Он же тридевятое царство, тридесятое государство

Танцплощадка.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский

 

Несмотря на то, что почти все наше начальство, включая меня самого, перебралось в Крым 1605 года, где организовывалась очередная промежуточная база, в тридевятом царстве, тридесятом государстве жизнь продолжала бить ключом. Именно здесь, по соседству с заброшенным городом, находятся тренировочные лагеря, в которые выводятся услышавшие мой Призыв новобранцы из всех прочих миров, перемешанные с позаимствованными тут и там в мире Содома бойцовыми лилитками. Сделано это из-за высокого магического фона в мире Содома, позволяющего при подготовке новобранцев широко применять заклинания разного назначения. Кроме того, переход в иной мир – это шок для новобранцев, а уж в такой мир, как мир Содома – это шок вдвойне. Высокий Лес, благоухающий миррой и ладаном – да так, что этим запахом пропитано все вокруг – а также пасущиеся на лужайках стада утконосых динозавров и трицератопсов сразу настраивают новичков на мысль о том, что они теперь служат у очень серьезных людей.

Сейчас в этих лагерях на курсе молодого бойца «парятся» новые рекруты в большом количестве, взятые в мое войско в том самом Крыму 1605 года. Освобожденные в Крыму пленники, услышавшие Призыв, на шестьдесят процентов состоят из безземельной и мелкопоместной польской шляхты и православных украинных козаков. На десять процентов – из таких же мелких германоязычных дворян и наемников, и на тридцать – из русскоязычных и православных московских служилых людей и донских казаков. [210] Таким образом, православных в моем воинстве около двух третей – и это хорошо.

А нехорошо то, что и это пополнение в мое войско оказалось на девять десятых не разделяющим моего представления о ценности московского государства самого по себе. Они были преданны лично мне только потому, что я разгромил Крымское ханство, освободил их из плена, дал в руки оружие, а еще потому, что я же являюсь очень успешным военным вождем. А из этого следует, что мое новое пополнение в душе не разделяет стоящие перед нашим воинством стратегические цели и задачи, что, мягко выражаясь, нехорошо. Нет, Верные никогда не побегут с поля боя – это в принципе невозможно – но в ситуации, когда частям этого войска придется вести самостоятельные боевые действия без моего непосредственного участия, то все будет зависеть от уровня мотивации того или иного командира.

Вот в кавалерии командный состав, начиная с уровня эскадрона, в смысле лояльности России – надежный; а в пехоте с этим возникает проблема, ибо если ставить на командование человека не по профессиональным качествам, а по принципу верности идее, то это до добра не доведет. Знаем, плавали. В таких условиях хоть институт комиссаров вводи. Хотя большей части этих вислоусых, битых жизнью мужчин, видавших Крым, Рим, попову грушу, медные трубы и турецкие галеры, любые комиссары до одного места, и обойдутся они с ними неласково. Чувствую, что в таком виде эти легионы можно использовать только для компактного применения в генеральном сражении под моим непосредственным руководством.

Теперь эти «не мальчики, но мужи» бегают в полной выкладке кроссы, проходят на время штурмгородки и получают курс укрепляющей сыворотки, синтез которой по представленным образцам наладила полностью восстановленная к настоящему времени аппаратура «Неумолимого», ответственная за выпуск медикаментов для команды и десанта. Основная боевая подготовка у них начнется потом, когда новобранцы втянутся в службу, проникнутся стоящими перед ними целями и задачами. А также привыкнут к мысли, что стоящая рядом с ними в первой линии бойцовая лилитка – это в первую очередь не баба, а совершенная боевая машина, не нуждающаяся даже в инъекциях укрепляющей сыворотки; и надежный фронтовой товарищ, в любой момент готовый прикрыть спину и подать руку помощи.

