Политическая революция и экономический вопрос («Народная воля», № 5, 5 февраля 1881 г.)

Никогда никакой общественно‑революционной партии не выпадала на долю такая тяжелая и сложная задача, как та, которая поставлена историей русской социально‑революционной партии. Вместе со своей основной задачей – социально‑экономической – мы должны взять на себя еще работу разрушения системы политического деспотизма, т. е. то, что везде в Европе сделано давно и сделано не социалистами, а буржуазными партиями. Поэтому ни одной социалистической партии в Европе не приходится выдерживать такой тяжелой борьбы, приносить столько жертв, как нам. Но если нужны героические усилия для того, чтобы работать при подобных условиях и держать высоко знамя народного освобождения, зато в этих же условиях, в окружающей нас политической обстановке, заключается и выгодная сторона для осуществления нашей задачи в будущем. Политический строй, не удовлетворяющий теперь ни одного общественного класса, ненавидимый всей интеллигенцией, должен неизбежно пасть в близком будущем; но вместе с тем этот строй, доведший народ до голодовок и вымирания, роет могилу и для того экономического порядка, который он поддерживает. Процесс разложения существующей политической системы фатально совпал с процессом экономического обнищания народа, прогрессивно усиливающимся с каждым годом, и разрушение современного политического строя, путем победного народного движения, неизбежно повлекло бы за собой также крушение того экономического порядка, который неразрывно связан с существующим государством.

Поэтому мы думаем, что политическая борьба с государством для нашей партии является не посторонним элементом в нашей социалистической деятельности, а, напротив, могущественным средством приблизить экономический (или, по крайней мере, аграрный) переворот и сделать его возможно более глубоким, т. е. средством осуществить в жизни часть нашей программы. […]

Все мнения социалистов различных оттенков по этому вопросу можно разделить на три типические категории. К первой категории принадлежат те, которые придают политическим формам чересчур большое значение, признавая за ними силу производить в стране какие угодно экономические изменения путем лишь приказаний власти сверху и повиновения подданных, или граждан, внизу; по своим практическим задачам это, по большей части, якобинцы, «государственники», стремящиеся путем захвата власти в свои руки декретировать политический и экономический переворот, провести сверху в жизнь народа социалистические принципы, не вызывая при этом активного участия народа в фактическом переустройстве и даже, «по соображениям», подавить его революционную инициативу. У нас органом якобинских тенденций является газета «Набат», издаваемая г. Ткачевым*. Ко второй категории принадлежат те социалисты, которые, наоборот, признают за политическим фактором ничтожное значение в общественно‑экономической жизни, отрицая всякое серьезное влияние, положительное или отрицательное, политических форм на экономические отношения; поэтому в своих практических задачах эти лица признают бесполезным и даже вредным делом для социалистов затрачивать какую бы то ни было часть своих сил на политическую борьбу. У нас представителями последнего мнения является та фракция (или, вернее, часть ее), которая имеет своим литературным органом «Черный Передел». Наконец, синтезом этих двух односторонних мнений служит тот взгляд, который, признавая тесную связь и взаимодействие политического и экономического факторов, полагает, что ни экономический переворот не может осуществиться без известных политических изменений, ни, наоборот, свободные политические учреждения не могут установиться без известной исторической подготовки в экономической сфере. Этот взгляд, разделяемый нашей фракцией и нашим органом, мы разовьем дальше в частностях, а теперь обратимся к доводам наших антагонистов.

