После уединения на горе Хорафа

К горе Адомин

    7 февраля 1946

       «Становится темно, куда же мы идем?» - спрашивают апостолы друг у друга. Они беседуют вполголоса о том, что произошло. Громко не говорят ничего, так как не желают огорчать Учителя, Который явно очень печален.

       Пока они шли, следуя за Учителем, Который все еще очень задумчив, опустилась ночь. Показалось селение у подножья цепи суровых гор.

       «Остановимся здесь на ночь», - приказывает Иисус. «Или, вернее, вы остановитесь здесь. Я пойду в эти горы помолиться…»

       «Один? Ах! Нет! Ты не пойдешь один на гору Адомин! Со всеми этими ворами, которые залегли в ожидании Тебя, нет, Ты не пойдешь!...» - совершенно твердо говорит Петр.

       «Что они могут Мне сделать? У Меня ничего нет!»

       «У Тебя есть… Ты Сам. Я говорю о настоящих ворах, о тех, кто ненавидит Тебя. И Твоей жизни для них вполне достаточно. Ты же не собираешься быть убитым как… как… таким образом, я имею в виду, из трусливой засады. Этим Ты дал бы Твоим врагам возможность придумать невесть какую историю, чтобы отвлечь толпу и от Твоего учения», - настаивает Петр.

       «Симон Ионин прав, Учитель. Они были бы вполне способны избавиться от Твоего тела, а затем говорить, что Ты cбежал, потому что понял, что разоблачен. Или… они могли бы даже взять Тебя в место, пользующееся дурной славой, в дом проститутки, а затем сказать: “Видите где и как Он умер? В перебранке с проституткой”. Ты совершенно верно сказал: “Преследование учения повышает его силу и влияние”, и я заметил, что сын Гамалиила, которого я не упускал из вида, согласно кивал, когда Ты говорил это. Но так же верно сказать, что осмеяние святого и его учения – это самое надежное оружие для того, чтобы опровергнуть его учение и лишить его уважения толпы», - говорит Иуда Фаддей.

       «Конечно. И этого с Тобой случиться не должно», - заключает Варфоломей.

       «Не поддавайся на уловки Твоих врагов. Прими во внимание, что не только Тебе может быть нанесен ущерб, но и Воля Того, Кто послал Тебя, может оказаться недейственной из-за такой неосторожности, и тогда сыны Тьмы победят, по крайней мере, временно, сынов Света», - добавляет Зелот.

       «Верно! Ты всегда говоришь, и Ты пронзаешь этим наши сердца, что будешь убит. Я помню, как Ты упрекал Симона Петра и не скажу Тебе: “Пусть это никогда не случится”. Но я не думаю, что стану Сатаной, если скажу: «Хотя бы позволь, чтобы это было Твоим прославлением, ясной печатью Твоей Святости и недвусмысленным осуждением Твоих врагов. Так, чтобы толпы могли узнать об этом и иметь веские основания для того, чтобы различать и верить”. Хотя бы это, Учитель. Святая миссия Маккавеев никогда так очевидно не являла свою святость, как когда Иуда, сын Маттафии, пал как герой и спаситель на поле битвы. Ты хочешь пойти на гору Адомин? Мы пойдем с Тобой. Мы Твои ученики! Куда Ты пойдешь как наш Глава, мы пойдем как Твои слуги», - говорит Фома, и я редко слышала, чтобы он говорил с таким торжественным красноречием.

       «Это очень верно! И если они нападут на Тебя, то им нужно будет сначала напасть на нас», - говорят некоторые из них.

       «О! Им сейчас не так просто будет напасть на нас! Их излечила жгучая боль от слов Клавдии и… они очень… слишком хитрые! Они должны конечно понимать, что Понтию будет известно, кого следует наказать за Твою смерть. Они выдали самих себя на глазах у Клавдии, и они будут размышлять об этом и о ловушках более надежных, чем грубое нападение. Возможно, нам теперь глупо бояться. Мы теперь больше не бедные неизвестные люди, какими были в прошлом. Сейчас есть Клавдия!» - говорит Искариот.

       «Очень хорошо… Но давайте не будем прибегать ни к чему рискованному. Что Ты хочешь делать на горе Адомин?» - спрашивает Иаков Зеведеев.

       «Я хочу помолиться и найти место, где вы все могли бы молиться в следующие дни, чтобы быть готовыми к новой все более и более жестокой борьбе».

       «Против наших врагов?»

       «Также против наших “я”. Я очень нуждаюсь в поддержке».

       «Но разве Ты не сказал, что хочешь пойти к границам Иудеи и за Иордан?»

       «Да, Я пойду. Но после того, как помолюсь. Я хочу пойти к Ахору, а затем в Иерихон через Доко».

