я гостинцев несу – открывай, дорогая,

волчий порох и хлеб – узелок не просыпь

человеческой солью кровавый рогалик,

судорогу в горстях, в рюкзаке образцы.

Все соратники тут, батарея поллитра,

во хрену и укропе ножом шевеля,

поднимаю за то

   …но сгорела калитка,

ты не видишь меня.

ни беда не свербит ни награда не сверит

по волнам через вересковый кагор

сквозь мохнатые хоботы сосен на свет

я срываю чеку и всплываю, как город,

я всплываю отстроенной Астаной

где бывалый без весточки сгинет лазутчик

тихим клювом хрусталику – не остановишь –

прорастает в глазу.

 

 

* * *

     

  Баллистика круче любых наук

        О. Болдырев

 

Мы в саван парашютный пеленали

прощальную, бедовую посылку

на головы несчастным под Тобой.

И трапы расступались перед нами,

и летчики в отравленных косынках

по трапу поднимались на убой.

 

Нам вслед махало на далеких сопках,

на пьяных мачтах эльмово каление,

труба трубила: в горних посели.

Нам - пленным - ела черные колени,

купала пятки молочайным соком

живая кислота из-под земли.

 

За лепестками топливного жара

тот берег для небесного колумба

в разрыве туч дай видеть хоть разок!

Синицей и соломинкой держала -

меня в ладони берегла скорлупка,

турбины пили облачный рассол,

 

где дикой вишней копоть оклубила

косой хребет разрушенного дома,

меня обнимет мертвая земля -

неси меня, крылатая кабина,

на белые клыки аэродрома

и дыма кружевные вензеля.

 

 

Мой Гамельн

 

И перебесятся маховики

на масле теплые в своей вендетте.

Когда уздечки будут велики

и Ты решишь, что больше не свидетель,

 

глаза заделаю балетным тюлем,

всю кожу - стрелками колючих люстр.

Все девять этажей панельных тюрем

сквозь долгостройки к чорту провалюсь!

 

Все пропадут молекулы и мили,

в сухом остатке пепел из меня.

Пускай убогий шарик катит в мире,

в утробе трахаются дизеля,

 

на сочных просеках земля бушует,

гудят коричневые жилы вольт.

Кто обо мне потерянном пошутит,

когда не веруя сгнию живой?

 

И свой кусок, что ненасытно зыркал,

весь зябкий мир - лоскутный - приживал,

тяну с собой за целой сушей зыбкой,

за целым небом, едущим по швам!

 

 

* * *

     

Хватит всем на спящие дни

кислого к постели питья.

За ухо меня ущипни –

правое плечо – аэродром для Тебя.

 

Видишь – провода оборвало,

лампочку холодную с плеч свинтили,

именной в пути аэрофлот

жжет морзянку на ночной светильник.

 

Колокольный не дают салют –

затекло, угрелось – окоснело,

ущипни, а то просплю –

бусы клюквы под подушку снега.

 

…это я под снегом веду войска,

сам – лесничий, сам – Сусанин,

целый мир – к виску от виска –

натяженье между полюсами.

 

 

Второе крымское

Б.К.

 

…так я вырвался – дверь без замка отворяй,

где по веникам вялятся лавр и донник,

где с камнями во рту рукоплещет прибой.

День рождения – в пене юбка твоя,

весь в сетях до бровей твой закопанный домик,

кольца рыбного запаха в миске рябой.

 

Ты – когда окружило, зазвало на мель,

корабельным червем ослабело ребро,

сжег свой короб в десант напросившийся груздь –

ты была ожерельем, ножом на ремень,

змейкой-вязью на черное серебро,

амулетом на грудь.

 

…Мой обдолбанный город недолго тужил.

Там по мне – где меня не нашли не упрятали –

арматурины точит Казанский вокзал.

 

В полуночной, самшитовой, нашей тиши

освещай мне дорогу горячими пятками,

колокольчиком на волосах.

 

 

ИЗ СЕРИИ «ВЕРИТЬ НЕЛЬЗЯ»

 

Бражник

 

Как пела и плясала в оконной кривизне

праздничная бабочка – кали-юга,

как меня качало во сне

черное солнышко и гладила Юлька.

