У безвестного озера, в предпоследние дни

По понтонному мосту мы переправились через Шпрее -- холодную речку сосвинцовой водой. Но мы уже знали, что Берлина нам, увы, не видать, что брать его будутдругие. Спустя много лет я прочитал в военной литературе, почему такполучилось. Оказывается, Гитлер до конца мечтал столкнуть лбами союзников,чтобы из высеченных искр вспыхнул новый пожар. Гитлер оголил свой западныйфронт и бросил армию генерала Венка на помощь осажденному Берлину. Тем самымамериканцам и англичанам было дано понять: наши главные враги -- русские, свами мы готовы договориться. Поэтому мы спешили. Мы верили союзникам, но -- верь и оглядывайся!--хотели как можно быстрее взять Берлин, чтобы лишить Гитлера всяких иллюзий. Армия Венка была одной из этих иллюзий. Она рвалась к Берлину, и еенужно было уничтожить. И эту задачу маршал Конев возложил, в частности, нанаш взвод. Вот почему я так и не  увидел Берлина, хотя прошел всего в сорокакилометрах от его пригородов. Джек Лондон рассказал про зеркало, глядя в которое человек видит своюсудьбу. Мы даже не в состоянии себе представить чудовищные последствия такогоизобретения --  будь оно в действительности. Оно привело бы, наверное, кполному потрясению человеческой психики, ибо вся прелесть жизни -- вожидании и надежде, в глубоко запрятанной в каждом из нас -- даем мы себе вэтом отчет или нет -- вере в бессмертие души. А стоит ли жить, если ты в зеркале видишь свою разорванную плоть илиагонию на госпитальной койке? Стоит ли шагать по этой дороге, есть, пить иболтать с друзьями, если ты точно знаешь, что через два-три дня тебя нестанет? Хорошо, что нет и не может быть зеркала судьбы. Стыдно признаться, но лишь в двадцатых числах апреля я впервые услышалстихи великого поэта Сергея Есенина. Их читал нам наизусть Вася Тихонов,солдат пополнения, бывший военнопленный. Когда, умываясь, он разделся допояса, нас передернуло: его спина была покрыта глубокими шрамами. Товарищипо лагерю рассказали, что Вася бросил ломоть хлеба в камеру смертников, иэсэсовец, привязав преступника к столбу, убивал его тяжелой плетью. Но Васявыжил, его молодой организм уже почти оправился от двух лет каторги, и лишьв чистых, как у Мити Коробова, глазах надолго сохранилась печаль. На привалах мы собирались вокруг него, и Вася медленно и глухо,нараспев читал:...Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью Проскакал на розовом коне... Ничего подобного мы раньше не слышали и были потрясены. Уже тогда, кактеперь мне кажется, я понял, что только гении отличаются друг от друга, апосредственности все похожи, как подстриженные кусты; что гений бросает впочву семена, а сочинитель -- простые камушки. Но сон забывается на следующий день, а ту неделю я запомнил на всюжизнь. Нам снова достались леса, да еще озера и болота. Такой и осталась впамяти Германия -- искаженное представление о стране, где из каждогоквадратного метра земли извлекают выгоду. Но лесное междуречье Нейсе и Шпреещетинилось дзотами и бронеколпаками, там была создана глубокоэшелонированная оборона. А в лесах южнее и западнее Берлина немцы не ожидалинас видеть, армия Венка создавалась наспех и для наступления, а не обороны.И поэтому война здесь была иной -- наверное, похожей на ту, какую вели нашивойска в тягостные месяцы отступления в глубь России. Лишь с тойколоссальной разницей, что теперь горели не наши леса и деревни и речь шлане о жизни и смерти нашей страны, а только о неизбежном разгроме фашизма. Разведка донесла, что нам навстречу движутся крупные силы немцев. Мыобогнули большое лесное озеро и заняли оборону на его берегах. Занятьоборону -- значит окапываться, рыть траншеи и оборудовать командные пункты,огневые точки. К счастью, грунт был песчаный, а круто спускающиеся к водехолмистые берега были как будто созданы природой для того, чтобы облегчитьнашу задачу. Между нами и лесом лежал широкий зеленеющий луг. В мирное время,наверное, отдыхающие гоняли здесь мячи, загорали и смеялись. А теперь, ломаядеревья и осыпая траншеи снарядами, из лесу вышли штук сорок танков. То, что произошло в последующие минуты, нельзя назвать битвой -- этобыло побоище.      