Игорь Крутой: мы оба — крутые

 

Моя самая первая встреча с Пугачевой произошла, когда она приехала в Николаев на гастроли с «Веселыми ребятами». Это был пик популярности ансамбля, и Пугачева появилась в качестве его солистки. Тогда нас не представили друг другу, но я пробрался за кулисы, увидел ее в джинсах. А пела она очень хорошо, и ее выступление я запомнил, как и все песни, что тогда услышал. И я понял, что она — событие на эстраде. Что-то завораживало в ней, от нее исходил давящий и манящий эффект, хотелось слушать и слушать, как она поет и даже как разговаривает между песнями.

А в Москве меня представил ей Саша Кальянов — это, думаю, году так в девяностом. Я уже написал несколько популярных песен, Саша позвонил мне и предложил:

— Ты не хотел бы показать что-то свое Алле Пугачевой? Она об этом спрашивает.

Я подумал: что? Одну из новых? Песню на стихи Риммы Казаковой «Ты меня любишь»? Там первые строчки — «Ты меня любишь правом мужского властного, я под тобой, я над тобой распластана». Да, думаю, Пугачева сделает из такой песни гимн любви. Но она отказалась ее петь, сказала, что слышала ее у Толи Алешина и не переступает через своих друзей. Мои заверения, что Алешину я песню не давал, не помогли.

Само наше знакомство почему-то обросло всякими небылицами. Хочу их развеять. Было так. Она открыла дверь. На пороге с Кальяновым стою я.

Она спрашивает:

— Крутой?

Я отвечаю:

— Крутой.

Она:

— Проходи. Мы с тобой однофамильцы. Я тоже крутая.

Первой моей песней, что она спела, оказался «Снежный мальчик».

Это случилось на «Рождественских встречах-93». Не скажу, что песня эпохальная, но ей она понравилась, и свои сольные концерты Алла начинала ею. И когда год спустя намечались мои первые творческие вечера, посвященные моему сорокалетию, я предложил ей выступить в них. Но она сказала:

— Мне нужна новая песня. Такая, ну, вот такая! — Она широко развела руки. — Я не могу даже выразить словами какая.

Но я ее понял, и появилась «Любовь, похожая на сон». Не сразу, далеко не сразу! Семнадцать раз по просьбе Аллы я переделывал музыку, и первоначальный текст ее не устроил:

— Не буду петь о несчастной любви. Хватит, сколько можно?! Хочу петь о счастливой.

И очень молодая поэтесса Валерия Горбачева написала такие стихи, которые она сразу приняла.

И вот наступают те самые юбилейные вечера, на которых Алла и собиралась спеть две моих песни. И буквально в день премьеры раздается ее звонок:

— Ты знаешь, не нужно «Снежного мальчика». Я спою только одну твою песню — «Любовь, похожая на сон». Она такая мощная, что нет смысла отвлекать от нее, рассеивать внимание. Выйду с одной, но вот как дам, так дам!

Так и получилось. Это оказалось ярким финалом всего вечера. Правда, мне, как и каждому композитору, хочется надеяться, что в том репертуаре, что я теперь сделал для нее, есть вещи и посильнее, но время покажет. Я, к сожалению, работаю с Аллой не столько, сколько хотелось бы. Закончишь с ней работу над одной песней — хочется тут же начать над другой. Сделаешь один альбом — надо готовить следующий. Потому что работать с Аллой — радость.

Я говорил: между песней, что ей приносишь, и той, с какой она выходит на публику, — огромная пропасть. И признаюсь — это счастье для композитора, что любая песня, которую она споет, становится как бы ее ребенком: столько личного она привносит в мелодию, в поэзию, в аранжировку, в истолкование музыкального и поэтического материала. Алла — полноценный соавтор. Это совершенно точно.

Она работает над песней, как лучшие западные звезды. Мне рассказывали, например, о Тине Тернер. Она снимает студию в Нью-Йорке, запишет там кусочек песни, но если почувствует, что не попала в ее характер, улетает куда-то отдыхать или ходит, работает и, как только ее осенит, в любое время дня и ночи, едет в студию — она ее всегда ждет. Тина может туда заехать и экспериментировать, сколько душе угодно.

Точно так работала Алла с «Речным трамвайчиком». Делала его в студии три месяца! Казалось бы, в песне три ноты — «Привет, привет! Пока, пока!» Так она всю ее перелопатила — и по музыке, и по поэзии. Заезжала раз пятьдесят на студию, потом уезжала. До тех пор, пока однажды не наехала и не спела то, что хотела. И это оказалось тем вариантом, который сейчас звучит и всем полюбился.

