Последующее разоблачение. Глава двенадцатая «Мастера и Маргариты»

 

Наверное, я принадлежу к тем людям, которым повезло и которые все-таки поняли, что нужно всегда быть очень осторожным со словом. Например, в любом диспуте или споре противоположенную сторону можно легко остановить простой фразой: «Пожалуйста, обоснуйте свой ответ». Этот короткий встречный удар лучше всего действует тогда, когда ваш оппонент вдруг почувствовал «легкость необыкновенную» и воспарил в своих гипотезах и предположениях. А «обосновать ответ» — значит доказать его фактами.

Кстати, о конкретике: что хочу доказать я?

Прежде всего то, что частенько (а может быть, даже всегда) патриотизм распространяется (укрепляется, фиксируется, воспаряет) с помощью черной магии. Сразу одерну себя: не слишком ли чудовищна эта мысль в стране, которая подверглась иностранным санкциям? Совсем нет. И хотя бы потому, что автор этих строк совсем не чужд патриотизма. Ведь не инопланетян же я, простите, в скафандре, и когда все вокруг болеют гриппом или патриотизмом, почему бы им не переболеть и мне?

Поймите, пожалуйста, поймите, что я не хочу ругать патриотизм. Потому что это примерно то же самое, что ругать зловредные вирусы или предметы гигиены типа мыла. Все в мире только часть какой-то системы, и патриотизм — не исключение. Он — незыблемая и невосполнимая часть системы воспитания человека. Да и только ли человека? Например, трудно представить себе овцу, которая не является патриоткой своей отары. Нет, патриотизм совсем не глуп. Опять пример: если та же овца вдруг решит сменить отару, вряд ли это решение можно будет назвать разумным. Во-первых, если у овцы были какие-то проблемы с прежними подругами, это совсем не значит, что их не будет с новыми. И, во-вторых, хищные качества волков совсем не зависят от решения пусть даже и умной овцы. А короче говоря, живое существо может сменить форму или пространственные координаты своей судьбы, но вот свою внутреннюю суть, которая чаще всего и является причиной личных проблем, это вряд ли. В числе прочего патриотизм убеждает человека и в этом. И он прав. Как человек верующий и проживший уже достаточно много, я с уверенностью могу сказать, что пытаться обхитрить Господа Бога не столько глупо, сколько смешно.

Но вернемся к черной магии. Скажите, пожалуйста, чем и как можно «воспитать» шишку на голове невинного ребенка? С общечеловеческим гневом сразу отбросим в сторону палку — детей бить нельзя. Но тогда чем? Тут, на мой взгляд, есть только одно разумное решение: ребенок споткнулся, упал и сам набил шишку.

Немного подумаем: но сам ли? Как воспитывается ребенок? Я уже говорил, что я не сторонник насилия над детьми, но я точно знаю, что, кроме всего прочего, ребенок воспитывается с помощью синяков и шишек. Со временем он учится понимать, что о камень можно споткнуться, острым — порезаться, а горячим — обжечься. И сколько бы мы ни говорили о разумном воспитании, — ведь мы же цивилизованные люди, в конце-то концов! — этот личный (я думаю, в данном случае его стоит назвать «слепым») опыт ребенку ничто не заменит. И хотя бы потому, что убеждение действует не всегда.

Но может быть, такой «слепой» опыт, с идеалистической точки зрения, не нужен?

Как-то мне привелось выслушать историю от спившегося бомжа — он рассказал мне о своем первом опыте со спиртным. Короче говоря, его родители — пьющие люди — забыли на столе початую бутылку водки. Ребенок — мальчик примерно девяти лет — из любопытства сделал пару глотков. Ну, ведь пьют же из таких бутылок папа и мама. Опьянение показалось ребенку отвратительным, похмелье ужасным, и он дал себе страшную клятву никогда больше не пить. Тем не менее уже через семь лет — в шестнадцать! — он стал алкоголиком.

Тут стоит спросить, а пытались ли перечеркнуть его первый «слепой» (и весьма разумный!) опыт мама и папа и убедить его в том, что пить — хорошо? Нет, не пытались. Скорее, даже говорили, мол, правильно, не пей эту гадость, сынок. И, тем не менее, именно их поведение, черная магия пьянства, стало гибельной для их сына. Потому что ребенок воспитывается не словами, а примером и живым дыханием, и ни одно живое существо не умеет быть столь упрямым в своей подлости, как человек.