Второй и последний раз я увидел, как ИЛы уничтожают танки. Штурмовикислетелись, словно школьники на звонок. Они буквально заклевали танки,забросали их мелкими бомбами и уложили из пулеметов пехоту. Мы даже нестреляли, зарылись в землю и ждали, опасаясь не немецких танков, а своихбомб -- такие случаи бывали. Но штурмовики сработали чисто, и, когда гулмоторов отдалился, наступила мертвая тишина, прерываемая стонами раненых.Командир полка послал одну роту прочесать близлежащий лес, а мы высыпали изокопов -- смотреть и считать. Какая сила нужна была для того, чтобы согнуть,как еловую ветвь, длинноствольную пушку "тигра"! Еще дымились обгоревшиетела танкистов, и сотни солдат раскинулись в неестественных позах. Все немцыбыли молодыми, крепкими ребятами -- офицерская школа, как мы узнали. Яподобрал полевую сумку, заглянул в нее: "Майн кампф", эрзац-шоколад иписьма. С обложки глазами шизофреника смотрел Гитлер. Его в эти минуты ищутв каждом берлинском доме наши ребята, чтобы посадить в железную клетку ивозить по всему миру -- так было решено в нашем взводе, когда мы еще думали,что пойдем на Берлин. -- Брось,-- поморщился Володя.-- Ого, как смотрит! Мы набрели на раненного в ногу немца и столкнулись с его взглядом. Внем была боль и ненависть. Володя вытащил кинжал, и немец, застонав, закрыллицо руками. -- Вот дурья голова,-- возмутился Володя, разрезая на немце сапог.--Раненых мы, фриц, не кончаем, запиши и маленьким фрицам расскажи. И начал ловко бинтовать окровавленную ногу. Немец, приподнявшись иопершись на локти, молча смотрел, и взгляд его не смягчался. -- Будь ты на его месте, пристрелил бы он тебя как собаку,-- сказал я. -- А я и не собираюсь с ним местами меняться,-- беззаботно ухмыльнулсяВолодя.-- Я теперь, брат Мишка, буду осторожный -- я, может, профессоромхочу стать, а то и доцентом! -- Наоборот, профессор повыше доцента,-- поправил я. -- Ладно, сначала доцентом, мы люди не гордые,-- согласился покладистыйВолодя и улыбнулся своей белозубой улыбкой. Немецкая авиация, по-видимому, перестала существовать -- самолеты счерными крестами на крыльях в небе больше не появлялись. И наши истребителии штурмовики летали, как на воздушном параде в Тушине,-- боясь тольковыговоров от начальства за лихость. Несколько дней наш полк держал оборону, не продвигаясь ни на шаг: немцыяростно атаковали по пять-шесть раз в сутки, не считаясь с ужасающимипотерями. Корпус, частью которого мы были, закрывал Венку дорогу на городБелиц, которого, пропади он пропадом, никто из нас и в глаза не видел и осуществовании которого не подозревал. Фашисты лезли вперед, их штабелямиукладывали с воздуха, и они бросались в другую щель, где их встречалитридцатьчетверки. Ряшенцев говорил, что даже в Сталинграде он не виделстолько трупов. Я слышал, как Локтев сказал своему замполиту майоруКривцову: "Самые глупые немцы за всю войну! Лезут, как мотыльки на огонь". Несколько дней продолжалась эта бойня, и мы уже свыклись было с мыслью,что за нас будут воевать самолеты и танки, как вдруг все изменилось. В отчаянной ночной атаке немцы прорвали правый фланг корпуса и хлынулив наши тылы. Но это было их последним успехом: подоспевшие на помощь войсказаткнули образовавшуюся брешь и погнали немцев обратно. В результате наш полк вторично за одну неделю попал в окружение --парадокс последних дней войны. Потом рассказывали, что большинство штабных офицеров стояли за круговуюоборону. Но Локтев был против, и его решение спасло полк. С востока и севера, куда отступали прорвавшиеся немцы, деревьяподходили чуть ли не вплотную к воде, и Локтев ограничился тем, что приказалзаминировать берега. А с юга и запада озеро отделял от леса широкий луг, окотором я уже говорил. Нападения следовало ждать отсюда -- вряд ли немцырискнут форсировать озеро, когда один пулеметчик на берегу стоит целоговзвода. Локтев оказался прав, хотя не учел одного: что немцев могут в озеросбросить. А случилось именно так. Когда наши танки прижали отступающих к восточному берегу, те ринулись вобход, но