В яви со стыдом стакан шуту,

беглый колосок дневному нимбу

выйду в море с шерстью во рту,

Сцилла и Харибда меня обнимут.

Что стенает в белой мгле

мается чем о чем молит

грянет в уши, воду поколеблет,

гильза покатится, бражник взмоет.

 

* * *

из популярных - нерабочих- гипотез

 

– Мой рогатый луч – серебряный кончик

дергал за рукав, звал в колокольчик.

Руки, будто хлеб, преломили ствол.

Я собрал манатки и вышел вон.

Яблоки-подарки из подола

разбежались крысами из-под дома.

Дальше без меня гони стада,

в кулаке держи золотой стандарт.

На большую ночь, на кромешный морок

чую – выкликает набатный молот

алые крыла надмирных войск.

Убегу Тебя яко тает воск.

 

 

* * *

     

– Все перья холода сотру,

махну в оконное желе

гляди, как тикает сатурн,

идут орбиты в тишине

моих дверей заклинен код,

разбита лампочка – пускай!

бери пальто один ступай...

Беги – автобус ждет! крыла

голландец отпер кораблю

я не откину покрывал,

не обниму не окормлю

на тот квадрат и мрак и мор,

где ты устал и умер ниц

где вот твой угол – ужаснись

...Наклеит контуры свеча

повесит зуммеры сверчок

падет половник, грянет час

и перигей пересечет,

твой урожай – серпом слепым,

косыми каплями с копья.

все краски смерти для тебя

 

 

К Перигею

 

...ему господин кажет с неба кулак,

а ему все смешно – в кулаке кокаин...

                 БГ

 

Бескровной травою над нишей ко льду

склонись, до витрин побелей.

Декабрьский маятник в нижнем ходу,

автобус в шоссейной петле.

Воистину горький, ложись-почивай,

под снег без оберток без сил,

и ночи не длилась твоя бечева,

Ока оковала буксир.

Отчаянный, ты ли не ныл под звонком,

к бедру батареи не зяб,

не ты ли расчислил – на пальцах – закон,

провидел, что верить нельзя!

 

для двадцать второго – из фляги отлей,

пшена из пакета отсыпь,

удавленный город в шоссейной петле,

как баржу, бери под уздцы.

 

 

Колыбельная

 

Там над иргой и Волгой над

тебе приходит сон –

мохнатый махаон окна

на золотой висок,

пусть курят горькую вовне

и чиркают кремень –

не слушай, поднимись ко мне,

иди ко мне.

 

Где ночь сыра и месяц желт –

их стрекоту веля,

цикадный водит дирижер

былинкой ковыля,

нам белым носом тычется

на цыпочках баюн.

Не шелохнешься – ты свеча

на рукопись мою.

 

Чей тихий свет коснется лба,

чья флейта даст отбой?

Когда на всех один табак,

на мир – один огонь:

над тигельком степи гореть –

над окнами кадить...

 

Придвинься ближе, спи скорей,

нам рано уходить.

 

 

Вербному Воскресенью

       (на правах диагноза)

 

Когда замок разъялся сам

товарищ ел соленый пуд

внимая первому уроку

мне все казались чудеса

под чью не ведая стопу

ложился вербой на дорогу

 

Куда стезя твоя сучит

свое тугое волокно

утерлась сдулась обмежела

и лыжным посохом стучит

твое крылечко и окно

и хлеб и солнышко божена

 

Мне были молоко и хлеб

в копилку званого тепла

мой метанол слепая ярость

когда б запутались тела

кессонный полдник околел

 

и злое чудо – состоялось

 

 

* * *

(«Здесь», редакция мая 2006)

 

В саду, где лопались цветки комет,

В саду с решеткой в цербере-гаранте

Я вижу то, что видит монумент,

Окалина крадется по гранате.

Зрачок, не различающий цветов.

Оскал поводит сыростью тягучей,

На черный лоб – чугунный завиток,

И в мышцах – очень развита чугунность,

И ждет приказа.

        Туевых хвоинок

Не станет, дрогнут веточки и звезды,

Когда с подножных тумбочек своих

Все помнящая армия сорвется.

 

Багульник, влажной очаруй игрой,

Свою природу вашу мать порадуй!

В том парке – хмуро слепнущий герой

С одной за всех посмертной катарактой.