Ребенок — прежде всего «патриот» самого себя, и эту эгоцентричность ему легко прощают и Бог, и природа, и близкие люди. «Слепой» опыт столкновения с чем-то дарит ему знания: не спеши, а то споткнешься, приляг и отдохни, если ты устал. Иначе ребенку просто не выжить даже в сверхцивилизованном обществе. Но взрослый человек может нивелировать этот опыт своим примером. Он — авторитетнее, он, в конце концов, настойчивее, и он может использовать элементарную магию даже помимо своей воли. Простой пример: когда мне было лет десять, я увидел, как мой отец курит. Он смотрел телевизор, и я, сидя с боку, видел, как симпатично он выпускает струйку дыма. И я хорошо запомнил это… А потому и сам потянулся к сигарете в десятом классе.

 

Теперь о патриотизме. Любой ребенок, несомненно, любит свою маму. Давайте попробуем произнести вслух фразу «ребенок — самый большой и бескорыстный патриот мамы». Что-то не вяжется и режет слух, да? Но что? Чтобы понять это, произнесем вслух другую фразу: «только ребенок способен на большую и бескорыстную любовь к маме». Тут, я уверен, все в порядке.

Теперь немного умозрительной арифметики: попробуем вычесть из гражданского патриотизма любовь к Родине. Что останется в итоге? Наверное, то, что вдалбливают в голову ребенка в школе и в распухшей информационной среде, например в интернете. Смею утверждать, что это вдалбливание и есть черная магия. Она может быть с большим знаком «плюс» — и мы услышим барабанный бой суперпатриотизма, а может быть и со знаком «минус» — и нам расскажут о «сорока миллиардах расстрелянных в гнусной стране». В сущности, такая пропаганда, вне зависимости от знаков «+» и «-», действует примерно так же, как и спиртное. С той лишь разницей, что ребенок не чувствует физического похмелья.

 

Знаете, я почему-то уверен, что человек устроен Богом так, что его душевное здоровье формируется не только здравым смыслом, а еще ощущением, пониманием и перепониманием — воскрешением! — любви. В черной магии любви нет. Нет по определению, зато она очень любит апеллировать к фактам и упущенным возможностям. И пусть факты не проверены, а упущенные возможности напоминают те, которые любой из нас получает, играя в «спортлото», но зато как громко все это звучит.

Патриотизм, выращенный с помощью черной магии, призывает к смелости тогда, когда нужно быть осторожным, и к единодушному воплю, когда нужно помолчать и подумать. Он — толпа, имя которой легион, и когда этот легион входит внутрь нравственного мира человека, тот перестает быть человеком. Он просто превращается в толпу.

 

Уверен, что большинству из нас знаком роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». В романе есть двенадцатая глава, которая называется «Черная магия и ее разоблачение». Напомню суть: в ней рассказывается о том, как подручные Воланда кот Бегемот и Коровьев показывали фокусы, в том числе и с денежными бумажками в варьете. На первый взгляд, глава выглядит простой, а кому-то она может показаться даже забавной. Но только ли позабавить хотел нас великий писатель?

Начнем с названия главы и попробуем ответить на самые простые вопросы. Вопрос первый: а была ли в этой главе черная магия? Быстрый, но все-таки поверхностный ответ: да, была. На мой взгляд, это не так. Давайте вспомним определения черной магии, которые приводились чуть выше. Припомните, пожалуйста, были ли на сцене варьете персидские или халдейские жрецы? Нет, их не было. Прибегали ли Коровьев и Фагот к помощи своего руководителя Воланда? Нет. Воланд только наблюдал за действиями своих помощников. А, например, когда веселая парочка явных огнепоклонников — Коровьева и Бегемота — двумя днями позже подожгла торгсин и ресторан в доме грибоедовской тетки, Воланда точно не было рядом. На страницах романа пожар по вине бойких слуг сатаны возникает трижды (с учетом пожара в квартире № 50), что обнаруживает их явную склонность к нездоровому желанию полюбоваться огнем, но вот присутствие во время этого торжества Воланда совсем не обязательно. Все происходит так, словно у них остался некий запас неизрасходованных пожаров, и они разбрасывают этот запас за ненадобностью по всей Москве.

Растерянно улыбнусь: вот чертовщина какая-то, а? Стоп. Слушайте, слушайте! А может быть, фокусы, которые показывали зрителям варьете Коровьев и Бегемот, были не магией, а самой обыкновенной чертовщиной? Повторюсь: халдеи на сцене были? Нет. Ритуал вызова нечистой силы был? Нет. А «достижение человеческих целей» с помощью «власти тайных потусторонних сверхъестественных сил» был? Не… Снова стоп! А вот это как раз было. Разве не достигли своих «человеческих целей» зрители варьете? Достигли, точнее говоря, им помогли, подсунули эту «цель». Они получили деньги — даром! — а дамы модную одежду, и тоже даром. Да, все это было не более чем иллюзией (Воланд вообще очень щедр именно на них), но ведь получили же, потому что захотели получить то, что им, пусть так неожиданно, предложили.