       «Нет, Господь! Это зловещие места для святых Израиля. Не ходи туда. Я говорю Тебе, я могу чувствовать это. Есть что-то во мне, что говорит мне. Не ходи! Во имя Божье, не ходи!» - кричит Иоанн, который, кажется, находится на грани потери сознания, как если бы он был охвачен исступленным страхом… Все смотрят на него в изумлении, потому что никогда раньше не видели его в таком состоянии. Но никто не насмехается над ним. Все чувствуют, что находятся в присутствии сверхъестественного явления и пребывают в почтительном молчании.

       Иисус также молчит, пока не видит, что Иоанн возвращается к своему обычному самообладанию и слышит как он говорит: «О, мой Господь! Как сильно я страдал!»

       «Я знаю. Мы пойдем к горе Хорафа. Что говорит твой дух?» Я глубоко впечатлена уважением, с которым Иисус обращается к Своему вдохновенному апостолу.

       «Ты спрашиваешь меня, Господь? Ты, Святейшая Премудрость, спрашиваешь у бедного глупого мальчика!»

       «Да, Я спрашиваю у тебя. Малейший становится величайшим, когда он смиренно общается со своим Господом ради блага своих братьев. Скажи Мне».

       «Да, Господь. Давайте пойдем к горе Хорафа. Там есть ущелья, где мы сможем в покое собраться с мыслями в медитации, и дороги на Иерихон и Самарию проходят недалеко. Мы сойдем с горы, чтобы собрать тех, кто любит Тебя и надеется на Тебя, мы будем приводить их к Тебе, или отводить Тебя к ним, и будем также питать наши души молитвою… И Господь будет нисходить и говорить нашему духу… и раскроет наши уши, которые слушают Слово, но не полностью понимают Его… и, прежде всего, воспламенит наши сердца Своим огнем. Потому что мы сможем переносить мучения Земли, только если будем воспламенены,. Потому что только если мы сначала перестрадаем сладостным мученичеством всеобщей любви, мы станем готовы страдать мучением человеческой ненависти… Господь… что я сказал?»

       «Мои слова, Иоанн. Не бойся. Тогда остановимся здесь, а завтра на рассвете мы поднимемся в горы».

 

В доме Ники

       12 февраля 1946

 

       Хотя дорога проходит через зеленую местность, с лиственными деревьями по обе ее стороны, на полуденном солнце жарко как в печи. Жар и аромат хлеба, пекущегося в печи, исходит от полей, где быстро созревает урожай. Свет слепит. Каждый колос пшеницы выглядит как крошечный позолоченный светильник среди золотой шелухи и заостренных остей, и солнечный свет, искрящийся на соломе пшеничных стеблей так же мучителен для глаз, как слепящая лента дороги. Тщетно паломники ищут облегчения, переводя свой взор на листья. Глядя на них, они подвергают свои глаза даже еще более ослепительному сверканию подавляющего солнечного света, и они вынуждены сразу же опустить их, чтобы избежать этого насилия, и закрыть их, оставив узкую щель между своими запыленными, покрасневшими и воспаленными веками. Пот струится по их запыленным щекам, оставляя на них блестящие полосы. Они волочат свои усталые ноги, поднимающие много пыли, усугубляющей их мучения.

Иисус утешает Своих усталых апостолов. Хотя Он также вспотел, Он накрыл голову мантией, чтобы защитить ее от солнца и советует остальным поступить так же. Они подчиняются без разговоров, так как слишком изнурены, чтобы тратить свое дыхание на одну из своих обычных жалоб. Они бредут как пьяные…

«Ободритесь. Там, среди полей, дом…» - говорит Иисус.

«Если он будет подобен остальным… то там мы не найдем ничего кроме мучений от бесцельной долгой ходьбы сквозь пылающие жаром поля», - ворчит Петр в свою мантию. Остальные подтверждают, произнося унылое «х՛м».

«Я пойду. Вы оставайтесь здесь, в этой небольшой тени».

«Нет. Мы пойдем с Тобой. У них будет хотя бы колодец, так как здесь нет недостатка воды… и мы напьемся, чтобы погасить огонь внутри нас».

Вам будет вредно пить в таком разгоряченном состоянии».

«Пусть мы умрем… но это будет лучше, чем то, что мы имеем сейчас…»

Иисус ничего не отвечает. Он вздыхает и идет во главе их по тропинке через поля пшеницы.

Поля не тянутся до самого дома, но оканчиваются у границы замечательного тенистого фруктового сада, образующего исполненное свежести кольцо вокруг дома, так как и свет и тепло в нем смягчаются. И апостолы устремляются в него со вздохом облегчения. Но Иисус продолжает идти дальше, не обращая внимания на их уговоры остановиться на какое-то время.

Воркование голубей, скрип колодезного ворота и спокойные голоса женщин слышатся из дома и распространяются в глубокой тишине сада.