 

 

ИЗ СЕРИИ «МОЯ РАДОСТЬ»

 

* * *

 

Музыкант в ночном плафоне,

В медных трубах оба в гнев.

Из голодной ямы – помни,

Радость, помни обо мне,

Под водою шевели

Лепестками губ далеких,

В муравейных черных легких

Медным шелестом прилив.

Уронила жгучий клюв

Папироса органиста.

Только я тебя люблю

В котловане организма,

В ладном ситце сентября,

Стружке нотного нагара.

В сизых сумерках органа

Я один хочу тебя.

 

 

Скандинавская Фантазия

 

Иду в большую ночь, как в термостат,

На бубенца трамвайный подголосок.

По ниточке двугорбого моста

Я покидал Строгинский полуостров –

Горячий гонщик, пристяжной боец,

Я финскими ремнями руки вышкурил.

Там хорошо, там держат твой подъезд

Гипербореи с бритыми подмышками.

Как для начальника не шестерят,

От дома по твоим делам зацокаю.

Хотел тебе давать нашатыря.

Вино из крана. Радость леденцовую,

Плевать, кто там, щетиной обколов,

Тебя на розовую простынь валит.

Ты – гибель, двухполозный от кого

Мой след за поворотом простывает.

Твой горький тюбик, нашатырный спирт,

Атлант, сующий за щеку сластене.

Я завтра, не щадя собачьих спин,

Во все лопатки стану их настегивать!

 

 

День города

 

Ах зачем я туда топором нырял,

В Волге плавал, в Волге булькал, из Волги выпил.

Мама, порадуйся – я моряк,

У меня на плавках – андреевский вымпел.

Булки облаков сквозь розовую воду –

Даром не дается такая высота!

Хвостиком мотает по лугам кого-то

Меж кисельных берегов – кислота!

У киоска хлебного, где всегда очередь,

Спрятали часовню леса, в гудроне липкие.

В летнем муравейнике черные рабочие

Лепят на бетон клеточку – плитку.

Обагрись стыдом, щека турка,

Оступись, монтажник, с пьяного моста!

Хватит, не ругай меня, тетка-диктатура,

Отпусти гулять, папа-кислота!

Там Тверская волга – к Красному каспию,

Там трибунный пирс – мостки-реечки,

Из пакета кушают, пальцами показывают:

Братцы, вы зачем меня спасли из речки?

Пресного печенья кровельный паек,

Над родными крышами – жуть и красота,

Римлянин сажает губку на копье.

Не бери не пей – там кислота!

 

 

ИЗ СЕРИИ «ГИСТЕРЕЗИС»

 

* * *

 

Ты колючий остров, где в ил с дерьмом

мрет кета порожняя после нереста.

Ты мишень, где икают во мгле локаторы,

постучится бестолочь в теремок –

кто-то к тапкам Твоим примеривается,

кто-то молится в облака Твои.

Нефтью стечь в закрома мертвой рыбе.

Ворошить ковшом непробудну Кемь

красный трактор сползет со стапеля.

В хвойной шапке, с медом из-под коры,

теплый колоб вертится на пеньке,

на гончарном кругу создателя.

 

 

* * *

 

…И тогда наверняка

     головкой к весне

Улыбки одуванчика желтая середка

Колесом пенталгина в глотку по десне

Обручальная шестеренка.

 

Сколько лет пасется на корню на корму

Подноготном зимнем сене – вот-вот загнется,

Как на балтике душили сельдь, как в Крыму

Разоряли в песке смерчевые гнезда.

На зеленой крыше поезда жарится

Детство приближается в лакомой целине

В мятую рубашку мою тебе не жалуется

В импортный пух плачется не.

 

И с тех пор

   не нарыть родину в атласах

Не наплакать рюмку ни в одно из торжеств

Весной продавцу нечем похвастаться

Не во что продеть иранскую шерсть.

 

 

На Мотив «К Элизе»

 

В стиноле-инкубаторе, в ячеистом низу

Вымело приплод, как хвостиком собольим.

Танцующий семисвечник, песчаную смерть-гюрзу

Я заклинаю игрушечным гобоем.

Сна – ни в глазу, в гуд головы – ни солода,

В светлицу-маковку кто хошь вселяйся.

