Листок Народной Воли», № 3, от 20 сентября 1880 г.

 

Творческая сила абсолютизма исчерпала себя до дна. Косность, рутинность, неспособность приспособляться – вот такие свойства лицом к лицу с требованиями новой жизни проявляет этот одряхлевший, старческий организм. Умирай же скорее, отживающий строй, очищай свое место для новой идеи, для новых общественных сил! […]

Менее всего способен возбудить в себе сомнения демократизм новой России. В смысле принципа об этом не стоит даже толковать, достаточно указать хоть на легальную литературу, где одни выжившие из ума Катковы да Мещерские осмеливаются проводить иного рода тенденции. Но принцип в «общем» виде – это еще очень мало. Ведь он мирится и с царизмом, и со всеобщим равенством бесправия. Тут важен вопрос, пережил ли наш демократизм эту первую стадию развития, дорос ли он уже до сознания народной воли, как источника закона, до активного устроения народом своих дел и своей судьбы? Лучшими признаками здесь может служить отношение протестующей народной мысли к правительству и затем самое настроение масс: обнаруживают ли они склонность следить за политикой, за действиями правительства, обсуждать их. В этом смысле признаки у нас оказываются самые благоприятные. Повсюду, во всех слоях народа, за правительство стоит только то, что не развито, не способно рассуждать. Все сознательное – по тем или другим причинам – против него. В интеллигентной революции ненависть и презрение к правительству безграничны даже у людей, принципиально отвергающих значение правительств. Не менее резко проявляется то же отношение в крайних сектах раскола. […]

Для правительства это пробуждение народной критики составляет симптом чрезвычайно опасный, потому что мужик совсем не то, что человек интеллигенции. Наша братия, привыкшая к отвлеченностям, может разграничивать в уме, как логические понятия, что в действительности связано в неразрывное целое. Поэтому мы можем понимать всю гнусность известной правительственной системы, и в то же время колебаться: бороться ли против нее? Не составляет ли она только отражение социальных отношений и проч. Мужик судит проще. Своим непосредственным здравым смыслом он слишком хорошо чувствует значение государства и правительства, показывающих ему ежедневно и рублем и кнутом всю реальность своего существования. И уж если мужик дойдет до критики, до вмешательства в политику, он не оставит правительства в покое. Еще большую важность представляет разочарование в царе. Царь в политике мужика то же, что Бог в религии. Он силен и высок беспредельно, но лишь до тех пор, пока против него не возбуждается ни малейшего сомнения. Докажите возможность полной измены царя народу, и самый принцип царизма пошатнется. А между тем царем, в конце концов, держится все право мужика, вся правда на земле… Нет царя – логика мужика волей‑неволей должна искать других основ и гарантий правды. К чему должны привести эти изыскания, не трудно догадаться, не трудно видеть и на примере «радикальных» рабочих. […]

Остальные сословия, наиболее развитые, не могут идти в этом отношении ни в какое сравнение с крестьянством. Мы видели, как беспомощно уступило дворянство свои сословные права в 61 году, как пассивно смотрело оно на свое уничтожение и разорение. В настоящее время с такой же дряблостью наше общество переносит самый возмутительный произвол администрации. Ни масса ссылок, ни нарушение личной и имущественной неприкосновенности, ни оскорбительное подчинение уряднику, городовому, дворнику – не возбудило в обществе никакого коллективного отпора. Несколько жалких петиций, полных рабского унижения – вот и все, на что хватило его сил. Мы не хотим сказать, чтобы общество состояло из людей глупых, трусливых, не способных ни понимать, ни бороться. Нет, это общество производит самых отважных и на все готовых протестантов. Но в том‑то и дело, что общество способно производить сколько угодно Кропоткиных*, Лизогубов*, Осинских*, Соловьевых*, но не находит сил отстоять даже самые ничтожные земские или дворянские права. […]

Наш дворянин, купец, мещанин – только формально связаны со своим сословием; человек интеллигентный или рабочий одинаково или занимаются каким‑либо промыслом, не думая ни о каких общественных вопросах, или, если уже появилась у них искра божья, одинаково делаются революционерами, социалистами, не хотят знать для себя другой святыни, кроме народа и его прав и интересов. Это относится даже к нашей нарождающейся буржуазии. Конечно, со временем из нее может выработаться сословие, но теперь – в чем проявляется ее сословная идея, солидарность, единство? Ровно ни в чем. […]

Еще год тому назад мы обращали внимание читателя на всю важность такого соотношения русских политических сил[303]. Оно вполне определяет весь наш ближайший план действия. Не имея перед собой другой сплоченной силы, кроме государства, наш народ нуждается, главным образом, в устранении этого врага. С остальными ему не трудно будет справиться, потому что они состоят из отдельных личностей, а народ – несет принцип. Можно с уверенностью сказать, что в случае общего государственного переворота таланты, энергия и даже своекорыстие отдельных лиц обратились бы у нас на служение народу совершенно так же, как во время Мирабо[304] и Сийэсов[305] служили буржуазии. При таких условиях в основу будущего государственного и общественного строя естественно заляжет та идея, которая живет в массах, ибо другой у нас не имеется.

