Упреждающие и превентивные действия

Как мы уже отметили выше, согласно ст. 51 Устава ООН, единственным законным случаем применения военной силы провозглашается самооборона. Эта же причина теоретиками справедливой войны традиционно называется первой, когда речь заходит о принципе правого дела, хотя мы и отметили, что появляются авторы, критически оценивающие моральную обоснованность самообороны. Большинство авторов (и вероятно, большинство людей вообще) согласны, что агрессия запрещена, потому что она подрывает государственный суверенитет и территориальную целостность государства или потому что нарушает принцип невмешательства и игнорирует иммунитет от нападения. Тем не менее современная этика войны не сводит дискуссию о моральной допустимости войны к оборонительной войне.

Первый случай, который мы рассмотрим в продолжение описания принципа правого дела, оказывается довольно близким по своему смыслу к самообороне – это вопрос об оправданности упреждающих военных действий. В лексиконе международного права, моральной теории войны и теории международных отношений используется несколько понятий, казалось бы, близких по своему смыслу: сдерживание (deterrence), превентивная война (preventive war) и упреждающие действия (preemption). Однако они отсылают к разным ситуациям и контекстам, которые получают различную моральную оценку.

Влиятельнейший британский специалист по военным исследованиям, профессор Лондонского Королевского колледжа, сэр Лоуренс Фридман, классифицирует сдерживание как одну из «стратегий принуждения» (coercive strategy), в то время как превентивные и упреждающие действия – как «стратегии контроля» (controlling strategies). Сдерживание основано на стремлении повлиять на расчёты и планы противника, в то время как стратегии контроля нацелены на то, чтобы не дать противнику возможности завладеть инициативой[292]. В годы холодной войны сдерживание воспринималось в качестве важнейшего инструмента международной политики и обсуждалось в первую очередь в связи с ядерным оружием[293]. Сдерживание, по определению Фридмана, опирается на возможность оказывать давление на политиков и военных противника, угрожая им наказанием или ещё каким‑либо образом. Отметим, что в Военной доктрине Российской Федерации «сдерживание и предотвращение военных конфликтов» закреплены в качестве ключевого направления военной политики России[294].

Превентивные действия связаны с ликвидацией военного превосходства противника (например, при помощи разоружения) или политической трансформацией противника таким образом, чтобы он перестал представлять собой военную угрозу. Иными словами, государство, подверженное превентивным действиям, лишается технической возможности или политической воли играть роль военного противника, т. е. неспособным создавать угрозы для своих соседей[295]. Правда, Фридман тут же оговаривается, что превентивной мерой можно назвать и действия, нацеленные на то, чтобы не дать имеющейся проблеме перерасти в полноценный кризис[296]. Таким образом, Фридман предлагает двойственное определение превентивной войны. С одной стороны, это мера, направленная на то, чтобы сдержать наличествующую угрозу. С другой – средство ликвидации самой возможности производить опасности, т. е. предотвращение потенциальных угроз до того, как они станут реальными или неминуемыми (imminent). Упреждение же в этой классификации получает определение крайней меры, «стратегии, которую используют непосредственно в самый разгар кризиса»[297].

В прошлом превентивная война – когда боевые действия начинаются для того, чтобы не допустить нападения со стороны того государства или политического сообщества, на которое производится атака – воспринималась неоднозначно. Так, она поддерживалась одними авторами. Например, Альберико Джентили, итальянский юрист XVI в., писал о «полезной обороне» (utilem defensionem), когда предлагал со вниманием относиться к существующим угрозам и пытаться предвосхитить враждебные действия противников при помощи нанесения военных ударов. В этом отношении полезным помощником признавался страх, отсутствие которого, по мнению Джентили, губительно[298]. Эмер де Ваттель схожим образом высказывался в пользу превентивных действий. Перед каждой нацией стоит первоочередная задача по самосохранению, поэтому оправданными становятся все средства, позволяющие её решить. Политическая целесообразность порой заставляет действовать проактивно, предупреждая угрозы и обиды со стороны врагов[299]. Однако превентивная война иногда прямо запрещалась другими, не менее авторитетными учёными. Например, таким противником превентивной войны был Гуго Гроций: «…требуется наличие непосредственной и как бы мгновенной опасности»[300]для того, чтобы военные действия были законными. Пока угроза не стала явной, т. е. пока противник не начал боевые действия, он не может считаться агрессором.

