Обязательные постановления съезда «Земли и воли» 19 июня в Воронеже

Так как Русская народно‑революционная партия с самого возникновения и во все время своего развития встречала ожесточенного врага в русском правительстве, так как в последнее время репрессалии правительства дошли до своего апогея, съезд находит необходимо дать особое развитие дезорганизационной группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе в смысле поселений и народной дезорганизации.

Все. [Т. е. единогласно. – Ред. ]

19. Л. А. Тихомиров*

Из воспоминаний о Липецком [182]  и Воронежском [183] съездах землевольцев

В 1879 г. осенью, согласно уставу «Земли и Воли», должен был собраться общий съезд землевольцев, для окончательного обсуждения дел и постановки практических задач организации. […] Для этого собрания выбран был Воронеж, как место, куда дешевле всего было съехаться большинству членов. Новаторы очень желали воспользоваться съездом для окончательного упрочения реформы. Самые же рьяные охранители старой программы, напротив, надеялись, что на съезде им удастся искоренить из «Земли и Воли» даже те ростки новшества, которые успели туда проникнуть.

Ввиду такого положения вещей, новаторы решили за несколько дней до Воронежского съезда собрать свой по близости, в Липецке, с тем, чтобы взвесить силы и явиться в Воронеж уже с ясно определенной программой и с полным представлением о том, насколько обстоятельства позволяют быть требовательными. Воронежский съезд был исключительно землевольческим. Липецкий съезд организован, главным образом, землевольцами‑новаторами, по соглашению с некоторыми сторонними лицами, в том числе и Желябовым*. Приглашены же были на съезд люди из разных мест и кружков, не имевшие пока между собою ничего общего, кроме сознания необходимости изменить программу, в смысле усиления в ней политического элемента, организационной централизации и активной борьбы.

Желябов не был «землевольцем», точно так же, как не была ими большая часть приглашенных в Липецк. Понятно, что «воронежцы» ничего не знали о Липецком съезде, который вообще был организован в строгой тайне, из опасения, чтобы новое направление не встретило отпора, прежде чем окрепнет. На съезд приглашены были только те из влиятельных людей, которые уже раньше заявили себя сторонниками реформы. […]

Роль Желябова на нем была очень видная. Он неутомимо совещался и в частных разговорах и в общих собраниях, старался ознакомиться с людьми, сговаривался, проводил собственные взгляды и т. д. Что касается этих взглядов, то их можно срезюмировать следующим образом: социально‑революционная партия не имеет своей задачей политических реформ. Это дело должно бы всецело лежать на тех людях, которые называют себя либералами. Но эти люди у нас совершенно бессильны и, по каким бы то ни было причинам, оказываются неспособными дать России свободные учреждения и гарантии личных прав. А между тем эти учреждения настолько необходимы, что при их отсутствии никакая деятельность невозможна. Поэтому русская социально‑революционная партия принуждена взять из себя обязанность сломить деспотизм и дать России те политические формы, при которых возможна станет «идейная борьба». Ввиду этого мы должны остановиться, как на ближайшей цели, на чем‑нибудь таком, достижение чего давало бы прочное основание политической свободе, и стремление к чему могло бы объединить все элементы, сколько‑нибудь способные к политической активности.

Таким основанием несколько позднее, как известно, явилось «Учредительное Собрание» и принцип «Народной Воли».

Порешивши утвердительно – хотя в довольно неопределенной форме – этот вопрос, съезд перешел к обсуждению того, как социально‑революционная партия должна отнестись к тем казням, которые, по всеобщим слухам, готовились в виде отместки за 2‑е апреля. В этом отношении мнения Желябова были еще более определенны. Он доказывал, что, если партия хоть сколько‑нибудь считает своею целью обеспечение прав личности, а деспотизм признает вредным, если она, наконец, верит, что только смелой борьбой народ может достигнуть своего освобождения, то тогда для партии просто немыслимо безучастно относиться к таким крайним проявлениям тирании, как тотлебенские и чертковские расправы[184], инициатива которых принадлежит царю. Партия должна сделать все, что может; если у нее есть силы низвергнуть деспота посредством восстания, она должна это сделать; если у нее хватит силы только наказать его лично, она должна это сделать; если бы у нее не хватило силы и на это, она обязана хоть громко протестовать… Но сил хватит, без сомнения, и силы будут расти тем скорее, чем решительнее мы станем действовать.

В таком духе говорил Желябов, и особенных возражений этому на съезде не было. Этот вопрос был для всех ясен до очевидности, и дебаты только формулировали те чувства, которые все более накипали в это время на душе каждого порядочного человека. Я и без того так много принужден говорить не о Желябове, а о посторонних обстоятельствах, что не могу, разумеется, обрисовать роли и мнения других лиц съезда. Замечу только, что некоторые лица указывали на террор как на средство борьбы, даже как на единственное почти средство; некоторые ставили задачей партии достижение известных прав, другие – народоправление, третьи – захват власти самой партией. Но, очевидно, что все эти мнения расходятся лишь в оттенках.

Третий вопрос, подлежащий обсуждению, был вопрос о типе организации. Желябов не был в это время особенно ярым централистом, хотя признавал необходимость дисциплины и известной степени подчинения. Он только впоследствии вполне проникся организационными началами, выставленными вскоре «Народной Волей». Поэтому его роль на съезде по данному вопросу не была яркой. Под влиянием доказательств некоторых других лиц, съезд порешил, однако, организационный вопрос в смысле строгой централизации, дисциплины и тайны.