Наша обязанность взвесить эти условия и употребить все старания, чтобы ликвидация существующего государственного строя произошла как можно скорее, прежде чем под его покровом успеют сформироваться и окрепнуть какие‑либо сословия, способные противопоставить народу свою общественную идею и вырвать плоды победы из рук рабочей демократии.

 

 

Глава 7. Накануне

 

1. Доклад М. Т. Лорис‑Меликова Александру II о внутреннем положении России (20–24 сентября 1880 г.) // Былое. 1917. № 4 (26). С. 33–37.

2. «Листок Народной Воли» (1880, № 2 и 3, 20 августа и 20 сентября). Внутреннее обозрение // Литература партии «Народная Воля». М., 1907. С. 79–81, 86–88.

3. «Процесс 16‑ти».

3.1. «Народная воля», № 4, 5 декабря 1880 г. По поводу «процесса 16‑ти» // Литература партии «Народная Воля». С. 96.

3.2. Показания подсудимых на «процессе 16‑ти» // Процесс шестнадцати террористов (1880 гг.). СПб., 1906. С. 215, 218, 226–228.

4. Письмо Е. Н. Фигнер к сестре В. Н. Фигнер (30 октября 1880 г.) // Архив «Земли и Воли» и «Народной Воли». М., 1932. С. 255–257.

5. Телеграмма М. Т. Лорис‑Меликова генерал‑майору Черевину (для доведения до сведения Александра II) по поводу приговора по «процессу 16‑ти» // Былое. 1917. № 5–6 (27–28). С. 231–232.

6. Прокламация Исполнительного комитета «Народной Воли» о казни Квятковского и Преснякова (5 ноября 1880 г.) – «Народная воля», № 4, 5 декабря 1880 г. // Литература партии «Народная Воля». С. 91.

7. Прокламация «От рабочих членов партии “Народная воля”» (5 ноября 1880 г.) // «Народная Воля» в документах и воспоминаниях. М., 1930. С. 160–161.

8. Резолюция Гаврского конгресса социалистов о солидарности с русскими революционерами. – «Народная воля», № 4, 5 декабря 1880 г. // Литература партии «Народная Воля». С. 99.

9. Письмо А. Д. Михайлова товарищам, осужденным по «процессу 16‑ти» (31 октября 1880 г.) // Архив «Земли и Воли» и «Народной Воли». С. 259–261.

10. Заявление группы народников о присоединении к «Народной воле» (20 сентября 1880 г.) // Архив «Земли и Воли» и «Народной Воли». С. 113.

11. Из показаний В. Н. Фигнер на следствии (1884 г.) о настроении в обществе в конце 1880 – начале 1881 г. // Былое. 1917. № 4 (26). С. 57–58.

12. Из воспоминаний А. В. Тыркова о членах Исполнительного комитета «Народной воли» // Былое. 1906. № 5. С. 145–147.

13. Из воспоминаний П. С. Ивановской о Н. И. Кибальчиче и М. Ф. Грачевском. – Ивановская П. С. Первые типографии «Народной Воли» // Каторга и ссылка. 1926. Кн. 3 (24). С. 36–37, 40, 42, 49.

14. Разъяснение программы партии. – Из передовой статьи «Народной воли», № 4, 5 декабря 1880 г. // Литература партии «Народная Воля». С. 92–94.

15. Кибальчич Н. И. [ Дорошенко А. ] Политическая революция и экономический вопрос. – «Народная воля», № 5, 5 февраля 1881 г. // Литература партии «Народная Воля». С. 107–109.

16. Письмо Исполнительного комитета «Народной воли» Карлу Марксу (25 октября (6 ноября) 1880 г.) (пер. с франц.) // Революционное народничество 70‑х годов. Т. II. 1876–1882. М.: Наука, 1965. С. 229–230.

17. Из программы рабочих, членов партии «Народная воля» (ноябрь 1880 г.) // Революционное народничество 70‑х годов. Т. II. С. 184–191.

