Глава четырнадцатая. Коричневая чума

 

1

 

К оричневая чума, приближение которой он предвидел с прозорливостью, удивившей многих профессиональных политиков, надвинулась на Германию. Пылал рейхстаг, подожженный провокаторами Геринга. В дождливую майскую ночь на площади Оперы, рядом со зданием Берлинского университета, чадил гигантский костер из книг, и пламя лизало переплеты, на некоторых были вытиснены имена Спинозы, Вольтера, Маркса, Эйнштейна… Немецкая физика, ее блестящие университеты и исследовательские центры опустели. Тысячи ученых были изгнаны, другие брошены в концентрационные лагеря, третьи бежали из страны. Филипп Ленард напечатал зато свой учебник «Германская физика», из которого были исключены все «неарийские» теории, а такие слова, как «электричество» и «термодинамика», заменены подходящими истинно германскими терминами!

Именно в эти дни на улицах Берлина можно было видеть объявление, предлагавшее 50 тысяч марок «за голову Эйнштейна». «Я и не подозревал, что моя голова стоит так дорого!» — добродушно поделился он этой новостью с Эльзой Эйнштейн. Газета «Фёлькишер беобахтер» напечатала статью, подстрекавшую к убийству ученого. «Вилла Капут» была оцеплена и разгромлена отрядами гестапо. Искали «склады коммунистического оружия», которое, по «данным» ищеек Гиммлера, хранилось в доме Эйнштейна. Его скромные сбережения — пять тысяч марок — были конфискованы в берлинском банке. Научный архив, к счастью, удалось спасти — Марго вовремя перевезла связки эйнштейновских бумаг во французское посольство в Берлине. Еще счастливее было то, что самой Марго и ее сестре Ильзе удалось бежать за границу…

Что касается Эйнштейна и его жены, их не было в это время в Германии. 20 октября 1932 года он прочитал свою последнюю лекцию в Берлинском университете, а в первых числах декабря его видели садящимся в пригородный поезд на железнодорожной станции Потсдама. На повороте проселочной дороги, ведшей на станцию, он попросил Эльзу обернуться и посмотреть еще раз на видневшуюся вдали «виллу Капут» и на озеро Хавель, блестевшее в лучах заходящего солнца. «Зачем?» — удивленно спросила Эльза. «Затем, что ты их никогда больше не увидишь!»

10 декабря он перешел по трапу на трансатлантический лайнер в Бремене и отплыл, направляясь в Калифорнийский технологический институт, но отнюдь не имея в виду переселиться навсегда в Америку.

Весной 1933 года он вернулся в Европу. История эмиграции Эйнштейна в Соединенные Штаты является одним из наименее освещенных эпизодов, а вернее, наиболее замалчиваемым эпизодом в биографической литературе, существующей на Западе.

Как развивались события, приведшие к окончательному решению?

Осенью 1930 года он отправился в свою вторую поездку в Штаты — первая, как помнит читатель, была совершена в 1921 году. Контракт, заключенный им с технологическим институтом в Пасадене (Калифорния), предусматривал пребывание Эйнштейна в качестве «гостящего профессора» (visiting professor) в течение двух учебных годов.

Приглашение в Пасадену было принято им охотно, и прежде всего потому, что здесь предстояло ему встретиться с людьми, которых он уважал и труды которых имели прямое отношение к его собственным работам. В научном городке Калифорнийского технологического института обитал Роберт Милликэн, посвятивший немало лет своей жизни экспериментальной проверке эйнштейновского закона фотоэлектрических явлений. Здесь же, на горе Вильсон, в нескольких милях от Пасадены, находилась знаменитая астрономическая обсерватория, где работал Фриц Цвики, астрофизик, учившийся в Цюрихе в те годы, когда там профессорствовал Эйнштейн. На Маунт-Вильсон работали также астрономы Кемпбелл и Адамс, чьи труды позволили подтвердить предсказанные общей теорией относительности эффекты отклонения лучей света и «красного смещения» в спектре звезд и солнца. Наконец предстояла встреча с человеком, имя которого Эйнштейн не мог произнести без чувства глубокого волнения. Майкельсон! Да, этот удивительный старик — ему исполнилось уже семьдесят девять лет, — автор опыта, изменившего весь ход истории науки (и жизнь Эйнштейна), был здесь и продолжал трудиться в маленьком домике, обсаженном апельсиновыми деревьями, на окраине Пасадены. Тут двенадцатого февраля 1931 года в солнечный день произошла их встреча, и Майкельсон сказал, что он может теперь умереть спокойно. (Через немного недель Эйнштейн провожал в последний путь и бросил горсть земли в открытую могилу Альберта Майкельсона.)

