День тридцать третий, полдень

Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра

Капитан Серегин Сергей Сергеевич

Сегодня через портал в мир Содома к нам прибыл обещанный мне герром де Мезьером специалист по контрразведывательной и антитеррористической деятельности – криминальдиректор и штурмбанфюрер (майор) войск СС Курт Шмидт. В сопроводительных документах было сказано, что герр Шмидт, полицейский чиновник с большим опытом полевой и кабинетной работы, желает эмигрировать из мира Подвалов и согласен заключить с нами длительный контракт на работу в должности начальника тайной полиции. Печать, подпись – короче, все как положено в документах подобного рода.

Глянул я на герра Шмидта, как говорится, лично. Невзрачный такой человек с колючим взглядом светлых глаз и поджатыми губами. Сразу было понятно, что он будет работать у меня добросовестно и с полной отдачей, но ровно до той поры, пока наши отношения с де Мезьером и с Тевтонией вообще находятся в хорошем состоянии. В противном случае результат работы этого человека становится непредсказуемым, и если эти отношения начнут портиться, то от него надо избавляться заранее. Так сказать, во избежание негативных нюансов, ибо к голосу Призыва герр Шмидт глух, как трухлявый пень к звукам лиры.

А пока он будет нам весьма кстати, ведь родного по крови сотрудника ВЧК, ГУГБ НКВД или КГБ, мне взять неоткуда. Подписал я с герром Шмидтом контракт, ввел в курс дела, попросив только кандидатуры сотрудников согласовывать с вышестоящим начальством (то есть со мной), порекомендовал обратиться к Гретхен де Мезьер и отпустил в свободный поиск, вынюхивать запах измены и шпионажа. Вот чего мне не нужно тут прямо под боком – так это византийской шпионской организации, отягощенной пятой колонной из местных заговорщиков.

Вот появятся у герра Шмидта первые результаты, тогда и начнем череду судебных процессов над изменниками, благо судить таких набольших людей должен сам князь, если отважится, а не какие-то там тиуны. Я отважусь, потому что за мной ядро складывающегося государства в виде перешедшей на мою сторону старшей дружины, а также той части поднепровских антов, которые подверглись великому страху, разгрому и разорению, и теперь видят в моей власти надежную защиту своим полям и весям.

Тем более что в скором времени, когда плоды земли будут окончательно собраны и убраны в хранилища, мы отправимся в полюдье по землям дальних антов, добывать средства на прокорм местной части войска, ибо на землях ближних, где прошли авары, собирать уже нечего, и их я освободил от налогов на три года. Основной мой корпус я прокормлю сам, а местных должны кормить и снабжать анты.

Из исторических материалов мне прекрасно известно, что те князья, которые правили в Киевской Руси, по прямому назначению использовали меньшую часть дани, а большую продавали в Константинополе по демпинговым ценам, обращая ее в предметы роскоши для личного потребления. Еще раз скажу, что я так поступать не собираюсь, и дань буду расходовать совершенно по-иному, исключительно чтобы кормить войско, поддерживать переселенцев с севера, желающих распахивать жирные степные черноземы, а также на вспомоществования вдовам, сиротам и всем тем, кто был разорен этой злосчастной войной.

Кстати, насчет судейства. Сегодня я первый раз исполнял судейские обязанности и понял как Ярослава Мудрого, который повелел составить первый русский свод законов, так и тех товарищей, которые уповали на принцип разделения властей. Мол, исполнительная власть особе, законодательная особе, а судебная особе… Тяжкий труд, хотя и дело о краже курицы мне судить все же не пришлось. Для отправления судебных процедур я по чисто русской традиции решил сообразить на троих, то есть создал «тройку» в составе самого себя как председателя, знатока местных обычаев Ратибора, и всемилостивейшей Птицы, то есть богини Анны. Как вы сами понимаете, я работал судьей, выносящим приговор, Ратибор – прокурором, который выискивает в подсудимом все дурное, что только может быть, а Птица – адвокатом, говорящим слова в пользу всех неправедно обиженных. Уж ей ли, читающей в умах, не знать, кто обижен праведно, а кто нет.