начали подрываться на минах. Положение у фашистов сталобезвыходным, в неравном бою с нашей танковой бригадой их ждало неминуемоеуничтожение. И тогда они полезли в воду. Озеро закишело лодками, плотиками, связанными стволами деревьев. Многиенемцы плыли раздетыми, держа оружие в вытянутых над головами руках. Дулсырой, промозглый ветер, и небо, затянутое темными тучами, лишило насподдержки авиации, к которой мы так привыкли. Полк оказался между молотом и наковальней. Мы не знали, что нам на помощь спешат танки, что, если бы было тихо, мыуслышали рев их моторов. Но все равно об этом некогда было думать. На луг в окружении сотен солдат выползло десятка полтора немецкихтанков. Они приближались, ведя шквальный огонь по траншеям, явно стремясьотвлечь наше внимание от озера, и это наполовину им удалось. По танкам билався полковая артиллерия и даже трофейные фаустпатроны, которымипредусмотрительный Локтев вооружил один взвод, мины косами срезали пехоту --поле боя превратилось в кромешный ад. -- Первый взвод -- бить по озеру! С уцелевших лодок и плотов сыпались автоматные очереди, а из воды,покрасневшей от крови, слышались жуткие крики утопающих. Разорвался снаряд,и меня больно ударило в лоб комком земли, Я быстро протер глаза и мгновенье,остолбенев, смотрел на Митрофанова. Согнувшись, он с бессмысленной улыбкойдержался обеими руками за живот, а на его шинели расплывалось темное пятно. -- Костя!-- закричал я.-- Костя! -- Жжет, сволочь...-- падая, проговорил Митрофанов.  -- Стреляй!-- срывая голос, закричал мне Володя. Несколько десятков немцев уже выбрались на берег и лежали, не в силахподнять головы, а ветер отгонял куда-то в сторону лодки и плотики,нагруженные мертвецами. За спиной послышался рев  танка, и я не успелиспугаться, как Володя сдернул меня на дно траншеи. Через секунду стенкитраншеи как будто стали сдвигаться. "Конец",-- мелькнула мысль, и я потерялсознание. Ничего со мной не случилось -- слегка контузило, помяло землей, идень-другой звенело в ушах. Танк, что утюжил нашу траншею, поджег Володя -- взорвал гранатойзакрепленные на задней броне канистры с горючим. Он бросал гранату в упор ине уберегся: крохотный осколок пробил ему висок. Володя умер мгновенно и невидел, как подоспевшие тридцатьчетверки смяли вторую волну атакующих немцев. Не узнал Володя и того, что за несколько минут до него осколкомразорвавшегося в траншее снаряда был наповал убит Сергей Тимофеевич. Они встретились и полюбили друг друга живыми, и смерть их не разлучила.Мы похоронили их рядом, в братской могиле, вместе с маленьким Митрофановым имногими другими нашими товарищами. У меня пропали слезы, и я не мог плакать. Но в ту минуту, когда мыстояли  на краю могилы и отдавали последний долг погибшим, я впервые понял,что означают слова -- сердце обливается кровью. Я смотрел на Володю и СергеяТимофеевича и думал, что больше никогда в жизни не смогу улыбаться. ВикторЧайкин и Юра Беленький что-то говорили: видимо, что война есть война, но уменя звенело в ушах, и я ничего не слышал. Дав прощальный салют над братской могилой, мы покинули озеро, изкоторого еще много лет, наверное, люди не будут пить воду, и луг, на которыйневозможно было ступить -- его устилали трупы. Кто-то сказал, что "трупврага хорошо пахнет". Я сознаю, что буквально понимать этот афоризм нельзя,но все равно он мне кажется циничным и бесчеловечным. И мы вновь пошли по лесным дорогам, вступая иногда в стычки с мелкимигруппами немцев, растерянных и подавленных, потерявших всякое представлениео том, что происходит в мире и что творится на их земле. В эти дни я получил от мамы письмо. Она уже знала, что я на фронте, иумоляла меня беречь себя.  И я сочинил ей ответ, который, будь он получен в мирное время, мог бывызвать улыбку. Это было вольное изложение есенинского "Письма к матери",переписанного всей ротой под диктовку Васи Тихонова. Помню, что чуть ли невсе солдаты бросились тогда писать домой, и многим мамам, наверное, почтадоставила письма, кончающиеся немыслимо прекрасными строками: Не такой уж горький я пропойца, Чтоб, тебя не видя, умереть...