В настоящее время и международное право, и моральный подход к войне запрещают превентивные действия. Тем не менее уже стало нормой признание того, что ригористский подход, согласно которому только самооборона признаётся справедливой причиной войны, устарел или даже не совместим с действительностью. Джефф Макмаан связывает это с замещением государствоцентричного подхода в теории войны индивидуалистским, когда защита прав человека наделяется большим моральным весом, нежели защита государственного суверенитета или идея неприкосновенности границ[301]. Впрочем, уже в «Справедливых и несправедливых войнах» Уолцер, представитель государствоцентричного подхода, писал об упреждающем ударе как об обоснованной в моральном отношении справедливой причине войны. Как это объяснял сам Уолцер, в условиях современных войн мы не всегда можем считать агрессором того, кто первым обращается к военной силе. В ряде обстоятельств политическим сообществам приходится использовать армию до того, как на них напали, и всё равно это будет случай самообороны или упреждающего удара (preemptive strike). Таким образом, обоснованность упреждающего удара – встречается также словосочетание «опережающая атака» (anticipatory attack) – выводится теоретиками справедливой войны из идеи справедливости самообороны.

Как замечает Брайан Оренд, можно говорить о дескриптивном и нормативном обосновании самообороны. Дескриптивное обоснование связывается с фактом непосредственного нападения на ваше государство, что служит достаточной причиной для проведения ответной атаки. Нормативное же предполагает обоснованность нанесения удара по противнику с целью отражения потенциальной агрессии. Подобный аргумент может использоваться только в определённых обстоятельствах, когда имеются неопровержимые доказательства приготовления противника к нападению и оно вот‑вот начнётся, т. е. когда опасность, исходящая от противника, неминуема[302]. Такие обстоятельства связаны со стремлением избежать негативных последствий бездействия в момент, когда противник подготовился к нападению и намеревается перейти к активным действиям. Промедление нередко оказывается чрезвычайно рискованным, поэтому, если очевидно, что от противника исходит высочайшая степень угрозы и война неизбежно начнётся в самом ближайшем будущем, допустимым оказывается упреждающее нападение. Как сформулировал это Майкл Уолцер: «…государства могут обращаться к военным средствам в случае угрозы войны всякий раз, когда бездействие привело бы к серьёзному риску нарушения территориальной целостности или политической независимости»[303]. Мотивом действия в данном случае выступает осознание действительности и неизбежности угрозы, но не страх; а агрессором признаётся не сторона, первой применившая силу, а тот, кто готовил нападение. В таких условиях из правила о недопустимости агрессивных войн может быть сделано исключение, позволяющее говорить об оправданности войны. Но угроза должна быть непосредственной, а не прогнозируемой, ожидаемой через месяцы или годы.

Эту апелляцию к политической прагматике и благоразумию ещё более явно обозначает Брайан Оренд. Вслед за Уолцером Оренд прибегает к явно консеквенциалистскому аргументу: риски, которые вызывает бездействие, надо стремиться минимизировать, особенно это важно в политической сфере, тем более, если дело касается такого опасного предприятия как война. На правительстве государства или лидерах политического сообщества лежит обязанность защищать права своих граждан, а упущенная возможность предотвратить существенные людские и экономические потери, вызванные нападением агрессора, будет означать неготовность правительства обеспечить эту защиту. Правительство может, таким образом, нанести опережающую атаку, но только в том случае, если речь идёт о защите прав человека[304]. Военные действия в отношении противника, пренебрегающего в своей политике нормами морали и прав, т. е. фактически преступного, не признаются агрессией. У государства должно быть право на «нападение с оборонительными целями» (defensive harm)[305]. Правда, целью такого нападения может быть только правительство, ответственное за провокацию войны, армия и другие силовые службы, поддерживающие правительство, но не всё население преступного государства.