В чем тут суть? А в том, что фактически зрители варьете отреклись от своего советского патриотизма и легко променяли его на что-то весьма мелкобуржуазное. Иными словами, черная магия советского патриотизма пала перед обыкновенным желанием граждан что-то захапать на халяву. Воланд разоблачил советский патриотизм самым вульгарным образом. Он противопоставил фокус — фокусу, то есть — по мнению гениального Булгакова — приравнял «фокусы» советской пропаганды к карточным фокусам на сцене. Опа-на, из колоды вылетает нужная карта. Какая? Козырный туз в виде портрета товарища Сталина. Нет, на сцене, конечно же, никакого портрета не было. А в реальной жизни? Целая куча, куда ни взгляни. Воланд может даже показаться честнейшим типом, который разоблачил всю эту политическую ахинею, но разоблачил как?И что зрители получили в итоге? Кстати, разве не то же самое произошло в начале 90-х годов со ставшими притчей во языцах двумя «Волгами» Анатолия Чубайса и приватизационными чеками? Улыбнусь: ох, уж эти мне фокусы и иллюзии!

 

Да-да, человеку стоит только усомниться, а там уже все полетит кувырком и со свистом. Снова вернемся в зал варьете. Подумайте, пожалуйста, что это за черная магия такая, обязательным условием которой всегда была тайна (ведь я недаром приводил определения магии из старых словарей, то есть тех, которыми мог пользоваться Михаил Булгаков), но этой тайны нет на сцене и там присутствует сам хозяин тайны. Это просто сектантское собрание какое-то получается, честное слово! На сцене что-то показывают, едва ли не вопят шаманское «аллилуйя», а зрители со всем радостно соглашаются и хлопают в ладоши. Еще, маэстро, давай еще! А чего еще-то? Действие в варьете разворачивается в Чистый четверг на Страстной седмице. Кто зрители? Те, кто променял храм на варьете. До любви ли им было?

Беззащитные люди. Многие из них вспомнили о Боге только под бомбами в 1941 году под Брестом, Смоленском и Москвой.

Говорят, что в окопах атеистов не бывает.

Очень хочется верить в это.

 

Сомнения

 

Как вы думаете, сколько свободы давала человеку советская власть: больше или меньше, чем любая другая? Я думаю, я уверен, что больше, ведь я отлично помню то время. Я помню, как, имея в кармане только «трешку», я был неимоверно свободен от всего. Я был свободен от откровенно тупой пропаганды, потому что в то благословленное время никто не читал передовицы газет; я был свободен от страха за завтрашний кусок хлеба; и я был свободен в любви, потому что никогда не путал ее с деньгами. Жизнь не была колеей, вступив в которую ты надевал на шею хомут и тянул этот хомут до могилы. Жизнь была той, какую ты выбирал по своей воле.

Мой отец не захотел ждать дармовой «хрущобы» и построил свой дом сам. Он по своей воле работал по 10-12 часов в сутки, пил, когда ему надоедало работать, и снова работал, когда ему надоедало пить. Мой отец — до донышка русский человек — не стал ждать, пока ему дадут свободу. Он научился делать маникюрные щипцы (эта «русская работа» была на порядок выше заграничной) и получил свободу от социалистической барщины на авиазаводе. Захотел и получил. Да, мы были свободны тогда. Свободны без Бога. Мы были невообразимо свободны как никто, нигде и никогда во всей истории человечества. И я ни за что не соглашусь с откровенно подлой точкой зрения, что советская власть сгнила. Сгнил тот, кто ничего не хотел и ничего не получал своей волей. Сгнил тот, кто интриговал и предавал. И низкий поклон тем, кто не боялся говорить правду.

 Я помню учителя истории в своем далеком пятом классе. Его звали Иван Дмитрич. Это был высокий, полный человек, удивительно похожий на артиста Павла Луспекаева. Ну, помните в «Белом солнце пустыни» «ваше благородие, госпожу удачу»? С той лишь разницей, что Иван Дмитрич брил голову налысо. Он воевал во время Великой Отечественной войны. Летал на «Ил-2». Несколько раз горел. Однажды он сказал нам: «Детки, ваш атеизм ничего не стоит. Поговорите один раз со священником — и от вашего атеизма ничего не останется». На дворе был «застой». Слова старого учителя врезались мне в память. Может быть, потому что это был самый важный его урок — урок на всю нашу жизнь. А когда он сам поверил в Бога? Когда падал в горящем самолете или когда полз по ничейной полосе к своим с прострелянной ногой? Но нам он все-таки посоветовал куда более легкий путь — «поговорите со священником, детки». Пожалел? Скорее всего. Детей нельзя не пожалеть.

