К юношам о ковре (orat. LVIII)

 

1. То лекарство, какое в свое время потребно было раньше, нужно, мне кажется, и теперь, в виду недуга, снова овладевшего моими учениками, в гораздо более тяжелой форме, чем некоторые хворали раньше. И я желал бы, чтобы и излечению от него вы поддались, подобно тем, при той же действительности его и теперь. Это — слово и увещание, и убеждение, что скромность похвальнее разнузданной жизни. Нужно заметить, что я избегал попыток вразумления путем ударов и бичами, находя, что во многих случаях эта мера имеет противоположное действие, а пользу от совета, признав более действительной и более способной исправить, приступил в этой последней мере.

2. Далее, так как она дала мне достаточное доказательство своей действительности в применении в тем, кто еще не провинились, я не счел подходящим, минуя вразумление вас этим путем, искать какого-либо иного средства. Ведь, полагаю, вы не захотите показать себя хуже тех, которые своим вниманием к увещанию доставили нам и славу, и удовольствие, с каким она связана.

3. Итак, справедливость требовала бы, чтобы вы по собственной инициативе несколько убавили то зло, какое, приносимое обстоятельствами, приключилось эллинскому языку, и противодействовали, на сколько возможно, силе ветров. На самом деле, к этим бедствиям своими проступками вы прибавляете и увеличиваете невзгоду, словно те моряки, которые, в то время, как море вздымается и корабль обуреваем волнами, вместо того, чтобы стараться всячески спасти судно, своими поступками затягивают опасность и ужас положения. Так и с вашей стороны бессмысленно, пренебрегая защитою подобающего положения этого красноречия, страдающего и утесняемого, водворять порядки, способствующие его упадку.

4. В самом деле, было бы предосудительным, так как причиняло бы нам вред, если бы вы нападали на кого-либо из прочих людей, говорю о тех, кто стоять вне святилища Муз. Ведь и ремесленник пускай не страдает от юноши, находящегося в учении. Но пусть последний сохраняет к ним мирные отношения и не лишает себя того одобрения, которое встречает со стороны лиц, таким трудом поддерживающих свою жизнь, но и язык людей такого класса побуждает к похвалам себе, и настолько воздерживается от перебранки с людьми такого общественного положения, чтобы, если со стороны кого-нибудь из них последует какая-нибудь подобная выходка против него, терпеть и показывать и в этом, как велика разница между юношей, удостоившимся таинств Гермеса,и человеком из низшей среды.

5. Самым лучшим было бы это, а если ты не можешь быть безукоризнен вообще, ограничиваться в своей непорядочности бранью с золотых дел мастером, оскорблениями кожевнику, ударами плотнику, толчками ноги ткачу, таской шинкарю, угрозами торговцам маслом. Во всем этом хорошего мало и это недостойно святилищ, ежедневно посещаемых вами, но пусть бесчинство не заходит дальше этих пределов и не дерзает переступать порога их. Пускай даже случается и такое нечестие, правда, нестерпимое: юноша с юношей, поссорившись, пусть вступает в драку то голыми руками, то вместо камня прибегая к сумке. Все же мне бы служили тут утешением примеры, из которых одни я видал. о других слыхал.

6· Но теперь творится нечто новое, чего раньше еще не видывали в школе. Вы пошли походом на педагогов, к которым обычай требует уважения. И одних вы оскорбили, другим грозите, и принизили сословие, которое имело чувство собственного достоинства, при чем одни подавлены тем, что претерпели, другие опасением подобных же оскорблений.

7. Не таково было их положение, когда я посещал школу, но они пользовались почетом вслед за учителями, причем юноши подражали учителям, которые и сами оказывали педагогам тот почет, какой им надлежал по праву. Ведь велики, по истине велики их услуги юношам, понуждение, какого требует ученье, и, что гораздо ценнее, скромность поведения. В самом деле, они стражи цветущего возраста, они охранители, они стена, они отгоняют похотливых поклонников, отталкивают, не впускают, не позволяют вступать в общение, отражают приступы, лают, словно собаки на волков.

8. Этого ни отец не сделал бы для сына, ни учитель для ученика. Ведь первый, приставив в сыну человека, занят другими интересами, в попечении о городских делах, в заботе о поместье и слугах и служанках в нем, и нередко случается что-нибудь такое, из-за чего он целый день проводить на площади. А педагогу только это одно дело — юноша и его польза. Ночь наступаете и отцу можно предаться сну, да еще прибавить к тому, если угодно будет, часть дня. А педагог себя и юношу подчиняет светильнику и, сперва сам пробудившись, приступает к нему, делая нечто большее, чем петухи, будя его рукою.