Моя Елизавета Дмитриевна на эту роль не годится. Уж больно она сурова, и в ней сильны аристократические кастовые предрассудки. Не сможет она быть адвокатом всех обиженных и оскорбленных, нет в ней того всеобъемлющего материнского чувства, как в Птице, готовой выступить адвокатом любого несчастного, обиженного хоть жизнью, хоть людьми. Именно поэтому я ее и ценю, ибо жесткости и жестокости в созданных Отцом мирах предостаточно; она возникает сама и надо прилагать огромные усилия, чтобы порожденная этим явлением волна инферно не начала захлестывать один мир за другим. И справедливое судопроизводство, а также точное и своевременное исполнение судебных решений есть одно из тех средств, которые позволяют остановить наступление инферно или даже обернуть его вспять.

Ну так вот, поскольку пока здесь именно я гарант справедливости суда, немного поговорим и о местной судебной процедуре. Дела по большей части случайные. Те публичные процессы об измене, материалы на которые мне должен подготовить герр Шмидт, пройдут значительно позже. Уголовной полиции и даже местной стражи пока тоже не существует, поэтому всякое жулье попадает на мой суд только случайно, ежели схватили за руку добрые соседи и не убили тут же дрекольем до смерти (что тоже бывает), а привели сюда, чтобы я рассудил дело по справедливости. По большей части дела идут гражданские, как, например, потрава свиньей одного соседа огорода другого, или даже семейные.

Одно такое семейное дело заслуживает особого внимания, потому расскажу о нем подробнее. Значит, некая местная девица вышла замуж не за того, кого хотели отец и мать, а за одного из парней с соседнего селения, по имени Пересвет, принявшего Призыв и записавшегося в войска территориальной обороны. Мил он ей был – и все тут.

Красавец, удалец, рубака, на хорошем счету у начальства и тевтонских инструкторов. В то же время парень гол как сокол и все, что на нем есть, выдано со склада нашими интендантами. Такой зять тестю с тещей не нужен, тем более что молодые венчались не под ракитовым кустом по местному обычаю, а у отца Александра, ради чего молодая отвергла древних богов и приняла православное христианство в базовом для нас варианте. А жених уверовал в Отца еще раньше, вскоре после того, как услышал Призыв и принял из моих рук свое первое оружие. Вот тестя по имени Бздун теперь и корежит. Стоит он передо мной, мелкий такой и плюгавый, топает ногами, брызгает слюной и требует, чтобы я приказал своему жрецу расторгнуть брак, а Веселине, ставшей в крещении Юлией, вернуться обратно в веру отцов. Бо по Покону без благословения отца с матерью замуж дочке выходить никак не можно. А то, голодранец, раскатал губу, умыкнул дочку – умницу, красавицу, первую пряху в селении и лучшую певунью!

Ишь, ты – раскомандовался, хмырь! А съеденное яблоко ему из дупы обратно целым не вытащить? Тем более, что дочь этого утырка стоит и чуть не плачет, уткнувшись в мужнино плечо. При этом Птица мне шепчет, что интерес у семейств, доваривающихся о браке, был сугубо меркантильный, и никакими чувствами или даже минимальными симпатиями там даже не пахло. Банально папа выставлял дочку, первую красавицу в округе, на бартер, и договорной жених по имени Некрас [66] выглядел не лучше, чем помесь обезьяны со свиньей, но при этом благоразумно держался в сторонке, не желая становиться фигурантом этого дела. А ведь придется, ведь даже не исполненное намерение «купить» себе жену по уже оглашенным мною законам и повелениям является тяжким преступлением.

В Артании не будут продавать, покупать и обменивать людей, а также каким-то образом держать их в неволе помимо решения суда. Пусть даже мне придется всех причастных к этому бизнесу торжественно пересажать на колья; Влад Пронзатель, по прозвищу Дракула, мне при этом в помощь. Вот с этого Некраса и начнем. Надо только шепнуть Добрыне, который командует исполнением моих решений, чтобы загодя начали ладить для этого Некраса толстый закругленный кол. Так надо для того, чтобы орудие казни не прорезало внутренние ткани, вызывая обильные кровотечения, от которых казнимый умирает очень быстро, а медленно раздвигало их, и тогда процесс может растянуться на несколько суток. Хотя, наверное, я все-таки не такой жестокий. Вот когда Некрас осознает, что натворил, полюбовавшись на свою смерть, и палач уже спустит с него порты, чтобы водрузить седалищем на кол, тогда я его и помилую, заменив смертную казнь на десять лет каторжных работ с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества.

По идее точно так же нужно наказать и отца-продавца, ведь преступление они собирались совершить вдвоем, но это непременно ударит и по Веселине-Юлии и по Пересвету. Но кое-какая мысль у меня все же есть, ведь этот урод назвал Пересвета голодранцем, а значит, он назвал голодранцем и меня – ведь я и мои вои, согласно клятве, являемся одним и тем же; а значит, пять палок за оскорбление суда у этого типа уже есть. По минимуму. И, разумеется, я не собираюсь расторгать этот брак и возвращать молодую женщину в языческое состояние, а также удовлетворять любые требования этого плакальщика.

Напротив, я намерен ободрать этого кадра до костей, если не палками, то материально, и тем самым показать всем, что жизнь по Старине и Покону закончилась и началась новая эпоха. Ведь недаром же коллега по положению, Темуджин Есугеевич, который Чингиз-Хан, когда превращал своих монгол из аморфной массы в самую могучую ударную силу Евразии, первым делом дал им абсолютно новый свод законов – знаменитую Ясу, никак не соответствующую их традиционному праву. Значит, и мне тоже надо поступить так же. Даешь Русскую Правду на новый лад, и по этому поводу мне обязательно надо будет посоветоваться с Ольгой Васильевной.

– Шелудивый пес, по имени Бздун, презлейшим заплативший за предобрейшее, – рявкнул я в стиле Ивана Васильевича, привставая с трона, – не эти ли вои, коих ты сейчас обозвал голодранцами, боронили тебя, твою дочь и твой дом от злых авар? Они бились со злым ворогом не щадя ни своей крови, ни своей жизни, и разбили его таки, и вогнали в землю, а ты одному из них дочь пожалел, пошедшую к нему в жены по доброму согласию, и не дал ей своего благословения?! Сейчас ты оскорбил не только молодшего воя Пересвета, назвав его голодранцем, ты оскорбил все войско и меня самого, поскольку я – это они, а они – это я…

Выдержав почти театральную паузу, я продолжил:

– Все твои претензии отвергаются, и по моему княжьему приговору ты должен будешь дать дочери достойное приданое, объем которого позже определит моя супруга княгиня Елизавета. А кроме того, за оскорбление воев и воинства я приговариваю тебя к пяти ударам палкой по тому месту, на котором ты сидишь. Приговор привести в исполнение немедленно.

Тут я широко усмехнулся, ибо на Елизавету Дмитриевну в вопросе приданого вполне можно было положиться – обдерет богатенького буратину, задумавшего торговать дочкой, как липку, а молодая жена не будет знать ни в чем недостатка. А те милые дамские мелочи, которые тут еще не изобрели, но которые можно купить в Тевтонии, подарим молодой мы с супругой, как компенсацию от князя и княгини за сегодняшнюю нервотрепку.

Тем временем Добрыня кивнул – и молодцы в красных рубахах, подскочившие к растерянному Бздуну, спустили с того порты, задрали рубаху, перегнули через специальное бревно и от всей души привели приговор в исполнение, так что осужденному оставалось только ойкать. И тут я заметил, как изменившийся в лице Некрас, видимо, понявший, что сегодня ему ничего хорошего не светит, бочком-бочком выбирается из толпы, для того чтобы исчезнуть в неизвестном направлении. Но тут ему не там, поэтому ближайший из воев оцепления, следящий за порядком, цепко и аккуратно берет этого Некраса за локоток и ведет пред наши светлые очи. А кол-то уже готов, сияет свежей обструганной древесиной, закругленный как фаллический символ, вставленный в специальную крестовину на манер новогодней елки. Незадачливый жених, как увидел этот агрегат – так ему сразу поплохело.

– Ты, Некрас, – сказал я, – хотел за коня, трех коров и кучу всякого узорочья купить себе в жены деву Веселину, взять ее замуж против воли, обратив в свою рабу, несмотря на то, что у нее уже был любый жених. А потому ты обвиняешься в попытке торговли людьми и порабощении, за что повинен лютой медленной смерти на колу. Смотрите, люди! Этот человек умрет ужасной смертью только для того, чтобы вы поняли, что наступили новые времена, когда нельзя порабощать, держать в неволе, продавать и покупать ни мужа, ни жену, ни ребенка. Теперь никого нельзя брать в рабы за долг, и силой выдавать дев замуж; а перед судом будут равны все – и анты, и словены, и дулебы, и ромеи, и булгары, и даже бывшие авары, которых Отец помиловал в своей неизмеримой милости. Я все сказал, привести приговор в исполнение!

И злосчастного Некраса, срывая с него по дороге дорогие узорчатые атласные штаны и рубаху, поволокли к зло скалящемуся колу, на головку которого уже заботливой рукой была нанесена смазка из нутряного бараньего жира. Один раз сядешь – уже больше не слезешь. Вот воющему в ужасе обнаженному волосатому телу связали ноги и руки, после чего четыре воя подняли его в воздух, чтобы водрузить положенным местом на ожидающий свою жертву кол.

– Сергей Петрович, – склонилась ко мне не на шутку взволнованная, но с виду невозмутимая Птица, – быть может, уже хватит? Не будете же вы казнить человека только за то, что он действовал в своих интересах, в соответствии с привычными ему обычаями, и игнорируя такое дорогое вам чувство справедливости?!

– Действительно, Анна Сергеевна, – ответил я, как бы выходя из задумчивости, – отставить сажать на кол. По просьбе нашего мага разума заменяю этому неразумному Некрасу смертную казнь на десять лет каторжных работ на стройках княжества, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Половина имущества пойдет в княжескую казну, а вторая половина молодой семье, пострадавшей от похоти этого нехорошего человека.

М-да, снять Некраса с кола получилось в самый последний момент, еще немного – и миловать было бы уже поздно. Но зато все увидели и прониклись. Какое, казалось бы, банальное судебное дело, но какой простор для законотворческой фантазии оно мне дало. Весьма полезное оказалось дело.

Дальше было еще несколько мелких «хозяйственных» споров, когда я решал в ту или иную сторону или искал компромиссы между спорщиками, когда одновременно и все правы и все неправы. Но перед самым концом судебного дня, когда очередь из искателей справедливости уже подошла к концу, мне неожиданно напомнили о том, ради чего сюда из мира Подвалов прибыл герр Шмидт (и прибыл весьма своевременно).

Дело в том, что когда все уже собирались расходиться, на площадь, где происходил суд, десяток моих воительниц-лилиток и четверо территориалов притащили банду связанных и избитых скоморохов. [67] Оказалось, что скоморохи пришли на рынок, стихийно возникший рядом со строящимся замком, и принялись во все горло распевать песенки, поносящие великого князя, то есть меня. Когда четверка территориалов, патрулирующая рынок ради поддержания порядка, попыталась их унять, скоморохи, значительно превосходившие моих территориальных воев числом, оказали им вооруженное сопротивление; и быть бы парням безжалостно убитыми и обезображеннымипо скоморошьему обычаю, но по счастью, по тому же рынку с целью себя показать и людей посмотреть прогуливался и десяток моих боевых лилиток, с которыми шутки вообще плохи, потому что такого юмора они не понимают. Именно лилитки показали скоморохам, что против лома нет приема – избили их руками и ногами, связали так, что не дернешься – и таким образом, в состоянии общего знаменателя, привели ко мне на скорый и правый суд.

Только вот судить и казнить их было еще рано, ибо поскольку для возникновения таких песенок естественным путем по причине народного недовольства не было пока никакой почвы, по причине отсутствия этого самого недовольства. А это значило, что этот черный пиар против меня кто-то заказал и оплатил, ибо без платы скоморохи и палец о палец не ударят. Самое главное в данном случае – выявить имя заказчика или получить к нему устойчивую ниточку, а потом скоморошью банду можно или перевербовывать, или, если кому не понравится такой вариант, по очереди сажать на кол, все еще терпеливо ожидающий своего первого клиента.

Герр Шмидт, как по мановению волшебной палочки объявившийся возле меня, полностью согласился с моими доводами и сказал, что он, конечно же, займется этой кодлой со всем тщанием, но для этого ему желательно нужен уютный глубокий подвал, чтобы их вопли не потревожили честных людей, жаровня с раскаленными углями и некоторые специфические инструменты. Хотя, если жаровня и инструменты пока недоступны, он может обойтись и без них; но подвал обязателен, потому что допрашиваемые обычно очень громко кричат и издают разные неприятные звуки.

Вместо подвала Герру Шульцу была выделена большая армейская палатка, на которую Птица, содрогаясь от отвращения к тому, что здесь будет происходить, наложила заклинание Полога тишины. Нашлись и необходимые для допросов инструменты с жаровней, а также четверо небрезгливых рабочих лилиток, в своем содомском прошлом, было дело, работавших на человеческой бойне. Короче, как говорил сам Остап Ибрагимович Бендер: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели»…

* * *

Сентября 561 Р.Х.