Часть четвертая. Когда возвращаются люди

 

Мы готовимся к Новому году

 

Тетя Вера принесла большую елку, до самого потолка.

– Обкололась через вас, – говорит, – надоели вы мне. Вот сейчас сделаю себе маску, вы меня не узнаете…

– Да и мы сделаем, – отвечает бабушка, – и ты нас не различишь.

Мы начали наряжать елку, а тетя Вера пошла к себе в комнату и давай щелкать ножницами.

– Щелк‑щелк, мои ушки!

– Она ушки делает, – говорю я бабушке.

А бабушка:

– И мы сделаем.

– Щелк‑щелк, мои ножки!

– Она ножки делает, – говорю.

А тетя Вера опять:

– Щелк‑щелк, мои зубки.

– Слышишь, бабушка?!

– Ничего. Мы охотничками нарядимся, – говорит бабушка.

Но я больше хотел нарядиться медвежонком, потому что я люблю их, этих медвежат. Они коричневые.

– Ну и что ж, – сказала бабушка, – у меня как раз есть белый мешок, будешь белым медведем.

– Бабушка, – сказал я, – пускай даже белым. Даже зеленым. Но давай, давай мы Алошке что‑нибудь на веточку повесим пониже, чтобы он достал.

Бабушка ничего не ответила. И я понял, что она уже не ждет Алошку.

Алошка, маленький Алошка, разве найти тебе папу, когда снег и ветер и черный лес… А если бы ты и нашел, как вам вернуться через этот лес?

Ведь там медведь – Михайло и волк – Левон, а у волчищи – хвост на сто верст…

– Щелк‑щелк, мои когти, – пела за стеной тетя Вера.

И тут вошла мама.

Как увидела мама елку, обрадовалась.

– Ну что ж, – сказала мама, – давайте делать праздник. Наряжаться будем?

– Будем, будем! – закричал я.

И вдруг из соседней комнаты:

– Щелк‑щелк, мой хвостик!

Мама прислушалась и пошла к тети Вериной двери. А я закричал:

– Мамочка не ходи! Она целый день щелкает!

Но мама засмеялась и вошла. Она меня не слушает.

Вот папу послушала бы, а меня нет.

И тетя Вера ее понемножку заколдовывает.

– Щекл‑щелк, мой животик!

 

Гуси‑лебеди

 

– Чего ты не веселый какой? – спросила меня бабушка. – Гляди‑ка, елочка зажглась!

Среди елкиных иголок, как среди темного леса, горели маленькие огоньки: желтые, оранжевые и зеленые. Под ними качались голубые снегурочки, красные лисы, желтые олени. Но это все были игрушки. А там, у меня в домике с зеленым огоньком, жил НАСТОЯЩИЙ, ЖИВОЙ маленький Алошка.

Я подошел к домику. Нет, не было там Алошки. Сразу видно – дом пустой.

– Надевай‑ка, голубчик, – сказала бабушка и подала мне костюм. Это был медвежачий костюм. И я стал совсем белым медведем.

– А мама не испугается? – спросил я у бабушки.

– Уж не знаю, – ответила она и поступала в тети Верину дверь: – Выходите! Мы готовы!

Из комнаты вышли два довольно больших зайчика. Я прямо даже растерялся. Где мама? Где тетя Вера?

Один зайчик погладил меня лапой по голове. Кто этот зайчик?

А другой подскочил к столу, оглядел блюда с пирогами да конфетами и сказал:

– Наготовили как на маланьину свадьбу, а народу нет никого.

Кто этот зайчик? Ну, это я немного догадался. «Вот если бы был папа, – подумал я, – кем бы он нарядился?»

Может, тоже медведем? Были бы мы с ним два белых мишки. А маленький Алошка сидел бы у меня на плече кии и макушке:

 

Мальчик, мальчик,

Динь‑динь‑динь,

Поскорее выходи…

 

И вдруг – динь‑дань! – тихонько зазвонило.

Оба зайчика побежали к телефону, схватили трубку в две правые лапы…

– Алло! – крикнул один тоненьким голосом.

– Алло! Эй! – крикнул другой голосом грубым.

Никто не отозвался.

А когти! – оба зайчика ушли, я на цыпочках подошел к домику. И сразу понял: домик не пустой. Там КТО‑ТО ЕСТЬ. Я просунул руку в окошко, зажег зеленую лампочку и увидел: на кроватке, прямо в шубе, шапке и валенках, лежал Алошка. Он спал. А на полу валялся звоночек.

Наверно, Алошка выронил его во сне – вот и зазвонило.

– Алошка, – позвал я. – Алошка, проснись.

Но Алошка не просыпался. Я начал тормошить его:

– Ты скажи, где папа, а потом спи сколько хочешь.

Тихонько подошла бабушка, погладила меня по голове.