9. Следовательно, услугам тех же самых педагогов, уступают услуги учителя, который знает юношу до полудня, а после того не видит его, не занимается с ним, не трудится для него. Да и то, что он сам дает юноше, сберегается педагогом. Все те средства, какими это сохранение может быть достигнуто, истекают от педагогов, которые пристают, кричать, показывают палку, потрясают плеткой, приводят на память усвоенное собственным трудом, для педагога тяжким, а для питомцев, благодаря репетиции, уже не утомительным.

10. Даже во время болезней, — хотя это вне темы речи —, в одних они соперничают с матерями, в других их превосходят. Нечего говорить о няньках. Те, утомившись, легко обретают отдых, а педагоги высиживают подле питомцев, подавая все, в чем явится нужда больным, в одном услуживая по их требованию, в другом даже предупреждая их просьбы. Случится смерть, и рыдания педагогов не уступят рыданиям родителей, и скорбь их дольше, так что те только закону уступают, а эти, оставляя без внимания закон, все же горюют.

11. Я знаю иных, которые даже сделали могильные памятники своих питомцев своими жилищами и беседуют с ними с глазу на глаз, припадая устами к камню, и одни уходили спустя долгое время, а другие тут обретали и кончину свою. Но знаю я, как и по смерти отца, педагог становился подлинным опекуном и освобождал ребенка от чувства сиротства.

12. Много мог бы распространиться софист, более даровитый, чем я, взявшись за эту тему. В уважение всего этого подобало бы ценить педагогов высоко, и скорее, в случае оскорбления им со стороны кого-либо другого, препятствовать такому, чем самим наносить эти обиды.

13. Я, по крайней мере, удивляюсь тем из законодателей, которые озаботились судьбою отцов, наказуя тех из сыновей, которые лишают их своего попечения, как не удостоили они тех же предписаний и этих людей. Впрочем я так поддерживал своего, хромого, присутствуя и отсутствуя, как если бы существовало много законов касательно педагогов, на прочих же педагогов тратить, ничего не тратил, но оказывал им все прочие знаки почтения.

14. Желал бы, чтобы вы тоже и были, и являлись такими. Теперь же что наблюдается? Вы, в стыду вашему, поступаете наоборот. Обижаете, наносите оскорбления, вносите порядки, изобретенные на потеху людям, живущим в свое удовольствие, в место, принадлежащее Музам, и. в то время, как следовало бы и посторонних лиц, допускающих подобные поступки, считать негодяями, внесли их обращение в святилище мудрости и оказались в числе так поступающих.

15. Тут иной спросить меня: «Так все педагоги добросовестны и заслуживают почтения и никого из них нет дурного человека и заслуживающая наказания?» Я не мог бы сказать этого и о людях прочих профессий, что все — отличные люди и не допускали никакого проступка, ни большего,ни малого. Но и среди администраторов, и среди подчиненных, и в куриях, и среди простого народа, среди судей и среди адвокатов, в городах и в деревнях, в среде самых пастухов, что беседуют с овцами, в каждом из этих сословий найдешь и кое-какие недостатки. Но нельзя десяти или большему или меньшему числу людей, собравшись, дать на них волю рукам и бить, недозволительно наказывать их даже словами и бранью. Но надлежит или преследовать обидчиков согласно законам, или сохранять спокойствие.

16. По этой причине нередко судьей является человек, на котором лежит ответственность во многих преступлениях, и он даже приговаривает к казни виновных в тех же делах, что и он, но никто не бросается на него, и столкнув с трона и повалив, не топчет ногами его в голову, но или подаст жалобу и подвергнет приговору, и увидит его наказуемым, или, такой меры не принимая, удержится от собственноручной расправы. Так наблюдали мы раньше в делах, касавшихся правителей — взяточников. Является обвинитель, призываются в свидетели те, через чьи руки поступили к нему в покои деньги. Он является, затем, раз отпереться уже нельзя, с него взимали деньги и воля законов исполнялась.

17. Итак надлежало бы, чтобы и с вашей стороны было предпринято подобное: жалоба, обвинение, улики. И никто бы не стал винить изобличавших, но тех, кто нанесли обиду, и настолько явно, что поступок не может даже остаться незамеченным. В настоящем же случае, уклонившись от этого пути, но желая своевольничать над педагогами, вы не можете сказать, что не причинили обиды, в особенности когда издевательство это самого бесцеремонного свойства, не знаю откуда появившееся и куда впервые проникшее.