Лица, не разделяющие политической части нашей программы, часто ссылаются на Маркса, который в своем «Капитале» доказал, что экономические отношения и формы какой‑либо страны лежат в основе всех других общественных форм – политических, юридических и т. д.; отсюда выводят, что всякое изменение экономических отношений может произойти лишь как результат борьбы в экономической же сфере, и что поэтому никакая политическая форма, никакая политическая революция не способна ни задержать, ни вызвать экономический переворот. Заметим, что ученики Маркса идут дальше, чем сам учитель, и делают из его положения, верного по существу, абсурдные практические выводы. В доказательство того, что Маркс не думает так, как они, приведем то место из его «Гражданской войны во Франции», где он определяет историческое значение Парижской Коммуны: «Это была найденная, наконец, политическая форма, в которой должно осуществиться экономическое освобождение труда… Поэтому Коммуна должна была служить рычагом для разрушения экономических основ, на которых зиждется существование сословий, а, следовательно, и сословного господства». Эти же слова встречаются и в манифесте Генерального совета интернационала, изданном немедленно после падения Коммуны, следовательно, мысль, выраженная в них, разделяется целой группой представителей европейского социализма. Другой авторитет, на которого иногда также ссылаются, по недоразумению, приверженцы чистой экономической доктрины, г. Лавров*, в своей недавно вышедшей книге о Парижской Коммуне подает такой совет деятелям будущих революций: «В минуту, когда исторические комбинации позволят рабочим какой‑либо страны, хотя бы временно, побороть врагов и овладеть течением событий, рабочие должны теми средствами, которые будут целесообразны, каковы бы ни были эти средства, совершить экономический переворот и обеспечить его прочность, насколько это будет возможно». А что политический путь решения экономического вопроса не исключается и Лавровым из числа «целесообразных средств», – это явствует из всей его книги; для примера приведем его объяснение той относительно слабой роли, какую играл интернационал во время Коммуны: «Агитация интернационала, направлявшаяся на чисто экономические вопросы и не выставившая никакой политической программы в зависимости от своих экономических требований, оказалась бесполезною в ту самую минуту, когда обстоятельства вызвали победоносный взрыв пролетариата в одном из самых важных пунктов Европы». […]

Конечно, экономический переворот должен быть прежде подготовлен историей, т. е. в фактическом соотношении экономических сил, а также в идеях и привычках народной массы должны прежде произойти известные перемены, для того чтобы совершившаяся политическая революция, захватив государственную организацию, могла провести в жизнь то, что создано и желательно народу в экономическом отношении.

Мы именно думаем, что русский государственный строй характеристичен не только как система полнейшего чиновничьего произвола, но также по своей отсталости и даже противоположности с экономическими и правовыми учреждениями, привычками и воззрениями народной массы. Наше государство служит примером того громадного отрицательного значения, какое может иметь политическая система, отставшая от экономических требований народа. В Европе политический прогресс идет впереди прогресса общественно‑экономического, и политические формы, особенно во время революций, служат средством для возбуждения экономического вопроса и для приближения экономического переворота; у нас же непрерывный гнет политической системы задерживает ту экономическую, правовую и политическую реорганизацию, которая неизбежно наступила бы с падением этой системы и с возможностью свободно проявиться революционной инициативе народа. […]

Еще одно замечание для оценки значения государства в русской жизни. Обратите внимание на те поводы, которые вызвали крупные и мелкие восстания в крестьянстве. Эти поводы всегда были политического или юридического свойства, шли сверху, из государственной или административной сферы: это или мнимый царь, самозванец, или мифическая «золотая грамота», или какие‑нибудь юридические нарушения закона (как его понимает народ), или, наконец, городской бунт, подающий пример деревенскому населению. Но едва ли были случаи, чтоб какая‑нибудь деревня или местность взбунтовались без внешнего повода или примера, вследствие того только, что они голодают; нужно еще сознание народом нарушения своих прав или надежда на успех восстания. Конечно, основным условием почти всякого народного волнения являлись материальные страдания, но поводом всегда служило или какое‑нибудь нарушение закона (действительное или мнимое) со стороны начальства, или бунтовской почин, идущий из среды какого‑нибудь организованного ядра, близкого народу по своим интересам. […]

Но в настоящее время ни раскольники, утратившие большую часть прежней боевой энергии, ни казачество, представляющее привилегированное сословие, сравнительно с крестьянством, неспособны, по‑видимому, дать лозунг народному восстанию. Одна лишь социально‑революционная партия, прочно укрепившись среди городского и фабричного населения и заняв удобные и многочисленные позиции в крестьянстве, может послужить тем ферментом, который необходим для возбуждения городского и деревенского движения. […]

Но кто сделает первый почин восстания – город или деревня? Судя по большей развитости и подвижности городского населения; судя, наконец, по тому, что деятельность партии должна дать большие результаты в количественном и качественном отношении в городе, нежели в деревне, нужно думать, что не деревня, а город даст первый лозунг восстания. Но первая удача в городе может подать сигнал к бунту миллионов голодного крестьянства.