 

Мы были беззащитны тогда. Удивительно, парадоксально свободны, но беззащитны. Суть не в том, что тогда в магазинах было мало продуктов, но холодильники никогда не были пусты, и не в том, что трудно было найти хорошую книгу, ведь тот, у кого было хотя бы малейшее желание найти, легко находил ее. Суть в том, что мы не были готовы к главному. Или почти не готовы. Мы были детьми в окопах, и мы не понимали, зачем мы там сидим… Нет, даже не столько не понимали, сколько не верили этому! Ведь над головой светилось такое синие-синие небо, а со стороны реки доносился чей-то беззаботный смех. Не было ощущения войны. И было легко быть патриотом. В конце концов, нам всем показалось, что выбравшись из надоевших окопов, мы останемся прежними, но станем еще более свободными. Мы — выбрались. И нам вдруг стали внушать, что если выбрались, значит, мы сдались и подняли руки. Полный раздрай! Кому мы сдались и с кем мы воевали?! Тогда, в 90-е, мы плохо понимали доводы и примеры в убеждающих нас речах, мы оставались патриотами своей страны, но мы были немы. Или мы уже были не мы? Скорее, верно последнее. В материаловедении есть такое понятие «пережженная сталь». Она получается тогда, когда сталь много раз подвергают закалке и отпуску, в результате чего между зернами металла образуется пленка окислов. Такая сталь очень хрупка и годна только на переплавку. Тогда, в 90-е годы, мы и стали такой «сталью» — каждый за себя, хотя именно тогда многие начали понимать, что Бог — за всех. И с Богом не страшно. Страшно быть без Него.

С нас смыли советский патриотизм примерно так же, как смыли со страны православие в 1917 году. Именно смыли, а не уничтожили, потому что то, что внутри человека, то, что является его сутью, смыть невозможно.

 

Я не голосую за советскую власть. Она была разной. Советская власть 20-х годов сильно отличалась от той же власти 30-х, власть 30-х от власти 40-х и так далее. В 60-е мой отец таился в сарае, когда делал маникюрные щипцы, а в 70-е уже работал открыто. Советская власть была только внешней властью, и ни на копейку больше. И если в 20-х и даже в 60-х годах она умела заползать в души людей, то уже в конце 70-х она превратилась во невразумительно бормочущую старуху. Явившийся в середине 80-х Михаил Горбачев — тому лучший пример. Если он и разоблачал какую-то магию советской власти, то только своей глупостью и тщеславием. Советскому патриотизму досталось от него больше всего и, если снова вспомнить двенадцатую главу «Мастера и Маргариты», Горбачев сыграл — прекрасно сыграл! — роль дурака-конферансье на сцене варьете.

Раз отнятое уже будет принято назад как чужое. Да, я — патриот. Но я не люблю сегодняшний патриотизм. Примерно то же самое происходит тогда, когда я болен: я признаю, что я болен, и я признаю, что мне нужно выпить горькое лекарство, хотя мне очень не хочется этого делать.

 

Как вылепить снежную бабу? Сначала берется большой ком снега, на него кладется тот, что поменьше и сверху совсем маленький. В душе человека часто все строится наоборот, там большое держится на маленьком. Любовь, которая говорит шепотом и которую так непросто рассмотреть в повседневной жизни, «держит» на себе патриотизм. Именно держит, а не является его сердцевиной, потому что человек, способный к любви в наибольшей степени — ребенок, — не умеет творить слишком большого и слишком громкого. Ведь не дети построили Вавилонскую башню, и ни один ребенок не сможет полноценно участвовать в рок-концерте.

Патриотизм — это гражданская позиция, любовь — человеческая. Патриот может прийти в варьете, верующий человек никогда не сделает этого. И тут проблема не в чем-то интересном, к чему тянется любопытный от своего естества человек, не в кастрации этого интереса и даже не во времени и месте, когда все происходит, а в том, что внутри тебя самого.

Такой вот простой и чудовищный пример из жизни, который мне рассказал один верующий молодой человек. Речь в нем тоже пойдет о Чистом Предпасхальном Четверге. Итак, молодой человек сидел у компьютера. К нему пришел друг и, что-то весело болтая, и, в сущности, не спрашивая разрешения, сунул в дивиди-приемник диск. Удивленный хозяин спросил его: это что? Гость радостно: сейчас увидишь. На диске оказалась, скажем так, «высокохудожественная порнуха». Собственно, и порнухи там было немного, но снято было, как говорится, на высшем уровне.