Что касается задач практических, то мимоходом замечу, что в число их не входила организация мести тирану. Относительно средств, которыми могла бы располагать партия в этом случае, велись, между прочим, частные разговоры, но и только. Самое решение организационного вопроса съездом было таково, что практическое осуществление подобного дела возлагалось прямо на организацию. Сверх того, вопрос зависел от поведения правительства. Вообще, главным делом участников съезда было распространение и укрепление новой партии, вследствие чего они торопились разъехаться. Некоторые лица, в том числе Желябов, должны были остаться по приглашению землевольцев в Липецке до тех пор, пока участники Воронежского съезда не вызовут их туда (если окажется возможным).

В Воронеже в это время собралось уже много народу. Липецкие землевольцы заставили себя ждать дня четыре, и некоторые из съехавшихся в Воронеж, наскучив ждать, уехали даже обратно в свои деревни, так как им угрожала опасность потерять там занимаемые ими положения. Явившись, наконец, в Воронеж, «террористы» первым вопросом съезда поставили принятие новых членов (все больше из бывших в Липецке), участие которых было необходимо для того, чтобы компания содержала в себе более разносторонние элементы. Съезд, вообще, согласился, – некоторых принял, в том числе Желябова, который, таким образом, явился в Воронеж.

Воронежский съезд, вообще говоря, был очень бессодержателен. Нужно отдать справедливость его участникам: громаднейшее большинство их вполне добросовестно старалось уяснить себе задачи времени. Но состав съезда был такого рода, что решение, во всяком случае, могло быть только компромиссом. Вся деревенская часть съезда, составлявшая большинство, во‑первых, слишком сильно сохранила старое отвращение к политике, некоторые же оказались даже вовсе не революционерами и проводили мысль, что задача партии – это селиться в народе, знакомиться с ним и затем вести в его среде медленную культурную работу поднятия его умственного и нравственного развития. С этими людьми, разумеется, невозможно было столковаться, как бы они ни были хороши сами по себе. Желябов страшно злился. «Хороши ваши землевольцы, – говорил он, – и эти люди воображают себя революционерами!» Желябов, как и некоторые другие, был такого мнения, что разрыв неизбежен и что не стоит даже оттягивать его. Он прямо, без малейших уступок, развил перед съездом свою систему, свои взгляды, чем вызвал немалое изумление. «Да ведь он чистый конституционалист», – говорили правоверные социалисты…

Желябов относительно конституции, действительно, держался такого мнения, что она была бы очень полезна, что она облегчила бы возможность действовать, если не для «официальных социалистов», то для людей вообще, и тем помогла бы народу выдвинуть своих деятелей, которые не хуже нас сумели бы определить нужды народа и осуществить их. «Я знаю, – говорил Желябов, – много очень умных, энергичных общественных мужиков, которые теперь сторонятся от мирских дел, потому что крупного общественного дела они себе не выработали, не имеют, а делаться мучениками из‑за мелочей не желают: они люди рабочие, здоровые, прелесть жизни понимают и вовсе не хотят из‑за пустяков лишиться всего, что имеют. Конституция дала бы им возможность действовать по этим мелочам, не делаясь мучениками, и они энергично взялись бы за дело. А потом, выработавши себе крупный общественный идеал, не туманный, как теперь, а ясный, осязательный, и создавши великое дело, – эти люди уже ни перед чем не остановятся, станут теми героями, каких нам показывает иногда сектантство. Народная партия образуется именно таким путем».

Большая часть съезда, однако, боялась разрыва. Особенно он страшным казался для еще не оперившихся народовольцев (т. е. будущих). Поэтому товарищи убеждали Желябова не ставить вопроса слишком резко. Он согласился, но вместе с тем вообще замолчал на собраниях и занялся исключительно частными беседами, стараясь склонить на свою сторону отдельных лиц. Особенно хлопотал он около Софьи Перовской, с которой хотя и был знаком, но еще далеко не близок. Но Софья Перовская крепко стояла за свои взгляды, и не раз Желябов говорил, пожимая по обыкновению плечами: «Нет, с этой бабой ничего невозможно сделать».

Съезд кончился компромиссом. Было решено, что программа «Земли и Воли» остается неизменной, но что активная борьба с правительством должна быть усилена, и что – в случае казней – «Земля и Воля» должна принять самое деятельное участие в наказании тирана. Тенденции «Земли и Воли» и «Листка Земли и Воли», которых обвиняли в изменении программы (и, по‑моему, совершенно справедливо), были признаны согласными со взглядами партии. Поселения в народе решено было сохранить.

Понятно, что эти решения совсем не удовлетворяли новаторов. Теперь энергическая деятельность становилась невозможной ни в одну сторону. Единственная выгода, которую они приобретали – некоторые материальные средства, которые можно было пустить на живое дело. Все ясно понимали неизбежность разрыва, если положение дел не изменится. Но у новаторов сохранилась надежда, что при более продолжительных переговорах, при лучшем ознакомлении с делами, если не все, то большая часть консерваторов перейдет на их сторону. […]

20. Н. А. Морозов*