18. Каково же оно? Разостлав по земле ковер, держать его руками с каждой стороны то большее, то меньшее число, как требуют размеры ковра. Затем, положив на него того, кому предстоит эта позорнейшая доля, подбрасывают его со смехом, как можно выше, а это порядочная высота. Это становится поводом к смеху и для окружающих, что вызывается головокружением, под влиянием коего жертва испускает крики при полете вверх и вниз. Он же иногда попадает на подброшенный вверх ковер и спасен, а то, не попав в него, падает на землю и удаляется с ушибленными членами, так что издевательство это и небезопасно. А самое возмутительное — и тут смех.

19. Этот обычай, бесчинством своим превышающий всякую меру, следовало бы особенно устранить из римской земли, если же нет, не давать ему доступа в покои Гермеса, и при том в мое учительство, при котором надлежало бы такому бесчестию положить конец, если бы оно уже и существовало. На самом деле, о боги, оно, не имевши места раньше, появилось, и против кого? Не слуг. которые несут за господами книги, но тех, кто пользуются почтенным званием и которые необходимы для трудов учителей.

20. Затем, подвергшийся этому один убегает и пропадает, а другой, не будучи в состоянии бежать, остается против воли, и живет где нибудь скрытно, лишенный, возможности вследствие того, что претерпел, и сказать что-нибудь, и взглянуть в лицо врагам или друзьям. Так полно позора это издевательство, что тот, кому приключилась встряска на ковре, осмеивается не только теми, на чьих глазах это происходило, но и теми, к кому он явится, так как слушатели мысленно рисуют себе то, что происходило. Такое оружие пустили вы в ход на педагогов, их промывая, но подрывая тем самым и дело учителей, не знают ли они про эту дерзость, смотрят ли на нее сквозь пальцы, будучи о ней осведомлены.

21. «Педагог этот уличен был в неблаговидном поступке с одним из руководителей школы другого языка и об этом говорил сам тот, кто пострадал от этого поступка». Но это еще не доказательство, если один сказал про другого, что он поступил с ним нехорошо, но нужно, конечно, и изобличить, что он допустил тот или другой проступок. Итак пусть ответит тот или вы за него: Кого из друзей его рассорил он с ним? Но быть может, в ответ на чьи-нибудь ему похвалы он дал противоположный отзыв, идущий в разрез с похвалами? Но помешал ли поступить к нему ученикам, собиравшимся это сделать? Не отбил ли тех, какие были?

22. «Он хотел, скажет противник, но возможности у него на то не было». А тот заверяет, что на него клевещут, что он и не желал. Представлялось, однако, так, вследствие его пристрастия в нашему красноречию, восхищаться коим он заставлял юношей, не давая им предпочитать ему другое. Но тот, кто учил их, хотел, чтобы они усвояли больше то, чем это, и часто одни книги сменял для них другими. Следовательно, он подлежал ответу ради пользы юношей, если полезно, действительно, вместе со вторыми иметь и первые, а не лишиться первых из за вторых.

23. «Но этот человек подлежал и наказанию». Итак тому следовало подвергнуть его обычному. А оно состояло в устранении от попечения о юношах, убедив в тому отца, в случае же невозможности этого сделать, надлежало сохранять спокойствие. А тот этим путем, каким, пожалуй, пошел бы и всякий другой, не пошел, а отдал вам незаконное распоряжение. Ему оно должно было доставить удовольствие, а вам худую славу.

24. Итак с того дня до этого молва о ковре занимает город, при чем жалеют пострадавшего и причинивших обиду, и о вас, за то, что у вас такие нравы, сожалеют больше, чем о нем. Поэтому, если бы вы были благоразумны, вам следовало бы считать врагом того, кто просил о подобном поступке. Зачем, в самом деле, он просил от вас того, чего от себя не требовал? Ведь если бы встряска на ковре не была поступком неуместным, следовало бы ему громким голосом приказать своим товарищам посадить в ковер педагога, чтоб ему подвергнуться дальнейшему. Если же он осуждал поступок как низкий, разве он не оскорблял вас, направляя к тому, в чем участником считаться он находил неблаговидным?

25· А вы предоставили себя к услугам ему в деле, предпринять которое он сам поколебался, и не стыдитесь, И оскорбленный — один и провидением богов он не погиб, а страх является для педагогов общим, так как в том, что произошло; заключается угроза, как бы беда эта не постигла всех. Так не удивляйтесь же, если ковра от-ведал один, а они, призывая друг друга и собравшись толпою, подняли крик, Общий страх вызвал сборище и они предпочитали не пострадать, чем, потерпев, стенать.