Иисус достигает небольшой эспланады[3], которая окружает дом подобно широкому чистому тротуару, над которым пергола с виноградом распространяет свои спутанные облиственные ветви и защитную тень. По правую и по левую стороны дома, в тени лоз, находятся два колодца. У стен дома несколько цветочных клумб. Легкие занавесы с темными полосками колышутся у открытых дверей. Голоса женщин и шум моющейся посуды доносятся из кухни. Иисус идет по направлению к ней и когда Он проходит мимо, дюжина голубей, которые клевали зерна, рассыпанные по земле, взлетели, громко хлопая крыльями. Шум привлек внимание находящихся в помещении и это произошло одновременно с движением занавеса, который Иисус сдвинул вправо Своей рукой, тогда как служанки пытались отодвинуть его влево и застыли в изумлении перед Неизвестным посетителем.

«Мир этому дому! Могу Я, в качестве паломника, немного отдохнуть здесь?» - спрашивает Иисус, стоя на пороге комнаты, большой кухни, где служанки моют посуду, использованную во время полуденной трапезы.

«Хозяйка не откажет Тебе. Я пойду и скажу ей».

«Со Мной еще двенадцать человек, и если отдых будет предоставлен только Мне, Я предпочту не иметь его».

«Мы скажем госпоже и она конечно…»

«Учитель и Господь! Ты здесь? В моем доме? Какая это благодать!» - прерывает ее голос, и женщина, Ника, бросается вперед и опускается на колени, чтобы поцеловать стопы Иисуса.

Служанки застыли как статуи. Та, которая мыла посуду, стоит с полотенцем в правой руке и с блюдом, с которого капает вода, в левой, раскрасневшись от кипящей воды. Другая, которая полировала ножи, припала к полу в углу, встав на колени, чтобы лучше видеть, и ножи падают со звоном на пол. Третья, намеревавшаяся выгрести золу из плиты, подняла свое лицо, покрытое золой, и осталась в таком положении, появившись с раскрытым ртом над уровнем очага.

«Я здесь. Во многих домах нас отвергли. Мы устали и испытываем жажду».

«О! Заходи! Не сюда. Давайте пойдем в комнату, смотрящую на север, в которой прохладно и есть тень. А вы приготовьте воду, чтобы они могли умыться, и принесите ароматных напитков. А ты, девушка, пойди и разбуди эконома, и попроси его дать тебе немного легких закусок, в ожидании трапезы…»

«Нет, Ника! Я не мирской гость. Я твой преследуемый Учитель. Я прошу о крове и любви, нежели о пище. Я прошу о сострадании более для Моих друзей, нежели ко Мне…»

«Да, Господь. Но когда вы в последний раз ели?»

«Они… Я не знаю. Я, вчера на рассвете, вместе с ними».

«Так что Ты видишь… Я не буду грешить неумеренностью. Но как сестра или мать дам всем все что необходимо, и как служанка и ученица окажу Тебе почтение и помощь. Где сейчас братья?»

«В саду. Но Я думаю, что они уже на подходе. Я слышу их голоса».

Ника выбегает из дома, она видит их и зовет, а затем ведет их с Иисусом в прохладную прихожую, где уже готовы тазы и полотенца, чтобы они могли омыть свои лица, руки и стопы и избавиться от пыли и пота.

«Я прошу вас снять ваши пыльные одежды и сразу отдать их служанкам. Вы будете чувствовать себя гораздо лучше в чистых одеждах и прохладных сандалиях. Затем пойдите в тот зал. Я буду ждать вас там».

И Ника выходит, закрыв дверь…

… «Ах! Как приятно быть в тени и прохладе!» - со вздохом говорит Петр, войдя в комнату, где Ника благожелательно и с почтением ожидает их.

Моя радость от того, что я даю вам возможность отдохнуть, конечно, больше, чем твое облегчение, о, апостол моего Господа».

«Х՛м! Апостол… Конечно… Но, послушай, Ника, давай обойдемся без церемоний. Ты: не придавая значения тому обстоятельству, что ты богата и мудра; я, не придавая значения тому, что я апостол. Так… подобно хорошим братьям и сестрам, которые нуждаются в помощи друг друга ради своих душ и своих тел. Мысль о том, что я “апостол”, слишком сильно пугает меня».

«Чего ты боишься?» - улыбаясь, спрашивает удивленная женщина.

«Боюсь быть… слишком большим… относительно той глины, которой я являюсь, и того, что я могу разрушиться под собственным весом… Я боюсь… стать самонадеянным от гордости… боюсь что… другие, я имею ввиду учеников и хорошие души, зная, что я апостол, могут держаться подальше от меня и держать язык за зубами, даже если я буду делать ошибки… А я не хочу этого, потому что среди учеников, также среди тех, чья вера проста, есть многие, которые лучше меня, некоторые в одном отношении, некоторые в другом, и я хочу действовать как… как эта пчела там, которая влетела в комнату, и из корзины с фруктами, которую ты приказала принести для нас, она пососала немного здесь и немного там, а сейчас, чтобы дополнить взяток, сосет те цветы, а затем она вылетит из комнаты, и будет сосать клевер и васильки, ромашки и вьюнки. Она берет от всего понемножку. И я должен поступать подобным же образом…»

«Но ты берешь нектар у самого прекрасного цветка! У Учителя».