Реакция верующего молодого человека была примерно следующей: «Смотрю на экран и первые секунды ничего не могу понять… Мол, что это и зачем?! Вдруг кольнула иголочка какого-то болезненного интереса… На одно мгновение, но все-таки кольнула. Такое ощущение, что открыл дверь, тебе в лицо неожиданно плеснули ведро воды, и ты вдруг ощутил жажду. А там, за оползающей и забившей глаза влагой — голая, смеющаяся красавица. Друг стоит рядом и спрашивает: «Ну, как?.. Класс, да?» Что я тогда понял?.. То, что я мягок и рыхл, как свежеиспеченная булка. Именно булка, а не человек. Например, злости совсем не было, но и растерянности как таковой тоже не было. Просто потянулся рукой и нажал кнопку на дивиди-премнике. Все оборвалось. Внутри — полная пустота. Нет ни веры, ни голой красавицы. То есть вообще ничего. Бездна! Причем без дна. Полная аннигиляция какая-то… И внутри этой пустоты нет ни добра, ни зла. Друг удивился и спрашивает: «А почему ты не хочешь смотреть?» Я начал потихоньку приходить в себя и ответил не меньше чем через полминуты: «Просто не хочу, и все». То есть без объяснения причин. Я не врал. К тому времени уже пришел стыд — заскорузлый, как след от старого ожога, почти не причиняющий боли. Иными словами, горячая, только что вынутая из печи веры «булка», побывав в чужой, не очень чистой руке, вдруг превратилась в повседневный, слегка черствый хлеб. Не было вдохновения веры, оно ушло без следа и нужно было просто работать. Возможно, мне следовало поговорить с другом, но я не смог. Я отпустил его без проповеди о вере в Бога. Отпустил таким, каким он был, и не попытался переделать его в нечто более совершенное. Это был единственный мой разумный поступок в ту не очень-то добрую минуту. Если Бог простит меня, то только за него…»

 

В свое время Александр Исаевич Солженицын провозгласил лозунг «Жить не по лжи». Странное словосочетание!.. Например, я не могу представить себе верующего человека, который говорит о том, что «нужно жить не по дьявольским законам». А почему не по Божьим, и почему я должен спорить с дьяволом? Человек, — любой человек! — никогда не сможет переспорить этого чертовски умного оппонента. Например, искушение для верующего — всегда неожиданно. К тебе пришли в гости, сунули в компьютер диск — и смотри. Ты не хочешь? Странно! Но почему ты не хочешь? Если это ложь — убеди в этом себя и другого. Кстати, сейчас это не грозит тебе лагерем. Убеди! То есть начинай говорить. Ну, давай! Кстати, можешь покричать и даже рвануть на груди рубаху. Может, книжку хочешь написать о святом патриотизме или о патриотизме к святости? Пиши! Спорь, доказывай, убеждай. Приводи толпу фактов. Или просто толпу мнений. Куда приводи? Ну, в себя, наверное. Да, ты перестанешь быть творцом, но ты станешь хорошим адвокатом. Ты научишься разбираться в том, что есть ложь, а что нет. Ведь иначе нельзя, потому что ты должен жить именно «не по лжи». И ты должен хорошо разбираться в сортах г… извините, лжи: вот эта подлая ложь, вот эта безнравственная, а вот эта лизоблюдская. А иначе-то как? Иначе обманут и подсунут.

 

И жизнь идет дальше-дальше-дальше. Не так давно видел ролик на Ютубе про то, как один украинский суперпатриот говорил, что мечтает добраться до Донецка и научить любить Украину тамошних жителей. Тут стоит вспомнить о том, что Воланд только разрушал советский патриотизм, а тот сукин сын, о котором я говорю, хочет созидать, и не что-нибудь, а именно любовь.

Иногда мне кажется, что дьявола воспитывают люди, и именно они делают его смелее в начинаниях. В начале статьи я заговорил о патриотизме только потому, что на его примере это очень хорошо видно. Но, по большому счету, если уж говорить о человеке, то о нем нужно говорить не столь упрощенно. Так что же с человеком делать: учить его любить (Родину, ближнего, маму с папой и т.д.), и черт с ней, с этой черной магией, — пусть будет! — лишь бы научить добру? Или человека все-таки не нужно сжимать в своей ладони, как куклу, и его нужно отпустить?

Сразу возражу на замечание, что, мол, только простейшие, так сказать изначальные и первобытные общества, не очень-то любят учить своих соплеменников. Мол, у них там считается, что каким родился — пусть таким и живет. На мой взгляд, это не совсем верно. Врезалась в память давняя статья в журнале «Вокруг света», в которой профессор-этнограф рассказывал о том, как его поразила категоричность суждений юных членов дикого африканского племени. Дети считали, что знают все, вся и обо всем и даже учили профессора пользоваться спичками, коробок которых он им сам и подарил.