Если бы была возможность установить в студии три камеры, провести тайком съемку, уверен, получился бы учебник для любого певца и композитора, образец, как надо работать над песней.

А ведь Алла сделала в конце концов всего один дубль. Но уже в студии готовила себя к нему два или три часа. Подходила к микрофону, смотрела на стихи, щупала ноту, повизгивала, искала позицию, ничего не исполняя при этом. И все время звучала голая фонограмма. И вдруг Алла сказала:

— Сейчас включайте запись — будет тот вариант, что останется.

Однажды мы экспериментировали с тональностью, подняли ее на полтона выше, а звукорежиссер не сумел вернуть фонограмму в прежний вид. Алла не заметила этого. Подготовила себя, как спортсмен, к последней попытке, спела на полтона выше и сказала:

— Это был мой последний рывок. Ни до, ни после я лучше спеть не смогла бы…

Я всего один раз принимал участие в «Рождественских встречах». Они прошла у Аллы на даче, и я играл там инструментальную композицию «Нежность». Могу сказать, что для меня это было волнительно. Открылась возможность познакомиться с новыми артистами, новым музыкальным материалом. Ведь Пугачева-продюсер не менее талантлива Пугачевой-исполнителя.

На мой взгляд, Алла — океан, даже не море. В океане, если шторм — так это шторм, если красота — так красота, если буря — так буря. Со всеми наворотами, со всеми переходами из огня в полымя, во всем она — сумасшедшая личность, замечательная женщина и замечательный художник.

 

Не поддавайтесь хандре!

 

Я приехал к Алле продолжить наш разговор, а настроение — ниже среднего. Не могу разобрать отчего.

Был день седьмого ноября — когда-то главный праздник страны, которой нет. С утра — черт меня дернул! — включил телевизор — по давней привычке, что ли? Вспомнил, как отец при жизни в этот день не раз участвовал в параде — ехал на машине под знаменем перед своим артиллерийским полком, или, уже позже, шел на трибуну с гостевым билетом, или, в его последние годы, садился у телевизора, приведя себя в порядок, и не в тренировочном костюме, а в чистой рубашке, белоснежной и накрахмаленной. И звал всех смотреть парад — традиция, ритуал, что придавали всем в семье торжественное, праздничное настроение.

А теперь — злобный крик с Тверской, искореженные ненавистью лица с Калужской, бывшей Октябрьской площади, шествие лимоновцев с нарукавными повязками, точь-в-точь скопированными с гитлеровских, — разве что вместо свастики серп и молот, анпиловцы грозили кому-то кулаками на площади Свердлова, которого давно отправили поделом на свалку — в закуток у Крымского моста, а площадь переименовали в Театральную. Мирные люди в этом потоке недоброй возбужденности и озлобленности заняли столь ничтожное место, что их можно и не заметить. Какой тут День примирения и согласия?! Ни того ни другого.

К тому же накануне я встречался с близким человеком, которому доверяю, чтобы обсудить проблемы, меня волнующие, — это уж сугубо личное. Мы встретились на «Мосфильме», где он работает, но близкий человек был озабочен чем-то своим, как говорится, не контачил, и разговора не получилось, и от ужина он отказался — денег нет, — а мою наличность поднял на смех: «Ты отстал от жизни! С такой суммой теперь в ресторан не ходят!»

Очевидно, все это легло одно к одному, и, видимо, не случайно меня потянуло начать с Аллой разговор со своей встречи с Марлен Дитрих. Я рассказал, как в бытность корреспондентом Гостелерадио меня послали взять у нее интервью. Звезду с мировым именем загнали репетировать в заплеванный Клуб шоферов, где-то в переулке за Казанским вокзалом. Там ее песни разучивал утесовский оркестр — Марлен приехала в Москву с концертной программой.

Как поющую актрису наши зрители ее не знали. Кроме «Свидетеля обвинения», из которого, кстати, вырезали сцену, где она пела, ни одной ее картины у нас не показывали.

— И какие же впечатления у вас остались? — поинтересовалась Алла.

— Одно, самое главное, — ответил я, — ее глаза. Они были такие грустные, будто вместили всю скорбь мира. Это особенно поражало: грустные глаза на молодом лице. А Марлен в то время исполнилось уже шестьдесят три. Когда я слушал вас в концерте Крутого, мне показалась, что у вас в глазах такая же грусть.

