Я был суматохой в монастыре Килдар

 

Нам с Гвенддид миновало где-то зимы четыре, может, на пару лун больше.

 

Гвенддид сидит у нашей кельи и с глубоким сожалением провожает наши и мамины вещи, уносимые монахами прочь, в противоположный предел монастыря. Из кельи доносится властный голос Бригитты, отдающей распоряжения.

 

– Что случилось? – спрашиваю я.

 

– Перестройка, – Гвенддид берёт гребень и начинает задумчиво расчёсывать свои длинные пшеничного цвета волосы.

 

– Перестройка? – мне это слово сразу не нравится. Гадостью какой-то отдаёт.

 

– Чужие люди пришли. Помнишь?

 

– Да. Хотят здесь жить. Ну, не здесь – там, – я показываю в сторону ограды монастыря.

 

– Угу. Тётя Бриг рада. А от этих людей пришли те, что хотят жить тут, – сестра ткнула пальчик в землю.

 

– Да?!

 

– Да. И тётя Бриг рада ещё больше. Она сказала, что теперь здесь будет одна часть для тётей, а другая – для дядей. Потому мы с тобой и с мамой переходим на половину тётей. Вон туда, – пальчик теперь показывает в ту сторону, куда несли наши вещи. Вдалеке какие-то незнакомые люди уже готовили круговую стену новой кельи.

 

– А дядя Блехерис остается с нами?

 

– Почему? Он же дядя. Поэтому он будет жить с дядями.

 

– А-а-а…

 

И тут я понимаю: раз теперь мы будем жить совсем не на той половине, где монахи узорчато выводят разными чернилами рисунки на коже, значит, я никогда не смогу снова туда попасть, взобраться на скамью к дяде Блехерису или к здоровенному дяде Феогану, старшему монаху, который мне тоже нравится, и подолгу молча наблюдать за тем, как, склонившись над столами, они старательно рисуют то, чего я не могу пока понять. Нет, кое-что могу, например, скрученных в узлы человечков – страшно красиво! И всё это настолько интересно, что я слежу за каждым движением маленькой палочки и маленьких кисточек. Правда, в какой-то момент эти рисунки начинают двигаться, и тогда дядя Блехерис или дядя Феоган почему-то крестятся и тут же сгоняют меня со скамьи. С Гвенддид происходит то же самое. Нам потом всегда нравится рассказывать друг другу, как именно рисунки в очередной раз двигались. Сестра хвасталась, что однажды все эти аккуратные чёрточки с кругляшочками вдруг принялись водить хоровод, и дядя Блехерис, увидав это, очень уж сильно закричал, чем сильно испугал Гвенддид, и она долго плакала. Моя месть была страшной – в тот же день я добавил свежего свиного навоза Блехерису в еду.

 

В общем, я расстраиваюсь от этих мыслей, что теперь наши гляделки останутся в прошлом, и решаюсь:

 

– Эй, – говорю я сестре.

 

– Чего?

 

– Давай в последний раз пойдём туда. Где рисуют. Мы же больше туда не попадём, получается.

 

– Неть.

 

– Сама ты неть.

 

– Дурак! Неть, значит, не-а. Значит, не пойду.

 

– Не пойдёшь? Трусиха!

 

– Я не трусиха, – обижается Гвенддид. – Просто не надо туда ходить. Я чувствую.

 

– Я тоже чувствую, – соглашаюсь я, – но хочется. Пошли, а?

 

– Ладно, – соглашается сестра, и мы, как бывало и раньше, сильно-сильно пожелав стать невидимыми, почти бегом, да ещё и зигзагами, устремляемся к заветным рисункам…

 

… – Безобразие! – вопит дядя Феоган. – Черти окаянные, прости господи! Играть вам, что ли, негде?! Целая страница Благой вести от Иоанна! Целая страница угваздана! Пергамент – четверть молочного телёнка, работа по его выделке – ещё четверть. Итого сколько?

 

– Сколько, – передразнил я, кривляясь перепачканным чернилами лицом, барахтаясь шиворотом рубахи в кулачище дяди Феогана.

 

– Вы за эту… за выделку всё равно ничего никому не платите – у нас тут всё общее, – Гвенддид, тоже вся в чернилах, насупившись, скрестила руки на груди. Шиворот её рубахи был в другой ручище дяди Феогана.

 

– Неважно! Платим, не платим!.. Полтелёнка, неучи!

 

– Мы не неучи, мы дети, – отзываюсь я.

 

– Ты? – не унимается старший монах – Ты ребёнок?! Ты не ребёнок – ты фоморёнок!

 

Мы с Гвенддид дружно прыснули. Смешно же!

 

Настроение улучшилось, но ругань, видимо, придётся выслушивать до конца. А то и трёпку получать от тёти Бриг. Вот она, кстати, идёт к нам.

 

– Что за шум? Опять эти?

 

– Не опять, матушка, а снова, – не сбавляет тон дядя Феоган. – Нету уж!

 

– Чего нету?

 

– Страницы нету! Евангелия от Иоанна страницы. Заглавной, между прочим! С красно-зеленой буквицей, с моим узором! С моими тремя по девять узлами. Авторскими, между прочим! Авторскими!

 

– Ах, авторскими. Гордыня, сын мой, гордыня, – тётя Бриг изображает огорчение. – Ну-ка, отпусти их, я уж займусь, – она смотрит на меня. – Признавайся, твоя идея в скрипторий пробраться, когда там никого нет? По глазам вижу, твоя. А ты! – переводит она взгляд на Гвенддид. – Могла же его остановить? Могла. Чуяли же оба, что добром не закончится? Да?

 

– Да, – хором ответили мы, уже не так задорно.

 

– В общем, так, – тётя Бриг ведёт нас к себе в келью и, когда нас там, внутри, никто не слышит, щёлкает пальцами, и из воздуха появляются Флора, Фауна и Весёлая Погода. Почти без одежды и мокрые. Видать, едва в речке выкупались. Гвенддид при их напрочь растерянном виде заливается громким смехом, а я уставляюсь на вновь прибывших во все глаза. Бригитта швыряет в помощниц какое-то тряпьё, и те стыдливо им прикрываются.

 

– Вот что, дорогие мои, кончилась ваша вольница, – говорит тётя Бриг. – Досталась теперь и вам серьёзная работа. Соберите-ка этих двух сорванцов в дорогу и отправляйтесь к морю, в моё тайное убежище. Путь я укажу. Побудьте там все вместе какое-то время. А то у меня непростая пора сейчас намечается. Сами знаете, монастырь расширять, на мужскую и женскую половины делить, правила новые придумывать, будь они неладны, с поселянами мосты наводить. Поэтому вы тут со своими красотами лишь для соблазну, да и эта детвора волшебная… В общем, чтобы вы поняли, они сегодня так на узоры в книге засмотрелись, что христианского апостола Иоанна, нарисованного средь вязи, чуть сюда не вызвали. Хорошо, что я почуяла всплеск силы и разлила там все чернила… Итак, всё уяснили, что делать надо?

 

Все три помощницы вразнобой кивают.

 

– Выполняйте.

 

– А может быть, сперва меня стоило спросить, куда отправить моих детей? Как-никак я пока что их мать.

 

На пороге кельи стоит Ллейан, и, кажется, наше с Гвенддид новое приключение рискует прекратиться, ещё не начавшись.

 

– А с тобой, милочка, – вздыхает тётя Бриг, – у меня тоже будет разговор. Наедине. Не всё Блехерису тебя исповедовать.