В общем, частенько настораживают не сами знания, сколько категоричность суждения. А учить умеют и любят везде: и в цивилизованной Европе, и в какой-нибудь затерянной в дебрях Африки деревушке.

 

Мы — люди

 

Все-таки коснусь еще одной причины написания этой статьи. Дело в том, что я — интеллигентный, достаточно сдержанный и, в общем-то, разумный человек — однажды, а точнее говоря, лет десять тому назад, — чуть не подрался на территории церкви с не менее разумной, верующей и интеллигентной женщиной. Уже теперь, вспоминая этот случай, я не могу удержаться от улыбки: мы поспорили о том, как именно нужно преподавать малышам в начальных классах основы православной веры.

Был чудесный вечер. Я поливал цветы, а женщина сажала новые чуть в стороне. В начале нашего разговора (а он, конечно же, начался с благожелательного общения) мы не без удовольствия соглашались друг с другом. Возможно, в этой едва ли не показной мягкости таилась весомая долька показного смирения — вот, мол, какие мы милые люди! — но мы совсем не замечали ее. Почему? Потому что нам было хорошо.

Повторюсь, был замечательный летний вечер, вокруг цвели цветы, и, если бы рядом вдруг вспорхнул с земли ангел, а не птичка, я не думаю, что мы слишком сильно удивились бы этому. Но затем, примерно через полчаса после начала общения… я не знаю… словно черт мимо прошел, и как-то совершенно незаметно наш разговор стал сначала чуть раздражительным, потом довольно резким, а затем откровенно крикливым. Да, мы говорили о доброте и терпимости и о том, как воспитать ее в детях, но вдруг напрочь забыли, что, прежде всего, доброта и терпимость должны быть в нас самих. Переход на личности в таком споре это, так сказать, уже дело техники.

А-а-абал-деть!.. Я не ошибся в правописании слова «обалдеть», здесь оно должно быть написано именно так — выражая вопль. В конце концов, я назвал свою оппонентку «дурой» и пригрозил облить ее из шланга. Она не осталась в долгу, назвала меня «тупым и малограмотным болваном» и пообещала запустить в меня цветочным горшком. Никогда, ни до, ни после, я не общался с женщиной подобным образом, и я не сомневаюсь, что моя оппонентка так не вела себя не только с мужчинами, но и с людьми вообще. Это было как минутное умопомешательство, причем взаимное.

Кажется, перед тем как наш спор достиг апогея, женщина заявила мне, что, мол, Достоевский считал, что самосознание народа держится на вере в «особенного Бога» и что эту «особенность» нельзя воспитать без должного упорства. Вполне допускаю мысль, что она знала, о чем говорила. Женщина была учительницей начальных классов, и кому, как не ей было знать, что такое воспитание.

 Я возразил ей тем, что посоветовал посмотреть на детей во время церковной службы. Совсем маленькие спят на руках пап и мам, а те, что смогли справиться с сонливостью, гуляют между взрослыми. Господи, да они просто не смотрят в сторону алтаря! Но разве они не в храме и не дышат его особенным воздухом? Попробуйте взять такого ребенка за ухо, отвести в уголок, усадить за стол и заставить пусть даже не читать, а рассматривать библейские картинки. Возможно, это получится в первый раз, плохо получится во второй и совсем не получится в третий. Какой бы благой ни была идея воспитать что-то в ребенке, нельзя насиловать его волю. Человек, пусть даже совсем маленький человечек, имеет право быть свободным, а воспитание — это не насилие над личностью, а прежде всего личный пример взрослого.

Уже теперь я отлично понимаю, что мы говорили примерно об одном и том же. Но дело было не в том, что именно мы говорили, а в том, что человек совсем не то, как он объясняет самого себя вслух, и уж точно не то, что он о себе думает.

Боже! Чем мы двое тогда возле церкви были лучше двух поспоривших пьяниц? А ничем! «Слова, слова, слова». И как поразительно легко справился с нами проходивший мимо черт. В сущности, даже без усилий: один взмах хвоста с кисточкой на конце — и все готово.

«…Но избави меня от лукавого». От какого лукавого, Господи? От того, который проходит мимо, или от того, которого я потихоньку впустил внутрь от переизбытка земной благости?

Я — добрый человек? Я считаю, что да. А та женщина, с которой я поспорил? Да! Один человек говорил мне: выйду после Святого Причастия — словно воду в сомкнутых ладонях несу… и не могу донести ее даже до ворот церковной ограды — отнимают. Кто? Тут не грех вспомнить «добрых людей», о которых говорил Иешуа в «Мастере и Маргарите». Его бы, человека, идущего от Церкви к ограде, пожалеть, по головке погладить и поддержать, если он вдруг споткнется. Но получается-то ровно наоборот.