Об этом же говорит и Дэвид Любэн, выступающий за обоснование превентивной войны только в исключительных случаях. К ним он относит применение военной силы против государств‑изгоев. Оно становится обоснованным в двух случаях: когда угроза с их стороны представляется явной и неотвратимой, и когда они занимаются поддержкой террористических организаций. Действия против государства‑изгоя, по мнению Любэна в принципе можно трактовать как упреждающий удар, поскольку «траектория политики государства‑изгоя превращает его в «“неизбежного” агрессора»[306]. При этом для определения государства‑изгоя «наиболее важными характеристиками являются милитаризм, идеология, одобряющая насилие, история использования насилия, подкрепляющая эту идеологию, наращивание способности быть реальной угрозой для других государств»[307].

Отдельно стоит обратить внимание на аргументы, которые приводятся в пользу упреждающих военных действий в связи с действиями негосударственных субъектов политики. Именно угрозами, исходящими от иррегулярных сил, в первую очередь террористических групп, объяснялось использование понятия упреждающих действий в Стратегии национальной безопасности США 2002 г. (впрочем, там же было использовано и понятие превентивных действий по отношению к террористическим группам). В начале 2000‑х годов появилась и соответствующая философская литература, выдержанная в духе этой доктрины[308]. Террористическая атака или её угроза представляется Оренду очевидным случаем, когда государство имеет право нанести ответный или даже превентивный удар. Основная цель террористического акта состоит не в уничтожении людей – хотя и этот показатель считается важным для террористов, а в распространении панических настроений и страха. Важное и необходимое условие успешности террористической деятельности состоит в освещении террористических актов в средствах массовой информации – новость об атаке должна стать предметом обсуждения. По мнению Оренда, невозможно говорить об оправданности террористической деятельности, поскольку в подавляющем большинстве случаев удары террористов направлены против гражданского населения, а не против представителей армии или других силовых структур государства. Сходную точку зрения отстаивает и М. Уолцер, который называет общим местом террористической деятельности целенаправленное насилие по отношению к мирному населению[309]. Тем самым террористы нарушают принцип различения, предполагающий недопустимость нападения на некомбатантов. Террористическая деятельность всегда оказывается неприемлемой, а потому ответ на неё кажется Оренду веской причиной для начала вооружённой борьбы. В то же время государству не следует ждать атаки, чтобы начать действовать. Легитимируются не только оборонительные действия, но и активные наступательные, в том числе и превентивные. Любая террористическая организация может и должна быть уничтожена на основании одного только факта, что она занимается или планирует заняться террористической деятельностью. Кроме того, Оренд считает необходимым бороться не только с исполнителями террористических актов, но и с теми организациями и государствами, которые спонсируют их проведение[310]. Терроризм представляется Оренду социально‑экономическим явлением, поэтому победу в борьбе с ним невозможно достичь без уничтожения его материально‑экономической базы.

Эти же идеи развивает Николас Фоушин, который, рассуждая о моральной составляющей участия государства в асимметричном конфликте, считает необходимым предоставление государству возможности наносить уже не упреждающие, а превентивные удары по негосударственным группам. Особенно это право значимо, по мнению Фоушина, в случае превентивных атак против террористов. Когда конфликт разгорается между двумя государствами, приготовления одного из них к войне становятся заметными; противник имеет шанс нанести упреждающий удар или мобилизовать свои силы, т. е. подготовиться к боевым действиям и избежать фактора внезапности. Но подготовка к нападению повстанцев или террористов проводится «с той степенью секретности, которая недоступна большим группировкам или государствам»[311]. Кроме того, как мы писали в главе 2, асимметричная война, с характерным для неё многообразием участников разной природы и статусов, зачастую превращается в перманентный вялотекущий конфликт. Воюющие государства после подписания мирного соглашения не нападают друг на друга. Но если с мятежниками и может быть заключен мир, то представить себе такого в случае с террористами практически невозможно. Они, таким образом, представляют собой постоянную угрозу и поэтому могут быть атакованы в любой момент, даже когда не ведут активных боевых действий или не занимаются планированием террористических атак.