— Мне еще не шестьдесят три! Чего мне грустить-то?! — Алла улыбнулась. — Это просто у меня глаза такие, всегда. Они передались и Кристине. Я ей иногда говорю: «Чего ты такая грустная?» А она отвечает: «Я не грустная, у меня глазки такие».

Я вспомнил, как на прошлой неделе мы провели съемку в цирковом училище, и решил повеселить Аллу:

— Ко мне подошел старик, седой, как лунь, и сказал: «Всю жизнь проработал в цирке, вот и на старости лет не могу расстаться с манежем, работаю здесь униформистом. А Пугачеву отлично помню, она по воскресеньям подрабатывала недалеко — в клубе «Красная звезда», теперь его в казино переделали, — вела там хоровой кружок. С нею столько связано! Я вырос на ее песнях». Представляете, тогда вам должно быть уже лет триста!

Но Алла даже не улыбнулась.

— Я такое слышала не раз. По-моему, это случается с каждым артистом. Мне иногда кажется, не выдумки ли это? — И села за рояль. — Сыграть вам, что ли? По заказу. Что желаете?

— Вот эту мелодию Крутого, она мне очень понравилась — «Ухожу, ухожу, а потом в этом каюсь».

— Нет, эту не буду. Не хочу драм. И у меня когти будут стучать — я их наклеила, пришлось надеть перчатки, но они соскальзывают, и очень некрасиво, когда по клавишам стук раздается.

— Ничего! Мы тут снимали актрису Мельникову — она играла Райку в «Цирке». Ей уже девяносто. Так почти на каждом слове от вставной челюсти клацанье: цок-цок, цок-цок. Через неделю позвонила дочь и сказала: «Мама скончалась». А цоканье смогли вырезать.

— Слушайте, Глеб Анатольевич! — всплеснула Алла руками. — Вы уже в который раз рассказываете мне сегодня ужасы. Марлен Дитрих — раз, седой старик — два, эта актриса — три. Бог троицу любит, конечно, я понимаю. Но может, нам, не дожидаясь вечера, немедленно пойти выпить? Не поддавайтесь хандре. Лучше поговорим о нашей работе — у вас ведь были вопросы. Сотрите с лица постное выражение и задавайте их. Прошу вас, серьезно.

— Я вот хотел спросить, вы на каждую «Встречу» приглашаете молодых, отыскиваете их, помогаете им, благословляете…

— Да, да! И может быть, оттого, что мне в свое время никто не помогал, — поддержала разговор Алла.

Но я непроизвольно гнул свое:

— Но ведь неизбежно наступает период, когда начинаешь чувствовать возраст. А молодые захотят занять свое место, подпирать вас, их же много, много новых имен. Как вы с этим?

— Батюшки, какую теорию подкладываете! Сейчас, подопрут они меня, как же! Не на такую напали! Да не боюсь я старости. При чем тут старость?! Это удел каждого. Я не думаю о завтрашнем дне, мне сегодня должно быть хорошо. Или плохо. Но все равно — сегодня. Еще я буду думать о завтрашнем!

Что мне нравится, то я и снимаю. Кто мне нравится, кого люблю, с тем и общаюсь. Конечно, это можно объяснить как угодно, но это моя потребность. Я не могу без этого. Какая разница — человек молодой, пожилой, красивый, некрасивый. Если талантливый — пройти мимо не могу.

Мне очень нравится общаться с людьми талантливыми и интересными. Может быть, из-за того, что я почти взаперти, как в монастыре, живу и мало с кем встречаюсь. Так хоть раз в год могу себе это позволить. Предположим, влюбиться в какого-нибудь артиста и от этого самой стать более артистичной. Главное — никого не возненавидеть.

— Игорь Крутой, по-моему, очень интересно рассказал в нашей Малой студии, как вы работаете над песнями, как записываете их. Но это взгляд со стороны. А как бы вы сказали об этом? — спросил я.

И Алла не торопилась с ответом. Потом закурила.

— Тут сигарета необходима. Надо подумать, но не люблю я такие вопросы, мне все кажется, они рвутся в запретную зону, как в сугубо личную жизнь.

Ну я не знаю, беру стихи, если они соответствуют тому, что чувствую, переживаю, хотела бы пережить. Как бы накладываю их на себя, пропускаю через себя, живу ими. Появляется музыка, и в какой-то момент я забываю о том, что были стихи и музыка, со мной остается песня, которая выходит изнутри.

А если никто не может попасть в состояние души, если в стихах мысли чужие, я иногда пишу тексты сама. Я вообще не играю песню — это совсем другое. Если я песню не чувствую, если она не становится моею, я ее не пою.