Кстати, ратуя за то, что человека «нужно отпустить» и нечего там «сжимать его в ладошке» пропагандой, разве не являюсь я либералом? Являюсь. И еще каким!

 

Снова сомнения

 

Тут мне хочется начать с того, что я — самоучка, провинциал и неопределенная электоральная единичка — все-таки не люблю свободомыслящий либерализм. Не люблю не потому, что он не любит меня (увы, но я еще и беден), и даже не потому, что, допустим, либерализм терпимо относится к черной магии, а я нет, а, наверное, еще и потому, что между нами пролегла холодная и черная космическая дыра. И диалог через эту дыру неосуществим. Улыбнусь: возможны только взаимные обличения, чем я сейчас, в сущности, и занимаюсь.

Не знаю, как либерализм видит меня, да и видит ли вообще, но лично мне он всегда представляется эдаким благообразным джентльменом в безупречном и дорогом костюме. Джентльмен сидит за столом и составляет список. А перед его столом — огромная очередь. Люди, люди, люди… Совсем разные: миллиардеры и дешевые проститутки, герои и предатели, уголовники и их жертвы. Но джентльмен записывает в свой список всех. Он не пропустит и не прогонит ни одного человека, каким бы откровенным или скрытым мерзавцем он ни был. Джентльмен за столом уверен, что любой человек имеет право. На что? На всё. И не просто право, а право по рождению. Практически это право ничем не отличается от королевского права наследования престола или, с некоторыми оговорками, от права первой брачной ночи средневекового синьора. Всех «их величеств» и «их сиятельств» в списочек, пожалуйста. И не важно, что вон то нетрезвое «величество» бомжеского вида ссорится из-за бутылки с уголовным типом в ковбойском прикиде, а вон то «сиятельство», в костюме испанского гранда XVI века, пристает с пошлыми предложениями к краснеющей от стыда французской крестьянке времен Коммуны. Мало ли какие неприятности случались в прошлом, происходят в настоящем и свершатся в будущем? Но право на что-то — если оно настоящее право — всегда должно быть неизменным, как буква алфавита. Как символ, так сказать, вне географии и времени.

Конечно, при такой неразберихе, когда в одну кучу ссыпают века, меридианы и сословия, возможны грубые ошибки. Если, к примеру, ночью в кровати сластолюбивого испанского гранда, честно отстоявшего свою очередь, вдруг окажется не плачущая от страха крестьянка, а американский ковбой-уголовник конца XIX века, что ж, жаль. Жаль, потому что это нарушает право сеньора, и это не есть здорово. Но разве законы либеральной нравственности 2017 года не действительны, к примеру, в 1880-м в Америке или в 1578-м в Испании? Действительны. И не потому, что цифра 2017 больше, чем 1880 или 1578. Давайте вспомним сцену из «Мастера и Маргариты», когда Иван Бездомный принес весть о смерти Берлиоза в ресторан Грибоедова. Помните это тихое и крайне доказательное, сказанное кем-то в оправдание: «но ведь мы-то живы»? Да-да, нам в 2017-м не нужно оставаться голодными, чтобы установить некие совсем свежие нравственные законы для тех, кто жил до нас. Повторюсь: мы-то живы. Мы воскресим ушедших на страницах книг и в фильмах и докажем пусть уже не им, а самим себе, что вот это хорошо, а вот это совсем не здорово. Поэтому стоит ли удивляться сбежавшему из техасской тюрьмы ковбою, и не куда-нибудь, а в 1578 год, в деревушку близ Мадрида? Главное — человек, и его легче всего воскресить.

Спросите: а как же историческая неразбериха и географический нонсенс? А никак. Конечно же, испанский сеньор имел право не соглашаться с пошлыми предложениями любви от неожиданно и непонятно как оказавшегося в его постели гостя, но разве уголовник не имел права уговаривать сеньора и покрывать поцелуями его разгоряченное свежим ужасом лицо? Нам из безопасного 2017 года даже как-то забавно смотреть на эту картинку. Да, уголовник нарушил закон, но только свой, родной и уголовный, ограничив право синьора выпрыгнуть в окошко замка, но ничего такого страшного, в сущности, не произошло. А если дело обернется совсем худо, мы, спохватившись, всегда успеем пожалеть испанского сеньора. То есть мы всегда сможем заменить ковбоя-уголовника безобидной французской крестьянкой во имя справедливости.

Улыбнусь: во-первых, я шучу, а во-вторых, конечно же, либерализм не столь глуп. Прочитав мои вольные измышления, благообразный джентльмен, разумеется, тут же вспомнил бы о правах крестьянки. А ее права-то, мол, как же? Джентльмен даже спросил бы меня, чему ты улыбаешься, сволочь?!