Лучшее, чем располагала в ту пору американская наука, находилось здесь, но самой Америке было не до науки…

Шторм экономического кризиса разразился над Америкой! Эйнштейн видел толпы голодных людей, простаивавших часами в ожидании тарелки супа, детей, роющихся среди отбросов в поисках пищи, видел расовый террор и классовое неравенство… Он понимал причины этой трагедии огромной и богатой страны, он уяснил себе эти причины еще в дни катастрофы кайзеровской Германии.

«Трагедия нашего времени, — записал однажды его реплику А. Мошковский, — состоит в том, что мы не сумели создать общественную, организацию, достойную прогресса последнего столетия. Отсюда кризисы, застои, бессмысленная конкуренция, эксплуатация людей…»

Позднее, в статье «Почему нужен социализм?», Эйнштейн писал:

«Экономическая анархия капиталистического строя, по моему мнению, есть подлинный корень зла… Производство ведется не для блага людей, а для прибыли… Капитал концентрируется в немногих руках, и результатом являются капиталистические олигархии, чью гигантскую силу не в состоянии контролировать даже демократически-организованное государство… Я убежден, что есть один только путь борьбы с этим тяжким злом — введение социалистической экономики  вместе с системой просвещения, направо ленной на благо общества».

О «полностью планируемой экономике», как о средстве устранения кризисов, он размышлял еще в двадцатых годах. «…Это есть то, что в основном достигнуто в России сегодня. Многое будет зависеть от исхода этого могущественного эксперимента. Заниматься тут скептическими прорицаниями — значило бы обнаружить предвзятость…»

Он выразил в эти годы свое отношение и к гигантской фигуре Маркса, вызвавшей у него воспоминание о другом, самом дорогом для него мыслителе — Бенедикте Спинозе. «…Личности, подобные Спинозе и Карлу Марксу, сколь бы они были не похожи друг на друга, жили и жертвовали своей жизнью во имя идеала социальной справедливости…»

«Я считаю, — продолжал Эйнштейн, — что искалечение человеческой личности есть худшее из зол, несомых капитализмом. Я полагаю также, что стремление к личному благополучию достойно свиньи. Можно ли представить себе Моисея, Иисуса или Магомета, занятых увеличением текущего счета в банке!»

Задумываясь на протяжении всей своей жизни над вопросами человеческой морали, Эйнштейн отрицал ее «божественное», иррациональное происхождение. Он настаивал на естественном возникновении нравственных норм. «Откуда происходят этические аксиомы?»— спрашивал он в статье «Законы науки и законы этики» (приложенной к тексту книги Ф. Франка «Относительность — более полная истина»). «Формулируются ли нравственные истины по произволу? Или по указанию свыше? Или же они коренятся в опыте людей и прямо или косвенно обусловливаются этим опытом?» И отвечал: «С чисто формальной, логической точки зрения все аксиомы, включая и аксиомы этики, могут, конечно, считаться произвольными. Но они ни в коем случае не произвольны, если рассматривать их в аспекте психологии и эволюции… Они коренятся, во-первых, в инстинктивном стремлении людей избегать боли и смерти. И, во-вторых, возникают в результате накопления реакций человеческих существ на поведение своих ближних…» «Аксиомы этики, — подводил итог Эйнштейн, — устанавливаются и проверяются примерно тем же способом, как и аксиомы науки: «Die Wahrheit liegt in der Bewahrung» («Истина есть то, что поддается проверке на опыте!»).

Здесь, хотя и в смутной и неполной, далекой от марксистского научного анализа, форме, содержится определенное приближение к точке зрения исторического материализма на мораль как на общественную категорию. Надо учесть к тому же, что вопросы происхождения нравственности всегда служили камнем преткновения даже для самых сильных и свободных от предрассудков умов буржуазного мира. Совлечь с себя «ветхого Адама» в этой области было для них особенно трудным делом. Приняв все это во внимание, мы должны будем отдать должное прогрессивной направленности этической философии Эйнштейна.