— Я тут слыхал, как Андрей Макаревич сказал — мне это показалось интересным, — что в каждой музыке зашифровано содержание. Даже когда говорят «песня без слов» — это лукавство. Значит, не могли понять, какое содержание кроется в ней, о чем она. Вы согласны?

— Ой, нет, нет, не надо! Я и так вам много наговорила. А рождение песни все-таки загадка. Или рождается, или нет.

Вот говорят: «Она на месте в своем деле» или «Заняла свою нишу». А мне это, честно говоря, все равно. Я так живу. Я же не певица. Меня певицей и не называет никто, а женщиной, которая поет. Такая у меня жизнь, такие средства выражения. Причем мне наплевать, есть ли у меня голос или нет. Я могу и прохрипеть.

Сцена — средство общения с публикой. Иногда мне ей нечего сказать — я молчу. Иногда — есть что, и я говорю. Вот так.

Ну, если мне надо, я вообще а капелла спою, обойдусь без всякого аккомпанемента. Раньше я одну из песен пела, а сейчас я ее просто говорю.

И Алла прочла строчки одной из лучших своих песен на стихи Беллы Ахмадулиной:

 

Как дурно жить, как я жила вчера

В чужом пиру, где все мертвы друг другу,

И пошлости нетрезвая жара

Свистит в мозгу по замкнутому кругу.

Чудовищем ручным в чужих домах

Нести две влажных черноты в глазницах

И пребывать не сведеньем ума,

А вожделенной притчей во языцех.

 

— Могу говорить, могу петь. Могу станцевать, если нужно будет. Вот полететь бы еще. Когда слов не хватает, музыки не хватает, ну просто бы полететь. Но не летается. Стихи не пускают. Меня часто спрашивают: «Ой, вы что, курите? Разве это пению не мешает?» — «Я же на сцене не курю, — говорю я. — А без сигарет у меня был такой писклявый голос».

А вообще, вы, Глеб Анатольевич, правы. Главное — вовремя смыться. Вовремя. Или стать другой. Совсем другой. Чтобы никто и не узнал. Появиться с другими песнями — сумасшедшими или манерными. От них все с ума сойдут. Спеть «Я ничего не жалею» Эдит Пиаф — давно хотела это сделать.

Да ладно, что об этом думать! Что будет — то будет. Лучше сказать: «Я тебя люблю. И тебя, и тебя, и тебя». О Господи, прости меня, грешную! — И перекрестилась.

А потом неожиданно сказала, как будто все время думала об этом:

— А когда у вас плохое настроение и кажется, что не везет, все рушится, — не падайте духом. Попробуйте внушить себе, что все наладится, утрясется, не замечать происшедшего. И если долго мучиться, что-нибудь получится, — ушла она в шутку.

 

«Встречи-2001» и «Метро»

 

В начале восьмидесятых годов на пластинках появилась песня «Рыжим всегда везет» — одна из многих, вполне профессиональных, особыми качествами не отмеченная и сегодня забытая. Вспомнил о ней по двум причинам: музыку написал композитор Павел Слободкин, обработавший в свое время для Пугачевой «Арлекино», а спели эту песню руководимые им «Веселые ребята» — те самые, с которыми началось триумфальное шествие Аллы и с кем она рассталась, когда почувствовала, что может выступать самостоятельно.

В песне этой идет речь о когда-то безвестной, не отмеченной красотой девчонке, что «все пела и пела — надо ж такому случиться! — и стала известной певицей». Известной настолько, что «в каждой толпе ее вмиг узнавали». Что в толпе! На планете на целой, — утверждает песня, — едва ли нашелся бы человек, который усомнился бы во внешних достоинствах певицы. «Неужто вправду рыжим всем везет всегда?» — с оттенком грусти вопрошают «Веселые ребята».

И хотя «рыжая» в песне не названа, имя Пугачевой невольно возникало у каждого. Приходилось, правда, удивляться, уж кому-кому, а «Веселым ребятам» было известно, сколько труда вкладывала Алла в каждую свою песню и насколько безосновательны все эти разговоры о случайности ее успеха, счастливом лотерейном билетике, что вдруг (!) выпал на ее долю, необъяснимом везении и т. д.

Хорошо помню Болгарию, курорт Солнечный берег, куда мы со вгиковцами приехали снимать документальный фильм «Фотографии на память» по заказу тогдашнего Балкантуриста. Это очень богатое ведомство поставило перед нами только одну задачу — показать, что в их стране создано все для отличного и совсем недорогого отдыха.