«Да, Ника. Но у Него я учусь тому, как стать сыном Божьим. Люди будут учить меня, как стать человеком».

«Ты и есть человек».

«Нет, женщина. Я чуть меньше, чем животное. По правде говоря, я не знаю, как Учитель терпит меня…»

«Я терплю тебя, потому что ты знаешь, кто ты, и Я могу работать с тобой так же легко, как замешивают тесто. Но если бы ты был упрямым и оказывал сопротивление, и, прежде всего, если бы ты был гордым, Я бы прогнал тебя прочь, как если бы ты был демоном», - говорит Иисус.

Несколько служанок входят с чашками холодного молока и пористыми амфорами, в которых вода сохраняется очень холодной.

«Отдохните немного», - говорит Ника. «Здесь вы можете отдыхать до вечера. В доме есть комнаты и кровати. А если бы у меня их не было, я бы отдала вам свою, чтобы вы отдохнули. Учитель, я сейчас уйду, чтобы позаботиться о домашних делах. Вы все знаете, где найти меня и служанок».

«Иди и не беспокойся о нас».

Ника выходит из комнаты. Апостолы воздают должную справедливость предложенной им закуске. И пока едят с хорошим аппетитом, беседуют и делают свои комментарии.

«Прекрасные фрукты!»

«И хорошая ученица».

«Прекрасный дом. Не роскошный, не бедный».

«И он управляется женщиной, доброй, но строгой. Здесь одновременно порядок, аккуратность, уважение и доброта».

«Здесь вокруг дома прекрасные поля! Богатство!»

«Да. И печь!...» - говорит Петр, который не забыл своих страданий. Остальные смеются.

«Но здесь очень приятно. Ты знал, что Ника живет здесь?» - спрашивает Фома.

«Не больше, чем ты. Я знал, что она недавно купила какую-то собственность около Иерихона. Но это было все. Добрый ангел паломников привел нас сюда».

«В действительности он вел Тебя. Мы не хотели идти сюда».

«Я был готов броситься на землю, и пусть бы солнце сожгло меня, прежде чем я сделал бы еще один шаг», - говорит Матфей.

«Невозможно путешествовать днем. Солнце очень сильное в этом году. Кажется, что оно тоже сходит с ума».

«Да, мы будем путешествовать в течение первого часа утром и вечером. Но мы вскоре должны быть в горах. Оно там мягче».

«Ко мне домой?» - спрашивает Искариот.

«Да, Иуда. И в Ютту, и в Хеврон».

«Не в Аскалон, а?»

«Нет, Петр. Мы пойдем туда, где никогда не были. Мы все еще должны страдать от солнечного света и жары. Небольшое жертвоприношение ради Меня и ради душ. Сейчас отдыхайте. Я пойду в сад помолиться».

«Но разве Ты никогда не устаешь? Не было бы лучше, если бы Ты тоже отдохнул?» - спрашивает Иуда Алфеев.

«Возможно, Учитель хочет остановиться здесь…» - замечает Зелот.

«Нет. Мы уйдем на рассвете, чтобы перейти реку вброд в прохладные часы».

«Куда мы идем за Иордан?»

«Толпы людей возвращаются домой после Пасхи. Слишком многие напрасно искали Меня в Иерусалиме. Я буду проповедовать и исцелять у брода. Затем мы пойдем и наведем порядок в доме Соломона. Он будет иметь неоценимое значение для нас…»

«Но мы не вернемся в Галилею?»

«Мы пойдем также и туда. Но мы долгое время будем в этих южных частях страны, и потому убежище будет чрезвычайно полезно для нас. Спите. Я пойду».

………..

 

Ужин, должно быть, окончен. Сейчас ночь. Роса звучно капает с карнизов на листья виноградной лозы. В небе неимоверное количество звезд и глаз теряется в их созерцании. Щебетание сверчков и ночных птиц. Молчание земли.

Апостолы уже удалились. Но Ника бодрствует и слушает Учителя. Он, выпрямившись, сидит на каменной скамье у стены лома. Женщина стоит перед Ним в позе почтительного внимания.

Иисус, по всей видимости, завершает уже давно начавшуюся беседу. Он говорит: «Да. Замечание верно. Но Я уверен, что кающийся, или, вернее, “возрождающийся человек” не остался бы без помощи Господа. Пока мы ужинали, а ты служила и задавала вопросы, Я думал, что ты и есть эта помощь. Ты сказала: “Я могу следовать за Тобой только в течение коротких промежутков времени, потому что мне нужно заботиться о доме и о его новых обитателях”. И ты сожалела об этом и сказала, что если бы знала, что так скоро найдешь Меня, то не купила бы недвижимость, которая теперь связывает тебя. Ты видишь, что она послужила для оказания гостеприимства проповедникам Благой Вести. Следовательно, она хороша. И она может вновь быть полезной… пока будешь ожидать совершенного служения твоему Господу. Я сейчас попрошу у тебя служения ради той души, которая возрождается и исполнена доброй воли, но очень слаба. Чрезмерное покаяние может измучить его и ввергнуть в уныние, и Сатана может воспользоваться этим унынием».