К тому же мало кто из рекрутов мог сравниться со средней бойцовой лилиткой в физических кондициях и успехах в боевой подготовке. Ну разве что какой-нибудь доппельсолднер, то есть наемник на двойном жаловании, как раз приученный рубиться двуручным мечом – любимым оружием бойцовых лилиток в пешем строю. Обычно таких силачей шокировало, что, попав в компанию к остроухим, он прекращает свое существование как яркий и безусловный лидер, и начинает жизнь рядового бойца – такого же, как и остальные воины первой линии, которая в верхних мирах будет переформирована в штурмовые роты. Зато положительным моментом для этих здоровых мужиков было то, что свежеизъятые бойцовые лилитки, вполне нормально ориентированные, но прежде лишенные мужского общества, на первых порах просто шалели в удовлетворении своего либидо. Делить постель с двухметровой великаншей, способной вертеть своего партнера как тряпичную куклу – это для любого мужчины само по себе особое приключение, запоминающееся на всю жизнь.

Но это были еще далеко не все самое интересное, что происходит сейчас в заброшенном городе и его окрестностях. Скорее наоборот. Я сам прибыл сюда из Крыма мира Смуты исключительно для того, чтобы дать старт решающей фазе операции «Император Кирилл I vs императрица Аграфена». И тот, и другой компонент бинарного политического оружия уже полностью готов, заточен на исполнение свой задачи, и их осталось только смешать – то есть произвести знакомство таким образом, чтобы Кирилл не понял, что его разводят (в прямом и переносном смыслах).

Поэтому их знакомство будет осуществлено на танцульках, которые пока еще патрикий Кирилл решил посетить с явным желанием развлечься после изнурительных интеллектуальных занятий с Прокопием Кесарийским и нашей любезной Ольгой Васильевной. Когда на одного ученика приходятся сразу два учителя, то этому ученику приходится несладко. При этом ему нравилась сама форма времяпровождения, когда серьезные люди, отдыхающие от дневных забот, могут раскованно подвигаться под музыку. А если такого желания у них нет, то они могут ненавязчиво пообщаться в кулуарах с другими серьезными людьми, наблюдая за тем, как среди магических огней движутся в ритмичном танце стройные фигуры лилиток и амазонок, зачастую обладающие весьма выдающимися «достоинствами».

Напротив, Аграфена Ростиславна шла на эти танцы с полным осознанием важности и ответственности своей миссии. Если патрикий Кирилл не захочет с ней знакомиться, то проект «императрица Аграфена» можно будет сразу отправить псу под хвост. А этого женщина не хотела, и готовилась к этому дню так же, как студент последнего курса готовится к защите своей дипломной работы.

Над этой дипломной работой на славу потрудилась не только сама Аграфена, от и до выучившая свою роль амазонской принцессы из мира Подвалов (о котором Кирилл немного знает и еще больше догадывается), но еще и команда стилистов-визажистов-парикмахеров-кутюрье в составе Птицы и Зул. Первая сделала будущей императрице замечательную прическу и макияж, а вторая «построила» нашей героине восхитительное «амазонское» платье – длинное и узкое, из темно-зеленого бархата, как раз подходящее под цвет ее глаз.

Пока его хозяйка стоит неподвижно, это платье является верхом скромности и приличия; но стоит ей шевельнуться, как глубокое декольте до самого пупа и два разреза с запахом до талии превращают его в прямую противоположность и верх неприличия. Дополняют наряд серебряная фероньерка с изумрудом, на которую наложен заговор привлекательности, массивные серьги из того же металла, а также искрящаяся зелеными огоньками бархотка на шее и пояс из посеребренных бляшек с греческим орнаментом, на котором висит длинный тонкий стилет в чеканных серебряных ножнах. Вот такая она – принцесса Аграфена, вынужденная покинуть родной мир из-за того, что приняла веру в Христа и отринула древних эллинских богов.

Но так как амазонская принцесса нигде и ни при каких обстоятельствах не должна ходить в одиночку, то для нее была подготовлена свита из фрейлин амазонского и тевтонского происхождения из мира Подвалов, а также эскорт из специально тренированных бойцовых лилиток-бодигардш. Надо сказать, что все вместе: и принцесса Аграфена, и тевтонские и амазонские фрейлины в похожих украшенных вышивкой длинных белых платьях тончайшего батиста с разрезами, и телохранительницы, побрякивающие полным вооружением и экипировкой при самом минимуме одежды, выглядят для мужского взора весьма впечатляюще и возбуждающе. Не будь я женат – в зависимости от текущего статуса приударил бы либо за самой Аграфеной, либо за одной из фрейлин, либо, на худой конец, за телохранительницей…