А тут — конкурс «Золотой Орфей» в огромном летнем театре, по соседству с нашим отелем, — и всю съемочную аппаратуру можно легко на руках перенести. Договорились с нашим куратором нарушить график и на денек задержаться, чтобы побывать хотя бы на открытии песенного соревнования. Знали, что будет Пугачева, музыкантов из «Веселых ребят» мы уже встретили.

И вот вечер. По нашей неосведомленности сцена нам показалась роскошной: цветные огни, сияющий медальон «Золотой Орфей», от которого поразительным образом исходили лучи, не замершие навсегда, а (представляете?!) постоянно двигающиеся и переливающиеся! Под барабанную дробь один конкурсант сменяет другого, все из разных стран, преимущественно нашего соцлагеря, но мы ждем не их. Наконец ведущий провозглашает:

— Алла Пугачева! Советский Союз!

Люди старшего поколения меня поймут: при одном таком объявлении сердце начинало биться учащенно. И мы зааплодировали и заорали, когда увидели Аллу. Она спускалась из-под небес на специальной площадке, вроде лифта в фильме «Васса», вся воздушная, улыбающаяся, нежная принцесса в развевающемся на ветру легком балахоне. Видно — она волнуется. Зал стихает, она начинает петь и мгновенно преображается — настолько мгновенно, что вслед за булгаковскими артистами варьете хотелось воскликнуть: «Класс! Ой, класс!»

Алла тогда впервые спела песню Эмила Димитрова «Арлекино». Ее я не раз слыхал в исполнении автора, и пластинка такая у меня есть. Но без преувеличения в тот вечер произошло рождение новой песни. И новой, не виданной прежде Пугачевой.

На следующий день мы уехали в Варну, но каждый вечер следили по телевидению или по радио за «Золотым Орфеем». И как ликовали, когда узнали, что Пугачева завоевала «Гран-при» фестиваля. «Арлекино» на долгие годы стал визитной карточкой певицы, а на пластинках побил все рекорды — вышел тиражом более двадцати миллионов экземпляров!

Но ведь была не только Болгария. Пугачеву увидели на Кубе, в Югославии, Финляндии, ФРГ, Италии и во Франции.

Итальянцы, строгость которых в оценке пения общеизвестна — там чуть ли не каждый второй Карузо, — писали: «Голос у нее, надо сказать, блестящий — мягкий и агрессивный, нежный и гротесковый, гибкий и необычайно послушный, допускающий самые неожиданные перепады». Им понравилось все и сразу. Они громко кричали «браво, синьора!» и нашли, что в ее песнях «есть что-то казачье, вызывающее особый восторг»; правда, высказали и предположение, что монологи Пугачевой «звучали бы, вероятно, много лучше, если бы исполнялись на инструментах более близких советской музыкальной культуре, а не на электрогитарах и синтезаторах».

Французы предложили Пугачевой самый строгий экзамен — она не помнит, когда еще держала подобный.

Выступление назначили в знаменитой «Олимпии» на бульваре Капуцинов. В зале, где испытали оглушительный успех, но и, случалось, не менее шумный провал крупнейшие звезды французской и мировой эстрады. Выступление, которому не предшествовала не то что обильная (предстояло знакомство с абсолютно не известной для страны певицей), а даже, по французским понятиям, скромная реклама.

Тут совсем недавно появился на наших экранах один из недругов Аллы, когда-то снимавший у нас фильмы, а теперь живущий во Франции.

— Что вы носитесь с Пугачевой? — вопрошал он. — Она — звезда местного значения. Кто ее знает за рубежом?! А в «Олимпии» ей организовали концерт французские коммунисты, они и восторгались ею в своей газете «Юманите»!

Неправда все это. На самом деле Алла вела нелегкий бой, в результате которого завоевала самую широкую французскую публику.

Начало концерта — никаких признаков удачи. «Ее первые песни не вызвали энтузиазма. Сидевшие рядом со мной французские журналисты перешептывались: «Диско» — не новость, а вокально-инструментальный ансамбль, сопровождающий певицу, — не открытие, — рассказывал корреспондент ТАСС. — Понадобилось минут тридцать, пять-шесть песен-сценок, чтобы публика «Олимпии» начала сопереживать певице».

А вот отзыв «Франс суар», типичной буржуазной газеты, как говорили у нас раньше. На следующий день после концерта в «Олимпии» она написала: «Алла Пугачева была незнакома нам, но двух часов на сцене оказалось достаточным для того, чтобы заполнить этот пробел и поднять советскую певицу до высот самых ярких звезд».