– Нашелся, значит, наш маленький, – вздохнула бабушка. – Ох, какие‑то вести принес?

Бабушка обняла меня за плечи, и мы стояли и глядели, как спит Алошка.

Вы подумаете, почему она мне бабушка? Потому что мой папа – ее сынок.

Вот почему.

Мы с бабушкой решили никому пока про Алошку не говорить.

Я погасил свет, и мы вышли на кухню. Огонь там не горел, но было светло от чужих окон.

– Ничего, – сказала бабушка и запела тихонько:

 

Ты заря ли, вечерняя зоренька,

Ты заря ли, вечерняя, меня застигала.

Я гусей стадо заганивала,

Я серых заворачивала…

 

Вдруг поднялся ветер. Не такой сильный и холодный, а теплый, ласковый.

– Бабушка, – сказал я, – погляди в окошко, что на улице делается.

Бабушка кивнула:

– Знаю, знаю.

– Бабушка, гляди: над городом гуси‑лебеди летят!..

Они летели тихо да стройно. И все, что было в городе, перестало спешить. Остановилось. И все подняли вверх головы, потому что не каждый же день такое случается.

Над трамваями и над автобусами, маленькими домами и над высотными, среди проводов и антенн – разве бывает такое? – летели гуси‑лебеди!

Вдруг они развернулись и стали кружить над нашим окном.

– Бабушка! Они к нам летят! – крикнул я.

Бабушка высунулась в форточку:

– Тега! Тега! Гуси‑лебеди, домой! Нечего вам тут, летите домой, в Авдотию…

Гуси‑лебеди махнули крыльями и стали подниматься все выше и выше.

 

В Авдотию, в Авдотию,

На зеленую травушку,

Там бабушка Авдотья.

Бабушка‑ладушка,

Хорошая моя,

Старая моя,

Добрая моя

Волшебница.

 

Вот и скрылись гуси‑лебеди. Улетели.

И тогда я заметил: по улице шагает человек. Очень высокий и очень мне знакомый. Он шел прямо к нашему подъезду.

Я побежал через коридор в комнату, и вдруг за входной дверью: тук‑тук‑тук!

Все так и повскакивали с мест.

Все так и побежали к двери. И закричали:

– Кто там?

И вошел человек.

Он был очень высокий – выше мамы, выше бабушки и даже немного выше тети Веры.

– Мама! – крикнул он и приподнял над полом… бабушку. И поцеловал ее в седые волосы.

Но я пока не верил.

– Любушка! – сказал он и снял с одного из зайцев маску.

Он не гадал, где какой заяц: под маской была мама. Он поцеловал ее в нос, а мама заплакала.

Но я еще не верил.

Потом этот человек подошел ко мне. Я ничему еще не верил.

Человек нагнулся, и вдруг я полетел вверх, к самому потолку, и все закружилось, поплыло – и пальтовая вешалка, и шкаф, и пыль на шкафу.

– Сынок! – говорил он. – Медвежонок! Большущий мой! Милый мой ПУРЗЯ.

 

 

– Папка! – закричал я.

Я знал… Теперь я точно знал – это папа!

И, вместо того чтобы обрадоваться, засмеяться, я почему‑то тоже заплакал.

 

Папа

 

 

Когда возвращаются люди

Домой из далеких стран,

Когда возвращаются люди,

Громко гремит барабан:

Там‑барабам‑ба рабам!

Громко гремит барабан!

 

Я притащил папе мой барабан, и мы тихонечко побарабанили.

– А где твоя погремушка с попугаем? – спросил папа.

Я нашел погремушку. Я уже давно в нее не играю, но раз папе так хочется…

– А где лошадка‑качалка, Любушка, ты помнишь…

Папа и мама что‑то такое помнили, чего я не знал даже. И как это папа все помнил?

 

Когда возвращаются люди

Туда, где их очень ждут,

Кажется, будто люди

Всегда‑всегда были тут.

И тогда не гремит барабан.

 

Мы сели за стол, я прижался к папиному боку…

И как это мы жили без папы?

Папа рассказывал, как он там работал на своей речке Ладоге, а может, и не на Ладоге. Папа скучал без нас.

А потом папа сказал, что он очень обрадовался, когда прибежал Алошка.

– Как он тут живет? – спросил папа.

– Нет нашего Алошки, – ответила мама. – Нет его.

– Как же так? – Папа даже вскочил со стула. – Как же так? – Он очень заволновался: – Ведь Алошка давно ушел от меня. И я просил его передать…

В комнате стало тихо, как будто это не был веселый‑превеселый праздник Новый год. А тетя Вера скорее погасила елку. Взяла и огоньки все задула.

В комнате стало совсем темно. Тут мы с бабушкой как закричим:

– Есть! Есть Алошка!

И все увидели: там, в Алошкином домике, горит ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЕК.