К сицилийскому вельможе, графу Галиано

 

Мне так хотелось снова повидаться с Фабрисио, что я отправился к нему

на другой день с раннего утра.

- Приветствую сеньора дона Фабрисио, цветок или, точнее говоря, грибок

астурийского дворянства! - сказал я, входя к нему.

Он расхохотался в ответ на мои слова и воскликнул!

- Так ты заметил, что меня величают доном?

- Как же, сеньор идальго, - возразил я, - и позвольте мне указать, что,

рассказывая вчера про свою метаморфозу, вы забыли самое главное.

- Твоя правда, - отвечал Фабрисио, - но если я присвоил себе это

почетное звание, то не столько в угоду своему тщеславию, сколько для того,

чтоб приспособиться к тщеславию других. Ведь ты знаешь испанцев: они ни во

что не ставят порядочного человека, если, на его несчастье, у него нет

состояния и благородных предков. Скажу тебе еще, что мне приходится

встречать множество людей, - и одному богу известно, какого сорта людей, -

которые заставляют называть себя доном Франсиско, доном Габриэль, доном

Педро и какими хочешь донами, а потому приходится признать, что дворянское

звание стало вещью довольно обыкновенной и что приличный разночинец,

пожалуй, еще оказывает ему честь, когда соглашается к нему примкнуть.

- Но поговорим о другом, - добавил он. -  Вчера вечером за ужином у

герцога Медина Седония, где присутствовал в числе прочих гостей знатный

сицилийский вельможа, граф Галиано, зашла речь о смехотворных последствиях

самолюбия. Обрадовавшись тому, что у меня есть чем позабавить общество, я

угостил их историей с проповедями. Можешь себе представить, как они

хохотали и как досталось на орехи твоему архиепископу. Это, однако, тебе

ничуть не повредило. Напротив, тебя жалели, а граф Галиано, расспросив

обстоятельно о тебе, - на что, как ты понимаешь, я отвечал ему надлежащим

образом, - поручил мне привести тебя к нему. Я как раз собирался зайти за

тобой. Он, видимо, намерен принять тебя в число своих секретарей. Советую

не отказываться от такого места. Ты отлично устроишься у этого сеньора: он

богат и тратится в Мадриде с размахом посланника. Говорят, что он прибыл

ко двору, чтоб совещаться с герцогом Лермой относительно королевских

латифундий в Сицилии, которые этот министр намеревается отчуждить.

Наконец, граф Галиано хотя и сицилиец, однако же похож на человека

щедрого, прямодушного и откровенного. Ты поступишь весьма разумно, если

пристроишься к этому сеньору. Вероятно, ему-то и суждено тебя обогатить,

согласно предсказанию, сделанному тебе в Гренаде.

- Собственно говоря, я собирался еще некоторое время бить баклуши и

развлекаться, прежде чем снова поступить на службу, - сказал я. - Но ты

так разлакомил меня своим рассказом о сицилийском графе, что это побудило

меня переменить мое намерение. Мне уже не терпится состоять при нем.

- Либо я сильно ошибаюсь, либо оно вскоре так и будет, - ответил

Фабрисио.

Затем мы оба вышли из дому, чтоб направиться к графу, который жил в

палатах дона Санчо д'Авила, находившегося в то время в своем загородном

доме.

Мы застали во дворе множество пажей и лакеев в столь же богатых, сколь

и изящных ливреях, а в прихожей толпу эскудеро, дворян и других

приближенных. Все они были в роскошных одеждах, но отличались при этом

такими несусветными рожами, что я принял их за стаю обезьян, переодетых

испанцами. Приходится признать, что как у мужчин, так и у женщин

встречаются такие физиономии, которым никакое искусство не поможет.

Лакей доложил о доне Фабрисио, которого тотчас же пригласили в покои,

куда и я последовал за ним. Граф сидел в шлафроке на софе и пил шоколад.

Мы поклонились ему с изъявлением глубочайшего почтения, а он, со своей

стороны, кивнул нам головой, сопровождая этот жест таким милостивым

взглядом, что сразу же пленил мое сердце. Это - поразительное и в то же

время обычное явление, что благосклонный прием знатных персон оказывает на

нас неотразимое влияние. Только самое дурное отношение с их стороны может

побудить нас к тому, чтоб мы их невзлюбили.

Откушав шоколаду, граф забавлялся некоторое время, играя с большой

обезьяной, которую называл Купидоном. Не сумею сказать, почему именно

окрестили обезьяну именем этого бога. Разве только потому, что она не

уступала ему в лукавстве; во всех же остальных отношениях она нисколько на

него не походила. Но какая она там ни была, а обезьяна доставляла немалое

удовольствие своему барину, который так восторгался ее ужимками, что не

спускал ее с рук. Хотя ни я, ни Нуньес нисколько не интересовались

прыжками обезьяны, однако же, притворились, что мы очарованы. Это

понравилось сицилийцу, который прекратил забавлявшую его игру, чтоб

сказать мне:

- Друг мой, от вас зависит стать моим секретарем. Если должность вам

подходит, то я назначу вам двести пистолей в год. С меня достаточно того,

что вы рекомендованы доном Фабрисио и что он за вас ручается.

- Да, сеньор, - воскликнул Нуньес, - я смелее Платона, убоявшегося

поручиться за одного своего друга, которого он послал к тирану Дионисию. Я

не опасаюсь навлечь на себя упреки.

Я отблагодарил поклоном астурийского пиита за его учтивую смелость, а

затем, обращаясь к графу Галиано, заверил его в своей преданности и

старательности. Убедившись, что я с радостью принял его предложение, этот

сеньор тотчас же послал за своим управителем, с которым о чем-то

пошептался, после чего сказал мне:

- Жиль Блас, я скажу вам потом, как именно собираюсь вас использовать.

Покамест ступайте с моим управителем; он получил от меня касающиеся вас

распоряжения.

Я повиновался, оставив Фабрисио в обществе графа и Купидона.

Управитель, оказавшийся прехитрым мессинцем, повел меня на свою

половину, причем так и сыпал любезностями. Он послал за  портным, который

обшивал весь штат, и приказал ему поживее сшить мне такое же роскошное

одеяние, какое носили важнейшие лица графской свиты. Портной снял с меня

мерку и удалился.

- Что касается помещения, - сказал мессинец, - то я отведу вам

подходящую комнату. Скажите, вы уже завтракали? - добавил он.

Я отвечал, что нет.

- Что же вы мне раньше этого не сказали, мой бедный сеньор! -

воскликнул управитель. - Вы находитесь здесь в таких палатах, где стоит

только пожелать - и все исполнится. Я сейчас отведу вас в одно место, в

котором, слава богу, нет ни в чем недостатка.

С этими словами он повел меня вниз, в людскую, где мы застали

неаполитанца-дворецкого, ни в чем не уступавшего мессинцу. Про эту парочку

можно было сказать, что Жан пляшет лучше Пьера, а Пьер лучше Жана. Этот

почтенный дворецкий находился в обществе пяти или шести друзей, которые

набивали себе брюхо окороками, копчеными языками и солониной, что

побуждало их утолять жажду усиленными возлияниями. Мы присоединились к

этим объедалам и помогли им вылакать лучшие вина его сиятельства. Но пока

в людской горнице шел пир горой, на кухне творились не лучшие дела. Повар

также потчевал трех-четырех знакомых мещан, которые щадили господское вино

не больше нас и лопали до отвала паштеты из кроликов и куропаток. Не было

никого, включая и поварят, кто бы не ублажал своей утробы всем, что

попадалось ему под руку. Мне казалось, будто я нахожусь в доме, отданном

на поток и разграбление. Но это было далеко не все. Я видел лишь самые

пустяки по сравнению с тем, что мне предстояло лицезреть.