26. Далее они намеревались идти и к правителю, но решили, что достаточно сходить во мне и звали меня судьею, не вы. Видно, это было недостойно вашей состоятельности. И я потушил огонь словом, а вы, отбросив наставление Софокла, слово и убеждение, устремились к делу и, преисполнившись гордости от своего поступка с ковром, удалились, и на следующий день явились в школу, в то время как следовало, сидя в потемках, пенять себе за свой поступок и, по общей людям, совершившим несправедливость, привычке, винить, вместо себя, судьбу.

27. «Один подвергся этому, скажете вы, а по отношению к прочим соблюдалось должное уважение». Но и в отношении к этому, прежде, чем пришлось ему пострадать. А все же дерзость сделана. И тем, что раньше не пострадал, он не был застрахован от возможности пострадать. Итак каждый из этих людей, не испытавших ковра, соображает, что, если они и не испытали его, это не обеспечивает их на будущее время и прошедшее не служить ручательством за будущее, но раз только постигнет их гнев, скоро последует много подобных выходов. Вы излили свою дерзость на одного, а воздержались относительно прочих. Но, несмотря на то, разве оскорбленному обиды вы не причинили? Значит, не убийца и тот, кто убил одного человека, потому что он не всех убил? И было бы несправедливым ему платиться за убитого, в виду оставшихся в живых?

28. Но, полагаю, мы подвергаем возмездию по двум побуждениям, ради помощи тем, кто пострадал, и ради утешения одним, предохранения других из тех, кто еще не пострадал. Итак, пока педагоги видят одного из своей среды подвергшимся подобному издевательству, они живут все время под страхом подвергнуться подобному же. Самый этот страх является для них оскорблением и те, кому грозит пострадать, некоторым образом уже находятся в числе пострадавших.

29. «Клянусь Зевсом, однако, распорядился этим учитель». Но ведь не господина еще ты называешь мне. А между тем и рабам, когда они совершают беззаконие по приказу, недостаточно назвать господина и сослаться на те муки, какие их ожидали бы в случае неповиновения, но, поплатившись за свою покорность,они получают тот урок, что не во всем следует повиноваться господину, даже если последствия гнева господ более тяжки, чем ответственность по закону.

30. «Учитель распорядился». Так разве не следовало сказать этому диковинному учителю: «Мы сделаем по твоему приказу то, что следует, но не все сделаем и всего того не сделаем, что дурно?» Ведь не станем же мы бить родителей по их приказу, не станем опрокидывать жертвенников, не убьем личных врагов учителя. Может явиться, пожалуй, и учитель, восхищающийся юностью ученика и приказывающий ему угодить своим просьбам. Неужто и в этом окажем угождение? Но это было бы возмутительным. Ведь учитель, раз он потребовал того, чего не следовало, теряет свое право власти над юношей. Ведь властен над ним он был но той пользе, какую приносил ему, а если приносить вред, должен считаться его врагом. Закон же требует досаждать врагу, а не радовать его. Поэтому и этот учитель неправо встретил бы повиновение с вашей стороны, прося у вас такого, из за чего все, сколько их есть педагогов, вас ненавидит, и благоразумная часть молодежи избегает.

31. Всюду в городе слышишь такие слова, что, желая освободить юношей от охраны педагогов, дабы в волю пожинать плоды этого, а другим способом не будучи в состоянии этого достигнуть, они применили меру с ковром, дабы те знали, что или им надо отказаться от охраны красивых, или, оставаясь при них, подвергнуться бедам от ковра.

32. А каково будет, думаете вы, настроение отцов у вас, если они об этом услышат? Будут ли они веселы и так настроены, как свойственно отцам при благоприятных слухах? Тогда вы — дети несчастных отцов. Нет, они будут огорчены и будут оплакивать, каких сыновей породили? В таком случае, становясь для родителей виновниками такой печали и слез, разве не боитесь вы гнева богов? Мало вам дела и до этого? С хорошими же ожиданиями вступите вы в жизнь!

33. Далее, у тех, кто кончили курс в школе, есть привычка рассказывать при встречах, что у них бывало в пору, когда они посещали школу. Так станете ли вы рассказывать и величаться этим нынешним своим поступком? Не проявите вы такой ненависти к самим себе, ной сами не скажете, и, если кто другой расскажет, рассердитесь. Итак, не лучше ли было бы, чтобы и не бывало того поступка, которого вы стыдитесь?

34. Что же? Разве ученик не в праве доставлять радости своему учителю? Конечно. Итак, когда допускают такие поступки, разве не естественно приходить нам в уныние? Всякому, разумеется, это очевидно. А за этим если и не после-дует проклятия (со стороны пострадавшего), печаль и при молчании приводить к тому же результату. Между тем, надо думать, Эриннии пекутся об этих людях так же, как о родителях.

35. Скажи мне, разве у вас, сделавших это, нет педагогов? Есть. Итак, если их бесчестите, вы принадлежите к шавке непочтительных. Если же чтите, зачем преследуете чужих педагогов? Ведь чем для вас являются эти, тем для тех те, принося мне выгоды, сколько и эти. И если бы нарушен был закон, когда ваши были бы побиты другими, то и сейчас допущено беззаконие, когда те, кто наблюдает за другими, изобижены вами.

36. Оскорбление же это и опасение равной обиды способно убавить составь учеников. Ведь тот, кто гонится за местом, где ему не грозить подвергнутся этой обиде, а здешние порядки осуждает, посоветует родителям посылать своих сыновей туда, а педагог естественно может встретить доверие, когда он притворяется, что он сторонник здешней школы, но на первый план ставить пользу юноши. Так вы ищете наказания убыточного нашему делу, вместо чего вам следовало бы молиться за нас богам.

37. Но оставь в стороне, если угодно, мои интересы. Посмотрим опять на того, кто подвергся встряске. Итак он даже не направится сюда для тех же самых занятий, — не станет же он заниматься им, стыдясь очевидцев причиненной ему обиды и того места, где она происходила? Но и куда бы он ни явился, он встретит разговоры о том издевательстве, какое ему было причинено. И самое важное для педагога, страх перед ним питомцев, будет уничтожен. Ведь если он коснется ленивых, он встретит с их стороны смелый взор и напоминание о ковре. Кто же ему дает хлеба? Не обратится же он к шерстяному ремеслу, которого не знает? Остается со слезами просить милостыни. Так разве подобает быть виновными в таком зле для кого-нибудь из людей? Неужели вы не боитесь и гнева, и силы ненавидящих эти деяния демонов?

38. Затем, те, кто еще не достигли мощи в красноречии, естественно желали бы отличиться своим нравом, а тем, кто обладают способностью, естественно не наносить своей славе, ею доставляемой, того ущерба, какой ей наносит такая низость. Но вы даже и тех, которые вследствие зависти враждебно во мне расположены, не радуете. Некто сообщил мне, что они наслаждаются поминанием о ковре и винят меня и мою снисходительность. «Если бы он, говорят они, умел наказывать сурово, не было бы этих проступков. А я с большим удовольствием готов водворять дисциплину среди учеников путем красноречия, чем при помощи бичей, и скорее чувством уважения, чем посредством ударов.

39. Иной из вас, может быть, скажет, что неправы попреки, направленные на всех, когда не все участвовали в выходке с ковром. А я полагаю, что вместе с принимавшими активное участие виновны и те, кто не помешали, будучи в гораздо большем числе, чем участвовавшее. Ведь тот, кто, при возможности удержать, не пожелал этого сделать, является сообщником поступка. Следовало же им не позволять или, осуждая поступок, очистить себя от участия в своеволии. А вы не сделали ни того, ни другого, так что, при всем желании считаться непричастными ковру, не можете быть признаны таковыми.

40. Итак речь скорее надо считать делом тех, кто вынудили её необходимость, чем делом сочинителя. Я же молю богов, чтобы души ваши тронуты были сказанным и чтобы вы исправились.

 

За Олимпия (orat. LXIII)

 

1. Я не был бы более в состоянии выносить этих людей, которые не могут превратить своих поношений на Олимпия, каковые, так как его нет в живых, на мертвого они направляют без опаски. — Надо же им дать почувствовать, что не совсем он мертв, раз живы его друзья.

2. Из них мне первому надлежало показать, что я не легко сношу эти обиды, так как я больше других воспользовался его мужеством. Ведь возмутительно было бы, если бы, в то время, как он не избегал никакого труда, который мог бы улучшить мое положение, я не воздал ему благодарности словом. Если порицатели его полагали, что такового не последует, пусть узнают, что предположение их было неверно. Если же они думали, что справедливость требовала, чтобы я написал, постыдно было бы мне оказаться ниже ожиданий врагов.