Мой ответ прост: тому, что вы никак не сможете помочь придуманной мной крестьянке. Ее просто никогда не было. И, кстати говоря, вы ничем не поможете тем миллионам непридуманных крестьянок, живших когда-то на самом деле. Их давно нет. Но, тем не менее, вы считаете, что у вас есть повод распространить свои законы на всё. Вам кажется, что вы живете на вершине огромной пирамиды и там, внизу, вы видите вся. Но разве не было раньше и не будет потом других вершин?

Лет за десять до Великой французской революции 1789 года гениальный Бомарше написал «Женитьбу Фигаро». На мой простодушный взгляд, это просто замечательная пьеса. А вот на либеральный, она — уже вершина нравственности. Говорят, что французские дворяне врывались в парижские библиотеки и требовали эту… как ее?.. в общем, рукопись пьесы, в которой написана вся правда о королевской тирании. Впрочем, я не уверен, что это были французские дворяне и дело было в Париже. Возможно, это было в Москве и не при Людовике XVI, а во времена «оттепели» при Никите Лысом, да и требовали врывающиеся совсем не «Фигаро», поскольку в то время в Москве была напряженка с французской литературой, а что-то другое, кажется, что-то от Александра Исаевича Солженицына. Вершине либеральной нравственности, как правило, нужен ажиотажный рыночный спрос. Этот рынок признает умерших в нищете гениев только из-за цены их картин на современных аукционах. И вне сомнений, что именно этот рыночный спрос рождает чудовищные подделки.

 

Но вернемся к настоящему, к гениальной пьесе Бомарше. Помните, как там, в «Женитьбе», граф Альмавива попытался восстановить право первой брачной ночи, но хитрец и умница Фигаро с помощью головоломных интриг спас невинную девушку и ее приданое? Я уверен, что все мы переживали за Фигаро. Тем не менее убогонький Людовик XVI попытался запретить пьесу. И, конечно же, у него ничего не получилось.

А спустя два десятка лет куда более совершенный в нравственном отношении Наполеон залил кровью всю Европу. Этот тип явно обогнал свой век в умении приносить жертвы воинственному Марсу лет на сто. Я имею в виду его умение обделывать темные делишки на поле брани, переставляя с места на место батальоны, полки и дивизии. Уж как-то слишком ловко у него это получалось. Неутомимый Наполеон выиграл все сражения и на финише проиграл только по одной причине — у него неожиданно кончились французы. Иначе говоря, было за что воевать с тиранами, но военнообязанные олухи вдруг кончились. Тут любопытно заметить, что товарищ Сталин до Великой Отечественной войны предпочитал воевать в пределах бывшей империи, не выползая за ее границы, но почему-то все равно попал в кровавые тираны. Ходит упорный слух, что, мол, за полтора миллиарда расстрелянных и три миллиарда сосланных в Сибирь. Ох уж это мне мрачное творческое воображение, которому и трех Китаев будет мало! Я со своими жалкими сомнениями просто не виден на фоне этой глобальной, гуманистической картины мира. Прямо черная магия какая-то получается.

 

Но хватит о либерализме. Собственно говоря, мне — литератору — он был нужен только затем, чтобы сравнить два взгляда. Первый, так сказать, либеральный, который видит в людях исключительно «добрых людей», и второй, писательский, значительно более редкий, который иногда «добрых людей» не находит совсем, а если и находит, то не тех, кто по-настоящему добр. О первом взгляде я сказал уже достаточно, теперь поговорим о втором.

Например, возьмем книгу Николая Гоголя «Мертвые души». Вдумайтесь, в ней нет ни единого положительного персонажа. Ни одного. Но в мировой литературе трудно найти что-то более светлое и действительно доброе, чем эта поэма. А уже не раз упомянутая мной «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова? Я не собираюсь спорить с теми, кто считает, что, мол, Иешуа, Мастер и Маргарита — замечательные, невинно пострадавшие люди. Нет, это просто «добрые люди», которые имели право на что-то там. Но их этого права лишили. Их нельзя назвать злыми или плохими. Ни Иешуа, ни Мастер, ни Маргарита никого не обидели. Но у меня рука не поднимется поставить даже самый маленький «плюсик» любому из них. Кстати, с точки зрения либерализма, я имею право на такое мнение. Просто имею, и все. И даже доказательств никаких не нужно.

Теперь давайте немного подумаем. В чем главное различие между этими двумя представлениями о человеке: первое, уверенное в том, чтовсе люди — добрые, и они имеют некое право, и второе, скажем так, сомневающееся в этом. Тут удивительно