И вот вся эта компания заваливается на вечерние танцульки, производя там неподдельный фурор. Аграфену в ее новом облике до этого еще никто не видел, и уж точно никто не мог связать эту юную красотку с пожилой вредной бабушкой, которая еще два месяца назад ковыляла тут по двору. Да и внутренне эта женщина разительно изменилась. Для нее не прошло даром знакомство с Анастасией, ставившей ей «царские манеры», Птицей, учившей ее своей раскованной походке и пластике движений, Зул, занимавшейся с ней искусством обольщения, а также с Ольгой Васильевной, преподававшей Аграфене теорию исторических закономерностей, как она понимается в наше время.

Теперь это совсем другая женщина – сохранившая свой железный характер, но намеренная прожить вторую жизнь так, чтобы потом не было безумно стыдно за бессмысленно потраченные годы, доставшиеся ей в виде бонуса; а чтобы, наоборот, на каждой площади Константинополя стояли памятники Аграфене Великой и Аграфене Великолепной, а на Руси именно ее и через полторы тысячи лет поминали как Василису Премудрую и Василису Прекрасную. Куда там Феодоре, которая, судя по писаниям различных авторов того периода, сняла своего Юстиниана в тогдашней ВИП-сауне, после чего сделала этого достаточно слабовольного человека ромейским автократором. Или про ВИП-сауну писала какая-нибудь тогдашняя пейсательница Латынина, врунья и фантазерка? Не знаю. В любом случае, нет предела совершенству.

Одним словом, едва патрикий Кирилл увидал веселую щебечущую на смеси латыни и греческого девичью компанию, в которой ее высочество Аграфена выделялась, будто пышная хризантема среди нежных лилий и диких роз, то сразу начал интересоваться, кто, мол, это такие, и откуда они взялись. Ну, ему и отвечают – мол, одна из внучек богини Кибелы, дочь перворожденной дочери от пленного тевтона, решила вдруг принять веру в Единого, отвергнуть всех прежних богов, и в силу этого злобная бабка, которой до всего есть дело, выгнала ее из дома (то есть, из родного мира), наказав больше никогда туда не возвращаться. А раз она принцесса, то ей снарядили большое приданое и подобрали свиту из таких же, как она – желающих верить в Единого Бога знатных девиц.

О Кибеле патрикий слышал много разного, чаще всего нехорошего. Мол, это дьяволица, дышащая огнем и дымом, творит с мужчинами разные непотребства, а потом пожирает их тела. И вообще, если свяжешься с ней, то можешь потерять не только жизнь, но и саму душу. Внучка Кибелы не выглядела такой грозной и не дышала огнем, но Кирилл почувствовал, что душу он из-за нее все-таки потеряет, потому что чем больше он на нее смотрит, тем больше хочет… подойти и познакомиться. Обычно амазонки относительно легко идут на контакты третьего рода (он сам не раз проверял), а с их принцессой, быть может, ценой вопроса станет простенькое серебряное колечко или, в крайнем случае, бабушкино ожерелье.

А вот и черта с два! Аграфена, взявшись за рукоять своего стилета, так сурово посмотрела на подкатившегося к ней кавалера, что того сразу же на месте пробил холодный пот. Какое там колечко или бабушкино ожерелье… Тут как бы не получилось как у Клеопатры – все движимое и недвижимое имущество плюс жизнь – всего за одну ночь любви. В такие игры патрикий Кирилл не играл. Красотка эта принцесса, конечно, великолепная, но терять ради нее жизнь он не собирался. Вот станет он ромейским автократором – и тогда самые лучшие красавицы Византийской империи будут к его услугам… Но все равно, черт побери, очень хочется если не переспать с этой пепельноволосой красоткой, благоухающей как роза из императорского сада, то хотя бы познакомиться и перекинуться парой слов, тем более что она сама готова сменить гнев на милость, убрав тонкую, но сильную руку с рукояти кинжала.

– Госпожа, – хрипло произнес патрикий на чеканной латыни, – позвольте представиться – Кирилл, патрикий ромейской державы, нахожусь здесь по особо важным государственным делам.