«Что я должна делать, мой Господь?»

«Ходить к нему. Ходить к нему каждый месяц, как если бы это было обрядом. Это обряд братской любви. Ты пойдешь к горе Хорафа и, поднявшись вверх по тропе среди кустов, позовешь: “Илия! Илия!”. Он выглянет (из пещеры) в изумлении и ты будешь приветствовать его так: “Мир тебе, брат, во имя Иисуса Назарянина”. Ты будешь носить ему столько кусков сухарей, сколько дней в месяце. Ничего кроме этого летом. Начиная с Праздника Кущей, ты будешь носить ему также по четыре баночки масла каждый месяц, вместе с хлебом. И к Празднику Кущей отнеси ему одежду, сделанную из козьих шкур, тяжелую, непромокаемую, и одеяло. Ничего больше».

«И никаких слов?»

«Только те, которые определенно полезны. Он будет спрашивать обо Мне. Расскажи ему то, что ты знаешь. Он доверится тебе и расскажет о своих сомнениях, своих надеждах, своих упадках духа. Ты расскажешь ему о том, как ты веришь, и почтительно воодушевишь его. Жертвоприношение, во всяком случае, не будет длиться долго… Не пройдет и двенадцати месяцев… Будешь ли ты милостива ко Мне и кающемуся?»

«Да, мой Господь… Но почему Ты так печален?»

«А почему ты плачешь?»

«Потому что в Твоих словах я слышу предзнаменование смерти… Я потеряю Тебя так скоро, Господь?» Ника плачет под своей вуалью.

«Не плачь! После этого… там Я буду в таком мире! Не будет больше ненависти. Не будет засад. Не будет всего этого… ужаса греха против Меня и вокруг Меня… Не будет отвратительных и ужасных встреч… О! Не плачь, Ника! Твой Спаситель будет в мире. Он будет победоносным…»

«Но до этого… Я всегда читала пророчества со своим мужем. И мы содрогались от ужаса при словах Давида и Исайи. Но с Тобой действительно случится подобное этому?»

«Такое и многое другое…»

«О!... Кто утешит Тебя? Кто позволит Тебе умереть все еще полным надежды?»

«Любовь Моих учеников и особенно Моих учениц».

«И моя, тогда. Потому что не имеет значения, что я буду вдали от моего Спасителя. Только… о! Господь! Потребуй от меня любые епитимьи, любые жертвы, но даруй мне мужское мужество для этого часа. Когда Ты будешь подобным “иссохшему черепку”, “с языком, прилипшим к гортани Твоей”[4] от жажды, когда Ты будешь выглядеть “подобно прокаженному, который скрывает свое лицо”, даруй мне способность узнать тогда в Тебе Царя царей и подобно преданной служанке помочь Тебе. Не скрывай Своего измученного Лица от меня, о, мой Боже! Но как сейчас Ты позволяешь мне восхищаться Твоим сиянием, о, Утренняя Звезда, позволь мне и тогда смотреть на Тебя, и пусть Твой Лик запечатлеется в моем сердце, ибо, о! мое сердце подобно Твоему, расплавится в тот день от скорби как воск…» Ника сейчас стоит на коленях, почти в прострации и вновь и вновь поднимает свое заплаканное лицо, чтобы посмотреть на своего Господа, Чье тело белеет в белом лунном свете на фоне темной стены.

«У тебя будет все это. А у Меня будет твое сострадание. И оно взойдет со Мной на место казни и оттуда вознесется к Небесам. Твоя корона вечна. Ангелы и люди будут произносить прекраснейшую хвалу тебе: “В час бедствия, в час греха, в час сомнений, она оставалась верной, она не согрешила и она помогла своему Господу”. Встань, женщина. И да будешь ты благословенна отныне и навечно».

Он кладет Свои руки на ее голову, пока она встает, затем они входят в молчащий дом для своего ночного отдыха.

 

 

К западному берегу Иордана

       17 февраля 1946

 

       Иисус вновь в пути. Повернув на юг, Он идет вдоль излучин реки, в поисках кого-нибудь, кто мог бы переправить Его на другой берег. Его апостолы все вокруг Него, обсуждая события тех нескольких дней, которые они провели в деревне Соломона и в его доме. Из их слов я заключаю, что они оставались в деревне до тех пор, пока новость о присутствии там Иисуса распространилась во враждебном окружении, и когда это произошло, они покинули это место, доверив старому Анании, который сейчас безмятежен в своей уже больше не одинокой нищете, попечение о доме, который только что был вновь приведен в порядок.