А успех ее в Соединенных Штатах, где она пела не на Брайтон-Бич для русскоязычных слушателей, а для всех американцев в крупнейших городах и залах страны.

Но у нас, как ни странно, об этом не писали. Алла в то время заметила:

— За рубежом всех настораживало: почему люди в нашей стране не радовались? Как будто они все закодированы на определенный код: не высовывайся! А высунулся — получи по башке: раз, два! Но посмотрите: все равно высовываются!

 

* * *

 

Итак, 2001 год — начало нового века. Хочешь не хочешь, а задумаешься: что было — это можно вспомнить, что будет — хотелось бы узнать.

Когда мы готовили эту программу, я тоже прикидывал: какая встреча с Пугачевой в минувшем веке оказалась самой значительной? Определить не мог. Может быть, эта?

На Всесоюзной студии грамзаписи мне поручили составить как редактору пластинку ее избранных песен, что все выходили в свое время на миньонах, гибких, в сборниках рядом с другими исполнителями. Впрочем, вру — не все. Были среди них и те, что мне нравились, но худсовет их почему-то не пропустил. В частности, чарльстон «Двадцать два плюс двадцать восемь» Вячеслава Добрынина. Может быть, строгие судьи не хотели популяризировать написанное не членом их союза? Не знаю, но решил: а вдруг под шумок пройдет и запрещенное? И не ошибся. Пластинка получилась отличная.

Название ей придумал не шибко оригинальное, но казавшееся привлекательным — «Арлекино» и другие». Алла согласилась с ним. Мы долго обсуждали каждую песню, слушали варианты, выбирая лучший, сожалели, что песня «Очень хорошо» записана с небольшими искажениями на высоких, но в конце концов пришли, как говорится, к консенсусу. И тогда я спросил ее:

— Кто напишет аннотацию для конверта? Можно заказать ее видному музыковеду или композитору.

Она ответила:

— Не надо никому ничего заказывать. Я сама сделаю это.

Так не было принято. Но я уже знал, что Пугачева все делает по-своему и спорить с ней не стоит. Написала она, кстати, хорошо и кратко: «Мой главный принцип — петь только о том, на что откликается мое сердце. Эта пластинка родилась благодаря просьбам слушателей. Спасибо вам, дорогие друзья, за внимание к моей работе. Знать, что твои песни нужны людям, — огромное счастье».

Пугачева — человек, конечно, удивительный: не успокаивается и не дает успокоиться нам, зрителям. Неожиданно для всех решила провести «Рождественские встречи» 2001 года в Театре оперетты вместе с коллективом мюзикла «Метро».

Среди «метровцев» сразу возникло подозрение: а не подомнет ли примадонна наших артистов своими, не потеряем ли мы свое лицо?

«Да, «Метро» волновалось, — подтвердил Борис Краснов. — Шли разговоры: мы, мол, самодостаточны и негоже нам работать для свиты Пугачевой. Но ничего этого не случилось. Получился потрясающий вечер, и совместная работа пошла всем на пользу. Кстати, страна узнала артистов мюзикла «Метро» именно благодаря «Рождественским встречам», их стали приглашать на гастроли в разные города, и начался новый этап в жизни этого коллектива».

Представления «Метро» пользовались успехом, но то, что творилось вокруг «Встреч-2001», трудно описать. Попасть на них не представлялось возможным. Если бы не знаменитая звезда оперетты Татьяна Шмыга, доставшая мне один билет, я бы их не увидел, как и тысячи других желающих, — спектакль шел всего два раза!

Алла сотворила великолепное представление — яркое, праздничное, молодое. Причем репетиции шли только три дня. Если учесть, какое число артистов участвовало в нем, то успеху, а не провалу можно только удивляться. И восхищаться им.

Журналисты не зря часто называют ее сильной женщиной. Такой им она видится, и в верности этого заключения они не сомневаются.

Но в чем ее сила? В том, что всегда живет страстями, они несут чаще не радость, а боль? В том, что каким-то десятым чувством угадывает тот момент, когда нужно решиться на важный шаг, и делает его, а сделав, не поворачивает вспять? Несмотря на страдания, ибо решительный шаг оказывается не всегда верным.

В этом ее сила? Не знаю. По-моему, здесь другое. И сила, и слабость, и извечная женская маскировка. Ах, как хочется выглядеть умеющей поступать, не зная сомнений. И чтобы никто не догадался, что ты втайне мучаешься, стесняешься своей слабости и скрываешь это стеснение.

Показ этих «Встреч» Алла провела как благотворительную акцию. Для любителей сенсаций: за участие в «Рождественских встречах» никто из артистов никогда ничего не получал. Ни гроша. Кто выдвигал финансовые требования, получал от ворот поворот еще до премьеры.

Алла обратилась к зрителям, собравшимся в зале:

— Как я рада, что вижу вас здесь. В десятый раз проходят «Рождественские встречи», в десятый раз я сама себе завидую, когда чувствую и на этой сцене, и всюду, где проходили они, атмосферу дружбы, взаимопонимания, слияния всех творческих направлений — без вражды, насилия, агрессии, без зависти. Как хочется пожелать всей стране, всему миру, чтобы такое единение сердец было везде и всюду. Я благодарю вас, пришедших в этот зал. Все средства, полученные от этих спектаклей, идут на благотворительные цели. Спасибо вам большое!

На этот раз новичков на сцене было больше обычного. Помимо артистов «Метро» — сплошь молодняка, их средний возраст двадцать три года, — впервые на сцене «Встреч» Ольга Арефьева, группа «Би-2», ансамбль «Иван Купала», группа «Хали-Гали», Витас, Децл и другие. Но построить программу только на таком, пусть и многочисленном, отряде невозможно. В ней впервые появились и те, кто, как говорят ныне, уже хорошо раскручен, и ветераны «Встреч».

— Ну, как я их отбираю? — говорит Алла. — Иногда нравится песня и ее исполнитель, иногда вижу — хорошие ребята. Почему бы их не пригласить?

Но и «ветеранов» она смогла подать по-новому. Если в предыдущих «Встречах» Александр Буйнов пел в тельняшке и стал образцом экспериментов с компьютером, который бесконечно множил его, выстраивал его полосатых двойников в шеренгу по закону обратной перспективы — чем дальше, тем крупнее, переодевал певца то во фрак, то в косоворотку, менял ему галстук на бабочку, раздевал по пояс, укладывал в круг, демонстрируя свои возможности, то на этот раз Буйнову пришлось вести себя по сценическим правилам: петь и плясать в окружении танцовщиц из кордебалета, не скрывавших своих симпатий. И его песня «Я у Мани на диване» имела у них не меньший успех, чем у публики.

Алле, как всегда, пришлось трудиться, не жалея сил. И поволноваться предостаточно.

Однажды, несколько лет назад, я был свидетелем эпизода почти анекдотического. Режиссер после генеральной репетиции спектакля, который она поставила, вдруг заговорила не своим голосом.

— Что с вами? — спросил я.

— Ничего, — ответила она, — я просто внутренне проговорила весь текст за каждого актера, всю пьесу от начала и до конца. Наверное, от этого и охрипла…

Не знаю, поет ли (внутренне!) Пугачева за каждого участника «Встреч» — то, что подпевает, я видел сам, — но после репетиций она начисто теряет голос, это правда. И только в день премьеры, выходя на сцену, она чудом обретает прежнюю форму.

Пугачева тогда спела несколько песен. Заканчивала она выстраданным монологом на стихи Пастернака «Свеча горела на столе». Пела так, что зал замер и не сразу после песни смог аплодировать И столько за ее исполнением стояло! «Одиночество бегуна на длинную дистанцию» — известная формула. О Пугачевой можно чуть изменить ее — «одиночество певицы на дистанции длиною в жизнь». Объяснить это трудно, да и не нужно. Общеизвестно: настоящий художник и без башни из слоновой кости обречен на одиночество. Вечный закон это или проклятие творчества? Но и Пушкин писал:

 

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум!

 

Но Пугачева не была бы Пугачевой, если бы она закончила программу драматическим монологом. Она выпустила на сцену Гарика Сукачева в кургузом пиджачке и фраерской фуражечке. Он кинулся к ней, запел «Не видала счастья — полюби меня», она засмеялась, крикнула публике: «Гуляют все!» Появились цыгане, гитара, непременная скрипка, все задвигалось, и зал встал, пританцовывая и аплодируя в такт…

Зрители медленно разошлись. Я сидел в опустевшем, уже темном зале в углу десятого ряда, откуда смотрел спектакль. Не хотелось бежать, торопиться на троллейбус. Хотелось побыть одному.

На сцене, недавно расцвеченной всеми цветами радуги, остался только тусклый дежурный свет.

И вдруг вышла Пугачева. Уже не в концертном платье, без грима, с усталым лицом. Медленно прошла вдоль рампы и остановилась, оглядывая все, что осталось от музыкального пиршества. Долго стояла, смотрела, о чем-то думая.