«Внучка Кибелы» очаровательно улыбнулась, сделав своим охранницам знак не вмешиваться.

– Принцесса Аграфена, – ответила она, по-кошачьи облизав язычком розовые губы, – самая младшая дочь принцессы Ламии, путешествую со свитой ради собственного удовольствия…

Говорят, что когда Кибела магическим образом наблюдала эту сцену, то хохотала, держась руками за бока – настолько смешное было выражение лица у патрикия Кирилла в тот момент, когда его зазноба помянула свою «мать» Ламию. Отсмеявшись, она сказала, что «девочка» выступила вполне достойно и не опозорила свою нареченную семью, а это дорогого стоит.

Тем временем патрикий пришел в себя и рассыпался в уверениях, что крайне рад знакомству со столь очаровательной барышней, и с удовольствием пригласил бы ее на танец, если бы набрался такой наглости.

– А почему бы и нет? – ответила красотка и сама взяла патрикия под руку. – Мы, амазонки, сами решаем, кто уже набрался достаточного количества наглости, а кто нет.

В результате этой блестящей операции будущий автократор оказался одновременно очарован, запуган, запутан, расколот до самого пупа, а пепельноволосая красавица стала предметом его непрестанных размышлений, потому что, убедившись в ее красоте, уме и решительности, он больше не мыслил без нее своей дальнейшей жизни. И в то же время, несмотря на длительную почти интимную, и, как надеялся патрикий, продуктивную беседу во время танца, красавица наотрез отказалась оставаться с ним наедине и делать то, что делают мужчина и женщина, оказавшись вдвоем в запертой изнутри темной комнате.

– Только после свадьбы, милый, – решительно ответила она на его домогательства. – теперь я истинная христианка и должна соблюдать взятые на себя обеты, пусть даже ради этого я наступлю на горло собственной песне.

Тут патрикий Кирилл не выдержал и раскололся, сказав, что он не просто так погулять вышел, а имеет обещание от местного властителя Серегина сделать его следующим автократором Византии в его мире, и что для этого ему только надо обзавестись женой. Если, мол, госпожа Аграфена согласна, то он немедленно найдет местного священника и договорится насчет церемонии венчания… Ну вот и все. Муха уловлена, запутана в липких сетях, и, влюбленная в своего паука, с нетерпением ждет момента начала праздничного обеда.

Одним словом, тут можно расслабиться. Никуда этот Кирилл от своей зазнобы не денется, а днями позже, когда эти двое станут мужем и женой, можно будет начинать в Константинополе операцию «Преемник». А то этот Юстиниан уж слишком зажился на этом свете. Пора подкидывать ему под кровать ультразвуковую пищалку, которая тихо и незаметно добьет старика дней за десять.

 

* * *

 

Июля 1605 год Р.Х.

День тридцатый, полдень

Крым, Бахчисарай, Дворцовый зиндан

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский

 

В рамках разгрузки тридевятого царства от разного непотребства мы перевели Марию Нагую и Василия Романова в Крым их родного мира и упрятали в бывший ханский, а теперь мой личный, зиндан – то есть тюрьму. Устроена она не как у людей (то есть европейцев) – с железно-дубовыми дверями, засовами, замками, зарешеченными окошками и всем прочим, а как прикрытая навесами цепь выложенных кирпичом ям кувшинообразной формы и трехметровой глубины, куда узников спускают на веревках и таким же образом поднимают обратно. В одной такой яме сейчас сидит Марья Нагая, в другой обитает Василий Романов, в третью я определил Семена Годунова. Для полной коллекции в нашем паноптикуме пока не хватает только скрывающегося где-то Василия Шуйского и старшего брательника другого Василия (который самозванец), монаха Филарета, в миру боярина Федора Никитича. Этот скользкий как лягушка кадр тоже может рассказать много интересного.