3. Я знаю, конечно, что подниму против себя войну, — ведь те, которых ожидает изобличение их несправедливости, придумают всевозможный средства против меня, и, если смогут, то и выполнять. Но мне не подобает побояться больше их козней, чем измены своему долгу перед другом. Ведь если бы он подвергся этому при жизни, когда был в состоянии сам себе помочь, и при этом условии меня не похвалили бы за молчание, но в этом было бы менее предосудительного. Но если бы оказалось, что я пренебрегаю своею по отношению к умершему единственною помощью, какая остается отшедшим со стороны живых людей, я не подыскал бы никакой приличной отговорки, молчаливым своим отношением почти становясь в уровень с злоречивыми людьми.

4. Далее, я надеялся, что много похвального скажут о нем жители города, соображаясь с тем, как было до этой болезни и как часто во время неё они ежедневно приходили посетить его, на перебой друг перед другом, и, может быть, надо добавить к дням и ночи. Ведь и ночью они тревожили лестницу, поднимались, спускались, опять то, опять это, и если врачи не позволяли входить туда, где он лежал, садились у дверей и беседовали со служанками. 5. Итак я думал, когда приключилась смерть, что люди эти будут верны себе и раздадутся голоса их, согласные с их поступками. А они....,как выразиться достаточно сильно относительно их непоследовательности? Если бы все время, не переставая, они его осуждали, и при том в одном подвергаясь обидам с его стороны, в другом сами его подвергнув таковым, они не излили бы против него столько речей, расхаживая по всему городу.

6. Какова же причина этих речей? Одни заявляют, что нигде не значатся в завещании, и винят за это. Побеседуем же сперва с этими. Как же, любезнейшие, он обделил своим достоянием всех воинов, всех адвокатов, и всех декурионов, никого не минуя? Ведь если бы он превосходил богатством и капиталом зараз Мидаса, Креза и Кинира, он не в состоянии бы был удовлетворить этой страшной жажде наживы стольких людей.

7. Да и какое право у них было по отношению к Олимпию? Ни в далекую дорогу не пускались они по его приказу, ни вынесли долгого и трудного плавания ради его выгод, ни кораблей не спускали, рискующих потерпеть аварию. Пренебрегая своими интересами, не тратили они долгого времени на ежедневные беседы ему в утешение. Но не могут они сослаться и на общение в трапезе, или бане, или забаве, или на то, что, схватившись в драке с теми, кто ему причинили зло или намеревались это сделать, давали и получали удары. Но если, остановив кого-нибудь из них, спросим: «За что ты требуешь признательности со стороны Олимпия?» ничего не сможет он сказать другого, как только то, что человек произошел от человека и что он один из тех, кто «вкушают плода пашни». Дивлюсь, как не злословят его и погонщики ослов, и содержатели мулов, и те, кто привозят в нам продукты полей на верблюдах.

8. Так, вчера некто, явившись откуда то, заявил, что обижен завещанием. «Ведь из декурионов, заявляет он, никто не получил ничего, хотя бы самой малости, и при том из людей, оказавших ему услуги». Действительно, за те благодеяния, какие он оказал курии вообще и в частно­ти каждому, он встречал кое в чем послушание себе и не встречал противодействия.

9. В самом деле, ведь это он воспрепятствовал заключению в тюрьму курии, когда город трепетал в ожидании гнева государя, один выставив себя поручителем, в то время, как другие озабочивались своими делами, он, который, приглашая располагать своим состоянием тех, кто вступали в отправление литургии, устранял всякий страх, он, который успокаивал правителей в их гневе, делал их кроткими, внушал им не лишать подобающего почета декурионов. Его благодеяния этим людям многочисленны и велики, а то, чем они отплачивали, и незначительно, и редко, так что он умер, оставив их в долгу перед собою.

10. Как же, в таком случае, он остался должен вознаграждением за те благодеяния, которые им оказаны? Это подобно тому, как если бы кто врача, восстановившего с одра болезни недужного, заставлял бы платить еще и деньги, тому, кто избежал болезни, или, клянусь Зевсом, кормчего владельцу корабля за спасение корабля, или учителя красноречия тому, кто обучился искусству слова. Курия сделала то или другое, согласно его желанию, чтобы это было; так и он — то или другое, выполнения чего она желала.

11. Что же касается тех, которые поддерживают в судах тяжущихся и помогают им, прежде всего замечу, что они получают за помощь свою вознаграждение, большее назначенного, благодаря старанию Олимпия, и было бы с их стороны несправедливым винить завещание, что они включены в него, когда они имеют ту плату, за которую оказывали помощь. Ведь и продавцы прочего товара не требуют в завещаниях покупателей какой-нибудь взятки после той цены, какую получили за проданное. А у того, кто выиграл и по завещанию, есть иное основание к прибытку, какого у вас я не нахожу. Но тот добыток ваш личный, а этот человек кое-что и сделал, о чем теперь говорить не время. Но не смотря на то, много злословия со стороны обеих групп, и декурионов, и адвокатов, их же примеру следуют те, кому злословие, исходящее от ничегонеделания,— приятно.