18. Из Устава народовольческой рабочей дружины (конец 1880 – начало 1881 г.) // Революционное народничество 70‑х годов. Т. II. С. 212–213.

19. Из показаний народовольца И. П. Емельянова – метальщика 1 марта (22 апреля 1881 г.) // Красный архив. 1930. Т. 3 (40). С. 182–184.

20. Из показаний И. Г. Орлова (май 1881 г.) // Революционное народничество 70‑х годов. Т. II. С. 259–261.

21. Из воспоминаний И. И. Майнова о пропагандистской деятельности народовольческой группы в Москве // Былое. 1906. № 2. С. 176–181.

22. Из воспоминаний М. Ю. Ашенбреннера о народовольческих кружках в армии // Былое. 1906. № 7. С. 4–7, 9–10.

23. Устав центрального военного кружка народовольцев. Первоначальный набросок (конец 1880 г.) // Былое. 1906. № 8. С. 160–161.

24. Из воспоминаний Э. Серебрякова о народовольческом кружке офицеров в Кронштадте // Серебряков Э. А. Революционеры во флоте: Из воспоминаний. Пг., 1920. С. 29–31, 32–36, 38–39.

25. Из показаний А. К. Карабановича (май 1884 г.) о кружке в Кронштадте // Революционное народничество 70‑х годов. Т. II. С. 305–307.

26. Из показаний Н. М. Рогачева (февраль 1884 г.) о кружках в военной среде // Революционное народничество 70‑х годов. T. II. С. 298–300.

27. Из показаний Н. Е. Суханова на суде (11 февраля 1882 г.) // Былое. Вып. 1 (1900–1902). Ростов‑на‑Дону, 1906. С. 94–96.

28. Студенческое движение.

28.1. «Народная воля» о студенческом движении (1881, № 5, 5 февраля) // Литература партии «Народная Воля». С. 117.

28.2. Прокламация Центрального университетского кружка (февраль 1881 г.).

29. Первое письмо А. Д. Михайлова товарищам из тюрьмы (16 декабря 1880 г.) // Письма народовольца А. Д. Михайлова. М., 1933. С. 134–136.

 

1. М. Т. Лорис‑Меликов*

 

Доклад Александру II о внутреннем положении России (20–24 сентября 1880 г.) [306]

[…] Ныне, выслушав подведомых мне начальников отдельных частей и ознакомясь с происходившею в мое отсутствие перепискою, всеподданнейше докладываю Вашему Величеству, что в отношении политического настроения, как в Петербурге, так и за его пределами, положение дел не изменилось, и общественное спокойствие до сего времени ничем нарушено не было. – Отсутствие каких‑либо выдающихся явлений не может, однако, свидетельствовать о полном успокоении крамольников и не представляет ручательства в невозможности повторения каких‑либо новых со стороны их преступных проявлений / В этом и я убежден. / – В этом отношении поступающие к нам из‑за границы и из внутренних губерний Империи сведения указывают на необходимость самого бдительного и строгого надзора. / Да. / Поэтому с моей стороны принимаются все меры к продолжению неослабного наблюдения за деятельностью лиц злонамеренных. – Ручаться за будущее, конечно, невозможно, но считаю обязанностью свидетельствовать пред Вашим Величеством о постепенном возрастании доверия к действиям Правительства со стороны благонадежных элементов общества. / Дай Бог, чтобы это было так. / Усиление такого доверия и оживление вообще общественной деятельности составляет предмет особенной моей заботливости, ибо в этом усматриваю надежнейшие средства для парализования действий крамольников. […] / И я тоже! /

Имеются также несомненные доказательства, что № 2‑й листка «Народной Воли», появившийся в конце августа в Петербурге в весьма ограниченном числе экземпляров (не более 15‑ти), печатался в Москве или ее окрестностях, скоропечатным способом или же на ручном станке[307]. Хотя появлению этих листков нельзя придавать особого значения, так как из‑за границы подобные возмутительные издания доставляются в несравненно большем количестве, но тем не менее принимаются все меры к обнаружению тайной печати. […]