Кстати, о Семене Годунове (произносить с одесским акцентом). Едва Колдун наложил на него заклинание Правды, а герр Шмидт начал задавать вопросы – информация, связанная с подоплекой Смуты, полезла из этого типа густым и зловонным потоком. Ну и какая разница в том, стали ли события, приведшие к Смуте, результатом злоумышления польского, германского, шведского, татарского и турецкого шпиона Семена Годунова или же все делалось по его же скудоумию и из сугубо меркантильных интересов? Результат-то для страны одинаков, и наказание тоже должно быть эквивалентным. Именно Семен был инициатором репрессий против Романовых в 1601 году. Именно он негласно приказал до смерти морить голодом сыновей Никиты Романовича Захарьина от второй жены в ссылке, в то время как царем им было определено вполне приличное содержание, что впоследствии и сделало из Василия Самозванца. Именно Семен «проморгал» заговор Шуйских и отравление Бориса Годунова, в надежде, что задавленный матерью молодой и безвольный Федор Борисович не помешает ему развернуться во всю широту души, устанавливая режим личной власти.

Но уже первые его решения – не молодого царя Федора, не вдовствующей царицы Марии – а именно его, Семена Годунова, привели к лавинообразно расширяющемуся бунту, охватывающему все новые и новые области государства и части войска. Хаос и шатания, которыми воспользовался сидящий тут же Самозванец, а через него и польский король с ксендзами, были делом рук этого мелочного человека, за всем видевшего свою частную выгоду. Прав был герр Шмидт – такие кадры годятся только на то, чтобы стеречь пленных в концлагерях, хотя я бы ему и этого не доверил. Поэтому, в свете новых веяний, за вины многие, как только отпадет в нем нужда как в свидетеле, приговорен будет Семен Годунов к скармливанию злым тираннозаврам. Dixi!

Гораздо больший интерес для меня представлял сидящий в яме по соседству Самозванец – он же бывший царев стольник Василий Романов. Интересен, как русский служилый человек, давший клятву защищать Русь, и которому было дано все, что только можно, лишь бы он воевал за православную веру, русского царя и землю отцов. И хрен с ним, с царем, все они смертны; как он мог изменить православной вере, перейдя в католицизм, и изменить земле отцов, принеся на нее смуту и приведя иностранных интервентов? И если дело только в Маринке Мнишек, то я вполне могу приказать выкрасть ее из отцовского дома и бросить в яму к этому обормоту – пусть милуются там в темноте на грязной вонючей соломе… а потом их вдвоем сослать на какой-нибудь необитаемый остров. Или не надо? Пусть живет панна Марина, вертит попой на балах перед знатными кавалерами и проклинает тот день и час, когда сорвалось ее московское королевство, не понимая, что все могло обернуться гораздо хуже, [211] так что даже необитаемый остров по сравнению с этим покажется райскими кущами.

– Вытаскивай! – сказал я дежурным по зиндану бойцовым лилиткам комендантской роты, указав на яму, в которой сидел Василий Романов. – Потом в баню его, чтоб не вонял, переодеть в чистое – и ко мне в кабинет.

– Слушаюсь, обожаемый командир! – хмуро ответила мне старшая наряда с металлическими сержантскими лычками на кирасе, и махнула рукой своим подчиненным, чтобы те тащили инструмент, которым они извлекают наверх своих узников.

И вот час спустя Василий Романов, помытый и переодетый в солдатскую форму мужского образа без знаков различия, сидел напротив меня в кабинете и удивленно оглядывался по сторонам. Конечно, этот кабинет в Бахчисарае было не сравнить с тем, магическим, который был у меня на втором этаже башне Силы в заброшенном городе мира Содома, но все же удивительного и тут было немало.

Во-первых – благодаря «Неумолимому» мы стремительно технизировались, и одним из тех предметов, вызвавшим удивление моего не совсем добровольного гостя, был терминал внутренней связи, с голографическим объемным дисплеем. Чрезвычайно продвинутая и полезная штука – особенно для мира, где не стоит лишний раз напрягать магические способности, пока не заработал наш Великий Бахчисарайский фонтан, артезианскую скважину под который саперный батальон сейчас сверлил своей буровой установкой по указаниям Клима Сервия… Правда, пользовался я этой чрезвычайно продвинутой и полезной штукой крайне редко – наверное, потому, что почти постоянно отсутствовал в этом кабинете, находясь в поле, где только шашка казаку подруга.