Но мне она показалась одинокой и слабой. Такой я ее никогда не видел.

 

«Шао-Бао»: помог счастливый случай

 

Презентация нашего альбома, сделанного на экспорт, проходила в замечательном клубе «Метелица». Мы позвали туда много друзей, музыкантов, гостей и подумали: а почему бы не пригласить Пугачеву с Киркоровым? И наш директор Юра поехал к ним в офис на Таганку, отвез билет, но передал не в руки, а положил на стол. Мы и не думали даже, что они приедут.

Презентация проходит замечательно, весело, все поют, танцуют, пьют, закусывают, и тут появляются Алла Борисовна и Филипп Киркоров с цветами. И дружно нас поздравляют. Мы, елки-палки, растерялись: как же так, никто и не предполагал, что такое может быть!

Алла Борисовна до конца сидела на презентации, а на следующий день позвонила нам и сказала:

— Ребята, приглашаю вас участвовать в «Рождественских встречах».

Это было просто чудом. О таком мы и мечтать не могли. Но потом, конечно, обрадовались, прыгали от счастья. Ну, во-первых, потому что «Рождественские встречи» очень престижны. А во-вторых, мы же никогда с Пугачевой не работали, только слышали, какой она замечательный человек.

И вот начались репетиции. Они были неповторимыми. Следить за Пугачевой, ее работой с исполнителями — уже школа. И удовольствие. Гарик Сукачев, приехавший на третий день репетиции, сидел несколько часов с нами, смотрел все и сказал:

— Это просто праздник!

Я впервые увидел эту женщину так близко и не поющей перед зрителями, а работающей. В ней был неиссякаемый заряд энергии. Она занималась всем на сцене: и светом, и звуком, и, конечно, постановкой. Трудно понять, как ее на все хватает, как она может со всем справляться одна, быть единой в десяти лицах. Памятник при жизни надо ставить таким людям.

Наша группа занимается молодежной танцевальной музыкой. Когда мы начали репетировать с Пугачевой, сразу поняли: она не только слышит музыку, она видит ее. Это особый дар. Еще она, как приемник, воспринимает все, что исходит от артиста, — его настроение и даже желания.

Она внимательно прослушала нашу песню «Чача», которую мы собирались спеть на «Встречах», и сказала:

— У вас, «Шао-Бао», все нормально, но петь будете с балетом «Тодес». Я им займусь отдельно.

И так получилось, что и дальше мы репетировали порознь и встретились с «Тодесом» уже непосредственно перед самым выступлением. Волновались, конечно, тем более что нас поставили первым номером — мы открывали программу.

Вышли на сцену, сходим по подиуму вниз вместе с «Тодесом». Мы поем, они танцуют, а за нашей спиной — карнавал, конфетти. Впечатление — бешеное. И представьте, все у нас прошло гладко. Ну разве что ножки кому-то немножко оттоптали. Но это от волнения.

За кулисами — никакой нервозности, страха, все общались охотно, улыбались, хлопали друг друга по плечу. Как одна семья.

И какой успех «Встреч» был у зрителей! На Рождество, по-моему, вся страна сидела у телевизоров и смотрела программы Аллы Борисовны. Я помню, как мама, папа и я получали наслаждение от этого зрелища. Я и думать никогда не мог, что сам выступлю там. А наша группа стала потом чуть ли не завсегдатаем «Рождественских встреч».

А на репетициях случалось немало забавного. Помню, пришел Децл на репетицию, весь заросший, нечесаный, в брюках необъятных размеров, больших кроссовках — и все разного цвета. Наши все засмеялись, а Алла Борисовна спрашивает:

— Мальчик, ты кто? Как ты сюда попал?!

Потом она начала перекличку:

— Витас здесь? — спрашивает.

Рядом поднимается парень — по-моему, никто не знал, что это Витас.

— Слушай, а ты действительно берешь эту ноту? — интересуется она.

Витас кивает.

— Ну а можешь сейчас?

Он как дал! Все легли. Это такая высокая нота — заблудиться можно!

Мы благодарны Алле Борисовне, что «Встречи» сказались на всей нашей работе. На них родилась одна из наших хитовых песен — «Хочется русского». Мы ее написали после песенного мюзикла, что поставила Пугачева. Там был эпизод народного карнавала с ложечниками, трещотками, ряжеными, и мы пели и плясали в косоворотках и сапожках. И наша песня получилась очень веселой.