По вопросу об обеспечении народного продовольствия, хотя полученные до сего времени сведения не могут еще считаться особенно тревожными, тем не менее от начальников губерний разных полос Империи продолжают поступать ходатайства о выдаче ссуд на обсеменение полей и продовольствие населения. Настоящий вопрос не может не озабочивать меня, так как в некоторых губерниях неурожаи повторяются несколько лет сряду, и при новом недороде хлебов положение может осложниться, повлияв на успешное поступление податей и угрожая, при подстрекательстве неблагонамеренных людей, беспорядками в крестьянском населении. – Даже в настоящее время по сведениям, поступившим за первое полугодие, замечается во многих местностях возрастание недоимок. – Правительственная помощь, в виде денежных ссуд на покупку хлеба и семян, не может быть, по мнению моему, достаточною, и необходимо изыскивать другие меры для предоставления заработков населению, пострадавшему от неурожаев. – В ряду этих мер, одною из наиболее существенных / Да. / было бы открытие общественных работ по устройству железных дорог, шоссе, каналов и других обще полезных сооружений. […]

По имеющимся ныне достоверным сведениям, наличный запас муки у здешних хлеботорговцев к 17‑му сентября простирался до 120 т. кулей, – что по расчету составляет месячную пропорцию для продовольствия столичного населения. – Посему отныне главные заботы должны быть направлены к дальнейшему своевременному подвозу хлеба. Обстоятельство это особых затруднений встретить не может, если не помешает усиленный вывоз зернового хлеба за границу, воспрепятствовать которому, по многим финансовым соображениям, было бы крайне неудобно.

По поводу появившихся в последнее время в некоторых периодических изданиях статей, я счел обязанностью пригласить к себе редакторов более значительных газет и журналов для подробного с ними объяснения и для сделания им строгого внушения, о чем в свое время просил Министра Императорского Двора довести до сведения Вашего Величества. – Внимательное наблюдение за нашею печатью приводит меня к убеждению, что характер ее в последние 4–5 месяцев уже несколько изменился к лучшему / я этого не замечаю, и напротив, по‑моему хуже! /, хотя она далеко еще не достигла той высоты, на которой должна стоять серьезная и честная пресса. – Еще в недавнем прошлом, периодическая печать как бы заискивала в оппозиционной части общества и даже считалась с крамолою, признавая ее за силу; – причем она усвоила себе приемы выражать вредные мысли между строк, понятные для читателя, но в формах, редко доступных для преследования. – Ныне же печать входит в обсуждение наиболее интересующих общество вопросов с большею прямотою и даже некоторою самостоятельностью. – В статьях такого рода, за весьма немногими исключениями, хотя и не заключается ничего враждебного правительству, но иногда подвергаются критике учреждения и даже деятельность некоторых высокопоставленных лиц. Статьи подобного содержания возбуждают неудовольствие тех, кого они касаются. – Лица эти, объединяя свои собственные интересы с государственными, ничего общего между собою не имеющими / Совершенно так. /, силятся взводить в своих кружках обвинение на ведомство, коему вверено наблюдение за прессою. – Создание такой прессы, которая выражала бы лишь нужды и желания разумной и здравой части общества и в то же время являлась верным истолкователем намерений Правительства, – есть дело весьма трудное и достижимое только продолжительным временем. / Да. / – Сознавая всю важность такой прессы, я усиленно стремлюсь к ее устройству и надеюсь, что достигну цели / Дай Бог. /, хотя невозможно, чтобы в отдельных случаях не проявлялось уклонение. […]

Высокое доверие Вашего Императорского Величества, которым я имею счастие пользоваться до сего времени, ободряет меня и служит единственною опорою в моих тяжелых трудах. / Оно полное к тебе. Дай Бог тебе сил и здоровья, чтобы продолжать действовать с тою же энергиею и достигнуть желаемых нами результатов. /

 

2. «Листок Народной воли» [308]

 

1880, № 2 (20 августа) и № 3 (20 сентября). Внутреннее обозрение

[…] Мы не думаем, чтобы теперешнее социальное положение России представляло все симптомы приближающегося революционного движения в народе; но читатель легко убедится, знакомясь с хроникой народной жизни, что некоторые симптомы, указывающие на возможность в России более или менее обширных народных бунтов, существуют уже в наличности. […]

Голод сельского населения, как результат плохого урожая, появление жучка и саранчи, страшный падеж скота от бескормицы и повальных болезней, небывалая смертность детей и взрослых от болезней эпидемических, – вот явления, резко выступающие на сером фоне и без того невыносимо тягостной жизни русского народа.

На Дону «бродит из села в село страшный призрак голодной смерти»; в Екатеринославской губернии «крестьяне во многих селах бросили все и разбрелись с семьями»; в Самарской губернии «наступил голод»; в Саратовской губернии «население, спасаясь от голода, толпами устремляется в города. Саратов, Камышин, Царицын и другие переполнены пришлым людом, ищущим работы, но работы нет». […]

Этому горю – голоду в сельском населении – предшествовало другое: голод и падеж десятков миллионов голодной скотины. Потери, причиненные падежом народному хозяйству, неисчислимы. В Уфимской губ. «крестьяне и даже многие землевладельцы раскрывали соломенные крыши и этим гнильем кормили скот, пораженный чумою, он гибнет в ужасных размерах»; у киргизов две трети скота подохли; в Самарской губ. «по деревням и селам стоит стон и вой голодной скотины; четыре пятых всего количества скота в губернии погибло от голода»; в Уральском крае «более миллиона голов скота устлали землю костями»; в Царицынском уезде «за отсутствием скота сами крестьяне впрягались в плуг и вспахивали на себе свою тощую землю». […]

Голодуха и обнищание, чрезмерно ослабляя силы народа, отдают его всецело в жертву всевозможным эпидемическим болезням. Особенно многочисленны эти жертвы на юге России. В Полт. губ. с ноября 1876 г. переболело дифтеритом 43 343 души, а умерло 18 760; в Чернигов. губ. заболело 8.000 душ, а умерло 80 проц.! […] Теперь нередки села, где на 600–700 душ населения уцелело 5–6 человек детей. Там же появилась оспа, тиф и скарлатина. […] Нелепо было бы, разумеется, доказывать, что в появлении жучка, саранчи, дифтерита, пожаров и т. п. бедствий непосредственно виновно правительство; нет, правительство дворников и квартальных надзирателей не в состоянии повелевать стихиями и непокорными силами природы. Но оно виновно в том, что непомерными поборами, далеко превышающими доходность крестьянских участков, истощило вконец крестьянскую землю и, оставаясь глухо к народным заявлениям и протестам, породило всеобщую нищету и вырождение народа; в том, что систематично подавляет в народе всякое проявление самостоятельной жизни и деятельности, заставив сельскую общину служить исключительно целям фискальным; в том, что убивая энергию, тормозя всеми зависящими мерами развитие в народе образования и поднятие культуры, оно всегда оказывается бессильным помочь этому народу в критические моменты его социальной жизни. […]

Не укладывается народная русская жизнь в прокрустово ложе Александра Блаженного, не может живое существо примириться с судьбою бесправного вьючного животного, с перспективой голодной смерти впереди, – и вот эта невозможность примирения выражается с одной стороны в частых крестьянских «бунтах» и «беспорядках» голодной городской черни, с другой стороны – в страшном развитии преступлений против личности и собственности, в громадном росте бездомного, беспаспортного населения, выброшенного на мостовые промышленных центров. […]

«Где тот монастырь», читаем мы в одном месте («Юридич. Вестник», июнь 1880 г., уголовная хроника), «который укроет от рыщущего по Руси горя‑злосчастья всю ту голь перекатную, всю ту рвань заплатанную, беспаспортную, что кишит в наших городах, что покрывает наши дороги, что толпится и безропотно гибнет на различных пристанях и ватагах? Нет такого монастыря и нет для голытьбы приюта и успокоения. У диких зверей, перефразируем мы слова Тиберия Гракха[309], есть норы и логовища, а у этого подчас одичалого отребья человеческого нет ничего в отечестве, кроме воздуха и света. Страстное желание в Сибирь, в тюрьму да в каторгу при таких условиях до известной степени становится понятным».

 

* * *

 

Крестьянская реформа породила нового врага крестьянству в лице озлобленного помещика, мстящего ему за свое разорение, за свою неумелость примениться к новым, весьма выгодным для него, экономическим условиям. Вместе с этим врагом из недр самого крестьянства выползает еще более опасная гадина с развитыми плотоядными инстинктами, выползает она медленно и осторожно, изгибаясь и обнюхивая каждую пядь завоеванной позиции. Нет сомнения, что конечная позиция будет ею занята, и гадина‑кулак станет властелином «мира», нуждающегося в земле и хлебе для посевов, в деньгах и еще деньгах – для уплаты оброка и государственных податей. Первый враг силен своими связями с ненавистным чиновничеством; за него воинская сила, за него стародавняя привычка крестьянина уступать барину; нападает он не на отдельного члена, а на весь мир и этим вызывает единодушный отпор всем миром, всею волостью. Крестьянские бунты и беспорядки – вот обыкновенная форма протеста против этого врага. […]

Второй враг полагается больше на свои силы: на чувствительность своих щупальцев, на свое бесстыдство и знание всех больных сторон жизни населения, соками которого питается. Чиновничество поддерживает охотно и этого врага, решительно становясь на сторону кулака в его столкновениях с населением.

Но у крестьянства есть узда и на кулака, она оказывает должное действие и на помещика, – это так называемая аграрная месть – поджоги кулацких и помещичьих хлебных складов и убийства особенно безжалостных эксплуататоров. Этот второй род протеста практикуется едва ли не чаще первого уже по тому одному, что он выполнимее и не требует единодушия протестующих. Аграрная месть всегда почти достигала своей ближайшей цели; самый дерзкий эксплуататор умеряет свои порывы, разбойничий дух его падает, энергия слабеет под гнетом призрака – «красного петуха».

За последний год можно указать множество случаев столкновений крестьян с помещиком, окончившихся военным постоем или преданием суду «зачинщиков». В особенности богаты в этом отношении южные губернии с малорусским населением. Мы ограничимся лишь немногими примерами, уясняющими характер и мотивы этих столкновений.

В Черниговской губ. в 20‑х числах мая этого года бунтовали крестьяне в имении уездного предводителя дворянства Подсудиевского. Дело возникло из‑за спорной земли (выгона); крестьяне считали ее своею, но на основании решения Сената она должна была перейти к помещику. Для усмирения 4‑х селений, принявших участие в отстаивании своей собственности, были отправлены два батальона солдат и расквартированы по хатам. Целых 28 дней солдаты грабили крестьянское имущество. Видя, что и Сенат стоит за помещика, крестьяне решили не уступать. «Сенат за панов!» – слышатся возгласы: «но пусть всех нас перебьют и заморят по тюрьмам, а мы своей земли не отдадим! Если ничего нельзя будет поделать, мы выжжем помещичье!» […]

29 апреля начались беспорядки в Новгород‑Северском уезде той же губернии, в имении кн. Голицына, в с. Костобобре. Владения этого отечественного столпа так мудро расположены, что выгнанный на пастьбу скот неизбежно проходит по княжеским участкам; отсюда для владельца громадная выгода: в его руках все население, так как потравы – явление неизбежное. Дело было на Фоминой. Все мужское и женское население было на кладбище. Управляющий вместе с урядником и несколькими рабочими вздумал загнать в экономию крестьянских лошадей. Бабы первые заметили умысел управляющего и бросились их выручать, увлекая за собой толпы крестьян. Одна из них накинулась на урядника, но тут же повалилась на землю, получив сильный удар палашом. Это было сигналом к ожесточенной схватке. Урядник с рабочими были избиты до полусмерти, управляющий ускользнул невредимо и донес обо всем полиции. Несколько раз приезжал в село исправник, но ему не удалось успокоить крестьян; они угрожали разнести экономию, заявляли, что им житья нет, настаивали на желании выселиться всем селом. По распоряжению местного помпадура прибыл в Костобобры батальон войск и расположился там с целью грабежа. 26‑го мая приезжал сам помпадур и арестовал «зачинщиков», волостной старшина скрылся и до сих пор не разыскан. […]

Вместе с недовольством и бунтами, возникающими на почве ежедневных столкновений с помещиками, растет недовольство мерами заботливого правительства о народном благоустройстве. Народ видит в них лишь одно утеснение. Он видит, что сельская община стала орудием разорения его хозяйства: круговая порука обеспечивает правительству правильное поступление налогов и исправное взыскание недоимок, но этим самым подчиняет население местному кулаку; он видит, что сельское и волостное самоуправление[310] обратилось также в орудие эксплуатации его кулаком, помещиком, арендатором, при содействии «выборного» начальства, которое вправе драть и сажать крестьянина в холодную, прикреплять его к месту, задерживая выдачу паспорта, и в то же время беспрекословно повинуется администрации: становому[311], исправнику[312], мировому посреднику[313], – словом, всякому мельчайшему начальству, исключая лишь выбравшего его народа. Мужик, выражавшийся в начале «освобождения» по поводу отмены телесного наказания, что мягкие‑де части его тела отныне «запечатаны», убедился, что их снова «распечатали» и не для одного помещика, а для любого проходимца. Понятно, что при отсутствии имущественных и личных гарантий в сфере своего волостного самоуправления, народ видит и в земских учреждениях одну лишь пустую форму, не способную внести что‑либо светлое в его жизнь, а на представительство от себя, – как на повинность вроде воинской. […]

Не останавливается народное недовольство и перед царем‑батюшкой. Кукла, олицетворявшая собою принцип высшей справедливости, сбита с высокого пьедестала, но как всегда и во всем, только отдельные лица выступают выразителями общего настроения. Оскорбления «величества» стали повторяться все чаще и могут уже занять почетное место в статистике преступлений. […] Разве не характерно восклицание крестьянина Вологодской губ. при известии о покушении Соловьева*: «Дурак, не умел стрелять, – я бы не промахнулся!» или громогласное заявление другого на площади в Миргороде после московского взрыва[314]: «велика була б тому награда, хто б его убив!»