Во-вторых – удивление моего гостя вызвали стоящие в ряд четыре деревянных манекена. На один была напялена моя РФовская спецназовская экипировка, в которой я попал в мир Подвалов, с небрежно повешенным поперек груди «Валом», на другом висел трофейный прикид бога войны Ареса, который я не сдавал на цветмет из чисто сентиментальных соображений, на третьем находилась экипировка командира роты штурмового спецназа из мира Елизаветы Дмитриевны с импульсным личным оружием в плечевой кобуре, на четвертом был надет полный рейтарский/штурмовой комплект производства Клима Сервия с автоматом Мосина-Калашникова и пистолетом Федорова-Браунинга. Я был готов в любой момент надеть любую из этих экипировок и взять в руки прилагающееся к нему оружие. Разумеется, все сказанное выше не относилось к шутовскому наряду Ареса, который был мне дорог исключительно как память о покойнике.

В-третьих – сам интерьер в стиле «модерн», свойственный второй половине двадцатого и началу двадцать первого века, в глазах местных жителей выглядел сурово минималистичным из-за обилия плоских ровных поверхностей и прямых углов, и в то же время полированное дерево столов и стульев теплого медового цвета с узорной серебряной инкрустацией намекали на то, что вся эта мебель стоит немалых денег. Я не тщеславен, просто люблю добротные, качественные и красивые вещи, но не страдаю от их отсутствия. Вот хорошее оружие – это совсем другое дело, потому что в нем заключена моя жизнь и жизнь моих друзей, а также смерть наших общих врагов.

– Ну, Василий Никитич Романов, – сказал я, с усмешкой глядя на своего визави, – рассказывай, как ты дошел до жизни такой? Сын такого человека, как боярин Никита Романович, вдруг ставший вором, вероотступником, изменником родины и лжецом-самозванцем, пошедшим против собственной страны и православной веры. Любимец народа «царевич Дмитрий Иванович», поставивший себе целью уничтожить все, что этому народу дорого, и позвавший в страну ее злейших врагов – поляков и литовцев…

– Поклеп это, – вскричал Василий, – не звал я поляков и литву, не звал, не звал, вот те крест! И государство русское я хотел сделать сильным как никогда, и православную веру я хотел не уничтожить, а улучшить, а то она закоснела в своем древнем высокомерии, а в Европах давно уже веруют по-иному, по-умному, когда что хочешь делай, лишь бы от того была польза, а у нас то нельзя, это нельзя, а вот это не положено, потому что отцы наши и деды так не делали, и нам это делать тоже негоже.

– Ладно, – сказал я, – соглашусь, поляков ты, может, на Русь не звал, они сами пришли, ты только засов отодвинул да дверь раскрыл. Но почему в твоем так называемом войске поляк на поляке сидит и польским украинным козаком погоняет, а подданных московского царя там, почитай, и нет? И как можно усилить государство, затеяв в нем бунт и смуту? Я понимаю – законная природная династия, идущая от Александра Невского, пресеклась, и новый царь был выбран из сиюминутных соображений, но какого же черта, не прошло и трех лет, вы стали затевать против него заговоры и пытаться сжить со свету; а ты, как вырвался из ссылки, сразу метнулся за помощью к польскому крулю, предложив тому поднести страну на блюдечке с голубой каемочкой…

– Да кто ты такой, чтобы судить меня и чинить мне допрос!? – возмутился Василий, в котором взыграло ретивое, потом осекся и сказал уже значительно тише: – Да ты знаешь, чего творил с нами этот проклятый Бориска Годунов? Как он приказал зло, до смерти, умучить меня и моих братьев? Я и в мыльню то с того не хожу, чтоб не видали люди отметы позорные, что остались на мне от чепей и кандалов, которые на меня наложили по его указу. И братья мои – Никифор, Михаил и Олександр – тако же были до смерти умучены голодом и лишениями по его указу, да сам я претерпел ужасные мучения в пелымской ссылке от его людишек и чудом оттуда вырвался – вот те крест; а ведь мы не затевали против его никакого сговора, и травить ядом не собирались тако же, в чем могу поклясться тебе самой страшной клятвой!