Как ясно в то же время, Эйнштейн не был ни марксистом, ни революционером. Следуя за Спинозой, он непоследовательно и наивно считал, что главным способом борьбы с социальным злом является преодоление «иррациональных эмоций в человеке». Подобно французским энциклопедистам и таким великим русским просветителям-утопистам, как Писарев, он обращал свои основные надежды на рост просвещения, на «вмешательство разума в действие слепых эмоциональных сил». Он верил утопически в то, что преодоление «невыносимой тирании собственников на средства производства» возможно путем законодательных реформ, без «потрясения основ» капиталистического строя. Обескураживающий опыт рузвельтовской «новой эры» был еще впереди, да и сама эта «эра» в 1931 году существовала только в головах «мозгового треста» советников Рузвельта! Эйнштейн возлагал на нее определенные надежды…

Американские университеты, колледжи, институты — Эйнштейн столкнулся с ними еще в первый свой приезд в Штаты — не вызывали у него никаких иллюзий. «Вся структура и организация научной жизни скопированы здесь с больших капиталистических концернов. Те же самые боссы, которые ворочают углем и нефтью, ведут и «хозяйство» университетов. Самой важной вещью в этом хозяйстве является недвижимость: футбольные площадки, стадионы. Ну, а профессора?.. Профессора — это весьма второстепенное имущество с точки зрения боссов! Имущество это, разумеется, можно купить и продать, и притом по дешевке. Если же босс захочет сам украсить себя ученым титулом, это тоже вопрос денег. Звание доктора, например, можно купить (такса — тысячи долларов) — и это еще, пожалуй, самое простое в данных условиях и самое честное решение вопроса!» Так взволнованно поделился с ним своими наблюдениями коллега-физик, переехавший на постоянное жительство в Америку.

Эйнштейн знал это. И он не собирался молчать. За месяц до начала учебного года в Пасадене, отвечая редакции журнала «Форум», запросившей у него статью, он писал:

«Барьеры между общественными классами неправедны. Они поддерживаются в конечном счете насилием…»

Узнав о зверской расправе с рабочими-социалистами Муни и Биллингсом, томящимися вот уже пятнадцать лет без всякой вины в калифорнийских тюрьмах, он тут же, не медля, сел за свой рабочий стол в профессорской комнате в Пасадене и написал письмо на имя комитета защиты Тома Муни:

«Я очень хорошо осведомлен о странных юридических порядках, существующих в Калифорнии, о том, какой произвол господствует там в обращении с людьми, неугодными некоторым влиятельным группам. Я осведомлен также о героической борьбе меньшинства в вашей стране, в которой власть капитала над правительственной администрацией имеет еще большие размеры, чем в Европе. И я убежден, что энергия американского народа поможет покончить с тяжелым положением. Произойдет это тогда, когда плохо информированным народным массам станет известно о происходящем…»

Вряд ли все это могло понравиться «некоторым влиятельным группам», в кармане у которых был не только технологический институт в Пасадене, но и весь штат Калифорния!

Но этот «красный», этот беспокойный господин Эйнштейн явно не хотел считаться не только с «американским образом жизни» — он вел «подрывную пропаганду» и против акций военных заводов, против переплетающихся интересов Дюпона и Фарбен-Инду-стри. «…В наш век, — так начал он свое письмо к студентам Кальтеха[58] — научные открытия часто применяются во зло человечеству. Ядовитые газы убивали и калечили людей в последнюю войну. В мирное время те же открытия и изобретения используются на фабриках, где людей превращают в рабов. Важно, чтобы в науке не просто делались открытия, но делались так, чтобы не извращалось назначение науки…»

В эти недели и месяцы, проведенные им на калифорнийском солнечном берегу, ему приходилось читать по своему адресу не только брань, чаще всего анонимную, не только оскорбления и угрозы, но и лесть, непомерные дозы лести, с помощью которой намеревались подкупить и приручить этого непокладистого человека! Те, кто поступал так, плохо знали Альберта Эйнштейна. На одном из банкетов, устроенных в его честь в Голливуде (он не хотел туда идти и сделал это, лишь уступая просьбам Чарли Чаплина), прослушав терпеливо весь адресованный ему высокопарный вздор, он, наконец, не выдержал и, встав с кресла, прервал поток красноречия: «Благодарю вас за все те вещи, которые вы обо мне сказали. Если бы я поверил в их правильность, я был бы сумасшедшим, но поскольку я точно знаю, что я не сумасшедший, я в них не верю». И сел при гробовом молчании присутствующих.

27 августа 1932 года в Амстердаме открылся антивоенный конгресс, и за столом президиума сидели, среди других ветеранов борьбы за мир, Барбюс, Кашен, Андерсен-Нексе. Народы Азии были представлены старейшим японским рабочим вождем Сен-Катаямой и сподвижником Ганди и Джавахарлала Неру — Пателем. Советской делегации во главе с Горьким было отказано в визе. Фриц Адлер — теперь он был председателем второго (а до этого — двухсполовинного) Интернационала — объявил амстердамский съезд «маневром коммунистов» и попытался сорвать конгресс. «Habich schon friiher bemenri, dieser Adler fliegt nicht zu hoch!»[59] — ворчливо заметил Эйнштейн и написал приветствие конгрессу:

«Когда японцы напали на Маньчжурию, цивилизованный мир не нашел в себе достаточно сил, чтобы воспрепятствовать этому преступлению. Интересы промышленников оказались сильнее, чем» стремление народов к справедливости… Пусть же все, кому дорог мир, каких бы политических убеждений они ни придерживались, окажут все свое влияние, чтобы на месте насилия и безграничной жажды наживы воцарились, наконец, право и мир!»

2 300 делегатов конгресса, стоя, аплодировали этому приветствию. И они аплодировали еще раз, когда прозвучали имена избранных в постоянный комитет борьбы против войны, империализма и фашизма: Максим Горький, Шверник, Барбюс, Роллан, Клара Цеткин, Драйзер, Генрих Манн, Эйнштейн…

Нельзя сказать, чтобы и это пришлось по вкусу реакционным профашистским группам в Соединенных Штатах Америки!

Черносотенная женская организация «Дочери американской революции» потребовала запретить Эйнштейну въезд в США — он проводил каникулы тридцать второго года в Европе и должен был начать вскоре свой второй учебный год в Пасадене. «Безбожникам и коммунистическим смутьянам не место в Соединенных Штатах!» — истерически возглашали «дочери». К ним присоединился бостонский кардинал О'Коннел, выразивший попутно свое недовольство теорией относительности, «этим ложным, аморальным и атеистическим учением». Исход президентских выборов и падение реакционной администрации Гувера на время прекратили шумиху. Садясь на корабль в Бремене, Эйнштейн передал агентству Юнайтед Пресс свой комментарий к этому происшествию:

«Прислушайтесь к тому, что вещают эти глубокомысленные, уважаемые, патриотические леди! Вспомните, что столицу могущественного Рима некогда спасло гоготанье гусей…»

«Никогда еще раньше мои попытки приблизиться к прекрасному полу не встречали такого яростного отпора!»

«Но, может быть, они правы, эти бдительные гражданки? Может быть, и впрямь нельзя допустить присутствие в Соединенных Штатах того, кто пожирает полупрожаренных капиталистов с таким же аппетитом, с каким ужасный Минотавр на острове Крит некогда пожирал прелестных греческих девушек? Ведь он, этот опасный человек, в дополнение ко всему прочему, противится любой войне, за исключением неизбежной войны с собственной женой…»

 

2

 

В дни, когда Эйнштейн переплывал взад и вперед Атлантический океан, не зная еще, где ему будет суждено приклонить свою голову, в одиночной камере индийской тюрьмы сидел гибкий и стройный человек с глубоко запавшими глазами и очень худым лицом, напоминавшим вырезанную из темного камня камею. Смуглокожий человек проводил все свое время у колченогого, грубо сколоченного стола — другого не полагалось узнику тюрьмы, охраняемой штыками и пулеметами его британского величества короля и императора Индии! Узник работал над своими книгами. Он писал, кроме того, ежедневно по одному письму своей четырнадцатилетней дочери. В этих письмах он намеревался изложить всю историю человечества с времен дикости и до нынешних дней. Письма были собраны впоследствии и образовали книгу «Взгляд на мировую историю».

В письме от 13 июля 1933 года узник писал: «Мы читаем много книг сегодня, но, я боюсь, много бесполезных книг. В старые времена люди читали мало книг, но это были хорошие книги, люди запоминали их содержание. Одним из величайших европейских философов, человеком великой мудрости и образованности, был Спиноза. Он жил в семнадцатом веке в Амстердаме. Говорят, что его библиотека состояла менее чем из шестидесяти книг…» Пишущий помедлил немного и продолжал: «Современная наука необычайно сложна и разветвлена. Области исследований так широки, что каждый ученый является специалистом одной узкой области. И он может быть совершенно не осведомлен в соседних областях, лишаясь таким образом права называться культурным человеком в старом смысле этого слова…»

«Без сомнения, впрочем, имеются исключения, и есть несколько личностей, которые преодолели эту узкую специализацию и, будучи сами специалистами, обладают более широким кругозором. Одною из таких личностей является Альберт Эйнштейн, немецкий еврей, изгнанный из Германии гитлеровским правительством. Его считают величайшим ученым нашего времени».

«Эйнштейн открыл ряд новых фундаментальных законов физики, затрагивающих всю вселенную, и путем тонких математических вычислений изменил законы Ньютона, применявшиеся безоговорочно на протяжении двух столетий. Теория Эйнштейна была подтверждена удивительным способом: согласно ее предсказаниям свет ведет себя особенным образом, и это может быть проверено во время затмения солнца. И действительно, наблюдая затмения, удалось установить, что свет ведет себя в точности так, как это было предсказано математическими вычислениями…»

«Я не буду объяснять тебе эту теорию, потому что она является очень отвлеченной. Она называется теорией относительности. Скажу только, что, изучая вселенную, Эйнштейн нашел, что понятие времени и понятие пространства, взятые отдельно, недостаточны. Он развил новую идею, согласно которой оба эти понятия были объединены в одно целое. Так возникло понятие Пространства — Времени».

В конце письма стояла подпись: «Джавахарлал Неру».

 

3

 

29 марта 1933 года океанский пароход «Бельген-Ланд», совершавший рейсы между Бельгией и Соединенными Штатами, бросил якорь в порту Антверпена. По сходням среди других пассажиров сошел на европейскую землю Альберт Эйнштейн. Накануне отплытия из Америки он положил на стол германского консула в Нью-Йорке свой немецкий паспорт. Он отказался от германского гражданства. Он покончил и со своими учебными делами в Калифорнии. Что делать ему дальше? Он высадился в Антверпене, последовав приглашению короля и королевы бельгийцев. Старая дружба связывала его с ними. Королева Елизавета была известна в своей стране под именем «красной королевы». Так по крайней мере называли ее в парламентских кругах депутаты правых партий: королева агитировала на выборах за социалистов и относилась дружественно к Советскому Союзу. Она была проста в привычках, любила музыку и сама была музыкантшей — училась играть на скрипке в молодости у знаменитого Изаи. Когда-то — это было еще в двадцатых годах — король Альберт и его жена пригласили Эйнштейна приехать к ним запросто на чашку чая. К назначенному часу на маленькую железнодорожную станцию, недалеко от летней королевской резиденции, был послан придворный автомобиль. Пришел поезд, но гостя в нем не оказалось. Шофер отправился обратно, заявив, что профессор Эйнштейн не приехал. Через полчаса, однако, пришел пешком сам профессор в запыленном плаще и в прекрасном расположении духа. Дело объяснилось просто — профессор прибыл, как всегда, в вагоне третьего класса, и ливрейный шофер не обратил внимания на пожилого господина в потертом клеенчатом плаще и стоптанных башмаках, с кудрями, развевающимися из-под широкополой шляпы…

Король Альберт был страстный альпинист и любил обсуждать с Эйнштейном особенности швейцарских горных вершин. Они называли друг друга «тезка». С королевой Елизаветой Эйнштейн играл в квартете — две скрипки и две виолончели. Однажды, когда ее величество была особенно в ударе, он восхищенно воскликнул: «Вы прекрасно сыграли! Право, вы совершенно не нуждаетесь в профессии королевы!»

Теперь она встретила его в апартаментах брюссельского дворца бледная и встревоженная и сказала, что она беспокоится за его жизнь. Гитлер явно решил не оставлять в покое Бельгию. Страна кишит нацистскими агентами. От них не укрыться даже во дворце! Она умоляет его поэтому поселиться инкогнито в уединенном месте. Для охраны будут приняты все меры…

Он попросил не беспокоиться об охране и поселился на берегу океана, в маленькой даче вблизи от рыбачьей деревни Лекок-сюр-мер. Но инкогнито не удалось. Газетные репортеры разнесли весть о местопребывании Альберта Эйнштейна. Провокатор, назвавший себя «беглецом из Германии» и «бывшим штурмовиком», проник на дачу в Лекок-сюр-мер и предложил приобрести у него «секреты гестапо» по сходной цене — 200 тысяч франков! Провокатор был задержан, и бельгийское правительство, опасаясь худшего, окружило дачу полицией..

За этой провокацией не замедлили последовать другие. Подметные письма угрожали физической расправой не только самому Эйнштейну, но и его близким. Прусская Академия, которой он направил письмо, извещавшее о выходе из нее, покрыла себя позором, включившись в эту кампанию лжи и террора.

Планк в качестве академического секретаря чувствовал себя в положении невыносимом! Не он ли в девятьсот тринадцатом году пригласил Эйнштейна в Берлин, и вот теперь он должен был исключать его из рядов академии… Планк был слаб в политике и обладал многими предрассудками своего класса. Но он был честным человеком, и он любил Эйнштейна. Расистская доктрина претила старому физику. Однажды он решился даже пойти на прием к Гитлеру, чтобы убедить его не применять «арийского параграфа» к немецким ученым. Планк рассказал потом, что вышло из этой затеи. Фюрер слушал несколько минут молча, потом разразился припадком истерического бешенства. Он кричал и топал ногами, размахивая кулаками перед носом восьмидесятилетнего Планка и угрожая стереть его с лица земли. Из вестибюля сбежались напуганные охранники, уверенные, что на фюрера совершено злонамеренное нападение… Не чуя под собой ног, Планк едва доплелся до дому. Он написал одному из своих друзей, что не надеется больше пережить «эти отвратительные времена». Теперь, весной тридцать третьего года, «времена» эти только еще начинались. Ломая в отчаянии голову над «делом Эйнштейна», Планк передал секретарские функции двум приставленным к нему нацистам и заперся в своей квартире, сказавшись больным…

— Мне жаль старого Макса, — сказал, вздыхая, Эйнштейн. — Его душа плохо приспособлена к нашей суровой эпохе…

Те, кто думал сломить и запугать душу Альберта Эйнштейна, показали еще раз, что плохо знают этого человека.

В выходившей в Брюсселе газете появилось взволнованное письмо читателя г-на Ногана с вопросом: какой совет дал бы Эйнштейн бельгийской молодежи, если границы ее родины окажутся нарушенными фашистским агрессором? Эйнштейн опубликовал ответ: сражаться! «Сражаться с оружием в руках до последней капли крови!»

Этот ответ вызвал удивление тех, кто хотел бы видеть в Эйнштейне пацифиста и «непротивленца» вегетарианского толка. Один из близких к нему людей задал вопрос:

— Как это примирить с вашим пацифизмом,

Альберт?

Эйнштейн ответил:

— Сейчас не время для отстаивания пацифистских идей. Они могли бы только ослабить нас в борьбе с врагом. Когда дело идет о жизни и смерти — надо бороться!

Дальнейшее пребывание в Бельгии было невозможно, и выбор предстоял между двумя решениями.

Вновь созданный на деньги нью-йоркского миллионера Луиса Бамбергера и его сестры «Институт высших исследований» (Institute for Advanced Study) в Принстоне приглашал Эйнштейна на пост руководителя исследовательской группы с пожизненным жалованьем и с правом приглашения ассистентов по своему выбору. Как понял Эйнштейн, слушая представителя института Абрагама Флекснера, институт в Принстоне обещал стать превосходным научным учреждением. Боссы же, как и полагается, интересовались не столько теорией относительности, сколько именем Эйнштейна, за которое и намеревались дать определенное количество долларов.

Вторая возможность была связана с Коллеж де Франс в Париже. Ланжевен и Мари Кюри добились от министра просвещения де Монзи согласия на официальное предложение Эйнштейну занять вакантную кафедру в старейшем ученом учреждении республики. Предложение было послано, и Эйнштейн, не колеблясь, принял решение. Он не поедет к мистеру Бамбергеру и его сестре, он будет жить и работать вместе с Ланжевеном, вместе с Мари Кюри в великом и старом доме на площади Камбрэ в Париже. Он телеграфировал о своем согласии. Все дальнейшее, находившееся под спудом до последних дней, было раскрыто недавно и проливает свет на одну из темных страниц темного для Франции времени.

Вакантная кафедра в Коллеж де Франс была кафедрой германской филологии. Для того чтобы создать вместо нее кафедру теоретической физики, нужно было согласие руководства Коллежа. Незримые, но вполне осязаемые нити вели от гитлеровского резидента в Париже Абеца к верхам Третьей республики. Совет Коллеж де Франс отказался реорганизовать кафедру. Бюджетная комиссия палаты депутатов отклонила просьбу де Монзи о кредитах для открытия новой кафедры…

Переезд в Париж отпадал. Новые обстоятельства вместе с тем заставили пересмотреть отношение к американскому варианту. Президентские выборы привели в Белый дом Франклина Делано Рузвельта. Эйнштейн уважал этого человека и, как уже говорилось, относился с симпатией к программе «нью-дила»[60].

Осенью 1933 года Эйнштейн принял решение и начал готовиться к вояжу — последнему в его жизни — к берегам Америки. Он посетил сначала Англию, чтобы уладить там несколько издательских дел и прочитать лекцию «О методах теоретической физики» в Оксфорде. Его попросили выступить на массивом митинге в лондонском Альберт-холле. Митинг — к его организаторам принадлежал философ Бертран Рассел — был устроен в знак протеста против нацистских зверств. Он согласился участвовать в этом митинге, и десять тысяч человек поднялись безмолвно со своих мест, чтобы приветствовать Альберта Эйнштейна.

Среди тех, кто слушал его речь в Альберт-холле, находился старый и сгорбленный человек с выражением отчаяния в потухших глазах. Это был знаменитый химик Фриц Габер, тот самый, что изобрел способ производства азота из воздуха и создал многие сильнодействующие удушливые вещества. Он помогал когда-то кайзеровской Германии вести истребительную войну и получил за это от кайзера чин майора! Теперь он был изгнан Гитлером за неарийское происхождение и нашел приют в Англии. Но Эрнест Резерфорд отказался протянуть руку Габеру при встрече с ним в Кембридже. «Кровь миллионов задушенных газами, на его руках, — сказал Резерфорд. — Он растоптал честь ученого, когда превратил свою науку в орудие истребления людей!»

Эйнштейн не знал, что Габер слушает его речь. Он не видел выражения страдания и отчаяния на его лице в те мгновения, когда Эйнштейн заговорил о моральной ответственности ученого в нашу, разодранную противоречиями эпоху. Он узнал об этом позже, когда ему показали газету, где говорилось, что в номере швейцарского отеля покончил самоубийством нобелевский лауреат Фриц Габер…

Близился день эйнштейновского отъезда, и он пересек еще раз Ла-Манш, чтобы повидаться с друзьями во Франции. Был шторм, какого давно не видели старожилы: небольшое судно не слушалось руля, бывалые люди, никогда не испытывавшие до тех пор морской болезни, лежали по каютам. В эти минуты Эйнштейна видели спокойно стоящим в одиночестве на палубе. Было замечено даже, что он пытался среди дикого рева и свиста извлечь из кармана торчавшие там, как всегда, перо и листок бумаги… В Париже он пожал на прощание руку Полю Ланжевену — им не суждено было увидеться больше. Мари Кюри была больна, жизнь ее угасала, лучи радия сделали свое разрушительное дело. Эйнштейн провел у ее постели несколько часов. Пришло известие о смерти друга, самого близкого из людей, которых он оставлял навсегда в старой Европе. Не было больше Пауля Эренфеста! «Самоубийство не всегда означает слабость ума и души» — сколько лет прошло с тех пор, как были сказаны эти слова? Пауль Эренфест выстрелил в себя из револьвера сразу после того, как прекратил своими руками жизнь неизлечимо больного и безгранично любимого сына…

Мир пустел около Альберта Эйнштейна.

Последний эпизод, запомнившийся его друзьями в эти прощальные часы, проведенные в Европе, рассказывается так: в третьеразрядную парижскую гостиницу, где он снял номер в одиночестве (Эльза остановилась у своего зятя), позвонили по телефону:

— Попросите к аппарату профессора Эйнштейна. Хозяин гостиницы ответил:

— У нас нет никакого профессора Эйнштейна,

— Как нет? Я сам вчера проводил его сюда!

— Вы говорите о знаменитом ученом Эйнштейне?

У нас остановился вчера какой-то жилец, расписавшийся в книге: «А. Эйнштейн», Я видел его и ручаюсь вам, верьте моему опыту, что это не ученый, а коммивояжер…

Через несколько дней он садился на корабль в Гавре. С ним были Эльза и Элен Дюкас, угловатая и молчаливая девушка, его новый секретарь и друг, отдавшая ему всю свою жизнь целиком и безраздельно. Дочь Эльзы Марго и ассистент Вальтер Майер присоединились позднее в Принстоне.