       «Будем надеяться, что его нынешнее расположение духа сможет сохраниться», - говорит Варфоломей.

«Если мы будем часто приходить туда, как говорит Учитель, мы будем поддерживать в нем это расположение духа», - отвечает Иуда Алфеев.

«Он плакал, бедная старая душа! Он полюбил нас…» - говорит Андрей, который также глубоко тронут.

«И мне понравились его последние слова. Он говорил как мудрец, верно, Учитель?» - говорит Иаков Зеведеев.

«Я бы сказал, что он говорил как святой!» - восклицает Фома.

«Да. И Я буду помнить о его желании», - отвечает Иисус.

«Что именно он сказал? Я ходил с Иоанном сказать матери Михаила, чтобы она помнила и делала то, что сказал ей Учитель, поэтому я не слышал», - говорит Искариот.

«Он сказал: “Господь, если Тебе случится пройти через село моей невестки, то скажи ей, что я не испытываю к ней неприязни и что я счастлив, потому что я больше не отвержен, потому что таким образом суд Божий для нее не будет таким суровым. Скажи ей, чтобы она воспитала моих внуков в вере в Мессию, так чтобы они могли быть со мной на Небесах, и как только я буду в мире Божьем, я буду молиться о них и об их добром здравии”. И Я скажу ей. Я буду искать эту женщину и скажу ей, потому что это правильно», - говорит Иисус.

«Ни одного слова упрека! Напротив, он счастлив, что грех женщины больше не так тяжел, потому что он не умирает от голода или покинутости. Он восхитителен!» - замечает Иаков Алфеев.

«Но уменьшится ли грех невестки в глазах Божьих? Во что я хотел бы знать!» - говорит Иуда Алфеев.

Мнения противоречивы. Матфей спрашивает Иисуса: «Каково Твое мнение, Учитель? Останется ли ситуация прежней, или она изменится?»

«Она изменится…»

«Видите… Я был прав!» - торжествующе восклицает Фома.

Но Иисус делает ему знак, чтобы он позволил Ему говорить: «Она изменится для старика, также и на Небесах, как она изменилась на Земле из-за его снисходительной доброты. Она не изменится для женщины. Ее грех будет всегда вопиющим в глазах Бога. Только если она покается, Его суровое осуждение может измениться. И Я скажу ей об этом».

«Где она живет?»

«В Масаде, со своими братьями».

«И Ты хочешь пойти в такую даль?»

«В этих местах также должно быть проповедано Евангелие…»

«А как насчет Кериофа?»

«Мы вернемся в Кериоф из Масады, и затем пойдем в Ютту, Хеврон, Бетзур, Бетхер, и вернемся в Иерусалим на Пятидесятницу».

«Масада – это одно из мест Ирода…»

«Какое это имеет значение? Это крепость. Но его там нет. Но даже если бы он там был!... Присутствие человека не может помешать Мне быть Спасителем».

«Где мы переправимся через реку?»

«У Галгалы. Оттуда мы пойдем по морскому побережью, следуя линии гор[7]. Ночи прохладные и новолуние Сиван[8] ярко в ясном небе».

«Если мы пойдем через эти места, то почему бы нам не пойти к горе, где Ты постился? Было бы справедливо, если бы все познакомились с ней», - говорит Матфей.

«Мы пойдем также и туда. Но есть лодка. О цене уже договорено, так что мы можем переправиться на другой берег».

 

Прибытие в Ен-Геди

 

    20 февраля 1946

       Паломники, хотя они устали после продолжительного тяжелого ночного марша по склонам холмов, не смогли сдержать возгласов восхищения, когда перед ними распростерлась полная панорама Мертвого моря от берега и до берега, сверкающего как алмаз в лучах раннего утреннего солнца. Западный берег являет собой узкую долину между морем и Иудейской пустыней, с холмами, покрытыми пышной растительностью, в прибрежной зоне. Тогда как на западе горы вертикально обрываются к бассейну моря. Создается впечатление что грунт, в ужасающей геологической катастрофе, соскользнул вниз ровным разрезом, оставив вертикальные разломы, обращенные к озеру, с которых ниспадают более или менее полноводные потоки, предопределенные к выпариванию и превращению в соль в темных проклятых водах Мертвого моря. В отдалении, за озером и за первой грядой холмов, множество склонов, прекрасных в утреннем солнечном свете. На севере виднеется зеленовато-голубое устье Иордана, а на юге – горы, обрамляющие озеро,.