12. Для отповеди тем, кого подвигло к злословию отсутствие получки, пока достаточно сказанного. Но чем еще справедливо может возмутиться всякий, из за чего как не воззвать к земле, небу и морю и богам, и демонам каждого из этих элементов, это то, что одни и те же люди и злословят, и почтены, и являются участниками в завещании, и поступают, как не получившие в нем части, и он дает с похвалою, а они приемлют с поношением, и того, от чьего дара не уклонились, того преследуют всюду, где ни бывают, дома ли, на площади, у правителей, на повозке ли, сидя ли в другом месте, или гуляя. Думаю, они поступают так и в своих сновидениях.

13. Если он — лукав, преступен, враг богам, почему не избегаешь его даров? Если же берешь, признавая его за честнейшего человека, зачем же на такого клевещешь? Зачем, взяв от человека, не получившего ничего, злословишь? Зачем, без внимания к тому, что дано, хулишь из за того, что не дано? «Тому, говорит такой, больше, а мне не столько». Другой бранит за то, что этому столько же, скольво ему. Что же приходилось делать Олимпию, если не следовало ни того, ни другого, и осуждение вызывал и равный, и неравный раздел?

14. А между тем, мы знаем, и отцы относятся так к детям, одному дают больше талантов, другому и меньше, а иные, мы знаем, делят поровну каждому. В одном случае представлялось справедливым первое, в другом — второе, и те удовлетворяются. В данном же случае обида то и другое, и то, если не столько, сколько другой, но меньше, и то, сколько другой, но не больше. И они не принимают во внимание написанных здесь завещаний людей бездетных и того, что любой назвал бы эти завещания благоразумными, а олимпиево безумным, что те и сохраняли подобающие границы, а это выступило из них без всякого удержу.

15. И если уж нужно за что винить Олимпия, можно было бы выставить против него то, что он не наложил браздов своему завещанию, но такими записями расточал скопленное долгим трудом. Так значить, тот упрек они ему бросают, а это обстоятельство замалчивают, как люди в одном уступающие личному интересу, а в другом отдающее должное требованиям истины? Так следовало бы, и, пожалуй, иной, если и не без труда, снес бы такое отношение. Но в действительности, кто не потеряет всякое терпение пред избытком направленных на него обвинений? Они заявляют, что и Керкопсы, и Сизиф, и Фринонд, и Еврибат пасуют пред уловками, ухищрениями и плутнями Олимпия.

16. Значит, этого Еврибата и Фринонда вы ублажали весь этот длинный ряд лет, чествуя его самыми отборными наименованиями наравне с полубогами? И до того, что люди, состоявшие с ним в дружбе, вызывали зависть со стороны тех, кто не были ему близки, и последние всячески домогались его дружбы. Ведь они знали, что таковая могла служить прибежищем в беде и средством получить ту или иную выгоду.

17. И эти и еще более усиленный ухаживания следовали и все прочее время, и тогда, когда гнела его болезнь, и сейчас по разлуке его с жизнью, вплоть до самого запечатанного завещания. Дело в том, что каждый надеялся видеть себя наследником, а когда нож разрезал узел и снял печати, выводя на свет все, и когда те, кто жили в уверенности на получку, увидали иное, сравнительно с тем, чего ждали, по пословице, с оборотом черепка [1], раздаются слова: «Погубитель, обманщик, клятвопреступник, потопитель, грабитель, враг справедливости, ни людей не боящийся, ни богов не чтущий»!

{Срв. т. I, стр. 107, 1.}

18; Видно, один и тот же человек и плут, и честен, и враг богам, и друг, и венков достоен, и наказания, при чем то и другое определяется завещанием, одно до его вскрытия, другое по вскрытии. И те, кто раньше подделывались к нему, вопят, что он не стоит и погребения, зная, что нет ничего легче для живого человека изобидеть мертвого. Во всяком случае мы видим, какой судьбе подвергаются трупы со стороны тех, кто желают обогатиться на счет могил. А если бы кто-нибудь из богов внезапно воскресил его, как тех, о ком гласить молва [2], у этих обидчиков душа ушла бы в пятки и не щадили бы они слов и снова стали бы хвататься за руки его, может быть, и колени, так велика их забота о любостяжании.