А что во дворе – я с позавчера не высовывался,

Выпил заморенный суп и съел все яйца.

У красного покрывала один для двоих ландшафт.

У прыснувшего долой барсика – мор сезонный,

Ночь без тебя – такой полосатый шарф

С лампочками зубов у артерии сонной.

 

 

ИЗ СЕРИИ «ЯСНО»

 

* * *

 

Потянуть, как сетью из моря – сайру,

Золотую плоть из тебя добыть!

Леденцом-реликтом замерзли, замерли

УКВ, взлетевшие на дыбы,

 

По суставам в изморось истолочь их,

До глухого нутра достучаться стансами.

Это мертвый корвет человечьих ловчих

Вызывает полярная станция!

 

Это вспыхнул-вспорхнул голубой конверт,

Это лыжи тугие вострят потемками.

Мне тепло, и в клетчатом рукаве

Совесть спит, и кариес не найдет меня,

 

Мне вернется невод с морской травой.

Мне ссушила пясти работа сучья.

В ледяном эфире – белым-мертво,

В добровольном зубе свербит несущая.

 

 

ИЗ СЕРИИ «ПУСТИ!»

 

Хоровод

 

Где плот на стремнину толкают шестом,

Где – шалою охрой в закатный кармин

Расплескано зарево,

Где – складывай сучья да пламя корми,

Живым испекут земноводное, чтоб

Проверить сказанье.

Ты знаешь – напарник не выжил в беду.

Наклюнувшись мертвыми почками, клен

Не вышел из марта.

Удачник, измазавший пальцы углем,

Кривишься ответом тритоньему рту –

Сожги саламандру!

Ошметок пожара, оторва-гонец,

Где самое небо оближет костер –

Не пнешь, не прикуришь,

Шнурками взашей – вермишелью в котел,

Я буду кривляться тритоном в огне

В спасительной шкуре.

 

 

ИЗ СЕРИИ «КИТЕЖГРАД»

 

Город из Пустыря

 

Глаза-родники

иссушат мне душу в далеком походе...

               Л. Б. "Хаук"

 

Где тратит сталь струна струну,

Где не пустил и не позволил,

В своем надсаженном трезвоне

Невзятый город утонул.

 

Клубится лампа, и пока

Покатым лбом бугрится вена,

Ни жизнь, ни музыка, ни вера,

Ни выжить выжать из полка!

 

Где лихорадит даже почву,

Составы - в узел, в устьях - яд,

Ты вспомнишь почерк.

Узнаешь почерк -

Бинокль - маяк -

 

Нагую звездочку - лови!

В большом тумане кружит крейсер.

Кого ты ловишь в перекрестье,

Песком в гортань предашь любви?

 

И крестовину - рукоять

Прижав к лицу на Божью помощь,

Ты помнишь. Ты, конечно, вспомнишь -

Расправишь мятые края -

 

И кровь найдет тропинку горлом,

И рельсам хватит костыля,

И встанет город.

И встанет город

Из пустыря.

 

 

* * *

былинная стилизация для Дмитрия Файнштейна

 

Целишь в переносицу - в яблочко, с колена -

Нет сочнее фрукта - нет на свете зла.

Рано расходиться - глянь, какое лето!

У обрыва - небо, над обрывом - злак.

Пусть тебе останется близким дом -

Ты тяни веревку - веди черту,

Кто посмеет выехать за кордон,

Что на перепутье втроем прочтут:

"Солнечные простыни - солнечный удар,

Всем полечь костьми - белыми, нагими,

Торная тропа - в распахнутую гибель,

Право-лево - пофигу, кому куда."

 

Этому - глядеть из-под руки с крутого борта,

Тот посадит желудь, прикроет дверь,

Сделает наследника. А тебя - свобода

Ошарашит новостью промеж бровей.

Первого - пусть вылизал-простил прибой,

Пусть другому - заживо лохматый плед,

А на самом краешке твоя любовь

Схватит тебя за уши - завалит в хлеб.

Где зерно волнуется - ждет весла,

Где косить колосья, где тебя - все меньше,

Вечная дорога, птичка-пересмешник,

У обрыва - небо, над обрывом - злак.

 

 

ИЗ СЕРИИ «КАЧЕЛИ»

* * *