Дэвид Родин, со свойственной ему критичностью, подвергает сомнению признание упреждающего удара и тем более превентивных действий в качестве справедливой причины войны. Он оспаривает одновременно и представление о выгоде, связанной с устранением потенциальных угроз, т. е. консеквенциалистский аргумент, и позицию, согласно которой превентивные действия подпадают под определение самообороны. Что касается первого основания считать упреждающие или превентивные действия справедливыми, то, по мнению Родина, здесь возникает эпистемическая проблема. Консеквенциалистский подход заключается в том, что «если в данном случае ведение превентивной войны является эффективным способом предотвращения масштабной террористической атаки или акта будущей агрессии со стороны враждебного государства, и если война сама по себе не причинит больше вреда, чем предотвратит, и если не существует иного менее затратного способа достижения того же блага, и если цена пролитой крови и израсходованных богатств не перевешивает ожидаемого блага, тогда война будет prima facie оправдана»[312]. То есть основное значение в этом рассуждении отведено тем опасностям и вреду, с которыми мы можем столкнуться, и благами, которые можем приобрести или сохранить. Но в случае упреждающих или превентивных действий, пишет Родин, мы применяем военную силу до того, как столкнёмся с действительной агрессией со стороны противника, но «мы не можем знать с необходимой степенью определённости, что оборонительные действия необходимы, до тех пор, пока вред не будет неминуемо нанесён»[313]. Это же относится и к возможности предварительно соотнести выгоды и потери, связанные с ведением войны. Таким образом, консеквенциалистский аргумент о необходимости избежать потенциальных угроз перестаёт работать. Помимо этого, продолжает Родин, невозможно в принципе говорить об упреждении или превентивных действиях как справедливой причине войны, поскольку единственной ситуацией, удовлетворяющей критериям принципа правого дела, является происходящее в действительности агрессивное, несправедливое нападение[314].

Впрочем, на это приводит ряд контраргументов Джефф Макмаан. С его точки зрения, в ограниченных ситуациях можно говорить о моральном оправдании превентивной атаки. Планирование и подготовка противоправного нападения позволяет применить силу против инициатора этой незаконной атаки. Потенциальная жертва может защитить себя, поскольку моральная ответственность за насилие ложится в данном случае на агрессора. Родин заметил бы в этом случае, что до того, как нападение произойдёт в действительности, замышляющего нападение нельзя считать агрессором. В конце концов, он может в последний момент изменить свои планы. Однако, по мнению Макмаана, «очень сомнительно, что ни в чём не повинный человек должен подвергаться повышенному риску быть убитым только ради того, чтобы дать возможность человеку, который неправомерно намеревается совершить убийство, отказаться от своего намерения»[315]. Риски быть убитым или подвергнутым военному нападению не могут переноситься на человека или политическое сообщество, которые не совершают в данный момент преступлений и не действуют агрессивно. Иными словами, превентивные действия, согласно Макмаану, могут быть оправданы в некоторых, ограниченных случаях. Это, однако, не означает, что война в принципе не должна быть ничем ограничена, и оправдание превентивной войны в исключительных случаях означает оправдание любой агрессивной войны. Насущной проблемой в случае превентивной войны остаётся то, что её жертвами станет гораздо большее число людей, нежели то, что несёт моральную ответственность за неё. Помимо тех, кто непосредственно планировал и готовил агрессию, пострадает также значительное число военных и гражданских лиц.