 

3. «Процесс 16‑ти» [315]

 

3.1. «Народная воля», № 4, 5 декабря 1880 г. По поводу «процесса 16‑ти»

25 октября в С. – Петербургском военно‑окружном суде начался процесс по делу о 16‑ти лицах, обвиняемых в государственных преступлениях; 31 октября вынесен приговор в окончательной форме. […] За последний год целый ряд политических процессов закончился подобными приговорами, даже более кровожадными, но ни один из этих процессов не имел для русской социально‑революционной партии такого первенствующего значения, как последний. Да это и понятно. Прежние процессы указывали на существование в России революционных сил, борющихся с правительством, на недовольство настоящим экономическим строем, недовольство, охватившее все слои населения, ибо на скамью подсудимых попадал студент и городской рабочий, чиновник и земский деятель, семинарист и крупный землевладелец, крестьянин и сын золотопромышленника. Всех их соединяла одна идея – благо русского народа, одно дело – борьба с его угнетателями. В этом смысле все борющиеся силы представляли один лагерь, одну партию, но партию неорганизованную. Все процессы доказывают это положение; они же говорят всякому сознательному революционеру, что неорганизованность партии главная причина ее сравнительной слабости. Революционеры поняли это и попытались с нею покончить. […]

Настоящий процесс раскрыл несомненно глаза всем легкомысленным россиянам, легко переходящим к ликованию и еще легче падающим духом. Установлено существование революционной организации, действующей по определенному плану, определившей свои ближайшие и отдаленные задачи. Насколько эти задачи не химеричны, а наоборот, соответствуют требованиям времени и условиям борьбы, показал опыт. Борьба с правительством оказалась возможной и полезной. Благодаря ей, партия, как борющаяся сторона в государстве, получила право гражданства; ее одну принимает правительство в соображение, с нею одной полагает нужным считаться. […]

 

3.2. Показания подсудимых на «процессе 16‑ти»

Подсудимый Квятковский*: […] Относительно обвинения меня в участии во взрыве 5‑го февраля[316], я совершенно не намерен защищаться. Думаю, что судебное следствие представило данные, для каждого столь очевидные, что мне не нужно ни одного слова говорить для своей защиты по этому обвинению. Я скажу только, что не признаю своего в этом участия, но это происходит не от желания смягчить свою участь, так как я дал такое показание, которое достаточно для того, чтоб приговорить меня к смерти; если я не признаю своего участия в этом деле, то только потому, что не хочу напрасно нести ответственности за смерть одиннадцати и за раны и увечья 56‑ти человек, совершенно ни в чем неповинных. […]

Я не думаю утверждать, чтобы в нашей программе не отводилось никакого места террору. Нет, этот отдел деятельности существует. Но он составляет второстепенную, если не третьестепенную часть этой программы […] имеет в виду защиту и охранение членов партии, а не достижения целей ее…[317] Чтобы сделаться тигром, не надо быть им по природе. Бывают такие общественные состояния, когда агнцы становятся ими. Но такое, конечно, временное превращение их вызывает одна только необходимость, и такою необходимостью фатально, неизбежно вызваны эти тяжелые для всех, – я думаю также и для нас, – события – политические убийства. […] Полная невозможность какой бы то ни было общественной деятельности на пользу народа, полная невозможность пользоваться сколько‑нибудь свободой своих убеждений, свободой жить и дышать, – все это заставило русских революционеров, русскую молодежь, по своим наклонностям самую гуманную, самую человечную, пойти на такие дела, которые по самому существу своему противны природе человека. Всякая молодежь, особенно русская, всегда стремилась и будет стремиться к свободе, как листья растений повертываются к солнцу. Но отношение правительства к ней связывает ее по рукам и ногам в ее человеческих стремлениях. Что же ей делать? Отказаться от своих убеждений – она не может. Остается одно, смерть или попытка защитить себя, сбросить те цепи, те узы, которые связывают ее в стремлении удовлетворить самые законные, человеческие потребности. В этом заключается только реакция природы против давления. Так лучше смерть в борьбе, чем нравственное или физическое самоубийство.

Подсудимый Ширяев*: […] Я не касался и не буду касаться вопроса о своей виновности, потому что у нас с вами нет общего мерила для решения этого вопроса. Вы стоите на точке зрения существующих законов, мы – на точке зрения исторической необходимости. Вы являетесь представителями и защитниками существующего государственного строя, мы же дорожим этим строем лишь постольку, поскольку он может гарантировать лучшее будущее для нашей родины. Мы принадлежим, очевидно, к двум разным мирам, соглашение между которыми невозможно. Но всегда возможно уяснение взаимных отношений, причин, вызывающих разногласие. Всегда можно и должно стремиться к избежанию ненужного зла, печальных последствий увлечения в борьбе. Ввиду этой последней цели я и давал свои объяснения. Я надеюсь, что выяснил следующий факт: красный террор Исполнительного Комитета был лишь ответом на белый террор правительства. Не будь последнего, не было бы и первого. Я глубоко убежден, что товарищи мои, оставшиеся на свободе, более чем кто‑либо, будут рады прекращению кровопролития, той ожесточенной борьбы, на которую уходят лучшие силы партии и которая лишь замедляет приближение момента торжества царства правды, мира и свободы – нашей единственной заветной цели. Как член партии, я действовал в ее интересах и лишь от нее, да от суда потомства жду себе оправдания. В лице многих своих членов наша партия сумела доказать свою преданность идее, решимость и готовность принимать на себя ответственность за все свои поступки. Я надеюсь доказать это еще раз своею смертью.

Подсудимый Тихонов* начал речь неуместными и дерзкими выражениями, которые продолжал произносить, несмотря на запрещение председателя и даже на то, что был лишен слова, вследствие чего, по приказанию председателя, он был удален из залы заседания. Тихонов между прочим, заявил: «Я знаю, мне и другим товарищам осталось всего несколько часов до смерти, но я ожидаю ее спокойно, потому что идея, за которую я боролся и умираю, со мной не погибнет; ее нельзя бросить, как нас, в мрачные тюрьмы, ее нельзя повесить». […]

Подсудимая Иванова*: Я желала объяснить суду, что если признала себя членом социально‑революционной партии, то сделала это не в видах смягчения моей участи, так как единственное мое желание заключается в том, чтобы меня постигла та же участь, какая ожидает моих товарищей, хотя бы даже это была смертная казнь.

Подсудимый Пресняков*: Я уже признал свою принадлежность к партии Народной Воли, так как те идеалы, осуществления которых эта партия добивается, я вполне разделяю. […] В заключение, я скажу, что если я отрицаю те преступления, в которых обвиняюсь, а именно, в вооруженном сопротивлении и в покушении 18‑го ноября под Александровском, отрицаю, несмотря на мою солидарность с партией Народной Воли, то это не потому, чтобы я желал избежать участи, которая постигнет моих товарищей, но единственно потому, что желаю отвести себе действительно принадлежавшее мне место среди членов социально‑революционной партии и в ее фракции Народной Воли…

Подсудимый Зунделевич*: […] Если вы рассмотрите все мотивы нашей деятельности, то увидите, что все стремления направлены только к свободе слова. Мы стремились к изменению существующего строя – но мирным путем, посредством пропаганды. Даже факты насилия были направлены только для достижения свободы слова. Следовательно, наше сообщество имеет в своей программе две различные цели и два разные средства; одно – стремиться к ниспровержению существующего строя посредством мирной пропаганды; с другой стороны – средством к достижению свободы слова наше сообщество допускает насилие. Если ст. 249‑я или какая‑нибудь другая не предусматривает такого сообщества, то я жду от вас оправдания. Что касается моего участия, то было бы несправедливо выделять меня из ряда моих товарищей. Я признаю, что подлежу ответственности наравне с ними.

 

4. Е. Н. Фигнер*

 

Письмо к сестре В.Н. Фигнер* (30 октября 1880 г.)

Милая, дорогая моя – вот и разрешен вопрос о жизни, а на душе стало еще пустее, еще тоскливее; ты, конечно, поймешь, что это тоскливое чувство является не вследствие безотрадности моего положения и судьбы. Нет, во‑первых, я ждала худшего, а во‑вторых, я как‑то апатично отношусь лично к себе, я даже считаю сожаление о себе, как нечто недостойное и позорное [для] меня, когда гибнет целый ряд дорогих и ценных для дела людей – вот что давит и гнетет в настоящую минуту, и в то время, как погибло и гибнет столько людей, наше дело, можно сказать, не подвигается вперед. Ты, милая, вероятно, осуждаешь меня, что я защищалась – откровенно тебе скажу, что я в