{2 Срв. фр. 285: «ты не воскресишь мертвого, как в мифах», где издатель писем Вольф видел даже намек на Спасителя.}

19. «Ведь он каждому из нас, говорят они, обещал наследство». По какой необходимости? Какую силу усматривая в вас, какую немощь в себе? Каких врагов надеясь погубить [3] при вашем посредстве? Какое золото умножить у себя? Какое серебро? Какую землю? Какие поля? Если не это, устранение какой опасности покупая? Разве кто подал на него донос в том, что он покушался на дом императора, и улики были наготове и кара — смерть, и только от вас одних зависело погасить дело, и наследству надлежало служить вознаграждением, которому предстояло принести ему спасение?

{3 καταχώσαν. Против поправки Forster's. t., срв. orat. XLII § 14 т. I, стр. 185.}

20· Разве он не был молод и известен, грозен и необорим своей властью унизить других и больше привычен обращать в бегство, чем сам тому подвергаться, а ваша сила, правда, тоже велика, но разве не слабее, чем его? Так как же это с вашей стороны не было ни больших, ни меньших обещаний ему, а с его стороны вам они были столь значительны? «Но не все, но третью, четвертую часть». Видно, и таковая столь значительна и ничем не оправдывается.

21. Следовательно, не сказал он ничего подобного и нынешнему нашему правителю, зная, что он справедлив и что он будет стоять на почве права и что не пришлось бы пред такой инстанцией твердить о деньгах, так мало можно было рассчитывать на успех. Возникало бы даже опасение, как бы, лишь он скажет, тот, с криком поймав его на этих словах, и созвав лиц, самых видных в го-роде, не заявил, что оскорблен, и не подал бы дела об оскорблении, скорее же о подкопе на загоны и суды.

22. А если бы Олимпий, действительно, сказал что-нибудь подобное, а тот выслушал без протеста, и теперь сердится за незначительность дара, он тем, конечно, заявляет во всеуслышание: «Я ничем не разнюсь от тех, кто мною были приговорены, кто изрыгнули присвоенное и подвергались наказанию, но, — и за это по справедливости я подлежал бы каре вместе с ними, — беру, по нравственным убеждениям стоя наравне с ними, хоть выше их по общественному положению».

23. Говоря то же самое и о других лицах, находящихся у власти, те, кто претендуют на их дружбу, заставляют меня заявить то же самое и о них, что они прошли много административных постов со мздоимством, во время судопроизводства интересуясь тем, чтобы нечто получить, и взимая по предварительному соглашению.

24. Но я полагаю, никакого подобного обещания не бывало и человек этот не был обмануть. А если б и в самом деле так было, я бы извинил этот обман по отношению к недобросовестным правителям. Ведь иным путем никак нельзя было добиться своего права, как внушив им преувеличенные надежды. Обстоятельства требовали плутовства и заманивания тщетными надеждами, в противном случае собственные дела приняли бы дурной оборот. Ведь невозможно оклеветать самый процесс и сказать, что результатом обещаний была несправедливость по отношению к противной стороне.

25. Но, говорят, сверх того, что он не соблюл обещаний им, он грешил, давая как можно больше некоторым людям недостойным». И они называют то и другое определенное лицо. Но если бы он им дал и втрое столько, он поступил бы справедливо. Ведь он отдавал то, чем был в долгу. В самом деле, кто не знает, что оба эти человека были гаванью Олимпию, убежищем, утешением, усладою, поводом к веселью, лекарством от печали? 26. Так презрев собственные интересы и посвятив жизнь служению его желаниям и всецело отдав ему свое внимание, они превзошли всякую заботливость: родителей, детей, братьев и, сверх того, слуг, так как они трудятся больше этих и добровольно выполняли для него обязанности тех, больше утехи находя в удовольствиях его, чем в собственных, в мольбах своих поставляя его интересы впереди своих. 27. Итак, видя это, и считая это, и радуясь этому ежедневно, как должен он был поступить? обидеть в завещании и людей, которые не таковы были в отношении к нему, оставить в бесчестии? По справедливости его отнесли бы тогда к числу неблагодарных, так как сам он получал облегчение в их трудах, а в пору, когда мог отблагодарить их, с охотою игнорировал, кто кого больше имеет права на большую получку. В таких случаях надо ведь принимать во внимание не родовитость, а любовь, усердие, бдение и труды, и не ту известность, какая приобретена человеком какой либо должностью, но то, кто кого благосклоннее, кто кого пригоднее, кто более испытан в соучастии в делах, способных служить пробой и показанием личности. 28. Спроси, что заставляло и Ахилла плакать и не давало ему спать. Не знатность умершего припоминалась ему, но суда и войны, что перенесли они вместе в плаваниях и <