– Не мне ты будешь клясться, раб божий Василий, а тому, кто послал нас в этот мир, полный скорбей, и перед кем мы все будем держать свой ответ, – мрачно произнес я, набирая на клавиатуре терминала код вызова. – Отец Александр, если вы поблизости, то зайдите ко мне в кабинет, пожалуйста…

Отец Александр оказался поблизости и очутился в моем кабинете даже раньше, чем я предполагал. Увидев Василия Романова, напряженно сидящего на краешке стула, он хмыкнул и вопросительно посмотрел в мою сторону.

– У этого поца, – сказал я, – необходимо принять страшную клятву в том, что ни он, ни кто-то из его братьев до своего ареста и ссылки никогда не злоумышлял против царя Бориса Годунова, и не собирался травить его ядом.

Священник хмыкнул и, сняв с шеи крест, протянул его экс-самозванцу.

– Целуй крест, – погромыхивающим голосом произнес он, – в том, что ты и твои братья до ареста не злоумышляли против царя Бориса…

– Клянусь, – вымолвил Василий Романов, – в том, что ни я ни мои братья до ареста не злоумышляли и не сговаривались против царя Бориса и не собирались травить его ядом. Все это есть самый злобный поклеп, и пусть этот грех падет на того, кто это выдумал, выверни Господь его наизнанку.

Как только Василий поцеловал крест, как в безоблачных небесах прогрохотал гром, а где-то вдали едва слышно раздался вибрирующий нечеловеческий вопль, как будто действительно кого-то выворачивали наизнанку со стороны заднего прохода. И к гадалке не ходи, что это страдал бедняга Семен Годунов, давеча признавшийся под заклинанием Правды в этом деянии. Только я не был до конца уверен, что он не попал пальцам в небо и потому устроил Василию эту проверку. Клятвы перед лицом Отца – штука непредсказуемая, так что плакали теперь хищные динозавры – судя по интенсивности постепенно затихающих воплей, то, что останется от бедолаги Семена, сгодится только мелким падальщикам, а вот Василий, как и его братья Романовы, в заговоре против Годунова оправданы. Но это отнюдь не отменяет того, что этот Василий натворил после своего побега из ссылки.

– Итак, – кивнул я, – по делу о заговоре ты оправдан. Но тебе не отвертеться от всего остального, содеянного тобой – то есть от перехода в католичество, от работы на польского короля Сигизмунда и орден иезуитов, связанный с нечистой силой, от самозванства (ибо никакой ты не Дмитрий Иванович), от организации на Руси Смуты и от приказов убить злой смертью членов семьи предыдущего царя Бориса Годунова, а также низвергнуть с патриаршего престола и сослать в дальний монастырь святейшего патриарха Иова.

Василий опустил голову, а его руки непроизвольно сжались в кулаки.

– И за все это, – невнятно произнес он, – я повинен смерти, не так ли, князь далекой Артании, свалившийся на нашу голову внезапно, как июльский снег?

– А ты думаешь, неповинен? – вопросом на вопрос ответил я, – раз не увидел, где кончается твоя вражда с Годуновыми и начинается война против самой Руси?

– Не увидел, – подтвердил Василий, – и хоть я не враг своей земле, но месть – это такое сладкое дело, что, творя его, очень трудно остановиться. Знал бы ты, как, будучи без вины прикованным чепью к стене, аки какой-то медведь, я мечтал о том, как поубиваю всю эту семейку; жалко, что царь Борис – это не моих рук дело, а жеманницу Ксению буду раздевать, несмотря на все ее сопротивление, а потом снасильничаю во всю мужскую сласть… Ведь я силен, очень силен, князь Артанский, и я очень удивляюсь, что ты рискуешь говорить со мной с глазу на глаз, когда на мои руки и мои ноги не наложены тяжкие железные вериги…

– Васенька, голубчик, – ласково сказал я, кивнув на экипировку Ареса, – обладателя этих вот доспехов, еллинского бога войны Ареса, я побил голыми руками, когда тот был при копье, мече, полной экипировке и магически накачанных мускулах, потом свернул ему шею как куренку. Сейчас я стал еще сильнее, и сделаю тебя в одно, максимум в два касания. Если ты полный идиот, то тебе не поможет никакая сила, запомни это на будущее…