       Это возвышенный, торжественный, печальный и величественно предостерегающий пейзаж, где чарующий вид гор совмещается с мрачным видом Мертвого моря, образ которого, кажется, должен напоминать о том, к чему могут привести грех и гнев Божий. Ибо такое большое пространство воды без парусов, лодок, птиц, животных, пересекающих его, летящих над ним, или пьющих на его берегах, поистине пугающе! И в контрасте с видом озера, напоминающего о каре Божьей, чудеса солнца на небольших горах, на дюнах, вплоть до песков пустыни, где соляные кристаллы выглядят подобно драгоценной яшме, рассеянной по песку, по камням, по жестким стеблям пустынных растений, и, соответственно, все это выглядит прекрасно, сверкая алмазной пылью. Но еще более поразителен вид плодородного плато, примерно в ста пятидесяти метрах над уровнем озера, с пышными пальмами и всеми видами деревьев и лоз, где текут голубые воды и построен прекрасный город, окруженный цветущей сельской местностью. Когда человек созерцает этот ландшафт, такой приятный, чарующий и цветущий, после созерцания мрачного вида моря, мучительного пейзажа восточного берега, который являет печальное спокойствие только в низких зеленых полосах суши выдающихся в озеро в его юго-восточной части, безжизненной Иудейской пустыни, сурового вида Иудейских гор, он, кажется, внезапно просыпается после гнетущего ночного кошмара, который превращается в нежное видение мира.

       «Это Ен-Геди[15], прославленный поэтами нашего Отечества. Взгляните, как прекрасна эта местность, питаемая столь многими благодатными водами, посреди такой безжизненности! Давайте спустимся и погрузимся в его сады, потому что все здесь является садом: луг, лес, виноградник. Это древний Хацацон-Фамар, имя, которое пробуждает воспоминания о его прекрасных пальмах, под которыми было даже еще приятнее строить хижины и обрабатывать землю, любить друг друга, и воспитывать детей, и разводить стада в сладкозвучном шелесте пальмовых листьев. Это славный оазис, сохранившийся остаток страны Эдема, наказанного Богом, окруженный, подобно жемчужине в оправе, тропами, доступными только для козлов и косуль, как об этом написано в Книге Царей, и вдоль этих троп расположены пещеры для преследуемых, усталых и покинутых людей. Вспомните Давида, нашего царя, и то, каким добрым он был к своему врагу Саулу. Это Хацацон-Фамар, ныне Ен-Геди, источник, благословенный город, красота, от которой враги двинулись против Иосафата и детей его народа, который был испуган и был утешен Иозиилом, сыном Захарии, через которого заговорил Дух Божий[16]. И они одержали великую победу, потому что имели веру в Господа и заслужили Его помощь, так как они покаялись и молились перед битвой. Это город воспетый Соломоном, сопоставившим его красоту с красотой Прекраснейшей из женщин[17]. Он был упомянут Иезекиилем, потому что он питался водами Господа[18]… Спустимся вниз! Пойдем и возьмем живую Воду, которая нисходит с Небес к жемчужине Израиля». И Иисус побежал вниз по очень крутой тропе, - которая зигзагообразно спускается по красноватой известняковой скале,  и в местах, ближайших к морю, достигает края горы, то есть ее уступа, - по тропинке, которая бы вызвала головокружение даже у самых опытных альпинистов.

       Апостолы едва ли смогли бы последовать за Ним, а старшие апостолы остались далеко позади, когда Учитель остановился у первых пальм и виноградников плодородного плато, где журчат кристально чистые воды и поют все виды птиц. Белые овцы пасутся под шелестящим кровом пальм, мимоз, бальзамических растений, фисташковых и других деревьев, выдыхающих сладкий или острый аромат, который смешивается с ароматом розовых кустов, цветущей лаванды, коричных деревьев, мирры, ладана, шафрана, жасмина, лилий, ландышей и цветов алое, которые здесь очень большие, гвоздики и бензои[19], которая сочится вместе с другими смолами из надрезов на стволах деревьев. Это действительно «запертый сад, запечатанный источник»[20], и плоды, цветы, сладкие ароматы, красота здесь повсюду! Нет другого места во всей Палестине такого прекрасного, как это, своей значимостью и природным обаянием. Созерцая его, можно понять многие писания восточных поэтов, в которых они воспевают красоту оазисов, как если бы они были райскими местами, рассеянными по Земле.

       Апостолы, вспотевшие, но исполненные восхищения, присоединяются к Учителю и все вместе они спускаются по дороге, поддерживаемой в хорошем состоянии, к берегу моря, которого они достигли после того, как пересекли несколько обработанных насыпей, от которых благотворные воды стекают небольшими улыбающимися каскадами, чтобы питать всю растительность по всей равнине, которая заканчивается на берегу. На полпути вниз по склону холма они вошли в белый город, среди шелестящих пальм, и сладостно пахнущих розовых кустов, и тысяч садовых цветов. Они ищут жилище во имя Господа у первых домов. И дома открывают двери так же великодушно, как и естественно, без каких-либо колебаний, поскольку их обитатели спрашивают, кто «Этот Пророк, Который выглядит как Соломон, облаченный в виссон и сияющий красотой». … Иисус, с Иоанном и Петром, вошли в дом, где живет вдова со своим сыном. Остальные рассеялись в различных направлениях, после того как были благословлены Учителем и договорились встретиться на главной площади на закате солнца.

 

Елисей из Ен-Геди

    22 февраля 1946

 

       Похоже, что они покидают город раньше, чем собирались, и, возможно, делают это по совету обитателей Ен-Геди, потому что происходит это глухой ночной порой и почти полная луна освещает город очень ярким светом. Узкие улицы выглядят как серебряные ленты, лежащие между домами кубической формы и стенами садов, известковая побелка которых кажется превратившейся в скульптурный мрамор под волшебными лучами лунного света. Пальмы и другие деревья выглядят таинственно, окутанные лунным фосфоресцирующим светом. Источники и ручейки стали маленькими водопадами и алмазными ожерельями. Соловьи изливают золотые трели из ветвей деревьев, присоединяя, таким образом, свои чудесные голоса к журчанию вод, которое очень ясно слышится в тишине ночи.

       Город спит. С Иисусом, покидающим город, только немногие. Это люди из домов, оказавших гостеприимство Иисусу и Его ученикам, и присоединившиеся к ним другие люди. Глава синагоги идет рядом с Иисусом. О! Он не желает перестать сопровождать Его, даже когда Иисус просит его вернуться назад, перед тем как выйти на открытое пространство за городом. Они идут прямо к дороге, ведущей к Масаде, не к нижней дороге вдоль Мертвого моря, которая, как я слышу, нездорова и опасна ночью, но к внутренней, проложенной по склонам почти у гребней холмов, окаймляющих озеро.

       Оазис изумителен в лунную ночь! Кажется, что идешь по сказочной стране. Затем оазис кончается, и пальмы становятся редкими. А вот и настоящие горы с их лесными деревьями, лугами и склонами, усеянными пещерами, подобно почти всем палестинским горам. Но я бы сказала, что здесь пещеры более многочисленны с их странными входами, длинными или короткими, прямыми или косыми, круглыми или подобными расщелинам, которые в лунном свете выглядят устрашающе.

       «Авраам, дорога далее спускается вниз. Почему ты взбираешься вверх, собираясь идти длинным путем в обход, по этой непроходимой тропе?» - говорит кто-то из Ен-Геди, предупреждая старого главу синагоги.

       «Потому что мне нужно показать кое-что Учителю и попросить Его сделать еще что-то вдобавок к тем великим дарам, которые Он уже даровал нам. Но если вы устали, то идите домой, или подождите меня здесь, я пойду сам», - отвечает старик, идущий с трудом, запыхаясь, по крутой трудной тропе.

       «О! Нет! Мы пойдем с тобой. Но нам больно видеть тебя таким уставшим. Ты задыхаешься…»

       «О! Это не от крутизны тропы!... Это от кое-чего еще! Это меч, пронзающий мое сердце… и это надежда, которая переполняет его. Пойдем, дети мои, и вы увидите, как много печали было в сердце человека, который избавлял вас от всех скорбей! Как много… не отчаяния, нет, конечно, но… тот, кто всегда говорил вам, чтобы вы надеялись на Господа, Который может все, понимая, что ему более невозможно ожидать радости… я учил вас верить в Мессию… Помните ли вы, когда я стал говорить о Нем без страха, когда я мог делать это, не нанося Ему вреда? А вы говорили мне: «А как же бойня, устроенная Иродом?» Да. Это было болезненным шипом в моем сердце! Но я крепко держался за надежду всем своим существом… Я говорил: “Если Бог послал Свою звезду трем людям, которые были даже не из Израиля, чтобы пригласить их поклониться Ребенку Мессии, и привел их с ее помощью к бедному дому, неизвестному раввинам Израиля, первосвященникам и книжникам, если во сне Он сообщил им, чтобы они не возвращались к Ироду, чтобы спасти Дитя, то возможно ли, чтобы Он, с даже еще большей силой, не сообщил Его отцу и Матери, чтобы они бежали, надеясь на Бога и мужа в безопасное место?” И моя вера в Его невредимость становилась сильнее, и тщетно ее атаковали человеческие сомнения и слова других людей… И когда… и когда глубочайшая печаль, которая может постигнуть отца, охватила меня… когда я отвел живое существо в гробницу и сказал ему: “Оставайся здесь, пока будет длиться твоя жизнь… и учти, что если желание ласки твоей матери или какая-либо другая причина побудит тебя пойти в город, то я прокляну тебя и буду первым поразившим тебя и сославшим тебя туда, где даже моя самая безутешная любовь не сможет помочь и принести тебе облегчение”. Когда я должен был сделать это… я стал даже еще больше держаться своей веры в Бога, Спасителя Своего Спасителя, и сказал самому себе и своему сыну… своему прокаженному сыну… понимаете?... прокаженному: “Вместе склоним наши голов