– Не будет у меня никакого будущего, – угрюмо сказал Василий, – ты же рази забыл, что я вор и самозванец. Поболтаешь тут со мной немного ради интереса, а потом на плаху или на кол…

– Ну, – усмехнулся я, – есть у меня для тебя одно предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Согласишься – и тогда все будет так, как мы тебе обещали в самом начале. Отпустим мы тебя – и пойдешь ты на все четыре стороны; да только, сколько бы ты оттуда ни шел, никогда не сумеешь вернуться на Русь… Но зато обещанная тебе встреча в аду окажется отложенной на неопределенное время, и твои персональные черти некоторое время поскучают без работы.

Кулаки Василия разжались, а голова приподнялась.

– Звучит завлекательно, – хрипло произнес он, – только у меня два вопроса. Что я должен сделать, чтобы ты меня отпустил, и где именно ты намерен меня отпустить?

– Для того, чтобы не быть казненным смертию, – ответил я, – ты должен в присутствии патриарха и всего честного московского люда добровольно выйти и принести народу свои вины, начиная с того, что ты никакой не царевич Дмитрий Иванович, а просто Васька Романов, вор и самозванец, и заканчивая крещением в католичество и обещанием верно служить польскому королю и делу уничтожения на Руси православной церкви. Это нужно, чтобы ни один чудак после тебя не мог бы прийти и сказать, что он – чудесным образом спасшийся царевич Дмитрий Иванович; или Русь утопнет в Лжедмитриях. После того как ты это сделаешь, я тебя сразу отпущу, но не на Руси и даже не в Европе, а на одном из необитаемых островов в краю теплых морей, где, как в райских садах, всегда стоит вечное лето. А чтобы тебе не было скучно, с собой мы дадим твою «мамочку» – бывшую царицу Марью Нагую, предварительно вернув ей молодость за то, что она повинится и расскажет как на духу все, что знает о кончине своего сына Дмитрия. Все одно здесь ей не место, а так составит тебе компанию. Или, хочешь, скрадем для тебя Маринку Мнишек? Она, конечно, та еще стерва, но думаю, что там, на острове, ты из нее дурь-то повыбьешь…

– А Ксения Годунова? – хмуро спросил бывший Лжедмитрий. – Может, ты ее тоже присоединишь в мою компанию? Как-никак она дочка величайшего злодея, убивца моих братьев.

– А Ксения Годунова в скором времени выйдет замуж за хорошего человека, тем самым закрепив его права на трон. Федор сам не хочет возвращаться на царствие, так что мы подобрали Русской державе царя покондиционней. Кто это будет – я тебе, извини, не скажу, да тебе это и без надобности….

– Ладно, – сказал Василий, – годится, я согласен. Теперь меня обратно в яму или как?

– Или как, – ответил я, вызывая конвой, – остаток дней до того момента, как ты мне понадобишься, проживешь под замком, но в человеческих условиях, а не в яме. Договорились?

Мы с ним действительно договорились, и теперь я уверен, что этот человек сделает все как надо, а от его рассказа собравшиеся вокруг лобного места москвичи будут рыдать как дети. Но на всякий случай я, конечно, подстрахуюсь заклинанием Правды – если у Васьки взыграет ретивое и он решит хлопнуть дверью. И еще – выпущу я их голыми, как Адама и двух Ев, на необитаемом острове не в собственном мире, а в одном из доисторических миров-предшественников, в который открываются порталы из мира Содома. Судя по всему, это знаменитый ныне остров Пасхи примерно за тридцать или пятьдесят тысяч лет до нашего времени, то есть другие люди появятся там не скоро. И какая ирония судьбы – Василий Романов, не став царем московским, все же станет предводителем целого племени, правда, состоящего только из него и еще из двух вредных и скандальных баб. Или подкинуть ему туда до кучи монголок из разгромленных кочевий мира Батыя? Отобрать самых вредных и упертых, ни за что не согласных на ассимиляцию… А кто ему обещал, что жизнь после политической смерти будет для него легкой?

 

* * *